355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Матлин » Красная камелия в снегу » Текст книги (страница 3)
Красная камелия в снегу
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 02:42

Текст книги "Красная камелия в снегу"


Автор книги: Владимир Матлин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

– Нет-нет, вы меня не поняли. Он ничего никогда мне не давал, в том числе и Хемингуэя. Ничего.

Следователь сокрушенно вздохнул:

– А мы рассчитывали на вашу искренность… Тогда скажите, где вы брали те материалы, которые давали читать Жанне Лазаревне Агранович?

– Жанне Агранович я никаких материалов не давал и никогда ничего не брал у нее.

– Интересно получается, Петр Николаевич, – вдруг подал голос молодой следователь. – Пилипенко говорит, что давал ему материалы, а он говорит, что не получал. Как это может быть?

В первый момент Володя растерялся, но все же продолжал стоять на своем:

– Валерий Андреевич не мог такое сказать, потому что этого не было.

– Придется проводить очную ставку, – пожал плечами старший следователь Петр Николаевич.

Очная ставка проводилась через пять дней в кабинете на Лубянке. Валерий Андреевич выглядел неплохо, держался уверенно и даже свободно, только был небрит. В ответ на вопрос следователя он подтвердил, что давал Степанову почитать «По ком звонит колокол» и «кажется, еще что-то, точно не помню». Но давал только на короткое время, и Степанов возвратил ему рукопись.

– Сам Степанов, насколько я знаю, никому материалы не давал, – твердо сказал Валерий Андреевич и с улыбкой взглянул на Володю. – Он только читал. А это не преступление.

– Не вам судить, подследственный, что преступление, а что нет! – взвился сдержанный до того Петр Николаевич. Володя отметил про себя, что со времен его дела, с 1951 года, следователи заметно изменились: они стали куда более лощеными, образованными и вот так кричат редко. Вспомнить только того пентюха, который вел тогда его дело: он постоянно орал и никак не мог выговорить слово «фольклор».

– А давать следствию ложные показания – это как, по-вашему: преступление или нет? – продолжал негодовать следователь. – То он говорил, что ничего от вас не брал, а теперь вслед за вами признает, что брал почитать «По ком звонит колокол».

– «По ком звонит колокол» – это не антисоветское произведение, – спокойно сказал Валерий Андреевич. – Я требую экспертизы по этому вопросу.

Допрос продолжался довольно долго, следователи задавали в разном порядке одни и те же вопросы, а Пилипенко и Степанов давали одни и те же ответы. Володю в конце концов отпустили. Возвращаясь домой, он думал над одним мучившим его вопросом: зачем все-таки Валерий Андреевич сказал, что давал ему читать «По ком звонит колокол»? На следующий день в обеденный перерыв он встретился с Жанной. Рассказал ей все в подробностях и задал тот же вопрос: зачем он это сказал?

Они сидели в кафетерии издательства «Знание», в самом дальнем углу. Жанна подумала немного и заговорила:

– Тут можно предположить разное. Первое, что приходит в голову: кто-то видел, как он передавал тебе в курилке листочки самиздата, и донес. Пилипенко прижали, и он признал: да, было, передавал, но Степанов почитал и вернул. То есть изготовления и распространения самиздата у тебя не было. Значит, под статью он тебя не подвел.

И верно – Володю по этому делу больше не вызывали. Но при случае припомнили…

Весной 1961 года он проходил распределение. Предполагалось, что это лишь пустая формальность, поскольку уже решено было оставить его аспирантом у профессора Щербицкого. И вдруг председатель комиссии, запинаясь и пряча глаза, сказал Володе, что насчет аспирантуры его вопрос решен отрицательно и ему предлагают место методиста в Тюменском областном отделе народного образования. Володя от неожиданности растерялся, однако распределения не подписал:

– Как я могу уехать из Москвы? У меня больная одинокая мать.

На следующее утро он уже был в кабинете у профессора Щербицкого.

– Да это недоразумение какое-то, уверяю вас, – благодушно махнул рукой профессор. – Ведь все со всеми согласовано. И вообще: если не вы, то кто? Зайдите ко мне, пожалуйста, через час, я поговорю с деканом.

Когда Володя зашел через час, на профессоре, что называется, лица не было. Он плотно прикрыл за Володей дверь и шепотом спросил:

– Что вы там натворили? Декан о вас и слышать не хочет. Ничего толком не объясняет, только хватается за голову: «Не говорите со мной о Степанове, я ничего не знаю. Это они». Кто «они»? Что происходит?

Володя, в отличие от профессора Щербицкого, сразу понял, кто «они» и за что с ним сводят счеты. Ну что ж, без аспирантуры он проживет, но из Москвы не уедет. Они с Дарьей Алексеевной решили действовать смело. Вооружившись соответствующими справками, Дарья Алексеевна отправилась в отдел кадров Министерства высшего образования и добилась приема у начальника. Старая, больная женщина, вдова героя войны – и единственного сына отсылают куда-то в Тюмень! Для такого случая правила предусматривают исключение. И действительно, министерские чиновники пошли навстречу старой учительнице – освободили сына от распределения. Это называлось «дали свободный диплом».

Работу Володя нашел довольно быстро. Должность была совсем скромная – младший научный сотрудник. Но где! В Исторической библиотеке! Вот уж где он получит доступ к книгам, которые не выдают без специального разрешения… Это с лихвой компенсировало низкую зарплату. А кроме того, на столь незаметной должности «они» просто потеряют его из виду…

Но «они» его не забыли. Следующая встреча с опричниками произошла через три года. На этот раз дело было серьезное: Володю подозревали в авторстве ходившей по рукам самиздатовской статьи «Восстание крестьян Тамбовской губернии под руководством Антонова (1920–1921 гг.)». Он отрицал всякую причастность к статье. Дома провели обыск, но ничего существенного обнаружено не было. Володя держался стойко, уверенность ему придавал тот факт, что подозревали еще трех человек, и значит, ничего толком не знали. Трудность же его позиции заключалась в том, что статью написал и пустил в самиздат действительно он…

Замысел статьи пришел, когда, роясь в закрытых хранилищах, куда он проникал тайком ото всех, Володя обнаружил несколько газетных публикаций того времени, а главное, политическую программу восставших крестьян. Это был настолько серьезный, зрелый и продуманный документ, что можно было только подивиться тому, как деградировало политическое мышление в стране даже среди интеллектуалов – завсегдатаев курилки. Володя кропотливо подбирал материалы о причинах восстания, его руководителях и главных событиях. Результатом почти двухлетней работы стала статья объемом в тридцать машинописных страниц, через один интервал. Сочувствие автора к повстанцам проступало в каждой строчке.

Статья вызывала огромный интерес, ведь большинство образованных людей лишь краем уха слышали о какой-то «антоновщине» и «тамбовских бандах». Из статьи они узнавали, что восстание имело четкую политическую программу и цель: создание «крестьянской республики без коммунистов», что в 1921 году повстанческая армия насчитывала сорок тысяч человек, входивших в двадцать дивизий, и вела боевые действия против 100-тысячной Красной армии под командованием Тухачевского, Котовского, Уборевича и других опытных командиров.

К статье власти отнеслись со всей серьезностью, это не какой-то там Хемингуэй… Надо отдать должное Володе: во время работы над статьей он сумел принять такие меры предосторожности, что следователям никак не удавалось установить его авторство. Подозревали – да, но бесспорно доказать не получалось. Начать с того, что писал Володя не дома, а на работе, забившись в дальнее помещение и притворяясь, что составляет опись книг и документов. Писал ручкой, рукопись прятал в старых шкафах, куда не заглядывали десятилетиями. Никогда ни одного документа не выносил за пределы хранилища. И допустил всего одну ошибку: готовую рукопись принес Жанне для печати на машинке.

При обыске у Степановых сотрудники КГБ изъяли Володину машинку, но экспертиза показала, что рукопись отпечатана не на ней. Тогда были произведены обыски и проверены пишущие машинки у всех друзей и знакомых Володи Степанова, включая Таню Лефтинину и даже Юру Котельникова, который сам служил в районной прокуратуре. Володя это предвидел, и Жаннину машинку, разобрав на части, они спрятали во дворе соседнего дома. Но чего они не знали – в КГБ уже давно был образец шрифта этой машинки…

На первом допросе Жанна категорически отрицала свою причастность к этому делу. Она сказала, что машинка уже давно сломалась и она выбросила ее на помойку. Наивность такой отговорки была очевидна, Володя это хорошо понимал. Он понимал также, что не сегодня завтра ее арестуют и подвергнут настоящей обработке.

Это значило, что в конце концов посадят и его и ее… Мысль о том, что Жанна из-за него попадет на несколько лет в лагеря, была невыносима. Володя не мог этого допустить.

Он назначил ей встречу у входа в библиотеку.

– Вот что, я все продумал и решил. Завтра же пойду к следователю и сделаю признание. Да, я написал эту статью, напечатал на машинке, которую одолжил у Жанны Агранович, и пустил статью в самиздат. Машинку я разобрал на части и спрятал. Жанна ничего об этом не знает: я ей только сказал, что машинка сломалась, починить эту рухлядь невозможно и я выбросил ее на помойку. Все. Почему они мне поверят? А я могу предъявить спрятанные во дворе части твоей машинки. Поверят, это им выгодно.

Жанна с ужасом смотрела ему в глаза. Они стояли на ступенях широкой, величественной лестницы. Влажный мартовский снег тяжелыми хлопьями ложился на ее плечи, вязаную шапочку, застревал в ресницах. За их спинами, еле видимое сквозь снегопад, высилось самое прекрасное здание Москвы – Дом Пашкова. Снежная пелена отделила их от всего мира, они остались вдвоем, на очной ставке друг с другом, со своим будущим, со своей совестью…

– Ты берешь все на себя, – сказала она, и голос ее задрожал.

– Разве лучше, если мы сядем оба? Мне не в новинку, а ты там пропадешь. Лагерь не место для женщины, поверь мне.

– Тебя посадят надолго.

Она заплакала. Слезы на ее щеках мешались со снегом.

– Ты будешь совсем один. – Она отерла лицо перчаткой. – Тебе необходимо жениться. Да, жену допустят в суд, а потом в лагеря. Ты сам говорил, как это важно. Твоя мама не сможет, она физически не выдержит. Тебе нужна жена.

Володя неожиданно засмеялся:

– Откуда я ее возьму, жену? Где она?

– Я буду твоей женой, – сказала Жанна и вопросительно подняла на него глаза с тающими на ресницах снежинками. – Давай поженимся. Немедленно.

Они некоторое время молча глядели друг на друга, смахивая снежные хлопья с лиц.

– У тебя нос побелел. Нагнись. – Она принялась растирать ему лицо вязаной перчаткой.

Он решительно потянул ее за рукав:

– Пошли. Тут недалеко, на Метростроевской, районный загс. Постараемся уговорить, чтобы расписали как можно скорей. Скажем, что я в экспедицию уезжаю.

– И что я беременна.

Они спустились с лестницы и поспешно зашагали через снежную пелену.

Суд длился два дня, Володя получил шесть лет лагерей. В суде он признал, что написал статью, отпечатал и пустил в распространение, но виновным себя не считает, так как действовал в рамках гарантированной Советской Конституцией свободы слова и печати.

Оба дня в зале суда находились жена и мать подсудимого. Все остальные лица, допущенные в суд, были откровенными статистами из КГБ. Они шумели в нужных местах, выражая негодование в адрес «антисоветского клеветника», оскорбляли подсудимого выкриками и бурно рукоплескали речи прокурора и обвинительному приговору. Зато при выходе из здания суда Жанну и Дарью Алексеевну встречала толпа сочувствующих и несколько иностранных корреспондентов. Жанна подробно рассказывала о ходе судебного заседания, и в этот же вечер ее отчет передавала иностранная радиостанция. Более того, эти же «враждебные голоса» несколько раз прочли в эфире Володину статью о восстании. Едва был вынесен приговор, как «Международная амнистия» объявила Владимира Степанова узником совести.

Но это мало помогало Володе переносить лагерный быт. Тяжелые работы на холоде вызвали ухудшение здоровья, возобновился кашель, поднялась температура. Он с трудом волочил ноги, и неизвестно, смог ли дотянуть срок, если б не визиты Жанны. Она приезжала в лагерь, в Мордовию, как полагалось, раз в полгода, с двумя чемоданами: один – с едой для Володи, другой – с подарками для лагерного начальства. Но это не все: между разрешенными свиданиями она появлялась в лагерной проходной и, если ей не давали свидания с мужем, оставляла привезенные подарки начальникам: авось и Володе что-нибудь перепадет. Или по крайней мере придираться к нему не будут…

Во время ее визитов, как-то постепенно, их брак потерял характер сугубо юридический и правозащитный. Жанна забеременела и через год привезла на свидание трехмесячного Сашку. Имя выбрал Володя: сына назвали в честь руководителя Тамбовского восстания Александра Антонова.

Все попытки международной общественности добиться освобождения Степанова ничего не дали: он отсидел свои шесть лет «от звонка до звонка». Вышел на свободу в 1970 году. И тут начались его мытарства с пропиской. Несмотря на то, что жена и мать жили в Москве, Володе в городе прописку не давали. Он нашел комнатенку в поселке недалеко от Калуги, где и прописался. Затем встал вопрос с устройством на работу. Ни о каких институтах или библиотеке речи идти не могло, но и ночным сторожем брали неохотно, поскольку «с высшим образованием на неквалифицированную работу не положено»…

В этот период и произошла встреча с третьим участником дела о сказке про Иванушку и злого царя – с Осей Гельбергером.

Разыскал Ося Володю через Дарью Алексеевну, которая долго не могла признать в этом солидном бородатом человеке того бледного тонкошеего мальчика, который когда-то учился с Володей и заходил к нему после уроков. Она питала к Осе слабость: он был лучшим учеником в классе – всегда круглые пятерки.

В Коптево, в однокомнатной квартирке, которую Жанне помогли купить родители после рождения Сашки, Ося появился под вечер – с цветами для хозяйки и автомобильчиком на батарейках для мальчика. Он вошел в тесную прихожую, они с Володей обнялись и долго стояли обнявшись, не вытирая мокрых глаз. По московскому обычаю тех лет стол был накрыт в кухне. Жанна подала перловый суп с грибами и рубленые котлеты с картошкой на второе.

– Может, по рюмочке? – предложил Володя. Они переглянулись и рассмеялись.

– Я выпил в своей жизни пол стакана водки, и это обошлось мне в пять лет лагерей, – объяснил Ося Жанне.

Жанна грустно улыбнулась:

– Я эту историю знаю.

Ося расспрашивал Володю о ситуации в лагерях: что изменилось по сравнению со сталинскими временами. Володя рассказывал и о лагерях, и о своем деле, и о нынешнем идиотском положении, когда он не может жить ни у жены, ни у матери.

– О себе-то расскажи, – спохватился Володя. – Ведь я ничего не знаю, даже где ты живешь – и то не знаю.

Ося усмехнулся и сделал долгую паузу.

– Я сейчас, можно сказать, сам не знаю, где живу. У нас с женой в Сызрани квартира, и у моей мамы комната здесь, в Москве. Вот мы меняем все это на квартиру в Риге. Я за этим сюда и приехал.

– В Риге? Зачем тебе Рига?

Ося понизил голос:

– Из Риги выпускают. Понимаешь?

– Не понимаю.

Ося оглянулся на Жанну:

– А вы? Тоже не в курсе? – Он сокрушенно покачал головой. – Отпускают в Израиль. Из Прибалтики уехали уже сотни людей.

Наступила пауза. Володя с удивлением смотрел то на Осю, то на жену.

– Ты хочешь уехать в Израиль? Навсегда? Но это чужая страна, ты там чужой, даже языка не знаешь. Зачем тебе?

– Володя, дорогой. – Ося вздохнул. – Именно здесь я чужой, вот в чем беда. Я всю жизнь это знаю. Чуть что – «ты здесь не дома, убирайся в Израиль». Конечно, ты прав: здесь моя страна. Мой отец, как и твой, погиб на войне за эту страну. Каково мне слышать на каждом шагу: «Вы не воевали, вы в Ташкенте отсиживались»? «Вы»… А он пошел добровольцем и через два месяца погиб под Смоленском… Мой собственный тесть, сволочь, как напьется, так обязательно евреев поносит. А на работе… Люди с моим стажем давно уже руководят лабораториями, производством, а мне хода нет: еврей да еще беспартийный…

Даже под бородой было видно, как он побледнел.

– Куда не придешь – «это что за фамилие такое: Гельбергер?». Надоело! – Ося говорил возбужденно. – А на следствии тогда по нашему делу сколько издевательств я вытерпел. Да и за что посадили? Я ведь практически отсутствовал. Те три девочки, которые с Риммой сидели в спальне, – их же не тронули, а меня… Думаешь, почему? – Он перевел дух и заговорил спокойнее: – Ты прав, Володька, здесь моя страна, я это знаю. И люблю… Смешно, но так – люблю… Вот ты, небось, выключаешь радио, когда поет русский народный хор, а я слушаю и плачу. И Чайковский, особенно Четвертая симфония… И Лесков… А они мне на каждом шагу в морду: «Это не твое», «Ты еврей»…

– Послушайте, Ося, – с каменными интонациями вступила в разговор Жанна. – Я тоже еврейка, но то, что вы говорите, принять не могу. Мало ли какие там подонки говорят гадости о евреях – почему мы должны их считать гласом народа? Мы, наши родители, наши прадеды родились в этой стране, мы имеем на нее такое же право, как все другие. И отвечаем за нее так же.

Ося печально помотал головой:

– Нет, Жанна, это не отдельные подонки. Я восемь лет на химическом комбинате работаю, я насмотрелся и наслушался. С меня достаточно. У меня жена, между прочим, русская, так она говорит: «Уедем. Лучше быть русской в еврейской стране, чем евреем в России». Один ее папаша чего стоит…

– Особенно сейчас, когда правозащитное движение набирает силу, – продолжила Жанна, словно не слышала Осю. – Два года систематически выходит «Хроника текущих событий». Почти каждый случай беззакония становится широко известен, обо всем сообщает иностранное радио. Люди осмелели, как никогда раньше. Все меняется…

Работа ночного сторожа на складе пиломатериалов оставляла Володе много свободного времени. Он восстановил свои «допосадочные» знакомства. Некоторые из прежних знакомых находились в лагерях, им нужна была помощь. Володя взял на себя сбор денег на посылки и поездки в лагеря. Однажды он сопровождал в Мордовию пожилую беспомощную женщину, которая ехала к сыну, третий год сидевшему за протест против вторжения советских войск в Чехословакию. Деньги, к его удивлению, охотно давали самые неожиданные люди: ученые, писатели, артисты… У них с Жанной действительно возникало чувство, что атмосфера меняется, что вот еще немного – и власти пойдут на уступки. Наверное, поэтому так сильно подействовал на него незначительный, в общем-то, случай, происшедший с ним как-то под вечер в Москве.

Володя должен был встретиться по делам «Хроники» с одним человеком из Украины (тогда еще говорили «с Украины»), Дневной поезд из Калуги доставил Володю в Москву в четыре часа, встречу назначили на шесть. Жанна была в это время на работе, Саша – у бабушки, и Володя решил использовать два часа, чтобы посмотреть фильм «Освобождение». Он знал, что это всего лишь советский подцензурный фильм, выражающий точку зрения партийных идеологов, меняющуюся из года в год; но все же ему хотелось увидеть те места, где происходили великие сражения Отечественной войны, тем более что речь шла о битве на Курской дуге, где погиб отец…

Действительно, батальные сцены захватили его. Фильм был сделан с размахом: огромное количество танков, советских и немецких, масса другой военной техники тех лет, панорама сражений, снятая с вертолета… Володя сидел, затаив дыхание. И вдруг на экране появился Верховный главнокомандующий, товарищ Сталин (его играл незнакомый грузинский актер). И тут произошло нечто немыслимое… Сначала по залу прокатился глубокий вздох: «О-о-он». И сразу же – гром аплодисментов. Буквально гром! Зрители яростно аплодировали, не жалея ладоней, на лицах светились счастливые улыбки. В переполненном зале сидели представители разных возрастов и социальных слоев. Они радостно переглядывались, понимающе кивали друг другу, аплодируя и аплодируя в едином душевном порыве. Кому? Кровавому тирану, убившему десятки миллионов их сограждан…

Поначалу Володя не мог поверить, что это происходит наяву, а когда понял, то вскочил и по ногам зрителей бросился к выходу. Он задыхался. На улице жадно глотнул прохладного воздуха и сел прямо на землю. Что это было? Неужели они не знают, никогда не слышали? Не может быть, со времен хрущевского доклада на XX съезде столько всего рассказано… Значит… что? Они его любят за то, каким он был. Они любят убийцу, мучившего их столько лет. Он, Володя, сам не веря и не ведая, сказал тогда правду: они убили Иванушку потому, что любили своего Тирана Узурпатыча.

Но тогда ради чего он отсидел два срока? Кому это нужно? Вон Ося Гельбергер – повернулся и уехал. А куда ехать ему, Володе Степанову? У него другой страны нет, только эта, только такая…

Володя зашелся кашлем, долгим и мучительным, и едва не потерял сознание. Но все же на встречу с человеком с Украины поспел вовремя.

А лучше бы не поспел: за этим человеком была слежка от самого Киева…

Третий Володин арест пришелся на осень 1972 года. Взяли его ночью на квартире у Жанны.

– Нарушение паспортного режима – это уж как минимум, – сказал лейтенант бойко.

– Прошу предъявить ордер, – прохрипел со сна Володя, вспомнив ходившую по рукам самиздатовскую инструкцию «Как вести себя на допросах и при обыске».

– Это пожалуйста.

Лейтенант протянул бумажку на бланке, с печатью и подписью. Подпись прокурора была с завитушками, неразборчивая, но внизу шла машинописная расшифровка: «Ю.Н.Котельников».

Искали старательно, повсюду, даже в кроватке сладко спавшего Саши. Забрали связку книг. Одновременно, как узнал позже Володя, обыск произвели у мамы и в калужской комнатенке. Операция проводилась с размахом: большое начальство поставило перед опричниками задачу – наконец покончить с «Хроникой текущих событий», и те старались вовсю…

Подсудимых было четверо, суд длился наделю, Володя получил семь лет лагерей. Жанна опять возила в Мордовию посылки, но на этот раз они мало помогали, от изнурительной работы Володе становилось все хуже. К тому же он объявил голодовку, протестуя против избиения охранниками зэка-литовца. Голодовку он вынужден был прекратить, но вернуться хотя бы в прежнее состояние уже не смог. Вскоре Володя Степанов потерял сознание и умер в лагерном лазарете: в конце второго года заключения, на сорок первом году жизни.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю