Текст книги "…И никаких версий. Готовится убийство"
Автор книги: Владимир Кашин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
17
Это оперативное совещание, которое должно было кое-что подытожить, не подытожило ничего. И не потому, что у его участников не было новых данных о гибели Антона Журавля и Христофоровой, новых наблюдений, соображений, фактов, а потому, что эти наблюдения, соображения или отдельные детали ничего не добавляли к тому, что уже было известно, или даже противоречили друг другу.
На этот раз собрались в прокуратуре, в кабинете Спивака. Длинная узкая комната заканчивалась окном, к которому между столами и кожаным диванчиком нелегко было пройти. Еще в кабинете стоял простой неполированный шкаф и небольшой сейф – вот и вся меблировка. Следователь, занимавший второй стол, был в командировке, и Спивак мог располагать всем этим небольшим кабинетом. Коваль и Струць вчера возвратились из Одессы, до поездки полковник успел побеседовать с Павленко, которого, по его просьбе, институт отозвал из Еревана, и следователь ждал обстоятельного доклада о проделанной работе.
Когда Дмитрий Иванович и старший лейтенант уселись на диванчик, Петр Яковлевич, сумевший втолкнуть свое отнюдь не массивное тело между столом и стулом, с нетерпением взглянул на Коваля.
Полковник, как всегда, не спешил. Бумаг с собой на это совещание он не принес – у Струця был «дипломат», из которого тот вынул тоненькую папочку, – и всем своим видом словно говорил, что, мол, совещаться не о чем, новостей серьезных нет, а те, что есть, нужно как следует взвесить, прежде чем делать выводы.
– Так что, Дмитрий Иванович? – не выдержал наконец следователь. – Что Одесса?
– Одесса как Одесса, – вздохнул Коваль. – На этот раз она нас не очень обрадовала и вперед не продвинула.
– Что Потоцкий?
– Потоцкий задержан одесситами но подозрению в незаконной предпринимательской деятельности. У него, очевидно, будет и статья о скупке краденого сырья, ведь не из воздуха изготовляла сапожки – да еще в таком количестве! – подпольная артель. Но им занимается сейчас одесский обэхаэсэс… Что же касается наших дел, то прямого отношения к ним он не имеет. Действительно, инженер был другом семьи Христофоровых, даже больше… Но в день убийства Килины Сергеевны находился в Одессе.
– Это установлено?
– Да. Если бы у него даже не было алиби, то достаточно веских доводов о мотивах такого преступления с его стороны у нас нет. Весьма возможно, что портниха знала о его подпольной деятельности и он, естественно, мог побаиваться, что нам, поскольку занялись ею в связи с Журавлем, удастся кое-что от нее узнать. Однако идти на мокрое дело, без самой крайней необходимости?.. Нет, это не в стиле Потоцкого – тихого комбинатора, подпольного дельца, который больше всего боится попасть в поле зрения милиции… А коль убьешь, то не просто спрятаться… И кроме того… – Коваль на несколько секунд умолк, словно раздумывая, стоит ли об этом говорить. – Тут еще один момент, признаюсь, совсем неожиданный для меня, я бы сказал, в наше время редкостный… Дело в том, что когда-то «пан Потоцкий» ухаживал за Килиной Сергеевной, чуть ли не вскоре после того, как она вышла замуж за школьного учителя Христофорова, был любовником и, кажется, собирался увести ее от мужа… Потом любовный угар развеялся, они остались друзьями, и Потоцкий даже сумел подружиться с самим Христофоровым.
Когда Килина Сергеевна стала свободной после развода с мужем, инженер уже не заговаривал о женитьбе, он начал присматриваться к ее подрастающей хорошенькой дочери – Вите… И вот в минувшую субботу Вита приехала в Киев и призналась матери, что беременна и что отец ее будущего ребенка Григорий Потоцкий…
Представляете себе, Петр Яковлевич, состояние матери!.. Одним словом, после крупного скандала, моря слез Килина Сергеевна простила дочь, но с условием, что она сделает аборт и выбросит из головы негодяя Потоцкого… Не исключено, что в понедельник портниха пришла бы к нам и разоблачила «пана»-махинатора… Но увы, в воскресенье, как известно, некто появился у нее в квартире и после короткой борьбы, о чем свидетельствуют прижизненные кровоподтеки и надорванное платье, сбил ее с ног…
Потоцкий это утро и почти весь день провел в больнице у младшей Христофоровой. Есть не только заявление самой Виты, но и показания обслуживающего персонала больницы… Они у Виктора Кирилловича, – полковник посмотрел на Струця.
Тот кивнул и, раскрыв папку, вытащил пару листков…
– Вита после аборта не захотела остаться ночевать у матери, – продолжал Коваль. – И в тот же день, в субботу, Килина Сергеевна вынуждена была посадить ее в поезд. Ночью Вита почувствовала себя плохо из-за большой потери крови, и в Одессе с поезда ее сняла «скорая помощь»… Все! – после короткой паузы резюмировал полковник. – Одесса и Потоцкий нас больше не интересуют.
– А как же получается с возрастом? – недоумевал Спивак. – Мать и дочь…
– Килина Сергеевна по окончании десятилетки вышла замуж за своего школьного учителя, который имел неприятности, так как девушке не было восемнадцати… Вите сейчас уже есть восемнадцать. Значит, Килине Сергеевне тридцать шесть. Так и по паспорту, хотя выглядела она моложе… А Григорию Потоцкому, кстати, всего тридцать три. Возраст Иисуса Христа… Что же, всякое бывает. Одним словом, древнегреческая трагедия…
– А версия Потоцкий – Журавель? Запись Журавля о долге «пана Потоцкого»? Как с этим…
– Я думаю, Петр Яковлевич, связь тут простая… Еще не доказано, но и так ясно, что по протекции Христофоровой Потоцкий купил для своей артели оригинальную модель, придуманную Журавлем. Погибший был, как вам известно, и талантливым модельером обуви. Кто знает, возможно, на этом поприще он преуспел бы даже больше, чем в науке. Мы с вами видели сапожки этой модели у него на кухне. Потоцкий, очевидно, не полностью рассчитался, и Журавель записал его долг в свою книжку… Мы еще проверим этот эпизод при помощи одесситов, хотя он для нас теперь не столь важен…
– Что же получается, дорогие товарищи, – вздохнул Спивак, обращаясь одновременно и к Ковалю, и к старшему лейтенанту. – Носили мы воду в решете? Так, что ли?.. Узнавали, дознавались, шукали-искали и ничего не нашли… А ведь наши сроки заканчиваются, они не резиновые, не растягиваются… Так и доложим, значит, прокурору, что оба убийства нераскрываемы?.. Никаких зацепок…
Наступила тягостная тишина. Ох как не хотелось Дмитрию Ивановичу возражать Спиваку. Ведь следователь, в общем-то, был прав. Но играть в молчанку тоже не годилось.
– Цыплят-то по осени считают, Петр Яковлевич.
– До осени далековато, Дмитрий Иванович. Ждать не можем.
– Не очень далеко, хотя на дворе пока зима… И зацепочки есть… Прежде всего привлекает внимание неординарная фигура Павленко. Уже в первом разговоре с ним я почувствовал, что он человек непростой и отношение его к соседу и коллеге не вполне ясное. В оценке Журавля Павленко противоречив, то он хвалит его, то вдруг начинает осуждать за жажду денег, увлечение женщинами… так сказать, во вред науке. Павленко представлялось завидным положение Журавля в институте. Он, мол, баловень, ему все с рук сходило…
– Но ведь у Журавля там, вы выяснили, действительно были успехи. Важное изобретение…
– Вот-вот, Петр Яковлевич… Это изобретение, очевидно, и было яблоком раздора, хотя Павленко свои чувства по этому поводу скрывает. Мысль-то подал он, а приятель воспользовался ею и довел дело почти до конца. Но уже только как свое изобретение, – Коваль выделил слово «свое». – Тут есть причина обижаться и негодовать… И то, что Павленко старается это скрыть, наводит на размышления…
– А с портнихой Христофоровой какие у него были отношения?
– Да никаких. Он с ней не встречался. Его другие женщины интересовали…
– Нина Барвинок?
– Машинистка – другое дело. Покойная Христофорова первое время только ее и обвиняла, думаю, это ересь. Нина Васильевна в обществе Журавля преображалась, вы же знаете ее домашние условия. И верится, что она ушла первой в тот трагический вечер, оставив Журавля с Павленко вдвоем, хотя тот это отрицает. Но мы все еще уточним.
Самолюбивый Павленко, очутившись под пятой волевой жены, не нашел семейного счастья. И он, конечно, завидовал вольной казацкой жизни Журавля, его общению с красивыми женщинами, которые легко к тому шли… Но Барвинок, Ниночка Барвинок – другое дело, – повторил полковник. – Будучи человеком болезненно застенчивым, некрасивым внешне и при этом любвеобильным, Павленко бешено страдал от ущемленного самолюбия… Ему бы женщину мягкую, уступчивую, преданную, даже покорную… к тому же хорошенькую… О такой он, очевидно, мечтал всегда. Именно такой он и видел Барвинок и без памяти влюбился. Но уже был женат на Варваре Алексеевне, а Ниночка принадлежала его приятелю Антону Журавлю… Скрытые терзания Павленко можно понять, Петр Яковлевич, в таких случаях до безумия доходят… Однако это только наши соображения, доказательств его вины нет… Правда, одна зацепка появилась… А Нина, думаю, сильно любила Журавля, хотя Христофорова отказывала ей в искренности и считала первое время, что именно машинистка, мстя любовнику за обманутые надежды, оставила газовую горелку открытой… Но вернемся, как говорят, к нашим баранам. Насчет зацепочки…
– Да, да, давайте вашу зацепочку, – нетерпеливо произнес следователь.
– Виктор Кириллович, – обратился Коваль к Струцю, – доложите о поручении, которое вам дали в прошлый раз: встретиться с газовщиками, попросить их проверить исправность, особенно герметичность, кухонной плиты Журавля.
Старший лейтенант снова полез в свою папку.
– Я встретился с газовщиками, которые были при вскрытии дверей Журавля, – перебирая бумаги, начал Струць. – Проверили техническую исправность плиты, есть заключение: плита исправная. При закрытой заслонке на подводящей трубе, а также при закрытых горелках газ не пропускает. Беседовал и с диспетчерами. И вот что обнаружилось. – Струць еще раз раскрыл «дипломат», вытащил магнитофонную кассету и положил на стол следователя. – В диспетчерской мне сообщили, что поздно вечером двенадцатого декабря, точнее в двадцать два сорок семь минут, был странный звонок. Мужской голос спросил: как перекрыть газ в квартире, не входя в нее, где находится вентиль всего дома? И потом спросил: через сколько времени человек угорает?
Дежурившая в тот вечер в диспетчерской женщина возмутилась, но адрес спросила.
В ответ мужчина повесил трубку… У них записываются переговоры с клиентами. Я снял копию, – кивнул Струць на кассету, лежавшую перед следователем.
Спивак покрутил в руках кассету, еще не понимая до конца, что все это дает следствию.
– Давайте и вторую, – распорядился Коваль.
Старший лейтенант в третий раз полез в свой «дипломат» и вынул оттуда еще одну кассету.
– Это запись голоса Павленко во время моей беседы с ним, – объяснил Коваль. – Прослушаем. Мне думается, это один и тот же голос.
Спивак вынул из ящика стола портативный магнитофон, раскрыл его.
– Сначала Павленко, – подсказал Коваль.
– Я так и делаю, – кивнул следователь, вставляя кассету.
После короткой паузы послышался спокойный голос полковника:
«Поездка ваша, Вячеслав Адамович, в Ереван была удачной?»
«Не совсем», – ответил более высокий мужской голос.
«Почему?» – снова Коваль.
«Не все успел, вы же отозвали», – в голосе чувствовалось раздражение.
«Ну, пожалуй, не я, институт. В Ереване внедряли новый метод шлифовки?»
Каждый человек воспринимает свой голос иначе; чем слышат его другие, и поэтому с трудом узнает его, когда он звучит записанный на пленку. Дмитрий Иванович всю жизнь не мог привыкнуть к этому акустическому явлению, и поэтому с каким-то недоверием вслушивался сейчас в свою речь: вроде он и в то же время не он, голос какой-то чужой. А вот Павленко он сразу узнал. Хорошо запомнился этот сравнительно высокий, неровный, иногда срывающийся и очень нудный голос.
Тем временем лента в кассете продолжала двигаться.
«А с новшеством, которое предложил Журавель, вы знакомы?» – спрашивал полковник.
Секунда молчания.
«Да, знаком, – после паузы ответил Павленко. – И более того…»
«Что значит „более того“?» – строго спросил Коваль.
«В свое время думал о том же…»
«Что значит „в свое время“? Может, это была ваша идея – разнообразное движение абразивов при шлифовке?»
Снова тихо. И вдруг с жалобными нотками:
«Какое это имеет значение теперь… Поймите меня правильно…»
После этих слов Коваль потянулся к столу и нажал на кнопку выключателя. Спивак вопросительно посмотрел на полковника.
– «Поймите меня правильно» – его любимое выражение. Сейчас мы услышим эти же слова на другой ленте. Сравнивать голоса лучше всего, когда произносится одно и то же. Поставьте, пожалуйста, Петр Яковлевич, вторую кассету.
Через несколько секунд присутствующие в кабинете услышали, казалось, тот же голос, но уже не такой спокойный, а взвинченный, дрожащий, срывающийся на крик:
«Алло, алло, диспетчерская…»
«Диспетчер слушает».
«Скажите, пожалуйста, как перекрыть газ в квартире, не входя в нее?.. Где находится вентиль всего дома?.. – И потом тише: – Скажите, если в квартиру проникает газ, через сколько времени человек угорает?»
«Вы что, пьяны?! Не хулиганьте! – послышался из магнитофона строгий женский голос – Говорите, что случилось? Ваш адрес?»
Секунда молчания – хлопок и сигнал отбоя в телефоне. На другом конце провода положили трубку. Прошло еще несколько секунд, и телефон в диспетчерской зазвонил снова. Снова послышался уже знакомый просящий и плачущий голос:
«Поймите меня правильно…» И снова сигнал отбоя…
Больше этот голос на ленте диспетчера Киевгаза не появлялся.
Спивак менял кассеты и прокручивал только эту фразу: «Поймите меня правильно…» В обоих случаях голос, без сомнения, принадлежал одному и тому же человеку.
– Пригласим специалистов, – сказал следователь, – и проверим наше наблюдение, чтобы оно стало доказательным… Долгое время магнитофонные записи не признавали вещественными доказательствами. Вы, наверное, и раньше сталкивались с этим, Дмитрий Иванович. Но теперь появились новые – последнее слово техники – высокоточные анализаторы речи, и это дало толчок судебной фоноскопии – самой молодой отрасли криминалистики… Тем временем подумаем: что нам предпринять, если эксперты установят, что звонил в Киевгаз именно Павленко? – закончил Спивак, передавая кассеты назад Струцю, который спрятал их в «дипломат».
– Да, – спохватился следователь, – нужно снять в Киевгазе еще одну копию с соблюдением всех процессуальных правил, или изъять оригинал…
Коваль кивнул.
– Так почему все-таки он звонил в диспетчерскую? Зачтем ему это было надо? Связано ли это с Журавлем или просто пьяная выходка? Хотя почему звонил именно в Киевгаз, спрашивал, как отключить газ и когда угорает человек? – вслух размышлял Спивак. – Соображение и версии могут быть всякие… Как вы считаете, Дмитрий Иванович?
Коваль так же раздумчиво произнес:
– Безусловно, это не просто пьяная выходка. Чего это вдруг звонил бы? Эпизод этот вписывается в события. Ведь через несколько минут, в начале двенадцатого, поднимавшийся по лестнице сосед-офицер застал Павленко у двери Журавля в очень непривлекательном виде: взъерошенного, в тапочках и наброшенном на плечи халате, из-под которого виднелось белье… Что он делал под дверью Журавля после звонка в Киевгаз – вернее, что пытался делать? И второй вопрос: откуда он звонил, из своей квартиры или от Журавля? Из своей, думаю… Ибо вряд ли ему нужно было бы спрашивать диспетчера, где наружный вентиль, если находился в квартире соседа и хотел остановить утечку газа и этим скрыть следы преступления… Взял бы и закрыл…
– А отпечатки пальцев? – спросил Струць. – На плите. Может, побоялся касаться ручки.
– Да, все это следует еще продумать, – согласился Коваль. – У меня нет сомнений, что звонил Павленко. Но вот его вопрос диспетчру: «Через сколько времени человек угорает от газа?» – меня крайне удивляет. Это же выдать себя с головой! Не такой он дурак…
– Вот вы говорили, Дмитрий Иванович, – довольно произнес Спивак, – что ничего нового, существенного по делу Журавля нет, а разве этот эпизод с Киевгазом не существенен?! Думаю, мы на прямой дороге. Хотя по одному эпизоду обвинения не составишь. Тем более что доказательство это не прямое, а косвенное, устанавливающее только промежуточный факт… Звонил, а не убил. И что вода погасила огонь в горелке, не видел… Видел или не видел, сообразил выключить газ или не сообразил?.. Доказать такое преступление не просто. Итак, Дмитрий Иванович, полностью подтверждается моя мысль, что любые логические построения без твердых, неопровержимых фактов стоят на песке. В общем, сомнения есть, – продолжал Спивак, – но знаете, товарищи, контуры обвинения вырисовываются… Уточните детали, о которых мы говорили, и прокуратура закончит следствие по обвинению Павленко. Я же говорил и снова повторяю: факты, факты и только факты! На них все и строится… Появился эпизод с Киевгазом – и кое-что стало проясняться…
– Особенно возражать не буду, – вынужден был согласиться Коваль. – Но мне еще нужно многое выяснить у самого подозреваемого. Ведь по-настоящему с ним до сих пор не беседовали.
– Допросим, – хлопнул ладонью по столу Спивак и поднялся, давая понять, что оперативка окончена.
– Хорошо, Петр Яковлевич. Я вызвал Павленко на утро..
18
Коваль очутился у своего дома ночью. Теперь уже, правда, не у своего, потому что в силу обстоятельств со вчерашнего дня его новый дом – квартира в одном из многоэтажных зданий – оказался в другом конце города, на массиве Оболонь, протянувшемся на север вдоль правого берега Днепра.
Дмитрию Ивановичу долго удавалось отказываться от новой квартиры. Он настолько привык к своему одноэтажному домику, в котором прожил большую часть жизни, в котором умерла его первая жена Зина и выросла Наташа, что не представлял себя без этой обветшавшей с годами обители, и даже не столько вне стен ее, сколько без небольшого садика, окружавшего домик с трех сторон и прятавшего его летом под зеленой листвой яблонь и старого ореха, да так, что с улицы не было видно даже крыши, без садика, в котором почти каждое дерево, каждый куст роз был выращен им. В доме же он знал, как собственную ладонь, любой уголок, каждую щербинку на полу или на подоконнике, и все здесь напоминало о радостных и тревожных минутах его жизни.
Город постепенно подступал к этому уютному зеленому островку на старой Лукьяновке. С годами вокруг поднялись высокие дома, но его подворье, зажатое этими строениями, казавшимися ему небоскребами, не потеряло для Дмитрия Ивановича своего очарования, он в свободную минуту по-прежнему погружался в атмосферу уединения, которая часто помогала ему собраться с мыслями.
В этом доме, а иногда и в саду, под шелест листьев, под жужжание пчел, ему лучше думалось, и не раз его уставший мозг озарялся такими открытиями, которые никогда не родились бы среди заседаний, перезвона кабинетных телефонов, в суете повседневных хлопот.
Сегодня поздно вечером шофер горотделовской «Волги» по привычке повез полковника на Лукьяновку. Дмитрий Иванович, забыв предупредить его о своем новом адресе, спокойно поглядывал сквозь ветровое стекло на слабо освещенные улицы, по которым возвращался домой, и не подумал, что сегодня ему следует ехать совсем в другой район. Спохватился, когда увидел переулок, через который он попадал к своему дому. Хотел приказать шоферу повернуть на Оболонь, потом передумал, вышел из машины и, разрешив ему ехать в гараж, прошел знакомой дорогой: через переулочек к небольшой калитке.
Двор встретил его отчужденно и обиженно – темнотой и тишиной. На снег падал рассеянный свет из ближайшего высотного дома – в некоторых квартирах его еще не спали. Черными расплывчатыми силуэтами виднелись голые деревья. Неясными очертаниями в конце песчаной дорожки, припорошенной снегом, обрисовался домик, показавшийся сейчас Дмитрию Ивановичу мертвым, отчего у него сжалось сердце.
Стараясь ступать осторожно, легко, словно боясь, что кто-нибудь услышит скрип снега под его ботинками, Коваль прошел мимо засохших, наполовину занесенных снегом кустов и по-зимнему съежившихся под холодным ветром черных деревьев, у которых прекрасные летом ветви сейчас были безобразно тонкими и кривыми.
Деревья стояли молча, но ему слышался сквозь завывания ветра их тяжелый вздох. Они молчали – ему казалось, что это друзья, которые отвернулись, обвинив его в предательстве. Ведь через несколько дней их спилят, вывернут с корнями, освобождая место для нового строительства. Он походил так некоторое время, принимая на аллейках сада при рассеянном свете их мрачный парад, потом направился к любимой скамейке под орехом и, расстегнув пальто – уже стал полнеть, несмотря на ежедневную зарядку и физические тренировки, – сел на нее.
Сколько важных решений принял он здесь, размышляя часами о загадочных поступках и скрытой стороне жизни людей, о тайных замыслах и уловках преступников, о том, что часто истина, как луковица в кожурках, прячется в многочисленных одежках лжи. Сколько сомнений поселялось в его душе при этих раздумьях, и сколько сомнений он разрешил, перебирая в уме десятки версий и выстраивая одну-единственную – истинную.
Вот и завтра ему и Спиваку предстоит трудная беседа с Павленко. Трудная потому, что в трагической истории с Журавлем граница между преступным умыслом и неосторожностью, забывчивостью очень зыбкая.
Прежде всего он должен окончательно уяснить себе, объясняется ли гибель молодого ученого преступным действием или таким же преступным бездействием людей, которые провели с ним тот последний вечер. И дальше: было ли это задумано или случилось спонтанно, неожиданно, в результате внезапного стечения обстоятельств, которые натолкнули на мысль о возможности недоказуемого бездействия, однако имевшего преступную цель и трагические результаты?
И л и э т о п р о с т о н е с ч а с т н ы й с л у ч а й?
Как проникнуть в душу, в сознание человека, увидевшего, что газовая горелка плиты открыта, и не закрывшего ее? Понимал ли этот человек, что в результате его бездействия другой погибнет, или не понимал?
Считал ли он, что никто никогда не узнает об этом, и поэтому не побоялся?
Если он так поступил, то зачем? Что было в этот момент в его душе, какие мысли возникали, какие чувства охватывали его, что стало толчком?
Чувство вражды было настолько сильное, что оно заглушило все остальное, все человеческое?
Кто мог так ненавидеть Журавля?
Нина Барвинок?
Килина Сергеевна сначала считала, что именно она.
Но все говорит за то, что Нина искренне любила Антона Ивановича. Угнетенная тяжелым положением в своей семье, она тем не менее сохранила душевную мягкость, доброту, проявляющуюся во всем ее облике.
Это – по логике. А что касается фактов, то установлено, что Нина возвратилась домой в тот вечер не позже девяти часов.
Теперь у Дмитрия Ивановича на подозрении оставался Павленко.
Когда ушел из квартиры Журавля Вячеслав Адамович?
До сих пор это не установлено. Если верить показаниям жены, то примерно в то же время, что и машинистка, или даже раньше. Но можно ли принимать на веру эти показания?..
Сейчас в свете новых фактов вызывало удивление то, что раньше казалось естественным: внезапный отъезд Павленко в командировку.
Так получилось, что в тот вечер из командировки возвращался сосед Павленко – капитан, снимавший квартиру на этом же этаже. Офицер и стал свидетелем странной сцены на лестничной площадке.
Не придавая никакого значения увиденному, решив, что сосед просто пьян, даже не успев поздороваться, так как тот моментально исчез с площадки, капитан зашел в свою квартиру.
А для Коваля этот эпизод имел теперь немаловажное значение. Что же делал Вячеслав Адамович в начале двенадцатого, как утверждает офицер, под дверью Журавля?
Уходил ли он из квартиры соседа или возвращался в нее? Если уходил, то почему оказался в нижнем белье и халате? В таком виде в гости не ходят. И Барвинок свидетельствует, что Павленко в тот вечер был одет как обычно, в свой неизменный кримпленовый костюм коричневато-бурого цвета. Кто знает, возможно, он что-то забыл у Журавля и, вспомнив, хотел забрать, но пьяный хозяин квартиры уже спал и не впустил его.
Многое позволяет допустить последний факт, установленный розыском, – звонок Павленко в аварийную Киевгаза. Но это еще не прямое доказательство преднамеренного убийства. Ведь Павленко может заявить, что это у него, в его квартире, просачивался газ, и поэтому решил позвонить в аварийку…
«Кстати, тут и наша недоработка, – подумал полковник, – нужно было проверить техническое состояние газовой плиты и на кухне у Павленко, чтобы лишить его возможности такого заявления. Но так или иначе – факт многозначительный и послужит отправной точкой для следствия…»
Однако никто не знает, что происходило у Журавля после ухода Нины Барвинок… И очень важно, когда же все-таки ушел Павленко и в каком состоянии был в это время Журавель.
Мог ли Павленко находиться у своего соседа до того времени, когда его увидел у двери капитан, если Нина ушла в восьмом или в начале девятого?
По словам машинистки, она поставила полный чайник на плиту, принесла чашки на стол, но не стала ждать, пока вода закипит, и ушла домой. Журавель и Павленко, по ее свидетельству, пили коньяк, которым угощал Антон Иванович. Журавель пил много и пьянел. Павленко пил мало, был мрачен и молчалив, листал рукопись своего коллеги о новом открытии, которое тот собирался опубликовать в журнале и представить ученому совету института.
Сколько времени мог кипеть чайник, сколько времени собеседники могли ждать кофе? Коваль провел небольшой эксперимент. Чайник на небольшом огне закипал за одиннадцать минут, выкипал полностью за тридцать – тридцать пять, на сильном же огне кипел бурно, и вода, выплескиваясь, заливала горелку.
Оставил ли Павленко квартиру до того, как вода залила горелку и в помещение пошел газ, или позже, уже почувствовав запах газа?
Барвинок определенно ушла раньше.
Свалился ли пьяный Журавель на диван и уснул еще при Павленко или после его ухода?
Но как это все установить?
Да, зыбко, все очень зыбко. Мысли Коваля были сумбурными, и завтрашняя беседа с Павленко представлялась ему самым трудным допросом за многие годы службы. Он всегда исходил из того, что человек по природе своей добр, и злая воля в нем пробуждается под действием сложных, часто противоречивых, иногда непредвиденных обстоятельств, с которыми один справляется, а другой безвольно подчиняется им, не препятствуя поднимающимся в его душе, с самого ее донышка, низменным инстинктам: жадности, зависти, ненависти.
Завидовал ли Антон Журавель Павленко?
Вряд ли. Чему он мог завидовать? Неожиданным идеям, которыми, казалось была полна голова Вячеслава Адамовича, но которые, не получив конкретного выражения, так же неожиданно и быстро угасали?
Эта одаренность не приносила Павленко практически никакой пользы, так как Вячеслав Адамович не умел реализовывать идеи. Скорее она служила Журавлю, человеку, тоже не лишенному способностей, но, главное, умевшему подхватить идею, развить ее и не только представить окружающим как ценную, но и вжиться в нее, как в произведение собственного ума. Так человек, любящий фантазировать, со временем, при частом повторении какой-нибудь придуманной истории, начинает сам верить в нее, как в настоящее событие. И верит так горячо, так искренне, что истинный, скажем, автор может и сам засомневаться: его ли это была идея?
Чему еще мог завидовать Журавель? Деньгам? Павленко жил значительно скромнее. Возможно, даже занимал у него – ведь Журавель всегда имел свежую копейку.
Семейной жизни? У Павленко она не была такой безоблачной, как казалось со стороны: материальные трудности, соединение под одной крышей двух несхожих характеров – мягкий, вечно колеблющийся, слабовольный Павленко и волевая, энергичная, болеющая за мужа, вечно толкающая его в спину Варвара Алексеевна, уже понявшая, что если не принять решительных мер, то лучшие годы пройдут в серых буднях.
А Павленко мог завидовать Журавлю?
Б е з у с л о в н о. Во всем! Начиная с внешности. Завидовать умению привлекать к себе людей, обаянию, которому и сам Вячеслав Адамович был не в силах сопротивляться даже тогда, когда злился на соседа.
Павленко все свое свободное время проводил у Журавля, где отдыхал душой в какой-то легкой, ни к чему не обязывающей атмосфере и где сам себе казался более значительной личностью, чем обычно, и где наконец, самое главное, – мог видеть Нину и самоистязаться, наблюдая за проявлением ее чувства к счастливчику Антону.
Он очень страдал, когда Варвара Алексеевна, не ходившая в квартиру Журавля, пыталась воспрепятствовать и его посещениям. Жена точными словами разрушала его настроение, заявляя, что он, как побирушка, бегает за самоутверждением к Журавлю, который его мизинца не стоит, но зато преуспевает и на лучшем счету в институте, чем ее растяпа муж, чьими идеями часто кормится тот же Журавель. Довольно прозорливо она замечала, что он, Славик, скорее шут при короле Журавле и его подружках, чем сам король, и этим больно ранила обостренное самолюбие Вячеслава Адамовича. В таком случае вспыхивал скандал, и Павленко, хотя ему в тот момент уже не хотелось бежать к соседу, все же уходил назло жене и старался в этот вечер возвратиться домой как можно позднее.
Варвара Алексеевна не ревновала своего мужа к женщинам, которые крутились в квартире холостого соседа. В этом отношении она была спокойна, потому что только ей, единственной в мире женщине, Вячеслав мог доверительно исповедаться, выплакать обиду, поделиться душевными страданиями. А для такой откровенности, она знала, мужу не нужна никакая другая женщина.
Еще не имея сведений о взаимоотношениях в семье Павленко, Коваль догадывался, что в жизни этой четы бывали горькие и трогательные минуты, когда Вячеслав Адамович раскрывался жене и, ища сочувствия и поддержки у самого близкого человека, изливал душу, полную обид на Журавля, полную зависти к этому баловню судьбы. Тогда Варвара Алексеевна особенно жалела мужа. Но когда она пыталась использовать эту беззащитность и откровенность, чтобы уколоть его самолюбие, Вячеслав Адамович очень обижался и даже готов был возненавидеть ее.
Так в чем же главная страсть Павленко?
Не в зависти ли таки к Журавлю?
Зависть!
Страшное, многоликое, как мифическая гидра, чувство, разделяющее людей, подавляющее естественную человеческую радость за успех другого, за похвалу в чей-нибудь адрес. Змеей вползает в душу это чувство, сперва незаметно, не вызывая душевного дискомфорта, и так же незаметно выпускает свой яд… Но иногда это страшное чувство вспыхивает сразу, вдруг, и поражает человека как удар молнии. В нем – едином ужасном сплаве – могут соединиться и ревность, и самолюбие, и обида, и самоунижение, и унижение другими. Как ржавчина разъедает металл, так и это ужасное чувство исподволь губит душу человека, подавляет все другие чувства, настроения, желания, все доброе и светлое в нем.
