Текст книги "Красная камелия в снегу"

Автор книги: Владимир Матлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Но они не позвонили, не пришли играть на рояле и рассказывать про Россию.

С весны Сюзан отказалась от вечерней работы в галерее, она готовилась к экзаменам и выпускному концерту. Но все же оставила себе одно выступление в неделю – в воскресенье утром. Хоть какой-то заработок.

В то утро, ближе к полудню, она играла мелодии из «Порги и Бесс» и думала о предстоящем экзамене. Его узнала сразу, как он только появился в конце галереи, хотя выглядел он довольно странно – в черном костюме и галстуке в жаркий летний день. Она подумала, что он по дороге из церкви, но почему в черном? Да и рано, утренняя служба не кончилась.

Она играла и краешком глаза наблюдала за ним. Он прошел через всю галерею и сел за последний столик, у самых перил. Она заметила его напряженную позу. Он сидел, застыв на стуле, и время от времени смотрел в ее сторону. Это был странный взгляд, какой-то растерянный. Она рассмотрела слипшиеся от пота волосы, съехавший на сторону галстук. Ее сердце сжалось от догадки.

Доиграв тему Спортинг Лайфа, она закрыла рояль и поспешила к столику у перил. Он кивнул ей, не улыбнувшись, и показал на стул напротив себя. Она присела на краешек стула, выжидательно глядя на него. Он смотрел мимо, черты лица оплыли, потеряли определенность.

Он молчал, а Сюзан не знала, как спросить о случившемся. Пауза становилась невыносимой.

– Мама? Да? – спросила она, наконец.

Он ответил ровным голосом, продолжая глядеть в сторону:

– Позавчера, в пятницу вечером… Я только что с похорон.

– С похорон – и сюда?

Он пожал плечами:

– А куда? У нас никого нет…

Сюзан ощутила острую жалость к этой фигуре с напряженно поднятыми плечами.

– Могу я чем-нибудь помочь? Хотите, отвезу домой? Вам не стоит садиться за руль в таком состоянии.

– Спасибо, у меня нет машины, я на автобусе. – Он взглянул ей прямо в лицо. – Если бы вы могли… тот вальс, ее любимый… собачке Жорж Занд…

Он сбился и замолчал.

– Как зовут композитора, вы сказали? Джордж Сэнд?

– Нет, вальс Шопена. Вы его играли. И она его играла. Помните? Здесь. – Он показал на рояль.

Сюзан вспыхнула пунцовыми пятнами.

– Помню, еще бы! Она так необычно играла этот вальс. Сейчас!..

Почти бегом Сюзан вернулась к роялю, подняла крышку и заиграла. Публика затихла и повернулась в ее сторону. Сюзан играла громко, эмоционально, это был совсем не тот «музыкальный фон», к которому привыкли люди в подобных местах. И они сразу уловили разницу.

Играя, она думала о старой женщине, которую видела всего один раз, о ее исполнении – таком возвышенном и наивном. Это точно соответствовало ее представлению о русской музыкальной школе и вообще о русских. Не замечая того, она сама заиграла взволнованно, приподнято, как прежде не играла. Потом она вспомнила в деталях ту безобразную сцену, когда она требовала прекратить игру. Какой стыд! Он так просил не перебивать, дать маме доиграть… Стыдно и нестерпимо жалко этого человека.

Закончив вальс, Сюзан посмотрела в его сторону, но за столиком у перил никого не было.

ПАЦИЕНТЫ МИСС ГАРСИИ

– Wait! Wait for me please!

Арон поспешно пересек вестибюль и успел сунуть ногу в дверь лифта. Дверь нехотя раскрылась, и он ввалился в кабину.

– Thanks… Ninth floor please.

Человек в лифте молча кивнул головой и нажал нужную кнопку. Дверь закрылась, и лифт пошел вверх.

Этого тощего седого человека в выцветших джинсах Арон заприметил с самого того дня, как вселился в многоквартирный дом в Роквилле, пригороде Вашингтона. Ему казалось, что этот мрачный тип исподтишка разглядывает его. Арон сделал несколько попыток заговорить с ним при встречах в лифте или коридоре, но тот в ответ лишь буркал что-то невнятное. Арон даже заподозрил, что человек просто не говорит по-английски: в этом доме, где квартплату почти полностью вносило государство, жило много недавних эмигрантов из разных стран.

Лифт медленно тащился вверх. Третий этаж, четвертый… Краем глаза Арон заметил, что человек пристально смотрит на него, но когда Арон обернулся, тот поспешно отвел взгляд.

Пятый… шестой…

Чтобы прервать неловкую паузу, Арон сказал что-то вроде «It’s nice outside, isn’t it?». Но тот как будто даже не услышал.

«Нужен ты мне очень, – подумал Арон обиженно. – Может, ты вообще – псих».

Седьмой, восьмой… Наконец лифт остановился, дверь открылась, и Арон, стараясь не смотреть на попутчика, вышел в коридор девятого этажа. И в этот момент услышал за своей спиной отчетливо произнесенную по-русски фразу:

– Да, замечательная погода, мистер Андрей Татьянин.

Арон резко повернулся, но дверь лифта закрылась. Все, что он успел увидеть в последнее мгновение, – обращенный прямо на него насмешливый взгляд незнакомца.

Подобно тому, как по кольцам срезанного дерева можно сказать, как оно росло год от года, так и по темным полосам на ремне Арона Тишмана можно было судить о том, как складывалась его жизнь за пять лет пребывания в Америке. Не то чтобы до эмиграции он голодал, а в Новом Свете отъелся, нет конечно, но доступность еды и выпивки, а главное, размеренная жизнь на велфере оказали заметное воздействие на его организм: за пять лет он прибавил в весе около десяти килограммов – точнее, двадцать два фунта в американской системе измерений, к которой Арон привыкал с трудом.

Это было нехорошо не только чисто эстетически, но и для диабета, нажитого еще в молодости в Советском Союзе и ставшего причиной для получения велфера в Америке. С помощью врачей и лекарств он справлялся со своей болезнью, и в целом состояние здоровья не сильно осложняло его спокойную, хотя и несколько однообразную американскую жизнь.

Выходка этого тощего типа в лифте неприятно задела Арона, вывела его из привычного безмятежного равновесия. «Что это значит? – думал он, ужиная в одиночестве за кухонным столом, а потом готовясь ко сну. Что он хотел показать своим дурацким поступком? Что знает Арона, но не желает общаться? Ну так пусть себе молчит. А он кричит в спину из лифта, как пацан какой-нибудь. А ведь весь седой…»

Встречались ли они когда-нибудь «в прежней жизни»? Арон не мог его припомнить, как ни терзал свою память. То, что он назвал Арона не настоящим именем, а литературным псевдонимом, говорило, что они, должно быть, встречались по работе. А может, и не встречались, а просто он видел Арона на читательской конференции или еще что-нибудь в таком роде…

И вообще, думал Арон, раздеваясь перед сном, почему это должно его беспокоить? Да, он работал в советской газете и не делает из этого тайны. Он открыто признает, что был членом партии, он указал это во всех анкетах при въезде в Америку. Он ничего не скрывал, и ему нечего бояться.

И все же неприятное чувство не оставляло Арона. Что это за тип? Что он хочет?

Вообще говоря, можно попытаться узнать его имя. Он в лифте всегда нажимает кнопку двенадцатого этажа. Так. Значит, надо посмотреть имена жильцов на всех квартирах двенадцатого этажа. Сколько их там? Десятка два, не больше.

Как был в пижамных штанах, он спустился вниз, в пустой в этот поздний час вестибюль, и в дальнем углу отыскал почтовые ящики жильцов двенадцатого этажа.

Вильямс… Этвуд… Санчас… Такер… опять Вильямс… И вдруг – Вадим Лурие, квартира 1206. Арон не стал даже досматривать остальные ящики. Конечно это он, даже нет сомнений: кого еще здесь могут звать Вадим?

Арон проснулся и посмотрел на часы – половина девятого. Он потянулся и повернулся было на другой бок, как вдруг вспомнил, что сегодня вторник и, значит, через полчаса придет медсестра проводить процедуры. Он встал, наспех прикрыл постель стеганым одеялом и поспешил на кухню.

Такие квартиры на одного человека некоторые называют «студио», другие «эффишинси». Состоит она из довольно большой комнаты, выполняющей функции гостиной, и столовой, и маленькой спальни, к которой примыкает ванная. Высокая стойка наподобие бара отделяет от столовой кухню, вмещающую электрическую плиту, холодильник и посудомоечную машину.

Мебель Арон собирал в основном по еврейским благотворительным организациям, но кое-что пришлось прикупить: столик в кухню, кресло, тумбочку, другие мелочи. В общем, все необходимое наличествовало, и Арон был доволен своей холостяцкой квартирой. Хотя, конечно, она не шла ни в какое сравнение с его прежними московскими апартаментами, обставленными финской мебелью. Впрочем, все это при разводе досталось Татьяне.

Поставив на плиту чайник и кастрюльку с водой для яиц, Арон вытащил из холодильника сыр, ветчину и сардины.

Он спешил: закончить завтрак и убрать остатки со стола следовало до того, как появится медсестра, иначе придется выслушивать упреки и наставления по поводу диетического питания. «Вам, мистер Тишман, категорически противопоказаны жирные продукты. Вы же разрушаете себя! Я давала вам буклет, как следует питаться при вашем состоянии здоровья. Это рекомендации вашего врача, мистер Тишман, и если вы не считаете нужным…»

Что вы, что вы, мисс Гарсия! Каждое слово врача для меня – закон. Тем более ваше слово, прелестная сеньорита. Но ведь если следовать всем этим «можно – нельзя», то жить не захочется. Околеешь с тоски раньше, чем от болезней… Так, вода кипит. Опускаем на три минуты – всмятку… Сардины уже открыты. Чай заварить или ко-феечку со сливками?

И в этот момент в дверь постучали. Неужели медсестра? На пятнадцать минут раньше – небывалый случай! А кто еще? Ведь, чтобы войти в дом, нужно снизу звонить, а у нее свой пропуск. Нет, это определенно она.

Стук повторился.

– Coming, coming! – прокричал Арон, пряча ветчину и сыр обратно в холодильник. Едва не зацепившись за ковер, он поспешил к двери, повторяя «Just a moment, miss Garsia, just a mo…». Но слова застряли у него в горле, когда за дверью вместо медсестры он увидел того самого типа – седого, тощего.

– Ага, я не ошибся. Позвольте на минутку? – Он выглядел несколько смущенным.

– Конечно, заходите, пожалуйста, заходите, – засуетился Арон, приходя в себя от неожиданности. – Садитесь, пожалуйста. Вот в кресло.

– Нет, я садиться не буду, – сдержанно сказал гость, прикрывая за собой дверь. – Собственно говоря, я только хотел… Нехорошо как-то получилось… ну, в лифте. Просто какая-то мальчишеская выходка. Неудобно…

Арон деланно засмеялся:

– Пустяки, право слово, я понимаю! Ну, может, не совсем удачная шутка. Ей-богу, не о чем говорить. А что, простите, мы с вами раньше встречались? Вы меня назвали Татьянин, а на самом деле моя фамилия Тишман. Арон Тишман.

– Я знаю: на двери только что прочел. Конечно, я и раньше догадывался, что не Андрей Татьянин – так и разит псевдонимом… Нет, мы лично не встречались, хотя знакомы были. Заочно, так сказать. – Он испытующе взглянул на Арона. – Я Вадим Лурие. Припоминаете?

Арон в замешательстве пожал плечами:

– Извините, что-то нет… Не звенит колокольчик, как говорят по-английски.

Худое лицо Вадима еще больше заострилось:

– А для меня – звенит, – сказал он охрипшим вдруг голосом. – Еще как звенит! Я вас тогда один раз видел – на какой-то конференции, издали. Почти двадцать лет прошло, а вот сразу узнал!

– Да в чем, собственно, дело? – осведомился Арон тоном человека, за которым ничего плохого заведомо не числится.

Вадим махнул рукой.

– Вы и не помните, – с горечью произнес он, – а я вот хотел бы забыть, но не могу… «Кто платит трубадурам сионизма» – не помните такую статью за подписью Андрея Татьянина? «Особое суетливое усердие в распространении сионистской лжи проявляет некий В.Лурие, которому наше государство дало возможность получить два высших образования». Видите, до сих пор дословно могу цитировать. «Особое суетливое усердие» – какой перл…

– Ах, вот в чем дело… – Арон покачал головой – понимающе и даже сочувственно. – Что ж, давайте поговорим, я готов. Но не стоя в дверях. Проходите, садитесь. Вот чай заварился. Будем открыто говорить, зачем обиду держать?

– Говорить? С вами? – Вадим засмеялся невеселым смехом. – Ну, знаете… Конечно, я уронил себя этой выходкой… в лифте. Сколько лет мечтал встретить вас где-нибудь в укромном месте… Теперь уже перегорело. Но выслушивать ваши объяснения и извинения…

Вадим повернулся к двери.

– Как угодно, – сказал Арон ему вдогонку. – Только с чего вы взяли, что я намерен извиняться?

Вадим дернулся, как от удара, и повернулся.

– Ах, даже извиняться не намерен? Всегда прав! Где нужно – Андрей, где нужно – Арон… Приспособленец советский!

С исказившимся лицом Вадим пошел на Тишмана. Тот попятился и схватил стул.

– У вас дверь открыта, – громко сказал женский голос по-английски. – Я немного задержалась, извините.

В дверях стояла невысокого роста черноволосая женщина в белом брючном костюме с большой сумкой через плечо.

– Ничего, мисс Гарсия, вы как раз вовремя, – ухмыльнулся Арон и опустил стул.

– О, и мистер Лурие здесь. Какая удача! Я никак не могу застать вас дома, прихожу в назначенное время, а вас нет. Как ваше здоровье, мистер Лурие?

– Хорошо, – с трудом произнес Вадим хриплым голосом. – Спасибо, гораздо лучше.

– Но вам все равно нужны уколы. Обязательно. Врач сказал – обязательно, понимаете? Если вас не устраивает это время, давайте назначим другое.

Вадим помотал головой и, ни на кого не глядя, молча вышел из квартиры.

– Ничего сложного здесь нет. Ягода должна быть заморожена в девственном виде, так сказать. Замороженную ягоду насыпаете в бутыль или там банку и заливаете водкой, все равно какой: водка, как известно, плохой не бывает. Вот и все, собственно говоря. Через четыре дня настойка готова. Однако, – Арон предостерегающе поднял палец, – она потеряла изначальную крепость, поскольку ягода выделяет сок, разбавляет водку. Это дело поправимо: нужно добавить спирта – доукрепить, так сказать. Потом процеживаете, и в холодильник.

Арон засмеялся и нежно погладил покрытый изморозью графин.

– Еще по одной?

Не дожидаясь ответа, он налил себе и Вадиму.

– За то, чтобы поменьше слушать докторов, а прелестную мисс Гарсию видеть исключительно для приятности.

Вадим через силу улыбнулся и залпом опрокинул рюмку. Он уже терял им счет, этим рюмкам. Они сидели за кухонным столом в квартире Вадима – точно такой же, как у Арона, но только почти пустой. Около часа назад Арон постучал в дверь и вместо приветствия спросил:

– Не хотите ли продолжить прерванный разговор?

Ошеломленный Вадим молча посторонился, пропуская его в комнату. Арон вошел, огляделся и поставил на стол принесенный с собой графин.

– Рябиновая, для плавности беседы, – объяснил он. – Огурчик найдется?

Вадим кивнул и придвинул к столу два ржавых садовых кресла, на спинках которых висела одежда.

И вот они сидят, выпивая рюмку за рюмкой и закусывая ветчиной с кошерными огурцами. Вадим угрюмо молчит, Арон говорит за двоих: о рецепте рябиновой настойки, о своем диабете, о прелестях сеньориты Гарсии (когда он говорил о ней как о женщине, он называл ее не «мисс», а «сеньорита»); он сравнивает пляжи Атлантического побережья с черноморскими, курорты Северного Кавказа с местными…

Вадим раздраженно прервал его, когда он предался воспоминаниям о московских антикварных магазинах:

– Не имею представления, мне там было не до того, знаете ли. – Он допил рюмку. – Мы с вами, можно сказать, жили в разных странах, они только назывались одинаково – Советский Союз…

Арон пожал плечами:

– Какое имеет это значение теперь? Все это в прошлом. История. А сегодня мы оба – и вы и я – живем в одном доме, в одинаковых квартирах, получаем одинаковые пенсии от американского государства, оба въехали в страну как политические беженцы и оба пациенты мисс Гарсии…

– Это вы политический беженец, – саркастически ухмыльнулся Вадим, – а я – обыкновенный эмигрант из Израиля.

– Из Израиля? Это интересно! – Арон даже привстал, уронив навешанную на спинку стула одежду. – Интересно, как там. Я, знаете ли, когда решил эмигрировать, рассматривал разные варианты… Как там, в Израиле?

Вадим вздохнул, помолчал, снова вздохнул.

– Сложно, одним словом не скажешь. Некоторые живут ничего, а я вот… не прижился. – Он опять помолчал. – Впрочем, и в Советском Союзе некоторые жили ничего…

– Ну, про Советский Союз я сам знаю, а что не так в Израиле? Почему вы не смогли… в общем, уехали почему?

Вадим налил себе из графина и выпил один. Посмотрел зачем-то пустую рюмку на просвет.

– Видите ли, я был сионистом… как вы правильно отметили в своем публицистическом произведении. Для меня Израиль… – Он задумался, Арон его не прерывал. Потом, словно очнувшись, улыбнулся. – Да, правильно говорят, что к объекту своей любви не следует приближаться вплотную…

После этой первой беседы за рябиновкой последовали другие. Когда Арону вечерами нечего было делать и надоедало смотреть телевизор в одиночестве, он поднимался на двенадцатый этаж и стучался в квартиру номер 1206. Вадим всегда был дома, он либо читал газету на иврите, либо печатал на допотопной машинке с русским шрифтом. Телевидения он не любил, да у него и телевизора не было. Арон ставил на стол покрытый изморозью графин, Вадим доставал из холодильника суровую холостяцкую закуску.

Говорил в основном Арон, Вадим лишь отвечал на редкие его вопросы. Он рассказывал о политических новостях, о бесплатных концертах в вашингтонских музеях, о новых фильмах, о мероприятиях в еврейском общественном центре, где Арон, кстати, вел семинар для эмигрантов по текущей международной политике. Он пытался приобщить к этой деятельности и Вадима, предложив ему прочесть лекцию об Израиле, но тот только махнул рукой:

– Вы хотите, чтобы они послушали меня и стали антисемитами?

К Израилю отношение у него было какое-то истерическое. Собственно говоря, это было единственное, чем он интересовался и о чем мог говорить. Американской жизни он не знал и знать не хотел. Он выписывал две израильские газеты, прочитывал их от начала до конца, следил за всем, что происходит в стране, и ожесточенно ругал все аспекты израильской жизни, а заодно и газетчиков, которые об этом писали. Особенно он ненавидел израильских политиков, всех без исключения – правых и левых, умеренных и радикалов…

– Последний, на кого я надеялся, был Толя. Я ведь его с московских времен знаю. – Вадим сокрушенно качал головой. – Стал таким же, как все они. Имя зачем-то сменил.

Однажды он сказал, что в Израиле осталась его жена, которая категорически не хочет жить в Америке.

Помня о столкновении при первой встрече, они старались не касаться прошлого, хотя оно то и дело вылезало из их разговоров, как шило из мешка. Порой Вадим не мог удержаться от саркастических замечаний. Особенно его раздражало религиозное усердие Арона, когда в субботу или в канун праздника тот отправлялся в синагогу.

– Вместо партсобрания, – замечал он, окинув взглядом невысокую округлую фигуру Арона в тесноватом пиджаке. – Ермолка в качестве партбилета.

Арон в ответ добродушно посмеивался. Но однажды сказал:

– Вы считаете меня приспособленцем. Наверное, так и есть, я не спорю. Но что это значит? Что я не конфликтую с обществом, что я не диссидент, а лояльный гражданин, который не прет против течения? В конце концов, герои-диссиденты – это единицы, они составляют исключение. Лично я не герой, я не могу жить в борьбе, как вы. Общество давит на меня – я подчиняюсь. Но уверены ли вы, что борьба и конфронтация полезней для общества, чем добросовестная лояльность?

Они, как обычно, сидели в квартире Вадима за настойкой и солеными огурцами.

– Но если все поддакивают властям, – запальчиво сказал Вадим, – то государство превращается в тирана. Это хорошо известный факт. Власть нужно постоянно критиковать с позиций нравственности.

– Вы этим и занимаетесь?

Вадиму послышалась ирония в этом вопросе.

– Ну, про себя я так утверждать не смею. Про себя я скажу проще: не могу поддакивать, когда вижу нелепости или заведомый обман. Так вас устраивает?

– Меня-то все устраивает, а вот вас… Смотрите, что получается: в Советском Союзе вы жить не могли, там все было отвратительно. С трудом вырвались в Израиль. Но, оказывается, и там все отвратительно и жить невозможно.

Приехали, наконец, в Америку, где вас кормят-поят и квартиру дают. И опять вам все противно… Три такие разные страны – и все плохи. А где тогда хорошо? Так, может быть, это никакая не гражданственность, а просто ложные представления о жизни? Склочный характер, короче говоря.

Эти слова явно задели Вадима. Он хотел возразить, но сдержался. Помолчал, потом встал из-за стола, подошел к окну. Нудный мелкий дождь размачивал пожелтевшую траву и голые деревья, мокрая мгла скрывала противоположную сторону улицы.

– Может быть, вы и правы, – сказал он подавленным голосом, глядя в окно. – Но я это принять не могу. Ведь всю жизнь… ведь я мог бы…

Он так и не закончил фразы. Арон подождал несколько минут. Вадим будто застыл, уставившись невидящим взглядом в окно. Не попрощавшись, Арон вышел.

На следующий день после этого разговора в квартиру к Арону постучался Вадим. Арон одевался перед зеркалом в прихожей.

– Извините, я вас не задержу, я на минутку.

– Ничего, я могу и попозже, это пати.

Арон сразу заметил, как плохо выглядел Вадим. Казалось, он еще больше похудел, лицо пожелтело, глаза ввалились.

– Да что с вами? Вы здоровы?

– Бессонница замучила.

– Знаете что? Надо кончать с этим делом – с рябиновой и всякой другой… И вам ни к чему, и мне с диабетом…

Вадим не отреагировал на его замечание:

– У меня к вам огромная просьба. Мне нужно вот это снотворное, тут написано. – Он протянул бумажку с названием лекарства. – Я бы сам попросил медсестру, но она с уколами пристает, а я их не выношу… Сделайте одолжение, попросите для себя.

Арон растерянно пожал плечами:

– Но это противозаконно… На каждом пузырьке написано, что нельзя передавать другому лицу.

Вадим пренебрежительно махнул рукой:

– Бросьте, в самом деле! Кто узнает? А мне до зарезу… Те, что без рецепта продаются, слабы. Мне нужно посильнее. Пожалуйста. Мисс Гарсия вам не откажет.

Поначалу она отказывалась, но в конце концов нехотя согласилась и при следующем визите принесла заветный пузырек. Арон в тот же день отдал его Вадиму, соскоблив предварительно наклейку с именем пациента. На всякий случай…

Арон проснулся в девять часов от настойчивого стука в дверь. Накинув халат, он, полусонный, босиком добрел до двери и очень удивился, увидав мисс Гарсию. Разве сегодня вторник?

– У вас мистер Лурие? – сказала она, даже не поздоровавшись.

– Нет. Я еще сплю.

– Извините. Я его третий день не могу найти. Ему врач уколы прописал, это серьезно. Где он может быть, вы не знаете?

Арон окончательно проснулся.

– Да некуда ему ходить, у него здесь никого нет. Я видел его позавчера, он никуда не собирался вроде…

Медсестра посмотрела испуганным взглядом.

– Надо сообщить администрации дома. Пусть дверь вскроют.

Она убежала, но ее тревога передалась Арону. Он поднялся на двенадцатый этаж, долго стучал в дверь, потом окликал Вадима по имени, потом прижимался ухом к замочной скважине, пытаясь уловить какие-нибудь признаки жизни в квартире. Вернулся к себе сильно встревоженный. «Почему нужно думать самое плохое? – успокаивал он себя. – Мало ли куда он мог деваться… Может, улетел в Израиль». Хотя где-то в глубине сознания он понимал, что это нереально. Тут он вспомнил, что на 10.30 назначен семинар с пенсионерами на тему «Моральные ценности иудаизма», и стал поспешно одеваться.

Занятый разговорами и обедая в столовой еврейского общественного центра, он не думал про Вадима, а под вечер, подходя к дому, вспомнил, и тревожные мысли завладели им. Что там, нашелся ли он? Арон решил сразу подняться на двенадцатый этаж. Вот постучит в дверь, а он открывает как ни в чем не бывало…

– Мистер Тишман! – у самого лифта окликнули его. Это была мисс Гарсия. Арон даже не узнал ее – в обычном платье вместо белой формы, а главное – с искаженным лицом, страшно бледным под смуглой кожей.

– Вы уже знаете? – спросила она шепотом, хотя вокруг никого не было.

– Что с ним?

– Мистер Тишман, он… – Голос ее прервался. – Мистер Лурие умер. Вскрыли квартиру, вошли, а он лежит на кровати. Мертвый. – Она затряслась от сдерживаемых рыданий. – Он такой был несчастный… и такой хороший… Жалко невозможно…

– Очень жалко. – Арон покачал головой. – Как неожиданно! Я его видел только позавчера – он был… не скажу в хорошей форме, но и не…

– Мистер Тишман. – Она перестала плакать и твердым взглядом посмотрела ему в глаза. – Это не от болезни. Он отравился снотворным. Я принесла ему одну баночку, а он где-то добыл вторую. И съел все сразу. Это смертельная доза, он знал. – Она вплотную приблизила свое лицо к его лицу. – Мистер Тишман, откуда у него взялась вторая баночка?

– Я почем знаю?! – поспешно ответил Арон, чувствуя, как сердце застучало где-то в горле.

– Я вам приносила два дня назад. Вы с ним делились?

– Что вы, мисс Гарсия! Это же противозаконно, – сказал он твердо, глядя ей в глаза. – Я подобных вещей не делаю.

Больше всего на свете он боялся в этот момент, что она попросит предъявить его баночку со снотворным. Но она снова зарыдала и только пробормотала:

– Господи, что теперь будет? Они теперь скажут, что это я виновата. Все на меня свалят. А я ведь правда не знаю, откуда он взял вторую… С работы выгонят – это точно. А то и под суд отдадут…

Поздно вечером Арону не спалось. Чтобы чем-то себя отвлечь, он спустился в вестибюль проверить свой почтовый ящик, о котором сегодня не вспоминал. В ящике он обнаружил объемистый пакет, на котором не было ни адреса, ни имени – вообще ничего. Он сразу догадался, от кого пакет.

Дома он разрезал ножницами оберточную бумагу и извлек желтоватую рукопись страниц на триста. Текст был на русском языке. Шрифт и многочисленные поправки свидетельствовали, что написан он был на обыкновенной машинке, не на компьютере. На первой странице Арон прочел заглавие: «Моральный фактор в государственной политике. Записки диссидента».

К рукописи было приложено письмо от руки. Крупные дерганые буквы сползали со строки:

«Мой поступок не означает, что в нашем споре правы вы. Просто у меня нет больше сил, не могу больше. И болезнь доняла. Это не крушение принципов, это мое личное банкротство. Чего уж дальше, если это письмо я пишу Андрею Татьянину – из всех многочисленных друзей и соратников, которые остались где-то там?.. (Не обижайтесь, на покойников не обижаются.)

Хочу вас просить об одном одолжении. На обратной стороне этого письма вы найдете список имен и адресов в России, Израиле и Америке. Очень прошу отослать всем им копии рукописи для публикации. Эти люди знали меня в лучшие времена, и я уверен, что моя судьба и мои мнения для них что-то значат. Конечно, я сам должен был разослать рукопись, но сил не осталось даже на это… Пожалуйста, сделайте это вы. Ведь при всем при том, вы добрый человек.

Всего вам хорошего. Извините за обиды – намеренные и нечаянные. И спасибо за рябиновку.

Вадим Л.».

Выполняя просьбу Вадима, Арон Тишман аккуратно разослал копии рукописи во все указанные адреса. Но рукопись так и не была опубликована. Ею не заинтересовались нигде – ни в России, ни в Израиле, ни в Соединенных Штатах.