Текст книги "…И никаких версий. Готовится убийство"
Автор книги: Владимир Кашин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
8
– Эксперты пока не дают нам никаких данных, Петр Яковлевич, – сказал Коваль следователю Спиваку, задумчиво поглаживая свою начинающую лысеть голову. – Я уже прикидывал и так и сяк. Никаких версий, кроме несчастного случая. Выходит, и состава преступления нет. А человека, конечно, жалко, многообещающий ученый, все говорят – талантливый, да и просто жить ему бы еще и жить.
Итак, скорее всего несчастный случай, от которого никто не застрахован, – повторил полковник после краткой паузы. – Журавель, безусловно, и сам виноват – так сказать, вызвал джинна из бутылки. В самом прямом смысле слова. – Коваль положил перед Спиваком листок с выводом экспертизы. – Вот читайте: «Находился в состоянии сильного опьянения». Не пил бы – не уснул, снял бы чайник с плиты и выключил газ… Так что обвинение вроде бы остается предъявить только бутылке.
Полковник говорил медленно, с паузами, словно еще раз проверял себя и одновременно давал возможность следователю возразить по ходу рассуждения.
– И просить суд приговорить ее к пожизненному заключению! – вздохнул Спивак. – Так что, Дмитрий Иванович, по-вашему, можно закрывать дело? – вопросительно посмотрел он на полковника, так же не спеша со своими выводами.
– И все-таки закрывать, думаю, рано, Петр Яковлевич. Смущают некоторые непонятные мне обстоятельства, – откровенно признался Коваль.
Излагая свои соображения следователю, Дмитрий Иванович сам себя спрашивал, почему он сомневается, что это несчастный случай. Ведь все говорит за это. Правда, случай очень нелепый, но чего в жизни не бывает! Но полковник пока еще не понимал, почему произошел этот случай, какие обстоятельства его спровоцировали, и это его тяготило. Допрашивая соседей Журавля, пытаясь ощупью обнаружить путеводную нить к истине, сам себе казался слепым котенком. Этого он тоже не любил. В таких трагических событиях, как смерть человека, по его мнению, все должно быть предельно ясно.
Уже после первого знакомства с обстановкой квартиры погибшего, с окружением, соседями, институтом он почувствовал, что в этой печальной истории не обошлось без вспышки чьих-то страстей. Срабатывала развитая интуиция, хотя Коваль и умел сдерживать воображение и не спешить с выводами, так как понимал, что в силу специфичности своей профессии в сомнительном случае он, не желая, все-таки может настроить себя на то, что это преступление.
Он не хотел искать преступление там, где его нет. Это было бы пустой тратой времени и сил и, самое главное, подрывало бы веру в то, что в жизни больше добра, чем зла. Поэтому сейчас, у следователя, словно проверяя себя, не настаивал на поисках в этом происшествии следов злого умысла.
Он также не признался Спиваку, что трагедия до сих пор неизвестного ему Журавля взволновала его и он не сможет забыть о ней, пока не отбросит полностью свои сомнения. В официальной обстановке было смешно ссылаться на личные эмоции, и он умолчал об этом.
Ему вдруг вспомнился темный лес, в котором заблудился ребенком. Сколько ему было лет? Пять? Шесть? Этого он не знал. Сейчас, словно сквозь пелену, отгораживающую от детства, он снова увидел размытую временем картину: огромные стволы старых осин и берез, толстыми скрюченными корнями уходящие в землю, высокие колючие кусты шиповника, ощетинившийся ветвями подлесок и темный шатер листвы, под него он входит и попадает в таинственный мир. Дело было в конце дня, не стесненный мелочной опекой матери, которая куда-то ушла со двора, заигравшись, он оказался на опушке старой Колесниковой рощи. Лес манил неизведанной глубиной, сказкой. Он шел и шел, сумерки в лесу быстро густели, его охватывало какое-то неясное беспокойство, но его тянуло дальше, и он не мог сопротивляться этой силе. И только когда из-за старого трухлявого пня выглянуло кряжистое чудовище с огненными глазами, он испугался, закричал и бросился назад.
Лес не сразу отпустил его, и только выбежав на берег Ворсклы, на простор, над которым еще играли последние розовые лучи света, он сообразил, как найти дорогу домой.
Через много лет понял, что наткнулся тогда в роще на целую семью светлячков-гнилушек, только и всего!
На всю жизнь у него сохранилась любовь к лесу, в глубине которого всегда пряталась тайна, сохранилась тяга к неизвестному и то легкое беспокойство, что охватывало его, когда входил под темный свод ветвей, где его далекий предок – охотник – настороженно ждал встречи с опасностью…
Человеческие отношения намного таинственней, чем Колесниковая роща в далеком детстве, и, разгадывая их, Дмитрий Иванович стремился заглянуть в самые дальние уголки души и только тогда успокаивался, когда тайное становилось явным и он, как когда-то в детстве, снова выходил на простор.
– До того как уснуть, – после долгой паузы продолжал свое сообщение полковник, – Журавель был не один. У него находились гости, о чем свидетельствуют остатки угощения на столе в комнате.
Были опрошены некоторые лица, телефоны которых взяли из записной книжки погибшего, а также, и прежде всего, молодая женщина, машинистка института Нина Барвинок – любовница Журавля. Встречались и с соседями погибшего, и с коллегами по институту. Беседовали еще с некой Килиной Христофоровой, портнихой, тоже приятельницей Журавля. Установили, что в тот вечер у Журавля гостили Нина Барвинок и Вячеслав Павленко.
Особое внимание мы с Виктором Кирилловичем, – кивнул Коваль в сторону молодого офицера милиции, который сидел на стуле и был третьим участником этого небольшого совещания следственно-оперативной группы, – естественно, уделили Нине Барвинок.
Струць, до сих пор ничем не привлекая к себе внимания, следил за суждениями полковника и следователя, готовый включиться в беседу, если обратятся к нему. Но это объяснялось не застенчивостью, от которой старший лейтенант страдал в начале службы, тогда, когда занимался с Дмитрием Ивановичем делом об отравлении пенсионера Залищука, а служебной этичностью. Теперь Струць работал инспектором уголовного розыска в городском управлении, самостоятельно выполнял отдельные задания. Его уже не смущала, как прежде, круглая коричневая родинка над верхней губой, похожая на искусственную мушку. Забывал о ней, так как коллеги перестали подтрунивать, называть его то «красной девицей», то «панночкой Струць», и вспоминал только, когда брился, боясь потревожить. Он отрастил усы, надеясь со временем полностью скрыть ее. Лицо его стало мужественнее и приобрело не напускную, а естественную солидность. Сейчас в ответ на жест полковника он наклонил голову в знак подтверждения его слов.
– Барвинок – женщина с нелегкой личной судьбой, – говорил Коваль, – очень мягкая по натуре. Была по уши влюблена в Журавля и собиралась ради него оставить мужа. Она призналась, что находилась в тот вечер у Журавля, который ужинал в обществе соседа, накрыла на стол, но вскоре ушла, так как спешила домой. Призналась, что сама поставила чайник на плиту, молодые люди хотели кофе.
По ее словам, ничего особенного в тот вечер не произошло. Журавель, правда, был в ударе. Он рассказывал, как удалось ему дать жизнь своей научной идее. Перепечатанную рукопись его работы она как раз и принесла тогда. Но не полностью. На следующее утро допечатала ее и прибежала в обеденный перерыв, но Журавля уже не было в живых. Я приобщил эту рукопись к делу. – Коваль кивнул на папку, лежавшую на столе у следователя. – Однако, думаю, надо будет возвратить ее институту, так как в этой работе содержится нечто полезное для промышленности. Сам я, признаться, Петр Яковлевич, в машиностроении слабоват, мышление не техническое, хотя немного учился. Но тут и зайцу ясно, что изобретение Журавля следует побыстрее внедрять в производство. Заведующий лабораторией НИИ, с которым я беседовал, считает, что это серьезное новшество даст промышленности немалый экономический эффект. Я тоже так думаю.
– Ну, это не только ваша беда, Дмитрий Иванович, – улыбнулся Спивак, – «не техническое мышление». – И чтобы полковник не подумал, что говорит о себе, добавил: – Я разберусь. Я ведь до юридического два года в политехническом учился. И тогда решим, что делать с рукописью. В крайнем случае копию снимем для института.
– Так вот, Петр Яковлевич, повторяю, – сказал Коваль, – по словам Нины Барвинок, ничего существенного в тот вечер не произошло. Если не считать, что Журавель на радостях пил больше обычного.
– По причине этого самого изобретения?
– В институте мне сказали, что он ездил в Тольятти, на автозавод. Наверное, договорился о внедрении своего детища. Можно запросить Тольятти, но думаю, это сейчас не столь важно.
– А Павленко?
– О Вячеславе Адамовиче Нина мало рассказывала. Ограничилась несколькими фразами. Мол, как обычно молчал. Выпил, но не закусывал, листал рукопись Журавля. Если раскрывал рот, произносил только: «Поймите меня правильно», а потом снова замолкал или бурчал что-то себе под нос. Его и в институте так называют – «Поймите меня правильно», говорила машинистка. «А я его вообще не замечаю. Он для меня пустое место». Однако призналась, что Павленко за ней пытался ухаживать, хотя и безуспешно.
Когда Павленко ушел от Журавля, мы еще не знаем, так как не беседовали с ним. Утром следующего дня он уехал в командировку в Ереван и возвратится лишь через неделю. Не считая допрос срочным, я не давал отдельного поручения ереванцам. Сам хочу с ним побеседовать. Для полноты дознания… Чтобы если уж закрывать дело, то с полной уверенностью, с полным основанием. – Коваль на несколько секунд умолк. – Понадобится, вызову его раньше. Он, как и Барвинок, для нас важнейший свидетель.
Во всем еще надо хорошенько разобраться, – продолжал Дмитрий Иванович. – Кстати. Их было трое за столом в тот вечер. Журавель, Нина Барвинок, Павленко. При вскрытии квартиры на столе стояли почти пустая бутылка из-под коньяка, рюмки, тарелки с едой, кофейные чашки. Все это, Петр Яковлевич, вы знаете… Стояли три рюмки, три тарелочки, но только две чашки для кофе, обе чистые. Нина Барвинок признает, что кофе только собирались пить.
Почему три, три и… две? Значит, сначала и она ужинала, но потом, когда ждали кофе, точнее кипятка, внезапно ушла… Что же произошло после того, как женщина поставила чайник на плиту, – почему заторопилась домой? Может, обиделась на Журавля – он ведь, судя по рассказам, умел обидеть неожиданной выходкой. Или ее бегство не было внезапным? Не вдруг… А преднамеренно?
– Да, да, это интересно, Дмитрий Иванович, – оживился Спивак. – Деталь существенная. Все там, очевидно, складывалось не просто. Вечный треугольник. Возможно, что-то между мужчинами произошло. А она скрывает. И очень хорошо, что вы обратили внимание на такое обстоятельство, как отсутствие третьей чашки для кофе. Значит, не вдруг заторопилась машинистка домой, а заранее замыслила улизнуть. Наверное, от этого и надо нам танцевать. Гляди, окажется – главная ниточка…
В голосе следователя Ковалю послышались назидательные нотки. Не хватало еще, чтобы он сказал «молодчина».
– Деталь – это важно. Но не в деталях дело в конечном счете. – Коваль пристально посмотрел на Спивака. У него в прошлом были сложные отношения с прокурорскими работниками. Еще не забылась в городе история, как Дмитрий Иванович воевал со следователем Тищенко, карьеристом и бюрократом, и добился его увольнения из прокуратуры. Коваль считал, что никто не должен пренебрегать правдой, что справедливость должна соблюдаться прежде всего представителями права, иначе нарушается сам принцип ее. Нашлись и «хранители чести прокурорского мундира», которые упрекали Коваля в том, что он преследует молодого специалиста, и если не прямо, то косвенно пытались в свою очередь рассчитаться с подполковником. Как известно, это кончилось тем, что Дмитрий Иванович подал рапорт об отставке.
Но потом все образовалось, и уже не подполковник, а полковник милиции Коваль стал работать в своем управлении консультантом. Однако обида не проходила и иногда заставляла подозревать, что прокуратура привлекает его к делам не просто сложным, когда не могут справиться молодые работники, а к заведомо неперспективным, которые рано или поздно все равно придется сдать в архив.
Вот и сейчас у Дмитрия Ивановича мелькнула мысль: а не смотрит ли на него и Спивак, тоже сравнительно молодой следователь прокуратуры, как на человека хотя и уважаемого в правоохранительных органах и пока действующего, но, как ни крути-верти, место которого в почетном строю пенсионеров.
Полковник Коваль ошибался, что по-человечески можно понять, зная, какие подножки в свое время подставляли ему завистники. Следователь Спивак не принадлежал к их числу. И хотя работать с Ковалем ему пришлось только на завершающей стадии расследования дела об отравлении Залищука, он уже тогда проникся к Дмитрию Ивановичу доверием и уважением.
С тех пор Спивак изменился лишь внешне – вернее, другой вид худощавому лицу придали большие очки в роговой оправе, которых следователь раньше не носил, несмотря на предписание врачей. Но глаза его так же дружелюбно, как и раньше, смотрели из-за стекол.
– То, что Барвинок сказала, еще не доказательно, – снова заговорил Коваль. – Вот протокол беседы с другой приятельницей Журавля – портнихой Христофоровой. – Полковник пододвинул к Спиваку бумаги. – Хотя полностью доверять ее словам тоже не следует. Но, скажем, ее толкование отношений Нины Барвинок с Журавлем кажется верным: сначала – служебные, а потом – дружба, дальше близость, надежда молодой женщины изменить свою жизнь. Дома у нее действительно ад, а в обществе Журавля, его знакомых Нина преображалась: исчезала подавленность, робость. Она много читает, у нее еще совсем детские представления о жизни. Несколько романтическая, какая-то послушно-терпеливая, она по настоянию отца очень рано вышла замуж за человека духовно бедного. Хорошей жизни не получилось, и когда Журавель воскресил в ней романтические надежды, слепо доверилась ему. Но… Но покойный все оттягивал женитьбу – свидетельствует портниха, крах взлелеянных надежд оказался для молодой женщины тяжелее всех прежних невзгод. Хотя, замечу, Барвинок утверждает, что сама не решалась бросить семью и уйти к Журавлю. Но в это не очень верится. Как известно, от любви до ненависти один шаг. Да еще у таких экзальтированно-романтических натур, как эта совсем молодая женщина. У них нет полутонов, одни крайности. И о других судят по крайним меркам. Для них тот или иной человек: или – или. Или – великий, благородный, или – негодяй, подонок. Как считает Христофорова, Нина постепенно возненавидела Журавля. Продолжала ходить к нему, но, возможно, только для того, чтобы при случае отомстить. Портниха не исключает, что Барвинок, уходя, специально открыла газ, чтобы уснувший пьяный любовник погиб…
– Гм, – поднялся и, положив очки на стол, прошелся по кабинету высокий и худой, как жердь, Спивак. – И поэтому убрала свою чашку, – проговорил он. – Или, заранее готовясь к преступлению, вовсе не поставила третью на стол? И в этом ее промах? Будучи натурой нервной, пугливой, она поспешила удрать с места преступления. Допускаем это, Дмитрий Иванович?
– Если у Барвинок, предположим, любовь переросла в ненависть к Журавлю и женщина жаждала мести, она в то же время не могла не понимать, что ставит под угрозу жизнь и не виноватого перед ней человека – Павленко, – заметил Коваль.
– А может, у нее и с Павленко были свои счеты? А?.. Или, наоборот, они действовали вместе?
– Женщина – демон, – засмеялся Коваль. – У меня тоже было мелькнула такая мысль, но я ее потом отбросил. На Нину Барвинок не похоже. Не такой характер. Между прочим, Петр Яковлевич, кофе так и не пили.
– Могли передумать. Но в таком случае кто-то должен был снять чайник и выключить газ. Например, сам Журавель. А уж потом лечь спать.
– Экспертиза установила, – напомнил Коваль, кивнув на папку с документами, – что Журавель был в состоянии сильного опьянения.
– И второй человек, оставшийся в квартире, мог выключить. Верно?
– Второй человек оставался, очевидно, недолго. Иначе он почувствовал бы запах газа или сам угорел бы.
Спивак молчал. Коваль ждал, когда следователь выскажется более определенно.
– Очень важно установить, уснул Журавель, когда в квартире еще были гости или уже когда они ушли, – размышлял вслух следователь, посматривая то на Коваля, то на Струця.
– Думается, прилег на диван еще при гостях. Во-первых, он был настолько пьян, что вряд ли смог бы пойти закрыть за ними дверь. А сразу ли уснул, – Коваль развел руками, – трудно сказать.
– Замок в двери какой?
– Самозахлопывающийся. Гостей можно не провожать.
– Придется попросить у этой Барвинок отпечатки… И у Павленко, когда возвратится. Хотя отпечатки вряд ли прояснят картину.
– Дактилоскопию уже сделали, Петр Яковлевич, – сказал Коваль, – Виктор Кириллович, – обратился он к старшему лейтенанту, – где выводы?
Инспектор Струць раскрыл папку, вынул оттуда листки и положил их на стол перед следователем.
– На ручках плиты пальцы только самого хозяина – Журавля – и Нины Барвинок. Других нет, – прокомментировал Струць.
– Да она ведь, эта Барвинок, не отрицает, что зажигала газ, – сказал полковник.
Спивак рассматривал снимки.
– А где еще, – спросил он, – эти отпечатки?
– Машинистки и самого Журавля везде. А на входной двери есть и другие – целый букет. Сейчас уточняем, кому принадлежат.
– Возникает еще один вопрос, – словно раздумывая, произнес следователь. – Почему мы все-таки исходим из того, что первой ушла Барвинок? Только из ее показаний? Вы же сами считаете, Дмитрий Иванович, что они не доказательны. А если первым ушел Павленко? Тогда дело принимает совсем другой оборот.
– Установим. Пока же условно, в качестве рабочей гипотезы, допустим, что все было так, как говорит Барвинок: ушла первой, оставив друзей вдвоем.
– И не предупредила остающихся, что чайник на плите?
Коваль пожал плечами:
– Говорит, что предупреждала.
– Как женщина, хозяйка, она должна была знать, сколько времени нужно для кипячения чайника, и могла воды поменьше налить или уж подождать несколько минут. Кстати, кран, как мы уже знаем, был открыт на большой огонь. Значит, имеем основание предполагать, что в тот промежуток времени, когда эта Нина, поставив чайник на огонь, направилась к серванту за чашками и когда неожиданно решила уйти, что-то произошло, что-то вынудило ее покинуть компанию… И об этом она упорно умалчивает. Ведь так, Дмитрий Иванович? Я бы не отбрасывал априори также показания портнихи… этой, как ее…
– Христофоровой, – подсказал Струць.
– Да, Христофоровой, – продолжал следователь. – В них что-то есть, хоть какие-то факты. Да и соображения логичны. Вы же согласны, Дмитрий Иванович, что во имя любви иная женщина, не всякая, конечно, способна на все: и на подвиг, и на самое страшное преступление… А Нина Барвинок, как вы сами говорите, женщина романтическая и экзальтированная, со спрятанными в глубине характера немалыми страстями.
Коваль молча кивал, ибо ни подтверждать, ни опровергать слова следователя у него пока не было оснований. Чтобы не бросаться от одной версии к другой, предпочитал сейчас не иметь никакой.
– Еще один интересный момент. Петр Яковлевич, – сказал он, когда Спивак закончил свой монолог. – Вы обратили внимание на сапожок в передней, сапожные принадлежности в кухне, заготовки? Если бы не знал, что Журавель научный сотрудник, подумал бы – профессионал сапожник.
– Да, странные бывают хобби у людей, – задумчиво проговорил следователь, остановившись у окна, за которым кружила мелким снегом метель.
Полковник это движение отметил, он ведь и сам любил, размышляя, поглядывать в окно, на не ограниченный стенами служебного кабинета мир, ему казалось, что так лучше думается.
– У людей умственного труда бывают, – бросил Струць, поглаживая короткий ус.
Коваль улыбнулся: старший лейтенант, наверное, не считает себя работником умственного труда.
– В институте об этих его занятиях знали?
– Догадывались.
– Хобби не хобби, – сказал, оторвавшись от окна, Спивак, – а иметь в виду это следует. Но пока у нас с вами, Дмитрий Иванович, только догадки, а не факты, – вздохнул он. – Судя по тому, что мы имеем, мы ничего не имеем, – скаламбурил он. – Никаких доказательств, что в этой трагической истории есть злой умысел, что совершено преступление, что это, наконец, печальный бытовой случай, происшедший по неосторожности и при стечении неблагоприятных обстоятельств. Однако надо еще проверить: не было ли в плите технической неисправности. Возможно, ручка болтается и прокручивается. Могло показаться, что газ перекрыли, а в действительности – нет. Плита-то ведь не новая. Так?
– Да, не новая, Петр Яковлевич, проверим ее. Но газ незачем было закрывать, если чайник еще не закипел. Ведь когда мы вскрыли квартиру, стрелка краника указывала на «открыто» и газ шел.
– А вам известно, что чайник не закипел?
– Наоборот, закипел, в этом все дело, Петр Яковлевич! Вы же сами видели, что в поддоне собралась вода, которая при активном бурлении в чайнике выплеснулась на конфорку, потушила огонь, а затем стекла на поддон… Товарищ Струць, – повернулся к старшему лейтенанту Коваль. – Свяжитесь с газовщиками, пусть повнимательнее осмотрят плиту. Я думаю, – продолжал Коваль, снова обращаясь к следователю, – ничего, что фактов у нас пока нет, здесь дело не в конкретных фактах. Я тоже не стараюсь искать то, чего нет. Я только хочу подчеркнуть, Петр Яковлевич, что случай здесь исключительный, редкий, происшествие, не укладывающееся в обычные рамки… Кроме правды фактов есть еще правда характеров… И именно она нам должна помочь.
– Плохой характер это не преступление – во всяком случае, не доказательство. Если мы будем преследовать за характер…
– Я всегда был против преследования без оснований. Но характер, хотя и не доказательство, тоже объективный факт, который может привести к доказательству. Надеюсь, вы меня понимаете, Петр Яковлевич?
– Только при наличии того или иного противоправного деяния обладателя характера, если мы такое установим и докажем.
– Конечно. При наличии преступного действия или бездействия.
– А этого нет в данном случае? Или есть, Дмитрий Иванович?
– Именно это мы с вами и пытаемся установить, Петр Яковлевич, и изучение характеров лиц, окружавших Журавля, очень важный момент.
– Но не решающий. Вот вы, Дмитрий Иванович, упираете на «характер». Характер, говорите, это тоже – «факт», из которого можно извлечь доказательство. Вы сейчас, допустим, изучили характер Нины Барвинок. Вы установили, что характер у нее мягкий, спокойный, что она не способна на резкие, грубые и, конечно, противоправные действия. Активного сопротивления в сложных жизненных ситуациях эта женщина в силу своего характера, как вы считаете, оказать не может. На активные и даже преступные действия решится только в состоянии крайнего отчаяния. Значит, подозревать ее вроде бы нелогично… И в то же время вы себе противоречите, не оставляя все-таки мысль о возможности ее противоправных действий. На активные действия, говорите, не способна. А на пассивные? – спрошу я. Просто не снять с плиты чайник и уйти, зная, что может произойти беда, что при бурном кипении вода может залить огонь и в помещение пойдет газ.
Поставить на плиту чайник – это не преступное действие, а вот уйти, не погасив огонь, не сняв полный чайник, не предупредив об этом опьяневших людей, – это уже преступление, совершенное не действием, а бездействием, которое, с умыслом оно или без умысла, так же карается законом. Способен на такое преступное бездействие названный вами мягкий характер, а, Дмитрий Иванович?.. Молчите? Значит, дело не в характере. Разве только что Барвинок просто растяпа, но это тоже не снимает с нее вины… И вообще – изучение характеров это парафия скорее следствия, чем розыска.
– Ну, вы что-то мудрствуете, Петр Яковлевич, – обиделся Коваль. – Мне даже показалось, что хотите возвратить нас от признанной и проверенной дедукции к совсем древним, еще дошерлокхолмовским, временам – к отвергнутой индукции как метода.
– Все-таки, Дмитрий Иванович, нужно искать факты, доказательства и танцевать только от них, – убеждал Спивак. – И Шерлок Холмс тут ни при чем!
– Конечно, поищем, – согласился Коваль, – но не будем забывать о характерах, о побудительных мотивах… Думаю, что розыск с этим справится. Иначе мы ничего не найдем, не докажем.
– Так не будем пока закрывать дело? – примирительно спросил следователь, остановившись перед Ковалем.
– Подождем, – ответил полковник. – Я все-таки хочу выяснить все обстоятельства того застолья и роль каждого его участника.
– Я тоже хочу этого, – заметил Спивак.
– И вообще мне очень не нравится этот ужин, – продолжал Коваль. – Но начинать приходится издали. Виктор Кириллович, вы со мной согласны?
Старший лейтенант Струць развел руками, мол, ничего не поделаешь, раз надо – значит, выясним, и поднялся, поняв, что совещание окончено.
– А самоубийство вы полностью исключаете?
– Да, Петр Яковлевич. Я интересовался в институте: неприятностей, бед, которые могут довести человека до отчаяния, у Журавля не было. Наоборот, все в его служебной и творческой жизни складывалось как нельзя лучше… В личной – тоже. Виктор Кириллович просмотрел в поликлинике его карточку. Никаких тайных болезней или психических отклонений не обнаружено. Проверка на венболезни также дала отрицательные результаты.
– Ладно. Решено. Коль сомневаемся в том, что гибель Журавля несчастный случай, продолжим нашу работу, – закончил совещание Спивак. – Ведите розыск дальше. Ваше время еще не вышло. И прежде всего установите, кто все-таки последним ушел от Журавля. И почему на столе было три тарелки, а кофе собирались пить только двое… Не было ли здесь определенного умысла у третьего: сделать свое черное дело… и побыстрей смыться?!
