Текст книги "Поворотный день"
Автор книги: Владимир Богомолов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)
Случай в засаде
Не раз и не два за время боев под Царицыном попадали красные части в засады белых. И не раз и не два приходилось Дундичу выручать товарищей из беды.
Как-то в падине у хутора Кузнецы, что под И ловлей, на белую засаду наткнулась разведка полка. Узнав об этом от нарочного, Дундич распахнул окно и крикнул Шпитальному:
– Ваня, готовь Воронка!
– У него еще нога не зажила.
– Забыл, – извинился Дундич, вспомнив, что в ночной вылазке один из его верховых коней ранен в левое бедро. – Тогда давай Борьку, – приказал он.
Борьку ему подарил Самарин. Он заарканил его в степи, когда разморенный тихой ночью, обилием богарных трав, запрудной теплой водой конь прикорнул в ложбине. Тут и накрыл его волосяной удавочкой Петр. Накрыть накрыл и даже в полк приволок, а вот оседлать, как ни старался, не смог. И другие лихие конники не смогли.
Конь оказался не просто одичавшим, но, главное, озлобленным на людей в военной форме. Всякого желающего обуздать его неукротимый нрав плеткой, лозиной, шпорами он выкидывал из седла, делая немыслимую свечу, падая с разбегу на передние ноги, на грудь. За день вольтижировки дикарь в кровь порвал удилами черные большие губы, ободрал кожу с колен. Такого не то что за бутылку первача, за-ради бога куда-нибудь нужно спровадить сдыхать, решил Самарин, с ненавистью и восхищением разглядывая мятежную животину.
И, лишь завидев въезжающего на подворье Дундича, конь вдруг тревожно заржал и нетерпеливо потянулся к воротам. «У, чертяка! – незлобиво, хотя и досадливо сказал Петр. – Зараз признал хозяина. Дарю, чего уж», – и отпустил уздечку.
С тех пор прошло больше месяца, но и теперь, всякий раз, когда коновод выводил из стойла Борьку, тот косил малахитовым глазом, желая убедиться, что его седоком будет Дундич, и никто другой. За этот норовистый характер Иван окрестил коня Борькой в честь сердитого, как показалось ему в первую встречу, инспектора кавалерии.
Уже садясь в седло, Дундич приказал вестовому:
– Давай. Покажешь, где хутор.
Боец посмотрел, что едет всего-навсего десяток бойцов, и опасливо предупредил командира:
– Полк нужно подымать. Беляков там что саранчи.
– Я тебя не о том спрашиваю, – сердито перебил тот нарочного. – Я тебя пытаю: где кадеты?
С самого начала самостоятельной жизни Дундич верил в свою удачливую звезду и потому не интересовался, сколько перед ним врагов, будь то гимназисты, мстившие ему за красавицу Милицу, будь то полицейские наймиты на табачной фабрике, выдавшие его отцу, будь то, Наконец, кайзеровские солдаты… Бил он их всех и порознь и вместе. А чем лучше вся эта мировая контра? Только тем, что собралась в большую банду, отложив до удобного времени свои распри из-за чужих стран, а те, что помельче, – из-за лишнего аршина земли, лишней головы в отаре, стаде, табуне.
Вот и теперь без раздумий он вскочил в седло, чтобы поспешить на помощь бойцам своего полка, попавшим в беду.
А те уже и не чаяли уйти живыми. И вдруг услыхали громкое «Даешь!».
Белые сначала приняли отряд Дундича за своих: откуда в таком тылу, средь бела дня взяться красным? На эту оплошность и рассчитывал Иван. Не однажды он использовал внезапность, чтобы ошеломить врага. Неожиданность срабатывала точно, как часовой механизм.
Дундич с бойцами, выскочив из густого тальника, первым выстрелом вышиб из седла вахмистра. Охватив подковой резервное отделение белых, красные начали теснить их к крутояру. Но, увидев, что подмога окруженным буденовцам скорее символическая, белые не только ощетинились, но, поднатужившись, отбросили отряд обратно к талам.
Узнав в лихом рубаке красного дьявола, белые и на этот раз решили взять его живым в плен. Несколько всадников начали оттеснять Ивана от остальных. Лошади кадетов одна за другой выносили с поля боя сраженных седоков. Как всегда, Дундич действовал саблей и наганом. Он решил как можно больше врагов отвлечь на себя и тем самым дать возможность своим бойцам вырваться из кольца.
Дундич был уверен, что усмиренный им конь вынесет его из любой беды. Увлекшись схваткой с четверкой ловких, вертких и отчаянных кадетов, он не заметил, как красноармейцы начали уходить в заросли. Только услышав аппель трубача и отчаянные крики: «Дундич, сюда! Дундич, к нам!», понял, что отряд наконец вырвался. Дал шпоры Борьке, тот сделал ошеломляющий прыжок к тальниковым зарослям, точно понимая, что там спасение. Хлесткие ветки секли лицо, обжигали руки. Но Дундич не чувствовал боли. Душа его ликовала – выручил!
Вот наконец и лысый взлобок, а там, за ним, Дундич помнит, – приволье степи.
Поскакавшие за красным командиром белые скоро убедились, что вороного им не догнать.
– Стреляйте в лошадь, – приказал урядник.
За спиной Дундича часто захлопали винтовочные выстрелы. Всадник распластался на коне.
– Быстрее, Борька! Еще быстрее! – шептал он коню.
Казалось, беда миновала и на этот раз: всего несколько метров оставалось до густого боярышника. Но возле рваного края размоины вороной упал на передние ноги, перебросив через себя хозяина.
Быстро поднявшись, Дундич увидел в руке обломок сабли. Он швырнул его в прошлогодний бурьян, подскочил к коню, начал тормошить, просил встать, но все было тщетно. А когда Борька в последний раз с шумом вздохнул, Дундич застонал…
Из хутора к нему скакали белые, а из-за балки спешил к своему командиру Шпитальный. Стреляя из карабина, он подъехал к Дундичу, протянул ему руку и, когда тот очутился за спиной, дал шпоры Черкесу.
За балкой один боец передал командиру своего коня, другой – пику.
Дундич оглянулся, мгновенно оценил обстановку: белый эскадрон обложил их со всех сторон. Нужно собраться вместе, отстреливаться, пробиваться к дальнему бугру, за которым наверняка наши услышат выстрелы, помогут. Не ему лично, он и не из таких передряг выходил. А вот товарищи, особенно новобранцы не из казаков, которые и в седле-то сидят, как на коряге, – почему они должны погибать из-за нерасчетливой лихости своего командира? Значит, нужно дать им возможность оторваться от казаков, приняв удар на себя или… срочно слать нарочного в полк за подмогой.
Еще до встречи с Марией он, наверное, избрал, не колеблясь, первый вариант, но сегодня… Нет! Он решил помедлить послать человека в полк, а отряду занять круговую оборону.
– Князский, ко мне! – крикнул как можно зычнее Дундич, – Никола, скачи в полк! Остальные за мной. К тому бугру!
Отстреливаясь, отряд поскакал к невысокому, черному от полыни кургану. По по прошли и полпути, как один, самый зоркий, в бешеном восторге завопил:
– Наши-и-и!
И все вокруг, с еще большим азартом крича и отстреливаясь, повернули горячих коней навстречу врагу.
Из-за кургана, как штормовая волна, выкатилась кавалерия. Но почему она считалась нашей, сначала трудно было догадаться. И, лишь когда над всадниками затрепетало красное полотнище, все облегченно вздохнули. Преследователи не стали испытывать судьбу, повернули к зарослям краснотала, к хутору.
Через несколько минут бой уже метался по просторной улице хутора. А когда эскадрон Литунова, обойдя хутор, ворвался в улицу с противоположного конца, белью кинулись врассыпную, стали искать спасение в тесных переулках, в густой заросли левад, за сараюшками, за скирдами лугового сена.
Нагнав в переулке бородатого казака, Дундич приказал ему бросить шашку. Казак кинул ее в серые от шали лопухи и, пока Иван нагибался за оружием, дал шпоры коню, и тот, перепрыгнув через изгородь, унес его в леваду, поросшую вишенником и боярышником.
Дундич поднял шашку, взмахнул ею и крикнул вслед удиравшему:
– Спасибо за клинок! Но больше не попадайся!
И тут он увидел возле себя Стрепухова. Лицо командира было красным, взгляд горел, Дундич догадался, что ярость комполка вызвана не только схваткой с кадетами, но и его авантюрной вылазкой.
Так и оказалось. Стрепухов, схватив повод Дундичева коня, сказал, придыхая:
– И ты мне после боя на глаза не являйся!
Он хлестанул своего коня и снова ускакал на улицу, все еще гремящую, звенящую, ревущую…
Дундич хотел рвануться за командиром, которого ценил за толковые рассуждения, спокойный характер, за простоту. А теперь увидел в бою и еще больше зауважал. Это ж надо: поднял полк, оголил участок фронта и ради чего, кого? Ради мальчишеской выходки своего зама. Нет, мудро решил Дундич, сейчас я уйду от него в сторону, а после боя разберемся. Простит – никогда больше не подведу.
После боя Иван нашел место, где убили Борьку. Опустился перед конем на колени, нежно провел ладонью по холодному носу, губам и тихо сказал:
– Прощай, друже.
В это время тяжелая рука легла на его плечо. Он оглянулся. За ним стоял командир полка. Петр Яковлевич с укоризной поглядел в глаза своего зама и сказал:
– Безрассудство не храбрость. На его месте мог оказаться ты Понимаешь, голова – два уха?
Подвиг бронедивизиона
Ворошилов увидел подводы с бочками, возвращающиеся в сопровождении эскадрона, и почувствовал, как холодный пот выступил под козырьком кожаной фуражки. Не ожидая, пока войдут и доложат, почему подводы и охрана возвратились без бронедивизиона, командарм выбежал из кабинета и устремился к парадной лестнице, бросив на ходу дежурному:
– Буденного ко мне.
В дверях Климент Ефремович столкнулся с командиром эскадрона.
– Где броневики? – спросил командарм, точно комэск должен был принести их в руках, а они оказались пустыми.
– На базе, – озадаченный тревогой Ворошилова, не очень уверенно ответил комэск.
– Нет там, нет! – нетерпеливо сказал командарм. – Звонили оттуда. Вам что приказывали?
– Заправить броневики бензином. Заправили. Потом нам сказали: «Езжайте, мы вас догоним», – объяснил вошедший, а сам подумал: «В самом деле, не могут же машины тащиться медленнее повозок. Значит, что-то случилось. Может, бензин не годный, может, моторы так промерзли за ночь, что никак не отогреются». Он уже прикидывал, как помочь мехчасти, оставленной возле станции.
Бронедивизион красные отбили у белых во время контратаки под Воропоновом. Красновцы пошли на самый решительный штурм Царицына. Они бросили в бой не только всю кавалерию, но и технику – два английских танка и шесть броневиков. Сначала бойцы готовы были бежать от танков и броневиков, но, увидев их неуклюжесть, медлительность, бывалые окопники связками гранат одному перебили гусеницу, другого заставили остановиться. А броневики командарм приказал заманить за овраг и взорвать мост.
Бой окончился лишь к закату. Броневики, расстреляв бое запас и израсходовав бензин, остались на окраине города, окруженные конниками и пехотинцами. На все уговоры сдаться команда отвечала редкими оружейными выстрелами и криками о том, что утром их все равно выручит генерал Краснов.
Не ожидая рассвета, Дундич приказал бойцам подобраться скрытно к бронемашинам, обложить их соломой и поджечь. Команду он отдавал нарочно так громко, что ее не могли не слышать водители и стрелки. И, когда первые бойцы с охапками соломы подкрались к броневикам, зажгли пучки, нервы белых не выдержали Они сдались.
– То-то, – говорил им Иван Антонович, довольный своей придумкой. – Неужели мы похожи на скаженных, чтобы такие золотые машины жечь. Они еще послужат мировой пролетарской революции Скоро из штаба фронта приехали три механика. На шесть броневиков этого было явно недостаточно. Из пленных доукомплектовывать экипажи Дундичу не хотелось. Он охотнее пустил бы в расход всю эту контру, чем приглашать перейти на сторону Красной Армии. Но другого выхода не было. Тем более что приказом командарма, врученным Дундичу одним из прибывших, коротко и ясно предписывалось ему лично принять на себя командование бронедивизионом. Очевидно, кто-то в штабе сказал, что Дундич бывший механик.
Ехать в штаб, спорить, доказывать, что, кроме трехдюймовок и пулеметов, он никогда ничего из военной техники не ремонтировал, а механиком был всего несколько месяцев на табачной фабрике в Белграде, где машины по производству папирос мало похожи на боевые автомобили, – обо всем этом ему не хотелось говорить сейчас, когда он только что принял вновь под свое начало эскадрон, успел уже побывать в тылу белых, наделать паники в хуторе Попове, выхватив из штаба полковника.
Дундич понимал: сейчас ему вовсе не резон ссориться со штабным начальством. Уж если Семен Михайлович Буденный не сумел отстоять его, значит, так на роду написано. Единственное, на что мог надеяться Иван Антонович, – это скорая смена. Разберутся в штабе, прикинул он, подыщут настоящего механика и пришлют на дивизион, а его снова бросят в седло. Нет, что бы там ни говорили эти парни в кожаных тужурках и фуражках с квадратными очками на околыше, живой конь лучше. Он не подведет, а эти стоят как музейные рыцари: с виду грозные, но абсолютно безопасные. Без бензина на них не то что далеко – близко не уедешь.
Поручил он своим механикам побеседовать с пленными, прощупать их, что они за народ. Комэск не допускал мысли, чтоб все они были идейной контрой. А сам – на коня и в штаб.
Не стал лишний раз на глаза командарму попадаться, а прямо к начальнику тыла.
Тот сидел над стопкой бумаг. По напряженно наморщенному высокому лбу было видно, с каким трудом дается ему выкраивание боеприпасов, продовольствия, фуража. Услышав звон шпор, приподнял голову от стола. На худом бледном лице ничего, кроме досады. «Еще один проситель», – без труда прочитал Дундич в глазах начальника тыла и не стал его разочаровывать.
– Где бензин? – спросил так, словно они уже говорили об этом накануне.
– Для чего, для кого?
– Для броневиков.
На мгновение в усталых глазах промелькнул живой огонек, но тут же погас.
– Броневиков в списках нет. Позавчера последний подбили, – ответил и выразительно вытянул длинную шею, указывая на дверь.
– Позавчера не было, а сегодня есть. Отбил у Краснова шесть штук, – уже веселее сказал Дундич, прощая его неосведомленность. – Нужен бензин.
Начальник тыла с недоверием посмотрел на офицерскую шинель кавалериста, но на всякий случай порылся в бумагах и, отодвинув одну из них далеко от глаз, сказал:
– На заводе Нобеля есть пятьсот литров. Но это резерв командующего. Для аэропланов.
– Давай резерв, – протянул нетерпеливо руку к бумаге Дундич.
– Неси распоряжение, – мирно, но твердо сказал человек за столом и отложил бумагу в сторону.
Делать было нечего, пришлось идти к командарму.
Ворошилов только что отпустил командиров и, стоя возле распахнутого окна, наблюдал, как свежий октябрьский ветерок выталкивает из комнаты сизые табачные облака, плавающие под высоким потолком. Увидев в дверях Дундича, Климент Ефремович сразу вспомнил об отбитых у белых броневиках и о своем приказе. По обиженному выражению лица догадался – Дундич недоволен новым назначением. Приготовился выслушать жалобу: Буденный предупреждал, что непременно приедет. Хорошо хоть, назначил его врио, дня на два-три, пока не вернется с бронепоездом с южного участка Алябьев. А там все встанет на свои места.
– Садись, Ваня, – пригласил Ворошилов, ожидая горячности серба. – Знаю, о чем хочешь сказать.
Продолговатое лицо Дундича вдруг дрогнуло и немного округлилось – он улыбнулся.
– Раз знаете, пишите бумагу.
– Бумагу на тебя я отправил с нарочным.
– Не на меня, товарищ командарм, на бензин, – теперь уже вовсю сверкал белыми зубами Дундич, радуясь своему розыгрышу.
– Погоди, погоди, – пытался что-то припомнить Ворошилов. – Мне сказали, что ты и бензин захватил.
– До бензина семь верст, товарищ командарм. На станции Воропоново стоят цистерны. Вот я и думаю туда съездить. Но не на чем.
Ворошилов сел в просторное кресло, спинка и подлокотники которого были обтянуты коричневым хромом. Бегло глянул на ворох бумаг, на угол полусогнутой карты, потянулся к трубке, телефона, потом перевел взгляд на Дундича, с лица которого все еще не сошла слабая улыбка преждевременной радости.
Командующий обдумывал, как поступить в данный момент: дать часть аэробензина дивизиону, и он доставит в Царицын горючее. А вдруг на станции Воропоново нет цистерн? Пленные обманули, заманивают в ловушку? По лицу Ворошилова пробежала тень тревоги. Она коснулась и Дундича. Он присел на краешек кресла, спросил:
– Дадите?
Ворошилов находился во власти сомнений. «Каждой машине по три пуда надо, – прикидывал командарм, перебивая арифметику ввинтившейся в мозги поговоркой «купила баба порося…» – Отдам ему – авиаторы заедят. Уже жаловались, что держу их на голодном пайке. А я не Христос, чтобы семью хлебами… У речников попросить? У них мазут». И вдруг лицо Ворошилова осветила слабая надежда: «Ведь из мазута можно сделать бензин». Он решительно снял трубку, попросил начальника тыла.
– Слушай, Николай, отдай бензин бронедивизиону. А мы с тобой поедем на завод Фейгельсона…
– Ну, Ваня, – протянул крепкую ладонь командарм, – на тебя вся надежда. Не возьмешь цистерны, хлебнем мы лиха.
– Возьмем, – без тени сомнения ответил Дундич и поспешил на второй этаж.
За Дундичем закрылась дверь, а Ворошилов вновь глянул на лист, плотно забитый черными глазастыми буквами. «Как называется эта гарнитура?» – подумал и прочитал несколько строк, не углубляясь в текст. Потом вернулся к началу и спросил вслух:
– Что же вы пишете, генерал Краснов? С такой фамилией воевать бы за красных. – И начал читать.
«Граждане г. Царицына и вы, заблудшие сыны Российской армии! К вам обращаюсь с последним предложением мирной и спокойной жизни в единой и великой России, России православной, России, в бога верующей. Близок ваш час, и близко возмездие божие за все ваши кровавые преступления. Наши силы растут! («Это верно, – отметил про себя командарм, – но не за счет бога».) Уже не одна Донская армия борется за свободу своих станиц и хуторов, но и грозная Российская армия – южная, ведомая маститым полководцем, героем Львова и Перемышля, бывшим главнокомандующим Юго-Западного фронта, генералом от артиллерии Н. И. Ивановым, неудержимо наступает на Воронеж. (Ворошилов опять не удержался от усмешки: «Они-то на Воронеж, а вы тут застряли».) Союзники высаживаются в Новороссийске и Одессе, чтобы идти на Москву. С ними идет к нам множество танков, сотни аэропланов и тяжелые дальнобойные орудия. Царицын будет сметен с лица земли взрывами страшных снарядов.
Скажите, за что погибнете вы, за что погибнут ваши жены и дети и богатый город обратится в пустыню и развалины? Вот раньше люди умирали за веру, царя и отечество; мы умираем за веру и свою родину, за свободу и счастье своих станиц и хуторов, и нам легко умирать. За что вы умираете? За те триста рублей в месяц фальшивых, ничего не стоящих керенок? Но что вы едите? И вам даже хлеба не хватает.(«Это верно, господин генерал», – согласился командарм.)
У нас на Дону нет помещиков и капиталистов, но все мы люди равные и живем не бедно. («Ну и здоров ты врать, Петр Николаевич!») Наши воины и рабочие получают в день два с половиной фунта хлеба и один фунт мяса, и нам есть во что обуться и одеться. Именем бога живого заклинаю вас! Вспомните, что вы русские и перестаньте проливать братскую кровь русских людей. Я предлагаю вам не позже 15 ноября (Ворошилов машинально глянул на перекидной календарь. Листок открыт на 13 числе) сдаться и сдать ваш город нашим донским войскам. («Ни больше и ни меньше», – прокомментировал с усмешкой Климент Ефремович.) Если вы сдадитесь без кровопролития и выдадите мне ваше оружие и военные припасы, я обещаю сохранить вам жизнь. У вас два исхода: свободная, счастливая жизнь гражданина свободной России, или смерть, смерть позорная. Спешите избрать исход теперешнему ужасному положению. Я жду до 15 ноября. После – пощады не будет.
Генерал Краснов»
– Ну зачем же так, господин генерал? – спросил командарм, глядя в черноту окна. – Первый раз в октябре попугали, и хватит. А то ведь так и авторитет недолго подмочить.
Ворошилов сложил письмо Краснова, засунул его в карман кожанки и вышел из кабинета.
Нефтеперерабатывающий завод Фейгельсона, как его продолжали называть по имени прежнего хозяина, находился на северной окраине Царицына. Из оставшихся запасов нефти рабочие делали мазут. В самом начале осени командование фронта попросило рабочий Совет наладить производство бензина. И сейчас Ворошилов решил проверить, как идут дела.
Когда его коренастая фигура в черной кожанке, перепоясанной ремнями, выросла в дверном проеме, рабочие подумали, что командарм приехал просить еще добровольцев на фронт. Но Климент Ефремович сказал, что вчерашнее наступление белых сорвалось и у Красной Армии есть передышка. Но не больше двух дней.
– Дайте нам неделю, – попросил за всех молодой инженер, единственный специалист, который остался на заводе из прежних технократов.
– Если удастся одна наша операция, я дам вам неделю, – сказал командарм. – Но если нет, то я приехал просить вас, товарищи, закончить монтаж завтра, и не позже. Иначе ни один аэроплан не поднимется в воздух и ни один броневик не выйдет с базы. И тогда господин Краснов не остановится ни перед чем…
Тягучее молчание повисло вместе с табачным дымом в директорском кабинете. Рабочие получили все, что мог дать заводу осажденный город для возведения колонн, – прокат, трубы, дополнительный паек. Были обговорены сроки – первый пуд бензина фронт получит к Новому году. До Нового года еще полтора месяца. Монтаж в основном закончен. Если штаб подбросит еще человек тридцать, к утру, пожалуй, закончат наладку крекинга. Бензин пойдет. Правда, за качество трудно поручиться, но моторы на нем работать будут. Так изложил существо дела молодой инженер. Члены рабочего Совета лишь изредка дополняли его размышления подробностями, согласными кивками и однозначными «ага», «так-так».
Вышли из конторы, поплотнее застегнулись, подтянули ремни, поглубже надвинули шапки, фуражки. Миновали цеха, подошли к глубокому оврагу. Здесь монтировались металлические колонны, примитивные аппараты крекинга. Объяснили командарму, что сделано это в целях безопасности. Во-первых, подальше от цехов на случай взрыва, и, во-вторых, чтобы десятиметровые колонны не бросались в глаза и противник не разбомбил их. На дне оврага горели костры. Возле огня рабочие отогревали руки.
Но жидкой деревянной лестнице спустились в овраг. Ворошилов направился к первой группе, поздоровался, попросил подойти поближе остальных. Прежде чем начать разговор, внимательно поглядел на лица, одежду. Подсвеченные неровными вспышками костра, и без того худые лица казались высеченными из камня. Подумалось: может, и не следует ничего говорить. И так видно, как живется-можется этим людям. Решился: следует. Ведь если они не дадут завтра бензин, техника встанет. Значит, где-то оголится участок фронта. В него может ворваться враг. Дальше командарм не хотел дорисовывать воображаемую картину.
– Товарищи! Положение на фронте остается крайне напряженным, – заговорил Климент Ефремович, обращаясь к окружившим костер рабочим. Они это знали без него. Поэтому ничем не выказали своей тревоги. – Сегодня мы отбили оголтелую атаку красновцев. Но это не может нас успокаивать. Вот кровавый атаман Краснов, – он потряс над головой листком, – обращается, к вам с предложением. Или вы немедленно сдаете город на милость победителей, или не будет пощады ни старым, ни малым.
Рабочие, отойдя от костра, плотнее окружили командарма: они читали эти листки, подброшенные лазутчиками. Но не очень верили в силу белоказачьего атамана. Теперь эта угроза, произнесенная красным командармом, встревожила их. Что нужно сделать, чтобы не допустить белых в город? Взять оружие и пойти на передовую? Они готовы. Наверно, за этим и приехал знаменитый Клим Ворошилов?
– Нет, товарищи, – поднял руку командарм. – Я не зову вас в окопы. Больше того, я распорядился прислать вам в помощь еще тридцать слесарей. Фронту нужен бензин. Я знаю, вы работаете не покладая рук. Но времени для монтажа больше нет. Необходимо завершить его к утру, чтобы завтра наша техника получила бензин. На вас сегодня смотрит весь революционный Царицын! Только вы, ваш титанический труд спасут город от поругания!
Из нестройного гула голосов Ворошилов понял: рабочие готовы на все.
– Спасибо, товарищи! – громче обычного сказал растроганный командарм. – Сам рабочий, я хорошо знаю цену рабочему слову. Другого ответа не ожидал. Так и доложу штабу фронта.
Вместе с рассветом к Ворошилову пришла первая тревожная весть: бронедивизион, ушедший ночью на Воропоново, не вернулся. Прорвавшиеся туда два эскадрона не обнаружили броневики ни на станции, ни в поселке. Не увидели конники на путях и заветные цистерны. «На мякине провели, – с горечью думал командарм, вспоминая, с какой готовностью поверил Дундич пленным. – Эх, горячая голова! Теперь мало того что потеряем броневики, черт с ними. Таких людей недосчитаемся».
Надо было доложить о ЧП штабу фронта, но рука будто налилась неподъемной тяжестью, не могла дотянуться до рычага телефонного аппарата. И хорошо, что не поднялась: через час с Максимовского разъезда сообщили, что видят шесть броневиков, вышедших из Воропоново. А через четверть часа, как кипятком на голую спину: машины скрылись в падине и не показываются на взлобке, слышен треск пулеметов и винтовок.
– Немедленно прикажите возвращаться на базу! – кричал в трубку командарм так, что дрожала мембрана. – Не-ме-дленно! – повторил он.
Минут через двадцать поступило то сообщение, которого так ждал и так страшился командарм, – бензин кончился. Экипажи отбиваются. Белые не хотят разбивать броневики снарядами, пытаются вернуть их в целости и сохранности.
В течение дня наши кавалеристы дважды прорывались к бронемашинам, но ничем не смогли помочь, если не считать пулеметные ленты и винтовочные патроны, которые успели подбросить в открытые люки. Оба раза передавали Дундичу приказ штаба: поджечь броневики, а самим пересесть на коней. Но тот спокойно отвечал, что эту операцию он всегда успеет провести, ему важнее получить бензин.
А завод молчал. На телефонные звонки подолгу не отвечали, А если снимали трубку, то непременно люди несведущие. Отвечали однозначно: не знаю, пойду поищу. И только когда терпение лопнуло и Ворошилов готов был вскочить в седло и аллюром мчаться на завод, оттуда, захлебываясь от радости, сообщили: бензин пошел.
Вот тогда и снарядил командарм обоз с горючим.
Ночью красные кавалеристы в третий раз оттеснили белых к станции. Во время этого рейда и подвезли горючее к автомашинам. Быстро заправили моторы. Порученец передал Дундичу строгий наказ командарма: немедленно вернуться. Иван Антонович успокоительно похлопал по плечу порученца:
– Скачите! Мы вас догоним!
А на поверку вышло, что не только не догнали, но и до сих пор не появились на базе. Тут что угодно можно подумать. Лишь Буденный, пришедший к Ворошилову, внешне сохранял спокойствие. Накручивая на просмоленный самосадом палец черный ус, добродушно заметил:
– Придумал что-то, чертов сын.
– Ну что он может придумать? – горячился командарм. – Вот езжай на место и выясни. Если он вернулся, всыпь ему хорошенько. – Потом, подумав, добавил: – Сам всыплю, а ты – доставь его сюда.
Утром казаки снова пошли в атаку на броневики. Раз красные их не угнали, значит, нет у них горючего. В штабе генерала Краснова решили во что бы то ни стало вернуть их как можно скорее. Поэтому предложение расстрелять их из пушек, закидать гранатами, обложить дровами и поджечь отвергли единогласно. Еще раз решили обратиться к затворникам со словом войскового атамана, посулить им чины и награды. Но если и это не поможет, притащить броневики в Воропоново. Для этой цели генерал не пожалел свой автомобиль, а для остальных бронемашин собрали целое стадо быков.
Сначала белые шли осторожно, остерегаясь подвоха: ведь красные вчера могли обеспечить броневики патронами. Но пулеметы молчали. И даже стволы их не вращались, обычно уже этим наводя ужас. «А что, если красные ушли ночью восвояси?»
Буденный, устроившись на гребне взгорка, не опускал от глаз бинокль. От нетерпения мелко дрожали руки. «Чего он ждет? – думал с тревогой. – Самый раз ударить по кадетам. Ну, браток!» – мысленно командовал Семен Михайлович. Но броневики молчали.
Вот уже в лощину спустилось стадо волов. Впереди медленно двигалась черная, блестящая никелированными деталями легковая автомашина. Стоящий в ней офицер что-то кричал и размахивал руками.
Казаки вплотную подошли к броневикам, стали стучать прикладами в железные двери, требовать, чтобы красные механики сдались в плен и перешли на службу к генералу Краснову.
– Ну, что? – спросил офицер с погонами капитана, подбегая к крайнему броневику.
– Только что голый зад не показывают, – доложил пожилой хорунжий, – а уж отвечают так, что хоть всех святых выноси. И еще поют. Вот послухайте.
– Ничего, – высокомерно сказал капитан. – Совсем иначе запоют в штабе его превосходительства. Цепляйте!
Казаки со смехом, с озорными прибаутками стали цеплять толстенными канатами броневики к ярму быков. Взобрались кто на коней, кто на волов, кто похрабрее – на броневики, и тронулась эта кавалькада в путь.
Все, что можно было предположить дерзкого, бесшабашного и даже ухарского, Буденный передумал в эти минуты, но не мог объяснить поведения Дундича. Посмотрел на других командиров, которые устроились тут же: может, они знают задумку комэска? Но те сами терялись в догадках. Впору хоть поднимай полк и бросай его в атаку, отбивай эти треклятые броневики.
Рывком поднялся с разостланной бурки комдив, повернулся к ординарцу, но в это время в ложбине ударил пулемет, за ним второй… Загрохотали моторы броневиков.
Опешившие кадеты сначала ничего не поняли, но когда броневики дали задний ход, потянув за собой упирающихся быков, казаки побросали налыгачи, скатились с упряжек и пустились бежать.
Через час бронедивизион возвратился на базу, и механики, обрезая остатки веревок, весело рассказывали красноармейцам, как красновские ретивые волы хотели пересилить стальных коней…
