355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Матлин » Красная камелия в снегу » Текст книги (страница 13)
Красная камелия в снегу
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 02:42

Текст книги "Красная камелия в снегу"


Автор книги: Владимир Матлин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

А Ричард… Это чушь, то, что говорил его адвокат в суде, будто я хочу лишить его сына и тому подобное… Пусть приезжает к нам в Россию сколько хочет. Я понимаю, что он отец, и вполне уважаю его чувства. Но пусть и он считается со мною! Да, я пошла на хитрость, пыталась уехать с сыном без его согласия. Но ведь это он создал безвыходную для меня ситуацию, подсунув мне такой брачный контракт. Как можно теперь изображать себя жертвой?! Надо сказать, Лифшиц сумел все это изложить в суде, поэтому судья и назначил такое мягкое наказание – один год.

Боже мой, целый год…

Свой отъезд я готовила два месяца – в полной тайне от всех. Посвящена была только Нина, она помогала мне во всем. Прежде всего она расплачивалась за меня, где можно, чтобы мои траты не привлекли внимание мужа. Я рассчитывала сделать наш отъезд спокойным – без тяжелых объяснений, без драматических сцен, без надрывных расставаний. Я позвонила бы ему уже из самолета и спокойно бы все сказала. Так, мол, и так, если хочешь повидать сына, приезжай в Россию. В конце концов почему он должен жить в Америке?

Но вышло иначе…

День нашего отъезда помню до мельчайших подробностей. Накануне я приняла порцию снотворного, но спала плохо, мучили какие-то странные сны… Как после этого не верить в предчувствия?

Утром за завтраком Ричард был молчалив и озабочен. Я вглядывалась в его лицо: неужели что-то подозревает? Или у меня нервы сдают? В дверях, как всегда, чмокнул меня в подбородок и назвал «honey». Нет, пожалуй, показалось.

Не успел Ричард отъехать от дома, Нина уже звонила в дверь. Чемоданы были подготовлены, и мы принялись паковать вещи в четыре руки.

Проснулся Юрка.

– Мам, мы в садик сегодня не пойдем?

– Нет, мы сегодня отправляемся в путешествие на самолете. К бабе Ане.

– На самолете? Это airplane? Большой или маленький?

– Очень большой. Давай одеваться. Быстро, раз-два!..

– А папа с нами полетит на самолете?

Да, с этим будет нелегко. Его привязанность к отцу доставит мне еще много трудностей. Он привык ко всем этим играм – к электронным, к бейсболу, воздушных змеев запускать…

– Конечно, папа тоже полетит. Только позже, через некоторое время, он сейчас занят на работе. А ты одевайся, хватит болтать. Покажи тете Нине, какой ты взрослый. Ну, живо!

Я оставила его с Ниной и помчалась заканчивать свои дела. Свою американскую жизнь, так сказать… Нужно было переговорить с мисс Линси в детском саду, остановить свое членство в теннисном клубе, проститься кое с кем – в первую очередь с отцом Георгием из местной православной церкви: он очень поддерживал меня, когда становилось невмоготу… Ну и в банк, конечно. Мне тут хочется подчеркнуть, что, кроме денег из банка и своей одежды, я ничего не взяла, хотя имела право на часть сбережений и имущества: я не хотела, чтобы у кого-нибудь была возможность сказать «обобрала и сбежала». После того как я отдала Нине долги, у меня осталась пара тысяч, не больше.

Самолет наш отбывал в пять с минутами. Мы закончили паковать вещи. Я рассчитывала, что обойдусь двумя чемоданами, но едва влезло в четыре. В два часа мы попытались поесть, но аппетита не было, очень нервничали. В половине третьего я вызвала такси.

Нина обнимала меня и рыдала, как над покойником. Когда мы уже вытаскивали чемоданы на улицу, она вдруг сказала:

– Может, не стоит, а? Там ведь сейчас плохо. Мои вон в Мурманске почти что голодные ходят…

– Ладно, как-нибудь не пропадем. На первое время нам хватит, а там посмотрим…

Машина подкатила вовремя. Таксист, как назло, попался разговорчивый, а мне меньше всего в данный момент нужны были светские беседы. Сначала о погоде, потом о состоянии дорог, еще о чем-то, а услышав, что я с сыном переговариваюсь по-русски, вдруг сам перешел на русский язык. Надо сказать, несмотря на свои волнения, я сильно удивилась: не каждый день в Америке встретишь чернокожего таксиста, говорящего по-русски…

С готовностью рассказал свою историю. Он из какой-то не быстро развивающейся африканской страны. Учился в свое время в институте Лумумбы в Москве. Чему-то там выучился, но назад в Африку не поехал, а женился на русской девушке Лене с двумя сыновьями. Пытался заниматься бизнесом, но дела не пошли: «Мафия не пустила», пояснил он. Довольно скоро Ленины сыновья подросли, стали называть его «черножопым» и гнать вон из дому. Он попытался вернуться в медленно развивающуюся африканскую страну, но там началась гражданская война, его родственников перерезали, и он получил статус политического беженца. Америка ему не нравится из-за тяжелых расовых проблем: с местными черными он общего языка не находит, а белые девушки встречаться с ним не хотят. В общем, он скучает по России, хотя зарабатывать на жизнь проще здесь.

Я выслушивала его жалобы, а у самой перед глазами стояло хмурое лицо Ричарда – таким, как сегодня утром, он бывает редко.

Без пяти четыре мы подкатили к входу в аэропорт. Ну, будь что будет…

Очередь была длинная, но двигалась быстро. Я сдала свои огромные чемоданы в багаж и не спеша дошла до ворот Си-12. Вскоре началась посадка. «Пассажиры с детьми приглашаются на борт». Я оглянулась, как мне думалось, в последний раз на Америку и прожитые здесь семь лет. Нельзя сказать, чтобы я жалела об этих годах или считала их потерянными. Одно то, что я приобрела сына… Но уезжала я с радостью, вот что хорошо помню.

С билетами в одной руке, с Юрой в другой и с сумкой через плечо я подошла к трапу. Проводница внимательно осмотрела мой билет и, ни к кому конкретно не обращаясь, громко сказала: «Миссис Этвуд с сыном Джорджем. Билеты до Москвы». Буквально в ту же секунду передо мной вырос человек в сером костюме.

– Я из Федерального бюро расследований. – Он показал мне жетон с гербом. – Пожалуйста, миссис Этвуд, отойдем со мной в сторону.

Я начала возражать, понесла что-то несуразное, говорила, что это ошибка, за которую он ответит, но неожиданно увидела в десяти шагах от себя Ричарда, вернее, его глаза. И поняла, что это все…

Головная боль не прекращалась вторые сутки. Еле допросилась аспирина, но лекарство не помогло. Настаивала, чтобы отвели к врачу, однако надзирательница реагировала как-то неопределенно. Когда она опять заглянула в камеру, я решила, что это насчет врача, но она пригласила меня в комнату свиданий: «Мистер Этвуд хочет вас видеть».

Я подумала, что она оговорилась, просто по ошибке назвала мою фамилию. Но она поглядела в листок и уверенно подтвердила:

– Все так: мистер Ричард Этвуд.

Это еще что значит? О чем нам говорить после всего, что произошло? Моей первой реакцией было отказаться от свидания, я имею такое право. Пусть общается с моим адвокатом. Но в следующий момент я подумала, что не стоит в моем положении лезть в бутылку. Юра-то в его распоряжении…

Я спустилась с койки, надела тапочки. Мне хотелось быстро пройти мимо зеркала, но не удержалась и взглянула. То, что я там увидела, было страшней, чем можно было ожидать. Я попыталась причесаться, но потом подумала: черт с ним, пусть видит! Сам ведь довел…

Я вошла в помещение для свиданий и, не поздоровавшись, села на свое место. Он тоже молчал, изредка поглядывая на меня. Так продолжалось довольно долго. Наконец, не выдержав молчания, я спросила:

– Зачем ты пришел?

Он пожал плечами:

– Well… У нас с тобой общий ребенок. Надо как-то договариваться.

– Пусть адвокаты договариваются.

– Это никуда не уйдет. Если мы не сможем договориться, тогда пусть адвокаты…

Я подумала, что здесь есть для меня что-то положительное. Ведь если бы он хотел отнять ребенка, то вряд ли пришел о чем-то договариваться.

– Есть несколько вопросов, которые должны быть решены. – Он явно вошел в заранее подготовленную колею. – Во-первых, насчет свиданий с Джорджем. Он уже достаточно большой, чтобы понимать, что это тюрьма. Как мы должны ему объяснить подобную ситуацию? Я бы предложил сказать правду… насколько он в состоянии усвоить.

Я промолчала – просто не знала, что сказать.

– Дальше: что будет через год, когда ты освободишься? Как ты представляешь себе нашу… твою жизнь?

И на этот вопрос у меня не было ответа. Единственное, что я ему сказала:

– Имей в виду одно: от ребенка я не откажусь ни за что! Он будет со мной… пока я жива!

– Разумеется. Я не собираюсь отнимать у тебя Джорджа. Но и ты не должна его отнимать у меня. Я имею в виду увозить в Россию.

– Съездить к бабушке – это не значит отнимать!

– Да брось ты! – он с безнадежным видом махнул рукой. – Я прекрасно знаю, что ты не собиралась возвращаться.

– И что из того? – Я почувствовала, что теряю контроль над собой. – Почему ты считаешь, что я обязана жить в Америке? Я раба твоя, что ли?

Он старался сохранять спокойствие.

– Жить в Америке ты не обязана, но увозить Джорджа не имеешь права. У нас с тобой договор, и кроме того, федеральный закон…

– Да плевать мне на договор! Ты мне подсунул этот проклятый договор! Ты меня обманул.

– Это неправда! – заорал он. Вообще-то он редко выходит из себя. – Тебя никто не обманывал! Мы вместе прочли текст, пункт за пунктом. Если что было непонятно, я объяснял. Ты прекрасно знала, что увозить ребенка нельзя. Как тебе не стыдно говорить такое?!

– Мне стыдно? – От такой наглости у меня в глазах потемнело. – Ты засадил меня в тюрьму, и мне стыдно?! Я семь лет жила твоей жизнью, меня уже тошнит от всех этих «патис», от этих самодовольных «экзекьютивс», от бейсбола, от твоих друзей, которые говорят только о спорте… И ты же еще засадил меня в тюрьму. Зачем ты это сделал?

– Прекратите крик! Что здесь происходит? – услышала я над ухом. Надзирательница трясла меня за плечо. В дверях появился огромного роста негр в униформе с полицейской дубинкой в руках. Выглядел он грозно, но говорил тихим, даже деликатным голосом:

– Позвольте напомнить, что во время свидания нельзя повышать голос и шуметь. Запрещается правилами внутреннего распорядка. В противном случае администрация имеет право прервать свидание досрочно.

Ричард заверил, что так получилось случайно, мы оба весьма сожалеем, и теперь все будет о’кей согласно правилам внутреннего распорядка. Тюремщики удалились.

Мы долго молчали, потом Ричард вздохнул и проговорил тихо, как бы обращаясь к самому себе:

– Все это не так. Я вовсе не хочу, чтобы ты сидела в тюрьме. Но какой у меня был выход? Когда я узнал, что ты готовишь побег, что я мог сделать? Отменить билеты? Но через пару дней ты купила бы другие – так, чтобы я не узнал… Поверь, я думал день и ночь, советовался с адвокатом. И пришел к выводу, что самое правильное при этих обстоятельствах – сообщить в ФБР о готовящемся похищении. Это даст мне хоть какие-то гарантии, что в будущем…

– А почему ты вдруг начал за мною следить?

Он несколько замялся.

– Это особая история. Впрочем, рано или поздно ты узнаешь… Мак-Милланы… у них там семейное происшествие. Коротко говоря, Стив однажды заехал домой в середине дня и застал свою супругу на брачном ложе в объятиях некоего водопроводчика. Или электрика, точно не помню. Стив просто озверел. Поначалу он решил не только развестись, но и лишить Нину родительских прав – за беспутное поведение, такое возможно. Он стал проверять все стороны ее жизни и вдруг установил, что недавно она купила на кредитную карточку два билета в Москву. Каково же было его удивление, когда выяснилось, что билеты эти на имя Кейти и Джорджа Этвуд. Они с адвокатом взяли Нину в оборот, угрожали лишить ее гражданства и выслать обратно в Россию, и она все про тебя рассказала. Правда, умоляла не сообщать мне. Но как Стив мог не сообщить – ведь в этом случае он был бы соучастником преступления? Похищение – федеральное преступление, тут шутки плохи. Вот он и позвонил мне.

Он еще что-то говорил, но я на время перестала что-либо воспринимать. Что же получается? Что выдала меня Нинка? Видимо, так. Представляю, что ей пришлось вынести, ее Стив – человек грубый. И все же… Могла же она сказать мне: так, мол, получилось, Стив знает, будь осторожна. А то я сама полезла в ловушку.

Увидев мою растерянность, Ричард перешел в наступление:

– Слушай, мы должны осознать факт: простого выхода из нашего положения нет. Ты не хочешь жить со мной в Америке – ладно, я готов на развод. Мне не привыкать. – Он усмехнулся. – Но как быть с Джорджем? Если бы это была не Россия… Извини, я хочу сказать, что если в условия нашего развода включить, допустим, пункт о том, что половину времени мальчик проводит в России, а половину в Америке – то как я добьюсь его реализации? Здесь судебные власти безусловно потребуют выполнить соглашение, а в России? Нет, так рисковать я не могу.

По правде говоря, мне тоже не очень-то хотелось, чтобы Юрка половину времени проводил с отцом в Америке. Для детей здесь столько соблазнов…

– Что еще ты можешь предложить? Ты сам создал это положение, ты должен искать выход.

Ему явно были не по вкусу мои слова, но он предпочел пропустить их без ответа.

– В таких случаях нужно искать компромисс, то есть обе стороны должны идти на уступки. Если ты не хочешь жить со мной, я согласен после развода купить тебе дом здесь, в Хьюстоне, и платить тебе ежемесячно… ну, сколько договоримся. Ты будешь жить с Джорджем, а за мной остается право видеть его три раза в неделю. Совместное воспитание – есть такой правовой статус. Но без моего разрешения ты мальчика никуда увезти не можешь, иначе…

Он не договорил, но это была угроза, и меня от нее прямо передернуло.

– Что иначе? Ты опять отправишь меня в тюрьму? Или на электрический стул?

Он поморщился:

– Не говори глупости. Я тебе предлагаю реальный выход из положения.

– А я тебе говорю, что не хочу жить в Америке. Я хочу жить дома, в своей стране – разве это так много? Ты же из Америки никуда бы не уехал, ты мне много раз повторял, что нигде не смог бы жить. Почему ты не хочешь понять меня?

Он только пожал плечами:

– Кажется, ты не в состоянии трезво оценить ситуацию. Что ж, вернемся к этому через год. У тебя есть время, чтобы подумать.

Ни о каком сне и мечтать было нечего. Я крутилась на койке так, что моя соседка, толстая молодая негритянка, в конце концов не выдержала:

– Эй ты, тише там! Не у тебя одной проблемы.

Целый год вычеркивается из жизни! Пусть, но в Америке я все равно жить не буду. Я должна вернуться в Россию, и обязательно с Юрой!

Я слезла с койки и стала колотить в дверь с такой силой, что моя соседка испугалась:

– Ты что? Ведь ночь!

Пришла надзирательница.

– Мне необходимо позвонить по телефону. Немедленно! Это чрезвычайный случай.

– Ночью не полагается. – Говорила она не так уж категорично, и я начала требовать с еще большей настойчивостью. Я еще раньше приметила эту надзирательницу – у нее было неуместное для такой профессии доброе лицо.

– Да не могу я, поверьте. Правила такие.

– Позовите сюда главного! – я повысила голос. – Это чрезвычайные обстоятельства. Я имею право.

– Ну ладно, – поддалась она. – Позову начальника смены.

Тут неожиданно вмешалась моя соседка по камере:

– Да брось ты, Бренда. Отведи ее к телефону. Чего ты будешь кого-то звать, ходить туда-сюда… Ведь поздно, ночь!

Надзирательница боязливо оглянулась по сторонам и буркнула:

– Ладно. Только тихо-тихо…

Номер своей телефонной карты я знала на память. Трубка долго потрескивала, пощелкивала, и вдруг сразу, без гудка знакомый до ужаса голос сказал «слушаю». Восьми лет как будто не было… Всего одно слово, и у меня что-то упало внутри и задрожали колени. Я еле выдавила из себя:

– Это я…

Он охнул и произнес что-то нечленораздельное. Потом перевел дух и спросил:

– Ты откуда?

– Откуда? Издалека… Я слышала, у тебя мама умерла. Я знаю, как тебе тяжело. Я хотела сказать, что сочувствую. И понимаю.

– Спасибо, Катя. Поверить невозможно. Неужели это ты? Как во сне…

– Правда? Знаешь, я все эти годы думала… Наверное, я была неправа. Ну, ты понимаешь, о чем речь…

Он вздохнул и помолчал.

– Не стоит об этом… Далекое прошлое – что об этом говорить! Как ты живешь там?

– Слушай, мне очень некогда… то есть время ограничено, каждый момент могут прервать. Я хочу сказать, что через год я приеду в Россию. С сыном.

– А муж?

– Я разведусь. Через год, понимаешь?

Наступила длинная глухая пауза. И эта пауза… Что бы он ни сказал после этой паузы – ничего не имело значения: она была выразительнее любых слов. В течение этой паузы весь мой мир перевернулся и рассыпался…

– Как я могу знать, что со мной будет через год? – сказал он, наконец, упавшим голосом. – Катя, ты единственная женщина, которую я любил. Ты же сама знаешь. Но как я могу брать на себя такую ответственность? Да еще с ребенком… Честно говоря, я один-то еле перебиваюсь. Все катится под гору, жизнь прямо на глазах превращается черт знает во что…

Я перестала различать его слова, в глазах у меня помутилось, я почувствовала, что теряю сознание. Последнее, что я помню, – как попыталась положить трубку на место…

Очнулась я на своей койке в камере. Надо мной склонились два черных лица – моя соседка по камере и надзирательница Бренда.

– Как вы? Позвать врача?

– Нет-нет, врача не надо. – Я приподнялась. Голова кружилась, но я смогла сесть. – Все в порядке.

Они отошли, а я осталась со своими мыслями.

Теперь, оказывается, он не может брать на себя ответственность за ребенка. А раньше он не мог оставить маму… Какое малодушное существо, надо честно признать! Неужели все восемь лет я продолжала в глубине души на что-то надеяться?

Но сейчас дело не в нем. Как ни ужасны эти тюремные дни, но в конце концов они кончатся, – и что дальше? Без Юрки я никуда не уеду, тут и говорить нечего. Можно надеяться, что по условиям развода я получу право хотя бы на какое-то время брать его в Россию. Но что я там буду делать? Как жить? Опять водить экскурсии? На это теперь не проживешь, судя по всему. Тем более с ребенком. Да и где жить? В маминой комнатенке втроем – это после двухэтажного дома? Как себя Юрка почувствует?

Почему же я не думала об этом, когда покупала билеты в Москву? На кого я рассчитывала? На Ричарда? На Лобова?

Кажется, я окончательно запуталась. Все, что мне остается, – развестись и продолжать жить в Америке. Или вообще – попросить прощения у мужа и тихо доживать с ним свой век, навсегда забыв о поездке с сыном в Россию. Уверена, что он согласится восстановить семейную жизнь, он слишком рационален, чтобы дать волю своим обидам. Слишком американец.

Может быть, поэтому в конечном счете они всегда выигрывают…

Но тогда… Зачем тогда все это надо было затевать? Зачем я прошла через суд, тюрьму и бесконечные унижения, если все остается как было и я снова буду жить идиотской жизнью хозяйки четырех спален и двух гаражей?

ЭРЗАЦ-ЖЕНА

(монологи и письма)

Брюс отер лицо бумажной салфеткой, тяжело вздохнул и заговорил:

– Ты должна меня понять, ты всегда заботилась обо мне. Чтобы я питался правильно, чтобы лекарства принимал вовремя… и все остальное. Ты должна понять. Мне плохо, я не могу так дольше. Дело тут даже не в том, что некому позаботиться – я справляюсь сам. Но вот не с кем поделиться, некому рассказать… Да, есть Товбины, они наши хорошие друзья, сочувствуют мне, все так. Но понимаешь, у них своя жизнь, свои радости и беды. Конечно, если я приду и буду рассказывать, они выслушают и помогут, чем могут. Но, понимаешь, есть много такого, что и рассказать невозможно, сидит вот здесь, в груди, давит, рвется наружу, а станешь говорить – ерунда получается, непонятно даже о чем. Только ты могла это понять. Вот представь себе, вовсе не еда и там всякая стирка-уборка, а как раз это: не с кем поделиться… И вообще – пусто как-то. Свет зажжешь во всех комнатах, телевизор включишь, а все равно – пусто.

Он снова вздохнул и погладил согретую осенним солнцем полированную поверхность серого гранита, теплую, гладкую, мягко закругленную, как женское плечо. От этой ассоциации он вздрогнул и посмотрел по сторонам. Солнце садилось, и ровные шеренги могильных памятников отбрасывали ряды длинных теней. Кладбище было пустынно, лишь издали доносилось глухое урчание травокосилки.

Брюс положил обе руки на закругленные края камня.

– Никто, никто тебя не заменит, Джуди. Никто и никогда, это определенно. Но мне так одиноко, ты должна понять. – Он вытащил из кармана бумажную салфетку и вытер глаза. – Рубен… нет, я не жалуюсь на него, он внимательный сын, но… У него своя семья – жена, дети. Он звонит, спрашивает: «Как дела, папа?» «Ничего, – я отвечаю, – ничего». Разве объяснишь?.. «Ничего…» Он рассказывает про своих детей… про наших, Джуди, внуков. Я слушаю. Потом он прощается, я вешаю трубку и снова остаюсь один. Очень пусто… Так, может быть, попытаться?.. Тебя, Джуди, никто не заменит, но хоть кто-нибудь рядом, какая-то живая душа, понимаешь? Товбины мне говорят: ты совсем спятишь от одиночества, так нельзя. Ты, говорят, не старый человек, тебе нужна женщина. Мы с тобой, Джуди, никогда об этом не говорили, ты не любила разговоров на такую тему. «Чего об этом говорить, как суждено, так и будет». А я теперь вижу, что это предрассудок, просто не умно – избегать разговоров о смерти. Теперь – видишь? – я не знаю, как ты к этому отнесешься… отнеслась бы, я хочу сказать. Я пока не сказал Мелиссе Товбиной ни да ни нет, но, думаю, может, стоит попытаться? По описаниям Мелиссы вся эта затея выглядит перспективной… Но кто знает на самом деле? Женщина подходящего возраста: не старая, но и не слишком молодая. Маленьких детей нет. Из России, в Америке живет три года, работает в регистратуре во врачебном офисе. Мелисса уверяет, что неплохо выглядит… но это не так уж важно. Хотя, честно говоря, важно, потому что если она уродина, то… Впрочем, это как раз можно увидеть сразу, а вот что за человек – узнать труднее. Мелисса уверяет… Да что она сама-то может о ней знать? Их познакомили на праздник в синагоге – вот, мол, одинокая женщина из России, нет ли у вас на примете приличного мужчины. Ну она сразу ко мне. На тебя, говорит, смотреть ужасно, тебе нужна хорошая женщина. И знаешь, еще что сказала? Я, говорит, знала Джуди много лет, уверяю тебя, она одобрила бы, она всегда была разумным человеком. Я тоже думаю, ты бы меня не осудила.

Брюс еще долго стоял возле могилы, положив обе ладони на гранитный памятник. Между тем солнце опустилось за шеренгу тополей, и сразу же повеяло осенним холодом. Брюс поежился, огляделся по сторонам, погладил на прощание выбитую на граните надпись Judy Slonim и поплелся к запаркованной у входа машине, на ходу застегивая куртку.

«Дорогая-предорогая Люська!

Эти месседжи по е-мейлу на изуродованном из-за латинских букв русском языке – одно расстройство. Никакого ощущения близости и общения. А мне так этого не хватает! Потому и пишу старым способом – по почте, как в прошлом веке. Люсенька, как много хочется рассказать тебе! В общем, особых новостей нет, так – всякое мельтешение. Например, мой обормот надумал жениться. Ничего неожиданного, ему уже двадцать семь, но хотелось бы знать, на ком. Кроме того, что зовут ее Дарьей и работает она в той же конторе, что и он, ничего больше не знаю, и толку от него не добьешься. На все расспросы говорит: “Приезжай, мам, сама увидишь”. А как я могу приехать? То есть приехать-то, конечно, могу, но обратно в Америку меня уже не впустят, это точно. А я хочу еще здесь пожить, может, чего получится.

Тут вот какая история заваривается. Мне давно уже говорили, что серьезные знакомства серьезных людей с серьезными целями происходят в этой стране через церкви, а через газеты и Интернет – это так, шпана всякая. В церковь с моей фамилией не пойдешь, а в синагогу – в самый раз. В конце концов, я такая же еврейка, как христианка. Правильнее сказать: ни то ни се. Но фамилией папаша меня наградил весьма определенной… Кстати, по-английски она произносится еще смешнее, чем по-русски: Саскайнд. Уж лучше Зускинд. Короче говоря, на работе тут есть одна сотрудница, она, как услыхала мою фамилию, начала меня звать: приходите в нашу синагогу, у нас там неженатые мужчины, ищут знакомства… Почему бы, подумала я, не сходить?

Недавно был какой-то еврейский праздник, и я с ней отправилась. Принарядилась, конечно, ведь праздник. Но все по порядку.

Приходим, значит. Синагога огромная, шикарная, прямо как у нас там дворец бракосочетаний. Люди всякие, от детей до стариков. Мужчины в шапочках и покрыты белыми шалями – это обычай такой. Женщины выглядят богато, бриллианты настоящие и приличного размера. Еле высидела богослужение: ничего не понятно, тоска смертная. Все поют, и я подвываю. Два раза в туалет выходила. Наконец кончилась тягомотина, все повалили в соседний зал, где выставлены на столах всякие сладости и фрукты, вино, чай, кофе. Все в изобилии. Люди тусуются, попивают кто что, разговаривают, смеются. Моя сотрудница подводит меня к такой солидной даме, зовут даму Мелисса, знакомит нас, и сразу суть дела: вот, мол, моя подруга, вместе работаем, одинокая женщина, нет ли подходящего мужчины. Та оглядела меня внимательно и говорит: Do I have a right man for you! Что в переводе на одесский значит: “Или я имею подходящего мужчины для вас!” Именно с восклицательным, а не с вопросительным знаком. “Наш близкий друг, – говорит, – овдовел два года назад. Ходит неприкаянный, нужно познакомить его с хорошей женщиной”. Ну моя спутница тут, конечно, начала меня нахваливать, какая я умная, серьезная, ответственная (на работе я действительно такая, ты бы меня не узнала), а та говорит: “Вообще-то он здесь, в том конце зала. Но сегодня я бы не стала вас знакомить, его надо подготовить сначала. Это я беру на себя. А посмотреть издали, если хотите, – это можно”. Почему не посмотреть? Протолкались через зал, она говорит: “Вон тот, с чашкой в руке”.

Что тебе сказать? Когда мы с тобой бегали на танцы в авиационный, а я была влюблена в киноактера Олега Стриженова, в ту пору мы бы на такого не посмотрели, это точно. Но тогда нам было двадцать… В общем, если говорить трезво, внешность приемлемая, могло быть хуже. На вид лет под шестьдесят (на самом деле так и есть), не толстый, не пузатый, роста выше среднего, лысоват, остатки волос седые, выражение лица доброе и грустное. Одет аккуратно, хотя пиджак старомодный – с широкими лацканами. Вот и все впечатления. Когда возвращались из синагоги, моя сотрудница рассказала, что человек он солидный, зубной врач по профессии, живет в собственном доме. С женой прожил больше тридцати лет. Сын взрослый, моему обормоту ровесник, семейный и, как отец, зубной врач. Моя сотрудница уверена, что мы составили бы хорошую пару. “А почему ты думаешь, что я понравлюсь ему?” – спросила я. Тут она рассыпалась в комплиментах: какая я красивая, хорошая и молодая. На всякий случай, я сказала, что мне сорок девять. Поверила. Да не так уж сильно я и наврала, как тебе известно.

Люсик, милая моя! Ты знаешь всю мою жизнь не хуже меня. Не сбылась моя мечта ни об одном Стриженове, не получилось. Честно говоря, мой брак с Константином тоже был компромиссом, не тебе рассказывать. Но тут я хоть знаю, ради чего. Если мне удастся получить в этой стране статус, правовой и материальный, я смогу постепенно и обормота своего перетащить сюда, и тебя в гости пригласить, и к вам приехать. Другая жизнь начнется…

Но не будем загадывать, посмотрим, как развернутся события.

Тысячу раз обнимаю мою дорогую Люську. Всегда твоя Оксана».

Брюс собрал мокрые желтые листья в целлофановый пакет, затем старательно отер тряпицей гранитную плиту.

– Осень, Джуди, вторая осень без тебя. Ты говорила, что октябрь – твой самый любимый месяц. В октябре, второе и третье воскресенье октября, мы всегда ездили в горы, на Блю Ридж. Все вокруг горит багряным и желтым, воздух густой, пахучий, настоянный на багряных листьях. Несколько раз мы останавливались в Шарлот-свилле. Университетское здание, построенное самим Джефферсоном, в нем студенческое общежитие. Третье воскресенье октября…

Много работаю, а по вечерам ищу для себя всякие занятия – лишь бы не сидеть дома одному. Не то чтобы настоящие дела, а так… В воскресенье вечером был у Товбиных, познакомился с этой женщиной из России. Они ее пригласили, как я понимаю, специально для меня, чтоб познакомить. Что о ней сказать? Выглядит неплохо, держится просто, все время смеется. По-английски говорит с сильным акцентом, но понятно. Общую тему для разговора за столом найти было нелегко: политикой и спортом она не интересуется, про экономику и подавно ничего не знает. Мелисса заговорила о телешоу – она не видела, а сама спрашивает, в свою очередь, о каких-то русских фильмах, о которых мы никогда не слыхали. «Они, – говорит, – в Каннах премию получили». Может быть. Но потом мы попросили рассказать ее о жизни в России, и тут она почувствовала себя уверенно, рассказывала интересно, с хорошим юмором. На следующее утро звонит Мелисса: «Ну как?» Я говорю: «Вроде ничего. Только зачем ей старик нужен?» Мелисса говорит: «Это ее дело. А ты запиши телефон и сегодня же позвони. Пригласи в ресторан. Понял?» И диктует номер. Ну, я позвонил, договорились на другой день, на семь часов, в «Да Доминико».

За обедом я чувствовал себя как-то неловко. И она тоже, мне показалось. Я попросил ее рассказать о себе. Она рассказала, что ей сорок девять лет, что была недолго замужем, но брак не получился, развелась. Что у нее в России взрослый сын от этого раннего брака, журналист, скоро женится. У нее высшее образование, окончила библиотечный институт. Всю жизнь работала, даже когда ребенок был маленький. И сейчас работает, сама себя содержит; еле концы с концами сводит… но это уже мое умозаключение. Откровенно говорит, что хочет выйти замуж и устроить свою жизнь. «Пожить нормальной жизнью», – так это называет. Я предлагаю: «Хотите, о себе расскажу», – а она говорит: «Я и так все знаю от Мелиссы. А чего не знаю, то у вас на лице написано». И смеется. Неглупа, кажется. Зовут ее как-то необычно – Оксана. Я спрашиваю: «Это русское имя?» «Скорее украинское», – говорит. Но ведь Брюса тоже в Торе не найдешь, верно? А фамилия у нее еврейская: Саскайнд, больше уж не бывает… Она говорит, что выросла в абсолютно ассимилированной семье, о еврействе ничего не знает. Я в этом немедленно убедился: в разговоре упомянул Суккот, а она спрашивает: «Что это такое?»

Вот такая ситуация, Джуди. Какое впечатление произвела на меня эта женщина? При первом знакомстве она производит впечатление человека мягкого, разумного, уживчивого. Надеюсь, так оно и есть. Внешность привлекательная. Десять лет в нашем возрасте – не такая большая разница. В общем, я вижу, как мы с ней могли бы вместе жить, заботиться друг о друге, вместе проводить досуг. Можно сказать, она мне понравилась… если не думать о тебе, Джуди… А как не думать: октябрь, твое любимое время года…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю