Текст книги "Поворотный день"

Автор книги: Владимир Богомолов

Разведка

Ниже железнодорожного моста через Дон, в густых зарослях тальника, ракиты и дубняка скрывался отряд разведчиков. Говорили шепотом, а чаще жестами, лошадям на морды повесили торбы с овсом.

Ждали темноты. Надеялись, черное небо упадет на черную воду, и плыви по ней хоть в метре от дозора, все равно никто ничего не разглядит. Такая ночь – родная сестра разведчику. Но если не напорешься на противника. А коль он тебя заметит, тогда темень из друга превратится во врага. Особенно страшна ночь в незнакомой местности. Куда бы ни скакал, кажется, всюду на тебя смотрит прищуренный глаз неприятеля.

Зато если знаешь степь – темная ночь для тебя спасительница. Она укроет в любой балке, рощице, поможет незаметно подойти к околице села, левадами пробраться до крыльца, залечь, подслушать.

В степи к хутору протоптано сто вилючих троп. А может, больше. Никто не считал. Каждый путник может пробить свою. Не то что в горах – одна дорога в аул, одна – из аула. Встретился недруг – не уйдешь, не спрячешься в темном шатре ночи. Иди на врага. И кто окажется ловчее, сильнее, хитрее, находчивее, тот поедет дальше.

На мосту возня: туда-сюда ходят солдаты, что-то переносят с подвод к фермам, тянут провода или веревки, опутывают ими металлические конструкции. Ясно: готовятся белые выполнить свое обещание – любой ценой не пустить шахтерскую армию на левый берег. Любой ценой – даже взрывом гигантского трехпролетного моста.

Об этом Ворошилову стало известно вчера, когда после очередной неудачной атаки мамонтовцев оказался в плену юный подъесаул Борис Шишкин. Многие донцы против взрыва. На сходе в Калаче крепко переругались старожилы с пришлыми. Раздосадованный Мамонтов уехал в Нижнечирскую, где и сидит теперь бирюком. Для взрыва моста выделена рота. Командует ею поручик Каратаев. Офицер он никудышный, хвастун, бабник и пьяница, каких Дон отродясь не видывал. Однако выпала ему такая честь от самого генерала – за обильное угощение.

И еще интересную деталь сообщил пленный. В хуторе Рогачики отчаянный казак Парамон Куркин провозгласил свою республику и не выполняет приказов даже войскового атамана, а уж о старшинах что и говорить.

Пленный хотел рассказать все были и небылицы про Куркина, но командарм приказал отвести его в товарный пульман с решетками, а разведке во главе с Дундичем перебраться на ту сторону реки и выяснить, что за загадочная личность объявилась в Рогачиках и действительно ли она не подчиняется ничьим законам. А может, Куркина можно «окрестить» в нашу веру?

– Я думаю, подъесаул забавную сказку нам поведал, – размышлял вслух Дундич после увода пленного.

– Не уверен, – спокойно возразил Ворошилов. – У них, казаков, чудачеств хоть отбавляй. Так что и такой оригинал вполне возможен. Нам необходимо воспользоваться его отрицательным отношением к Краснову.

– Словом, побывать у него в гостях? – закончил мысль командарма Дундич.

– Да. И непременно сегодня.

– Слушаюсь. Хорошо бы кого-то из местных прихватить.

– А если подъесаула?

– Продаст, – усомнился Дундич и пощипал кончики светлых усов.

– А вы поговорите с ним, Иван Антонович, – попросил командарм.

– Можно, – подтянулся Дундич, давая понять, что хочет сразу же идти.

Подъесаул оказался на редкость понятливым парнем. Он согласился проводить разведчиков и тем доказать свое стремление помочь Красной Армии быстрее пробиться к Царицыну.

И вот теперь, стоя с Дундичем в засаде, подъесаул рассказывал о дорогах и тропах левобережного займища, которыми отряду предстоит пройти.

– Там я как у себя в курене, – хвастал подъесаул. – Хошь завяжи мне зенки и крутни, как юлу, все равно выйду на заданный ориентир.

Разомлевшая за день земля парила, шибала в нос острым запахом размочаленной коры и почерневших водорослей. Над водой опасливо заколыхался редкий туман.

Дундич спросил Негоша, не пора ли собираться.

– Пожалуй, можно, – согласился тот.

Разведчики быстро разделись, навьючили одежду на головы лошадей и начали осторожно лезть в воду. Быстрое течение Дона неудержимо понесло людей и коней к стрежню. Холодная вода сковывала мышцы, давила грудь таким прессом, что временами перехватывало дыхание. И все-таки, подумал Дундич, это не Неретва или Босна. Те как бешеные несутся из-под ледяных шапок гор. Там не то что человек, конь о четырех ногах спотыкается.

Вот уже растаял в темноте правый берег, а левого еще не видно. Значит, достигли середины, подумал Иван, и тут оранжевая луна выпорхнула из-за прибрежных ракит. Покачалась немного в ветвях и оторвалась, бросила на иссиня-черное сукно Дона казачий лампас.

– Тебя и не хватало, – проворчал Негош.

То ли часовые что заметили, то ли так, для успокоения, с моста сделали несколько выстрелов. Пули просвистели над головами и, цвиркнув, взбурунили воду.

– Засекли! – испуганно прошептал подъесаул. – Давайте возвертаться.

– Тихо! – властно приказал Дундич и еще решительнее загреб левой рукой.

Выбрались на берег. Дышали тяжко. Кое у кого было желание распластаться на холодном песке, но Дундич сказал:

– Трое остаются, остальные за мной.

В кустах оделись. Дундич приказал нацепить погоны, чтобы спокойнее было на душе. Указал подъесаулу на дорогу и предупредил:

– Помни, друг Боря, не то слово – и тебе господь бог не поможет.

С километр проехали молча, настороженно. При каждом окрике сыча рука невольно ложилась на эфес сабли, тянулась к нагану. Ближний куст краснотала на поляне казался притаившимся человеком. Поэтому когда кончился подлесок и впереди показался бескрайний простор, залитый серебристым лунным светом, все облегченно вздохнули.

Подъесаул перекрестился и сказал:

– Ну, а теперь с богом.

Ударил коня холудиной и помчался к скирдам прошлогоднего сена. Разведчики шли за ним на расстоянии лошади.

Дундич опасался, что цокот копыт по наезженной дороге обратит на себя внимание патрулей. Но все обошлось. Лишь когда показались крайние хаты хутора, из-за скирды, что была ближайшей к дороге, вышли трое.

– Стой! – приказал средний из них. – Кто такие?

– Свои, станичник, – тонким от напряжения голосом ответил подъесаул, сдерживая разгоряченного коня.

– Наши все давно дома спят, – последовал ответ, и во тьме угрожающе клацнули затворы винтовок.

– Все, да не все, – обиженно, как молодуха с ухажером, заговорил проводник. – Ты сначала сведи нас к Парамону Самсоновичу.

– А ты тут не дюже командуй.

– Я не командую, прошу. Можешь ты проводить нас в штаб?

И когда караульный ответил «могу», Дундич подъехал ближе к говорившим.

– Кто из вас главный? – спросил часовой.

Подъесаул показал на Дундича.

– Вот вы двое и поедете, а остальным спешиться и ждать тут.

«Штаб республики», как назвал сопровождающий большой дом на площади, был освещен, несмотря на поздний час. Во дворе в бричках с пулеметами сидели казаки. Они курили, переговаривались. Увидев пришельцев, забалагурили:

– Где это ты их прихватил, Павлуха?

– Сами к атаману просятся.

В первой большой комнате со шкафом и массивным столом сидело до десятка казаков. Тут же, возле стен, стояли их карабины, винтовки, даже охотничьи ружья. Двое отдыхали на кровати, остальные играли в карты. Увидев вошедших, они на время отложили ход.

– Что же это за суслики забрели к нам?

– Этот-то нашенский, – определил один, указывая на подъесаула. – А этот, должно, чечен из «дикой» дивизии?

– Атаман разберется.

– Ну шагайте, чего остановились, – приказал часовой.

Он толкнул высокую дверь, и они вошли в комнату. Туда же потянулись и картежники.

За старинным письменным столом сидел богатырского сложения казак. Цыганские кудри нависали на большой лоб, густые брови прикрывали глаза. А распущенная чуть ли не на всю грудь борода делала казака картинно красивым. Именно такими и представлял Дундич казаков. А большинство тех, кого он видел в бою против себя до сих пор, казались ему неудавшимися потомками Ермака и Разина.

Атаман поднялся над столом, посмотрел на каждого в отдельности, точно оценивая пришельцев: стоит ли с ними время терять? Подъесаул, по всему обличию видно, особенно по нахальным девичьим глазам, мастер языком работать, а вот этот, с узким нерусским лицом, с глазами темными и глубокими, – непонятный. Таких в округе Куркин не встречал. Может, с Хопра приехал? И мундир на нем чудной, английской, что ли? От кого же они пожаловали?

– Ну, вот вам Куркин, – представил Парамона Самсоновича дозорный.

– Так я ж вас сразу признал, – сказал подъесаул. – Я вас на митинге в Калачу слухал. Ну здорово вы их, Парамон Самсонович, отбрили.

– Погоди тарахтеть, как пустая таратайка, – остановил его Куркин. – Скажи сперва, что вы за – люди, из какого войска и для чего вам Куркин потребовался?

Подъесаул поглядел на Куркина, перевел взгляд на Дундича. В его взоре легко было прочесть укор бородатому атаману: «Ну разве ты не чуешь сам, кто к тебе пожаловал?»

– Красные мы. Разведчики, – с долей мальчишеского хвастовства ответил наконец подъесаул и уловил суровый взгляд Куркина на своих погонах. – Ах, вот что вас смущает, так это ж маскировка.

– Мы от Ворошилова, – вступил в разговор Дундич, произнося слова с сильным акцентом, – Мы слышали, что вы не подчиняетесь никакой власти. Это правда?

Куркин пристально посмотрел ему в глаза, что-то решил для себя и засмеялся в густую бороду.

– Брешут это все кадеты, шило им в брюхо. Советской власти подчиняюсь. Давно ждем вашу армию. Хочем всем отрядом вступить в нее.

Дундич, удовлетворенный ответом, протянул Парамону руку и представился:

– Дундич. Командир разведки.

– Ты, должно, из чечен или лезгин? – заинтересовался Парамон Самсонович. – Обличье у тебя хучь и светлое, но не нашенское. И говоришь чудно.

– Я серб.

– Эк тебя шибануло за тыщи верст. В Сербии мой дед был с генералом Черняевым.

– Это где же такая Сербия? В Булгарии, что ли? – спросил у Куркина один из казаков.

– Бери подальше. Под самой туретчиной, считай.

– И какого же рожна он на Тихом Доне делает?

– Мы красные борцы, – ответил Дундич. – Нас много. Две дивизии. Тридцать тысяч. Мы вам помогаем в борьбе за свободу.

– А мы, кубыть, от татар сами ослобонились, – насмешливо произнес тот же казак. – Турки нас, слава богу, не полонили. Так от кого же ты ослобождать нас пришел?

Лицо Дундича мгновенно изменилось. В больших темных глазах заметались колючие искры. Не первый раз слышит он такие вопросы. Неужели они действительно зря остались здесь, неужели их лишения, жертвы – ненужная блажь фанатиков-интернационалистов? А «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – что, только красивая фраза? Неужели российскому пролетариату не нужна братская помощь? А как же стихи, которые с одного чтения запали в душу навсегда, которые он повторяет, как в детстве молитву?

– Так с друзьями не говорят, – вступился за Дундича Куркин. – Ты спервоначалу узнай, кто он и что он, а потом уж свои каверзные вопросы преподноси.

– Ты, Парамоша, не серчай, – остановил его казак. – Я хочу понятие иметь: почему это чужие за Ленина воюют? Нет ли тут подвоха какого?

– Дурак ты, Пантелей, – стукнул казака по лбу тяжелой ладонью Куркин. – За товарища Ленина две дивизии славян, ну еще там сотня-другая мадьяр, чехов, поляков, а за красновых да мамонтовых вся Германия, вся мировая Антанта, шило ей в брюхо.

– Ну, вот так бы давно, – удовлетворенно произнес казак, потирая лоб. – Теперь ясно.

– Куркин – красота! – воскликнул Дундич и достал аккуратно сложенный газетный листок. – На, читай.

Куркин взял листок. Отнес его далеко от глаз, как делают дальнозоркие, но, подержав немного, признался:

– В грамоте я не дюже силен. А тут еще мелким бисером пропечатано. Кто тут повострее глазами? Ты, что ль? – протянул он листок подъесаулу.

– Это мы враз, Парамон Самсонович. Как читать, с выражением или без?

– Читай, как пропечатано. Без добавлений, – наказал Куркин под общий согласный гул.

Шишкин разгладил листок на ладони и начал звонко:

 
Всех стран земли товарищи и братья.
Прочь мирный сон – хватайтесь за мечи!
На помощь к нам: влекут нас на распятье
Проклятые вампиры богачи!
 

– Ишь ты! – воскликнул Куркин.

Вокруг одобрительно загудели. Подъесаул воспользовался паузой и попросил воды. Ему тотчас наполнили кружку. Он сделал два глотка и продолжал:

 
Прочь власть царей – холопов капитала!
Долой рейхстаг и дворню богача!
Пора настала сбить их с пьедестала
Ударом пролетарского меча!
 

– Складно как! – снова раздались голоса.

– Тише вы!

– Читай!

 
Рабочие Британии и Рима!
Французы, сербы, Польши сыны…
 

Дундич не вытерпел, стукнул себя кулаком в грудь и объявил:

– Я серб! Меня зовете вы! А ты сказал: зачем?

– Ты уж не серчай на него, товарищ Дундич, – попросил Куркин. – Пантелей казак добрый. Да вот язык у него что гадючье жало.

– Парамон, – повернулся казак к Куркину. – Не мешай. Нехай читает.

– Читай, паря.

 
Идут на нас холопы капитала,
Над миром власть несущие попам;
На помощь к нам! Во что бы то ни стало!
На помощь к нам! Скорей! На помощь к нам!
Пусть меди рев ваш сладкий сон нарушит:
Товарищи, кровавая рука,
Нас задушив, и вас потом задушит!
И будет ночь на долгие века.
Прочь власть палат, попов и государей,
Столетия державших мир во тьме.
К оружию, вселенский пролетарий!
К оружию, товарищ по тюрьме!
 

– Ну, брат! Как сочинил! – вроде даже хлюпнул Куркин. – Аж слезу выжимает.

В комнате задвигались, закашляли, задымили. Стихи понравились, и многие повторяли запомнившиеся слова и целые строчки.

– А теперь, станишники, расходитесь, – указал на дверь Куркин. – Нам тут с гонцом надо кое-что обсудить.

– Товарищ Ворошилов сказал, что кадеты хотят мост взорвать, – медленно заговорил Дундич, когда они остались вдвоем. – Они везут динамит, сам видел.

– Я тоже видел, – подтвердил Куркин. – Только ты скажи Ворошилову, что мы не допустим этого. Я, видишь, почему не лезу на рожон, – думаю перехитрить Ваську Каратаева. Если мне с дружиной зараз напасть на каратаевских саперов, мы их как цыплят опрокинем в Дон. Тогда Мамонтов и дивизии не пожалеет. А с дивизией мы не совладаем. Вот почему и заигрываю с Васькой. Толкую: ты меня не трогай, я тебя знать не знаю. Уразумел?

– Уразумел дюже гарно.

Узнав, что армия завтра подойдет к Дону, Куркин взлохматил волосы, растрепал бороду и несколько минут ходил из угла в угол. Потом остановился перед Дундичем и сказал, как отрубил:

– Передай Климу Ворошилову, что кадетов через мост не пустим!

– Но они могут взорвать.

– Не дозволим! Всей коммуной выйдем на защиту, – заверил Куркин. – Только вы там смотрите не мешкайте. Как выстрелы услышите, торопите коней.

В сопровождении Куркина и еще одного казака возвращались Дундич с Шишкиным к Дону. Парамон Самсонович рассказывал о том, как в Рогачиках возникла своя республика.

– Хутор стоит возле самой железной дороги, – неторопливо начал он, – по ней день и ночь идут эшелоны. То мобилизованные, то демобилизованные, то сироты, то инвалиды, то белые, то красные, а потом еще появились – слыхал? – «анчихристы-анархисты». И весь этот мир хочет есть-пить. Как печенеги набегали на хутор. Красные еще добром, со справками на реквизицию, а остальные, особливо анархисты, шило им в брюхо, мало того, что харч отбирали, еще и баб с девками позорили…

…И так продолжалось до той поры, пока не вернулся из госпиталя он, Парамон Самсонович Куркин. Подошел к левадам крайних дворов, да только рот от изумления разинул. Стоят дома без окон, словно без глаз, а другие крест-накрест досками забиты, будто пластырем перехвачены. Где сады когда-то зеленели, одни пни печалятся.

Вечером собрал у себя Куркин хуторян, и порешили они создать отряд, который будет бороться со всеми, кто непрошеным гостем или ясачным татарином в хутор пожалует.

Стало спокойнее.

Попробовали однажды молодчики Улагая поживиться хлебом подовым да самогоном пшеничным, но получили по зубам. Решили казаки полковника Григорьева реквизировать строевых коней. Куркин с друзьями продержали посыльных всю ночь в темном сыром погребе, а утром, обезоруженных и безлошадных, вывели в степь, надавали тумаков и проводили с посланием к Григорьеву. В том послании было сказано, что Рогачевская республика стоит форпостом братства и справедливости на вольном Дону и никакого насилия над собой не потерпит.

Дважды за эту весну Куркина вызывал к себе верховный в Нижнечирскую. Не поехал. А в Калач к Григорьеву ездил. Выступил на митинге. Призвал и калачевцев создать свою республику и до восстановления порядка на Руси не подчиняться самовольным атаманам.

– Вот обозленные кадеты и врут про нас, – закончил Куркин. – Получается, будто мы хуже анархистов. Но это не так. Мы за справедливость. А справедливой мы считаем Советскую власть. Почему, хочешь знать? Потому, что она сказала крестьянину: бери землю, но не безобразничай на ней, а работай.

– Но почему другие казаки против? – спросил Дундич. Он все время хотел понять, что происходит вокруг, почему идут брат на брата, отец на сына, сын на отца.

– Потому, что дураки! – в сердцах воскликнул Куркин. Темные. Не понимают, что все эти паразиты – Юденичи, Колчаки да Красновы – ярмо им вытесывают.

– Так трудно сказать им про обман? – удивился Дундич.

– Не трудно, – согласился Куркин. – Но ведь их благородия каждому посулу какую-нибудь сделали. Ну, скажем, для примера, у тебя нет лошади – тебе обещают после победы две. У другого подохла корова – ему говорят: получишь стадо. Тому хату, тому сеялку, а уж землю, мол, само собой. А Советская власть, она такую демагогию не только не поощряет, но и сурово карает. Она говорит: мы даем тебе землю, фабрики, заводы, а все остальное ты создавай сам, своими руками, своим трудом. Но ты попомни мое слово, товарищ Дундич, когда казаки на своей шкуре попробуют все лакомства жизни у кадетов, они табунами к нам повалят.

Нет, не очень понял Дундич, почему многие сейчас верят белым генералам и господам, а потом перестанут верить и перейдут в Красную Армию.

– О чем задумался, товарищ Дундич? – полюбопытствовал Куркин, когда они подъехали к реке.

– Думаю. Пока они не перейдут к нам, будем их уговаривать?

– Будем бить, – чужим чугунным голосом ответил Куркин. – Так и передай Климу: Куркин, мол, обещал до последнего патрона за мост драться. Сумеешь возвернуться, приезжай. Добрый ты казак, товарищ Дундич, хоть и не с Дона.

Они пожали друг другу крепко руки. Дундич похлопал коня который нетерпеливо ступил в воду.

Операция «Монастырь»

Лишь на второй день погони отряд Дундича, кажется, напал на след банды. В неглубокой балке, склоны которой густо поросли терновником и боярышником, на лужайке было найдено несколько пустых бутылок из-под самогона, объедки дичи корки хлеба «Кто мог еще так роскошно пировать?» – думал командир отряда, внимательно разглядывая травостой, прибитый копытами.

Конный след привел бойцов к монастырю, церковные купола которого едва выглядывали из-за вековых тополей. Ворота были плотно закрыты, а за высокой каменной стеной, казалось вымерла всякая жизнь. На стук никто не откликнулся.

– Командир, дозволь махнуть через плетень? – съерничал острый на язык Князский, задирая голову. Даже стоя на седле он не доставал руками до верха забора.

Негош посмотрел на него с сожалением. Взгляд его черных глаз как бы упрекал: туда же, куда конь с копытом… Но Дундич сказал: Петро, помоги ему.

Едва рыжая голова Князского поднялась над оградой, во дворе возмущенно-испуганно, с всхлипами взметнулись женские голоса.

Открывшая калитку в массивной двери игуменья сокрушенно пристыдила бойцов:

– Негоже так в божью обитель лазить.

Дундич спешился и, поманив настоятельницу, показал на вытоптанную копытами траву.

– Когда они были здесь?

– Нечестивцы-то? – глянув на папаху со звездой, уточнила игуменья. – Часа три назад приезжали, успели накуролесить…

Очевидно, ей уже доводилось иметь дело с красноармейцами и она с тайной надеждой обратилась к Дундичу.

– Вы найдете их?

– Должны, – пообещал командир. – Но прежде мне нужно осмотреть монастырь.

Настоятельница не на шутку встревожилась, значит эти не лучше? Под видом осмотра начнут бесчинствовать?

– Именем бога нашего Иисуса Христа клянусь вам, – скромно сложила на груди ладони игуменья, – в обители никого кроме послушниц, нет.

– Если нет, вам нечего тревожиться, – ровным тоном и улыбкой попытался успокоить хозяйку монастыря красный командир.

Он приказал Негошу и Шишкину спешиться и следовать за ним. Игуменья, видя, что остальные бойцы остались в седлах покорно направилась к калитке.

Во время осмотра настоятельница, следуя за Дундичем рассказала о поведении бандитов: они забрали попавшиеся на глаза золотые и серебряные предметы монастырской утвари, вольно вели себя с монашками, натащили в кельи самогону, но вдруг все бросили и ускакали вверх по реке. Чемоданы? Нет чемоданов она не видела…

Слушая мать Софью, командир отряда мысленно снова и снова возвращался в штабной вагон Ворошилова, видел суровое лицо Климента Ефремовича, слышал негодующий голос.

– Анархист Жмуренко со своей бандой похитил два чемодана золота из вагона-банка. Приказываю разыскать негодяя, награбленное изъять, а его доставить в штаб. В крайнем случае – уничтожить.

«Раз поехали сюда, – размышлял Иван Антонович, – значит, будут стараться переправиться через Дон. Могли бы здесь, – вспомнил он разбитый наплавной мост ниже станицы. – Но монашка говорит, что банда ушла на север. – Взгляд его остановился на круглом безусом лице Шишкина. – Так… – созревал в голове план. – Устроим две засады. Одну здесь, другую возле переправы».

– Мне надо с вами посекретничать, – сказал Дундич, отводя игуменью в сторону.

Вскоре в келью настоятельницы принесли рясу и клобук для Шишкина. Переодетый красноармеец теперь ничем не отличался от монашек. Лишь озорные синие чуть навыкате глаза да здоровый румянец во всю щеку мало свидетельствовали о святости новоиспеченной «послушницы».

– Примите на время в свое лоно дочь Марфу, – довольный маскарадом, весело сказал Дундич.

Не разделяя его настроения, мать Софья смиренно осведомилась, что она должна делать.

– Не мешать Борису, – попросил Дундич. – Выполнять все его приказы.

Иван изложил Шишкину план операции. Якобы поверив монашкам, бойцы идут к переправе, ремонтируют мост, чтобы на той стороне преследовать банду в займище. Если она появится в монастыре, Борис должен дать сигнал и найти способ открыть вход для отряда.

Оставшись один, Шишкин попросил настоятельницу выделить ему помощницу из верных ей монашек постарше, чтобы он мог в крайних обстоятельствах, не привлекая внимания бандитов к себе, пользоваться ею как связной или на случай другой какой необходимости. Ему отрядили послушницу Гликерью, высокую моложавую женщину лет под сорок, с лицом тонким, но без живинки, словно окаменевшим, что подчеркивалось и вечно опущенными веками. Зато когда Шишкин как-то ненароком поймал скользнувший по нему взгляд помощницы – будто наткнулся на что-то острое: черные глаза смотрели твердо, оценивающе. Борис сбился с речи и быстрее, чем хотел, закончил «инструктаж».

Не прошло и двух часов, как в кованные медными пластинами ворота громко забарабанили.

Игуменья осторожно откинула металлический кружок и в небольшой глазок разглядела прежних обидчиков. Она опустила шторку и внимательно посмотрела на Бориса, рука которого невольно потянулась за пазуху.

– Вот этого я и боюсь, – прошептала мать Софья. – У вас могут не выдержать нервы.

– Лишь бы у вас, матушка, выдержали, – так же тихо ответил Борис и добавил властно: – Открывайте, иначе они заподозрят неладное.

Софья снова подняла шторку и притворно-испуганно начала причитать:

– Кто это нарушает наш покой? О господи, спаси и помилуй!

– Вы что там, поумирали? – неслось с той стороны ворот. – Или после встречи с большевиками вам сладко снится?

– Побойтесь бога! – с обидой воскликнула игуменья и загремела тяжелыми засовами. Борис ей помогал.

Словно Предчувствуя подвох, «гости» въезжали по одному, угрюмо озираясь. Но, когда игуменья пригласила всадников спешиться, ибо в обители божьих слуг им нечего опасаться, они заметно повеселели.

– Я ж говорил, батька, сколь приехало, столь и уехало! – крикнул один из бандитов, видно лазутчик. – Пущай нам переправу строят!

Грузный человек с широким одутловатым лицом, к которому обращались эти слова, приостановил коня под аркой ворот, недоверчиво всматриваясь в монастырские постройки. По его знаку двое бандитов направились к высокому крыльцу двухэтажного здания, третий – к церкви, четвертый на лошади въехал в открытый сарай.

Пока «послы» искали красных в кельях, церковных помещениях и хозяйственных службах, Борис чувствовал на себе ерзающий взгляд водянистых, словно у сазана, глаз Жмуренко. Томила неестественность состояния: враг вот он, рядом, а стрелять нельзя. И в какие-то секунды не верилось в защитную силу монашеской рясы. А вдруг что-то обнаружит в нем не послушницу, а бойца – носок сапога, прядь коротких волос, неженская походка? И он не успеет скрыть предательскую деталь, не узнает даже, что разгадан, даст преимущество противнику. Когда Дундич сказал ему: «Будь все время начеку, но без самоедства. Контроль не должен переходить в панику. И не в своей тарелке – так по-русски? – оставайся самим собой», – Борис отнесся к совету легкомысленно. Сейчас только осознал он опасность маскарада, если человек начнет ее преувеличивать, не подчинит мысль воле.

Наконец, последний «посол» высунулся из узкого, как бойница, торцевого окна второго этажа, ухарски сплюнул: «Чисто! Чужих нэма!»

Жмуренко велел запереть ворота и оставил двух крепких парней, пообещав прислать с монашками самогону. Банда рассыпалась по кельям и подвалам монастыря. Сам главарь, строго наказав какому-то Микрюку – цыганистому казаку с физиономией прямо-таки зверской – беречь коней, ушел к игуменье.

Уже через час монастырь гудел, как воскресный базар около шинка. Опьяневшие от самогона и жары, бандиты орали песни, требовали угощенья, хвастали награбленным, обещали озолотить сговорчивых. И поэтому, когда Борис за церковью выпустил в светлое небо зеленую ракету, на нее никто не обратил внимания.

Завернув через четверть часа за угол, Шишкин увидел спускавшуюся по крутым ступенькам Гликерью с новой бутылью самогона и таким же, как у нее, семенящим шагом неспешно направился вслед за помощницей к осоловелым стражникам у ворот. Один уже крепко спал в обнимку с винтовкой, второй ходил вдоль стены и, заметив монашек, стал суетливо расправлять попону с остатками снеди, приглашая разделить его одиночество.

«Оружие у спящего», – негромко обронил Борис в затылок Гликерье. Она склонила голову: поняла, мол.

– Сидай, молодка! – протянул к Борису руки второй стражник. – Погутарим… Пантюха, вставай, выпьем!

– Не тронь его, – строго оборвала Гликерья, опускаясь на колени рядом со спящим. – Он мой. Зельем травись сам.

– А эта, значица, моя? – сообразил бодрствующий, попытался ухватить Бориса за подол рясы, но, промахнувшись, ткнулся головой в попону.

Борис обогнул подстилку и, все так же не торопясь, прошествовал к калитке.

– Ты куда? – враз сбросив хмель, рявкнул стражник, поднялся на ноги, стал нашаривать съехавшую назад кобуру.

– Не под монастырскими же окнами нам с тобой гутарить, – как мог кокетливей и писклявей сказал Борис. Он стоял спокойно на лице застыла улыбка, недоуменно моргали синие глаза. – У нас мать-настоятельница стро-огая. Только ежели у тебя нет золота, что вы, хвастаете, захватили, нам и гутарить не о чем. – Борис сделал шаг от калитки.

Новая мысль успокоила стражника. Он стал неуклюже выворачивать карманы, бормоча:

– Известно, взяли… Известно, у казначея, у Микрюка-сквалыги… Трошки есть… Вот, – он извлек золотой, – видала? – и двинулся на Бориса.

Тот, уставя будто зачарованный взгляд на монету, отступал к стене. Где-то за воротами свистнула птица: «Фьюить! Фьюить…» Стражник сделал еще шаг, прижимая «монашку» к калитке, она обороняясь, поднесла руку к груди, и в следующее мгновенье ствол нагана уперся в ребра бандита.

– Не двигайся, сволочь, пристрелю, – уже своим, громким и напряженным голосом сказал Борис и левой рукой, просунутой за спину, рванул задвижку. В распахнувшуюся тут же дверцу влетели Дундич и Пенни. Часовой очутился на земле, а двор заполнился бойцами. Одни бежали к крыльцу, другие охватывали здание, третьи занимали посты у остальных построек. И все это без единого слова, без команд, по заранее, очевидно, разработанному Дундичем плану.

Появление Дундича в комнате Софьи было неожиданным. Главарь даже не попил поначалу, кто это и чего от него хотят. А когда до его сознания дошло, что перед ним командир того самого отряда, который ускакал в сторону Ростова, Жмуренко – в самообладании ему не отказать – поднялся из-за стола и как хлебосольный хозяин налил Дундичу стакан самогона, попросил присесть. Думал: а чего суетиться? Вот-вот сюда заглянут его люди, и тогда не он будет отвечать этому горячему командиру в офицерском кителе и галифе с кожаными леями, а наоборот.

А ответа от него потребовали сразу.

– Пропиваешь чужое добро, Жмуренко? – спросил нежданный гость, спокойно сев за стол.

– Почему чужое? – ответил бандит вопросом на вопрос.

– Разве ты не считаешь, что это золото принадлежит пароду, Советской республике?

– Вот потому и взял, что принадлежит народу, – ткнул себя в грудь жирным пальцем Жмуренко. – Взял в фонд революции, чтобы не досталось германцам или красновцам.

– Вот как? – усмехнулся Дундич уловке.

Злоба передернула Жмуренко. Брови круто надломились, и он, навалившись грудью на стол, стал кричать, что все равно скоро все они погибнут. Белые обложили, как охотники волка. И не лучше ли в этой заварухе честно, по-братски разделить золото и разойтись каждому своей дорогой? А то, может, объединиться и действовать совместно?

Дундич вскочил и стукнул кулаком по столу.

– Замолчи! Как ты можешь предлагать мне это? Ты – предатель революции. Ты – враг Советской власти.

Глядя сквозь Дундича, Жмуренко отрешенно сказал.

– Я враг всякой власти. Кропоткин и Бакунин доказали: всякая власть – насилие над личностью. Слыхал о таких вождях?

Еще бы! Дундич сам долгое время находился под впечатлением бакунинского «Революционного катехизиса». Но великий анархист был за всесокрушающее и безостановочное разрушение.

А Дундичу хотелось разрушить только старое, ненавистное, и построить новое общество, где не будет ни бедных, ни богатых…

– И слыхал, и читал, – ответил Иван.

Бандит удивленно вскинул брови и потянулся к нему грузным телом.

– Душевно рад, – бормотал он, шаря руками по столу, заставленному тарелками, стаканами и бутылками. – Значит, мы поймем друг друга.

– Я против всякого рабства, – уточнил Дундич свою позицию. – Тут я за Бакунина две руки подыму. Но я против анархических мятежей.