Текст книги "…И никаких версий. Готовится убийство"
Автор книги: Владимир Кашин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
– Ну, ну! – сердито произнес Коваль, на миг забыв, что он хотя и полковник милиции, но в отставке.
– Только по требованию следствия или суда.
– А-а… да, да, – возвратился на землю Дмитрий Иванович. – Действительно, я уже не имею права официально… Да и за Лидией Антоновной никакого криминала не значится… так что следствие в данном случае ни к чему… Просто, пользуясь нашей давней дружбой, хочу помочь человеку. Поэтому и интересуюсь. Ведь женщина буквально на глазах погибает.
– К сожалению, случай у нее тяжелый, редкий… И я бессилен…
– Я не знал, что она уже обращалась к тебе. Кажется, и близкие об этом не знают…
– Вполне возможно, – согласился Третьяк. – Это ее тайна… – И, посмотрев на полковника, который с обиженным выражением лица скользил рассеянным взглядом по кабинету, добавил: – Человек, надев белый халат, обязывается держать в тайне все, что знает о больном. Так же как и ты, когда работал, держал при себе свои профессиональные секреты.
– Ты прав, – согласился Коваль. – Но я сейчас так расспрашиваю про болезнь Лидии Антоновны потому, что это может оказаться связанным с одним серьезным событием, – на ходу выдумал полковник, чтобы расшевелить профессора.
– Ты серьезно?
– Нет, не подумай, она не замешана ни в каком преступлении и никакого расследования не ведется… Но… – Коваль помолчал. – Но мне нужно знать… Антр ну[1]1
Антр ну – между нами (фр.).
[Закрыть].
– Да ты, Дмитрий, тоже что-то скрываешь, какой-то секрет. В таком случае выкладывай! – строго произнес врач.
– Да нет же, – засмеялся полковник, – с профессиональными секретами у меня покончено… – развел он руками.
– Но, понимаешь, белый халат…
– Что ты мне все время «халат» да «халат»! Сбрось его в конце концов к черту! – рассердился Коваль. – Ты не на приеме, и я не больной.
– Ну ладно, – вздохнул Третьяк, снимая белую шапочку, которая открыла гладкую как колено голову, и стягивая халат. – Главное, чтобы муж ее не знал. Но все-таки зачем тебе это?.. Болезнь неизлечимая.
– Рак? Опухоль?
– Да нет, – поморщился Третьяк. – Хотя и так можно сказать… Опухоль сердца. Так что зря ты ходатайствуешь.
Коваль уставился на профессора, ожидая объяснений.
– Любовь! – наконец выдохнул из себя Третьяк. – «Амур», как говорили древние… Эту болезнь излечивает только время, и то не всегда… Я эту Лидию Антоновну и гипнозом лечить пробовал…
– Постой, постой! – Дмитрий Иванович был ошеломлен. – Какая еще любовь?! – Он растерянно замолчал и только через несколько секунд снова заговорил. – Разве это болезнь? – наконец собрался с силами спросить.
– Любые чувства, доведенные до предела, не найдя естественного выхода, становятся болезнью. Это когда они предосудительные, сдерживаемые силой воли…
Новость никак не укладывалась в голове Коваля. Лидия Антоновна? Обычная женщина; казалось, совсем не романтическая, заботливая жена и мать, занятая на работе и дома! С мужем живут ладно, мирно. Предосудительная любовь! Из-за кого же она так страдает?! И неужели в современном мире еще сохранились такие романтические души, как в древних песнях и легендах? Или, может, это какое-то нечеловеческое увлечение?
Профессор словно прочел мысли Коваля:
– Действительно редкий случай. Подробности я не знаю, в частности – кто «объект». Не сказала. Не открылась. Хотя просила, молила помочь освободиться от мучившего ее чувства. Я провел несколько сеансов. Но безрезультатно. Мое влияние натолкнулось на ее подсознательное внутреннее сопротивление. Она, так сказать, «не разоружилась» передо мной, не назвала свою пассию, то есть объект страсти, и я был бессилен. Объяснял ей, что если не буду знать, кто «он», кто вызвал такую бурю в ее душе, не смогу излечить. Однако не сказала. Не открылась. С тем и ушла.
– Значит, твой гипноз не спасение?
– Это первый случай в моей практике. Но имей в виду, дело вовсе не во мне, не в моем таланте или бесталанности. Гипноз не может вылечить человека ни от любви, ни от ненависти, если эти чувства глубокие, рожденные суммой других чувств, таких, как уважение, радость от другого человека, или, наоборот, – неуважение, страх, возмущение, и не в последнюю очередь половое влечение или половое отвращение.
Мы не можем, Дима, – продолжал врач, – при помощи гипноза сломать в психике такой стереотип, не можем нашему больному – назовем его так условно – вместо уважения внушить неуважение к другому человеку, вместо радости от любимого человека заставить чувствовать боль, лишить человека его самых сильных, самых глубоких страстей. Ведь все эти чувства неуправляемы, так сказать, сверху – это сама сущность влюбленного или влюбленной.
Да и зачем это делать? – развел руками Третьяк. – Кто дал право постороннему человеку, в данном случае врачу, соваться в интимные чувства «больного», даже когда этот «больной» обращается с просьбой спасти от тяжкой для него страсти?!
Мы, Дима, можем только помочь человеку мобилизовать свои внутренние силы, если он этого искренне желает. При помощи внушения, бесед, аутотренинга стремимся вызвать у человека веру в себя, в свои силы, привести его в такое состояние, чтобы он сам мог контролировать свои действия и выстоять против болезненного тяготения. Это, правда, не во всех случаях удается. В конечном счете, повторяю, любовь является чувством, которое рождается глубинными движениями души, и если оно сплетено из естественных, присущих тому или иному человеку особенностей психики, характера, какое право мы имеем насильственным путем уничтожать его? Я тебя спрашиваю.
– Даже спасая человека, скажем, от самоубийства? Ведь и такое случается при отвергнутой любви.
Третьяк помолчал.
– Для этого существуют телефоны доверия, – произнес после паузы. – Что касается конкретно Пидпригорщук, то ее хорошо помню: среднего роста, худощавая женщина. Сначала держалась стыдливо – оно и понятно, – даже всплакнула, но потом проявила характер твердый, запальчивый… О таких древние говаривали: «Кавэ амантен!» Ты, наверное, не очень силен в латыни, – улыбнулся профессор, – это значит: «Берегись любимой!» Я хотел узнать, от кого ее предостеречь или, наоборот, кого от нее, но она не призналась.
Коваль кивнул:
– Да, я действительно не очень силен в древней латыни, я весь во времени настоящем, но, думаю, древних можно трактовать и иначе. Берегись не той, которую ты любишь, а той, которая в тебя влюблена, тебя полюбила, то есть «Берегись полюбившей!». Древние римляне были мудрыми людьми…
Третьяк засмеялся:
– Ну, допустимо и так.
Дмитрий Иванович беседовал с врачом, а в голове все время вертелось: «Кто же этот неизвестный, по которому сохнет Лидия Антоновна? Не чернявый ли красавец Грицько Ковтун?
Он хоть и в Кобеляках работает, но живет в Выселках, по соседству, и частенько топчется недалеко от подворья Пидпригорщуков. Или, может, неженатый, энергичный и статный председатель колхоза? С ним женщина часто видится в конторе, а бывает, и задерживается там допоздна?»
Коваль терялся в догадках. Он понимал, что Лидия Антоновна уже дошла, как говорят, «до ручки», если побежала со своей бедой к врачу. Верно, перед этим ей пришлось испить полную чашу горечи, раз решилась спастись от нестерпимого чувства.
Впрочем, любовные страсти Пидпригорщук не его забота. Просьбу Петра Кирилловича он исполнил, обратился к профессору, а больше что мог сделать? Да и как объяснить мужу, что за болезнь у его жены? Абсолютно невозможно. Да и зачем ему знать!
– Я просто передам мужу, что был у тебя, но частной практикой ты не занимаешься, – сказал полковник Третьяку, – и если Лидия Антоновна хочет, пусть возьмет направление в райбольнице и записывается в очередь.
– Думаю, у меня она больше не появится, – ответил врач. – Однако, кажется, я тебе лишнего наговорил и нарушил врачебную этику, но, учитывая твое профессиональное умение держать язык за…
– Не волнуйся, – перебил, но дослушав, Коваль. – История Лидии Антоновны никак не стыкуется с теми делами, что держат меня в деревне.
От ужина, на который Третьяк пригласил Дмитрия Ивановича, полковник отказался, пообещав еще раз приехать. Он спешил на последний автобус, идущий из Полтавы мимо Выселок.
6
В Выселки Коваль возвратился поздним вечером. В окнах домов вдоль дороги еще горел свет, да и путь от автобусной остановки до сельсовета и правления колхоза освещали одиночные, уцелевшие от мальчишеских рогаток, фонари. Дальше холмы и дорога сливались с небом. Воздух был прозрачным, небо усыпано звездами. Полковник, несмотря на то что целый день провел в Полтаве на ногах, с следственным чемоданчиком в руках шел бодро, с наслаждением вдыхая запах остывающей после жаркого дня земли. Было тихо, лишь то с одного, то с другого подворья слышалось глухое собачье рычанье или тревожный лай.
С того времени, как Коваль ушел от профессора Третьяка, его не оставляли мысли о Лидии Антоновне. Ему никак не удавалось отвязаться от них. Новая загадка возникла перед Дмитрием Ивановичем – загадка Лиды, – и поскольку она не мешала его главному делу, он уделил и ей внимание. Это, конечно, было не простое мужское любопытство, скорее профессиональная привычка не пропускать ничего мимо своего внимания. Он перебирал в мыслях все, что знал об этой скромной, симпатичной женщине, которая, однако, отличалась странной нервозностью, неуравновешенностью, внезапными изменениями настроения. Больше ничего он не мог бы о ней сказать, разве только то, что с первой встречи каким-то внутренним чувством ощущал к себе ее настороженность и непонятную холодность. «А почему? – задавал себе вопрос полковник. – Ведь не ей пришлось потесниться с мужем, и детьми, отдав ему отдельную комнату». Коваль жил на половине Василя Кирилловича, и заботилась о нем Оля Пидпригорщук. Детей уже отвезли в пионерлагерь, и теперь на обеих половинах дома было просторно – и на одной, и на другой по две комнаты с боковушкой. Так что особенных неудобств Лидии Антоновне он не доставлял. Но, сталкиваясь с ним на общем дворе, женщина избегала его взгляда, а если была застигнута врасплох, неловко улыбалась. Теперь он вроде понял ее. Коваль допускал, что Лида боится: как бы знаменитый сыщик, разыскивая того, кто угрожает деверю, невольно не раскрыл бы и ее любовную тайну.
«Все же кто так растревожил душу еще молодой, казалось серьезной, женщины?»
Размышляя, Дмитрий Иванович подошел ко двору Пидпригорщуков.
Светилась только половина Лиды и Петра, вторая погрузилась в темноту, и Коваль решил, что Василь дежурит в сельсовете или ушел с дружинниками в поле, а Оля, не дождавшись постояльца, легла спать. Не будет он ее беспокоить своей возней и отпечатки пальцев на тетрадном листке снимет завтра утром.
Дмитрий Иванович подошел к скамейке на краю обрыва и опустился на нее. Только сейчас почувствовал, как гудят ноги. Однако не хотелось прятаться в душную комнату, и он еще долго сидел над обрывом, словно вровень со звездами, хрустально мерцавшими в небе. Небо было таким невесомым, словно его вовсе не было, и звезды держались кто знает на чем. Сильно пахло скошенной травой и луговыми цветами. Дышалось и думалось легко…
Утром, когда Пидпригорщуки разошлись на работу, Дмитрий Иванович решил приступить к делу. Он раскрыл свой «дипломат» и вдруг остолбенел: тетрадного листка с угрозой не было! Полковник еще раз просмотрел содержимое «дипломата»: чистая тенниска, майки, трусы, носовые платки… Он хорошо помнил, что положил листок в свободное отделение…
Кто же мог его взять?! Да здесь, оказывается, не все так просто! Не рядовая сельская вражда, здесь все глубже и сложнее, и, наверное, в этой истории запутаны и сами Пидпригорщуки, ибо кто, кроме них, имеет доступ в дом, кто, кроме них, мог раскрыть его «дипломат» и украсть вещественное доказательство? Это его «прокол»: как же он так оплошал со своим опытом, почему не взял из Киева ключи от «дипломата», чтобы при необходимости запереть его?.. «А впрочем, – подумал Коваль через минуту, – это, возможно, и к лучшему». Конечно, теперь ему не удастся пойти прямым путем: сняв отпечатки пальцев с листа, сравнить их с отпечатками пальцев нескольких подозреваемых. Таким образом он мог сразу установить виновника, если, разумеется, он правильно очертил круг подозреваемых. Но нет худа без добра. Это неожиданное событие в свою очередь работает на него. Оно сужает круг поисков. Теперь, во всяком случае, он знает, что далеко ходить не надо, разгадка здесь, в самом доме Пидпригорщуков.
С самого начала он мог действовать иначе, мог бы и не ездить за следственным чемоданчиком и не выпрашивать его. Мог бы отвезти на экспертизу сам листок с угрозой. Но в таком случае ему для идентификации отпечатков пришлось бы везти в Полтаву и бидончик из-под молока, с которым ходил к «итальянцу», просить у Полищука заявление Бондаря не на пять минут, а на день-два и таким образом волей-неволей открыть тайну Пидпригорщуков. А этого ему не хотелось. Да и отпечатков пальцев Грицька Ковтуна у него еще до сих пор не было, а здесь, на месте, он уже как-нибудь ухитрился бы раздобыть и их. А главное – чтобы сдать все в научно-криминалистическую лабораторию, должен был бы придать этой истории официальный ход, что Пидпригорщуки просили его не делать.
Коваль все время чувствовал себя в Выселках неловко. И не только потому, что жил у чужих людей, хотя и по их просьбе, и они принимали его со всей сердечностью. Он просто не привык вести розыск неофициально, точно какой-нибудь частный детектив. На душе у него иногда становилось неуютно, так, будто он сам нарушил закон.
Дмитрий Иванович еще раз заглянул в «дипломат», словно не верил своим глазам. Так и не увидев в нем злосчастного листка, застегнул его, положил на старое место, на диван, и вышел из дома. Полковнику вспомнилось где-то прочитанное выражение – кажется, Стендаля: «Чтобы двигаться, необходимо испытывать сопротивление». Теперь он его ощутил.
Во дворе царила тишина, так же тихо было и на соседних подворьях – заканчивалась уборка урожая и люди находились в поле от зари до зари. Косые лучи утреннего солнца вызеленили и позолотили холмы, подкрадывались к ивняку над Ворсклой, к ее серебряной воде. Дмитрий Иванович, размышляя, по привычке ходил по двору. Подумал, что и на этот раз, наверное, не обойдется без своего графика: обычно он расписывает на бумаге все «за» и «против», очерчивает круг действующих лиц. Но пока он выстраивал этот график в голове, решив, что, если так не поможет, тогда уже сядет с бумагой и карандашом в руке. Сейчас он более детально рассматривал факт общего владения обоими Пидпригорщуками отцовского дома – в нем двум разросшимся семьям действительно стало тесновато, раздумывал о возможности скрытого конфликта из-за этого наследства, в результате которого младшие Пидпригорщуки «выталкивали» старших. Но почему в таком случае к нему в Киев приезжала не только испуганная насмерть жена Василя Пидпригорщука, но и Петро? Да и дружеские отношения между родственниками, которые он наблюдал, не давали основания подозревать конфликт. Разве только то, что Лида почему-то избегает деверя, хотя с его женой Олей живет душа в душу.
Дмитрий Иванович возвратился в дом, открыл следственный чемоданчик и начал посыпать порошком следы прикосновений на своем «дипломате». Старался понять «куи продэст», как сказано в праве, то есть «кому это выгодно». Ясно, что тетрадный лист выкрал человек, боявшийся разоблачения: Коваль не скрыл от Пидпригорщуков цели своей поездки в Полтаву. Человек, который клеил записку, оставил на ней отпечатки своих пальцев и, естественно, испугался…
Кто же это может быть?
Жена Василя Оля?
Ни в коем случае! Ведь это она, испугавшись за мужа, умоляла его приехать и найти того, кто угрожает ее Василю. Начитавшись книжек о сыщике Ковале, она уговорила и Петра съездить с ней в Киев и найти его.
Брат Василя Петро? Но он так же, как и Оля, забеспокоился и бросился на помощь… Впрочем, возможно, вдруг изменились какие-то обстоятельства и Петро… Дальше Коваль не развивал своего подозрения – у него на это не было никакого основания.
Но все-таки «куи продэст», все же кому выгодно было, чтобы Василь Пидпригорщук уехал из Выселок? Такого не может быть, чтобы никто не извлекал из этого выгоды, пусть не прямой, материальной, а, скажем, моральной…
Коваль закончил снимать отпечатки пальцев с «дипломата», закрыл следственный чемоданчик и снова вышел во двор. Он опустился на скамейку и, механически оглядывая прекрасный пейзаж, Ворсклу, далекую заречную даль с песками, лугом и сосновым бором, ясное, словно невесомое, прозрачное небо над ней, которого как будто и не было вокруг, вытащил из кармана «Беломор» и закурил, продолжая разгадывать головоломку.
Подойдем, сказал себе, к проблеме еще раз со всех сторон: кому он таки мешает здесь, в Выселках, этот Василь Пидпригорщук?
Ну конечно, местным пьяницам, хулиганам и ворам. Он вырос на этих выселчанских холмах, всех знает, его не обманешь, к тому же человек решительный, упорный, от него не отвертишься, не откупишься… Он, Коваль, уже более-менее полно определил круг наиболее «пострадавших» от командира сельской дружины и, казалось, был близок к разгадке тайны тетрадного листка, но неожиданное похищение его смешало ему все карты. Теперь нужно было искать какие-то обходные пути, чтобы найти автора угрожающего послания.
С Грицьком Ковтуном он еще не беседовал, только видел его на улице. Шли мимо Ковтунов, и вдруг Оля с ненавистью взглянула на чернявого, красивого хлопца, который как-то особенно лихо садился в свои «Жигули», словно по-молодецки вскакивал на коня.
«У-у…» – прошипела всегда сдержанная Оля.
«Кто такой?» – спросил Дмитрий Иванович, хотя уже догадался, ибо «Жигули» стояли возле ворот «итальянца».
«Он самый, – тихо ответила женщина. – Бандит. Ковтун».
Дмитрий Иванович понял, что именно в этом парне Оля видит наибольшую угрозу для мужа.
«Я его уже несколько дней замечаю возле нашего двора, видно, высматривает Василя, какую-то новую пакость придумал», – добавила Оля, тяжелым взглядом провожая коричневую машину, которая, будто насмехаясь, пыхнула на них седым дымком, моргнула красным глазом и побежала по дороге…
Мысли Коваля текли по кругу и, естественно, то и дело возвращались на круги своя. От воспоминания о Грицьке Ковтуне он снова перешел к Пидпригорщукам. Кто-то чужой вряд ли знал, почему Коваль приехал в Выселки. Опять, значит, получается: только свои! «Очуметь можно от этого, – сокрушался Дмитрий Иванович. – Кто же этот „свой“? Кому Василь мешает в своем доме?!»
Младший брат Петро как будто исключается из списка подозреваемых, так же как и жена Василя Оля. Кто же остается? Одна Лида? Только Лида. Ею и заканчивается короткий список обитателей дома на краю обрыва над Ворсклой… Но какие претензии есть у этой женщины к брату мужа? Да еще такие, которые подтолкнули ее к страшной угрозе? Может, Лида на самом деле хочет выжить Василя и его семью из родового дома? С двумя детьми и мужем ей и вправду тесновато в двух комнатах… Другой причины для вражды он не видит. Но действовать таким образом?!
Перед мысленным взором полковника появилась, словно выплыла из кудрявой туманной дали, смуглая женщина с длинной косой, уложенной вокруг головы пышным гнездом, темные глаза ее были подернуты грустью, время от времени в них мелькала то боязнь, то вдруг решительность. О, теперь Дмитрий Иванович знал, чем объясняется нервозность Лидии Антоновны. Муки неразделенной любви, постоянные терзания совести и неистовство неосуществленных желаний, порывов, мечтаний. Самое тяжелое для человека – жить надеждой, а потом тонуть в безнадежности и безысходности, находиться между верой, сладкими мечтаниями и отчаянием, стремиться сбросить тяжкие оковы безответной любви и жадно желать не потерять их, бросаться от любви к ненависти. Может ли сердце такое выдержать?!
Но все же какое отношение имеют эти терзания Лидии Антоновны к делу Василя Пидпригорщука? Абсолютно никакого.
Дмитрий Иванович пожал плечами, сам удивляясь, куда занесло его в мыслях.
«Слушай, – вдруг обратился он сам к себе, – а не Василь ли, которому надоела возня вокруг его особы, тихонько забрал записку?»
Эта мысль сначала показалась нелепой. Тогда напрасен розыск подозреваемых, поездка в Полтаву за следственным чемоданчиком, все хлопоты с дактилоскопией, беспокойство об этом неблагодарном человеке.
Подозрение в неблагодарности падало на того, кого оберегает и к кому привязался, и причинило Дмитрию Ивановичу боль. Значит, нечего ему больше делать в этих Выселках!
Но полковник Коваль не был бы Ковалем, если бы легко отрекался от задуманного. Преграды только разжигали его энергию. Успокоил себя мыслью, что находится здесь, в конце концов, не только ради Пидпригорщука, но и прежде всего во имя справедливости, отвоевывать которую является его долгом, все равно каким: служебным или просто человеческим.
…В этот день за обеденным столом собрались все Пидпригорщуки. Василь Кириллович теперь работал не в поле, а в мастерской, Лиде от конторы колхоза до дома было близехонько, а огородники Оля и Петр Кириллович нашли свободную минутку, чтобы забежать домой.
Все знали, что ночью Коваль возвратился из Полтавы, куда ездил по их делу, и привез с собой туго набитый таинственный чемоданчик. Поэтому, смущенно объясняя друг другу и одновременно Ковалю, почему они оказались днем дома, каждый нашел свою причину.
Дмитрий Иванович понимал их любопытство, и оно его вполне устраивало.
Обед, хотя и собранный на скорую руку на деревянном столике под акацией, оказался неплохим. У Оли нашелся в холодильнике борщ, Лида мигом пожарила на сале яичницу и поставила на стол компот из свежих ягод.
– Как съездили, Дмитрий Иванович? – первым поинтересовался Василь Пидпригорщук, когда уселись за стол. – Все тайны раскрыли? – Он улыбнулся, давая понять, что, как и раньше, возня, которую затеяла Оля вокруг подброшенной записки, его не касается.
Полковнику захотелось в этот миг спросить Василя при всех, не он ли забрал из «дипломата» тетрадный листок, но какое-то внутреннее чувство остановило его от прямого разговора.
Сделал вид, что очень занят не зажаренной как следует яичницей, которая никак не подбирается вилкой, и не спешил с ответом. Нет, он не намерен откровенничать о своем просчете и рассказывать об исчезновении вещественного доказательства.
Не торопясь отложил вилку, зачем-то осмотрелся, словно хотел кого-то увидеть.
– Это не так просто, Василь Кириллович, – заметил. – Но скоро все выяснится. Скоро, скоро, – повторил он, мгновенно оглядев присутствующих: кто как реагирует на его слова?
Оля облегченно вздохнула и еле слышно прошептала: «Слава богу!» Голодный Петро хлебал борщ, не поднимая головы, только Лида вопросительно посмотрела на него – очевидно, ее удивил такой категоричный ответ Коваля. Дмитрий Иванович перехватил этот взгляд. Он и раньше замечал, что его появление в Выселках радости у этой женщины почему-то не вызвало, поэтому и настороженный ее взгляд сейчас не показался неожиданным.
– И на кого же вы думаете? – спросил Петро, отрываясь от тарелки.
– Привет! – буркнула Лида мужу. – Сразу тебе так и скажут, чтобы под рюмку всему свету разболтал.
Задетый ее словами и тоном, Петро вяло огрызнулся:
– Уже и спросить нельзя?
– Конечно, можно, – успокоил его полковник. – Но дело в том, Петро Кириллович, что я и сам пока не знаю.
– Значит, все-таки «долго» еще, а не «скоро, скоро», – вспыхнула Оля, и на лицо ее набежала тучка.
– Нет, не долго, – заверил Коваль. – Не долго… Сегодня не знаю, а завтра, глядишь, и буду знать…
Лида хмыкнула.
– Да не ломайте себе голову, Дмитрий Иванович, – взмолился старший Пидпригорщук. – Ей-богу, мне просто неудобно, что такое закрутилось… А ведь чепуха!
– А если не чепуха? – с вызовом спросила Лидия Антоновна.
– Все равно я никого не боюсь, Лида, – подчеркнуто резко ответил деверь. – А вы, Дмитрий Иванович, отдыхайте, пожалуйста, прошу вас. Хватит с этим розыском, для нас большая честь, что вы остановились у нас… В Выселках, – улыбнулся он, – как-то уже пронюхали, какого знаменитого гостя принимаем… Пошел слух, что забираете меня в милицию работать на высокую должность… Смех и грех!..
Коваль тоже улыбнулся.
– А чего же!..
– Так что отдыхайте, и все. Вот в субботу открывается охота на уток, я уже вам обещал – попрошу у кого-нибудь, кто не пойдет ночью, ружьишко – и набьем уток… Это дело веселее, чем какие-то дурацкие записки.
– Значит, будете индентен… тьфу! Язык сломать можно! То есть следы искать вот той штукой, что привезли? – Петро кивнул на дом, имея в виду следственный чемоданчик.
– Да, – подтвердил полковник. – Это дело несложное. Сравним отпечатки пальцев на записке с отпечатками тех, кого подозреваем… Это называется идентификацией, а наука – дактилоскопией. На кончиках пальцев, подушечках, у каждого человека есть рисунок рельефных линий, присущий только ему.
– Это известно, – сказала Лида. – И очень просто, если бы вы знали, кого подозревать. А вы говорите, что до сих пор не ведаете… Разве что все Выселки проверять будете… А этого, наверное, делать нельзя…
– Конечно, не будем беспокоить все Выселки, нас интересуют всего несколько человек, – ответил Коваль. – Да и отпечатки их уже есть.
Лида недоверчиво хмыкнула.
– Скажите, сюда, к вам, никто не приходил, какие-нибудь знакомые, по делу или просто так? – обращаясь ко всем, спросил полковник.
– Вроде бы никто, – пожала плечами Лидия Антоновна.
– Как «никто»?! – вскрикнула Оля. – Что ты говоришь, Лида! Ты была в правлении, на работе, и ничего не знаешь. К Василю пожаловал тот разбойник, Грицько Ковтун.
– Ковтун? – Дмитрий Иванович насторожился. Кажется, без постороннего человека дело не обошлось. Он снова представил себе того хваткого чернявого хозяина коричневых «Жигулей». – А зачем приходил? – спросил Пидпригорщука.
– Э! – махнул рукой Василь. – Умолял простить, не передавать участковому протокол о хищении зерна. Извинялся, что ударил…
– Ну а вы?
– Что я? Я, Дмитрий Иванович, не однажды жалел его… А он своих привычек не оставляет… Честно говоря, и на этот раз его жалко стало. Думаю, молодой, угодит за решетку, свяжется с рецидивистами – и пропал парень. Так он мне начал десятки совать. Покупать. «Возьми» да «возьми»! «На дружбу»! Тут я и взвился. Чуть не дал ему в ухо!..
– А я бы дал! – буркнул Петро, – Да так, чтобы надолго запомнил. Это был бы ему и суд и право.
– Он и так с улицы кричал Василю: «Ну подожди!» – защищала мужа Оля, видно было, что молодого Ковтуна она больше всех боялась.
– Когда это случилось? – спросил полковник. – В котором часу?
– Где-то перед обедом. Я была выходная, хозяйничала дома, а он приплелся: дай ему Василя, и все!
– Пьяный?
– Под газом, – подтвердил Пидпригорщук.
– Объясняю: «Василя нет, на работе», – продолжала Оля. – А ему хоть роди. Уселся вот здесь, на скамье, и не уходит. «Я, – говорит, – подожду».
«Да он, – твержу, – не скоро придет».
«А обедать?»
«На обед он не приходит».
Может, тот разбойник посидел бы, посидел да и ушел, а тут – Василь. Почти никогда домой в обед не появляется, а тут как назло! Сначала разговаривали вроде бы тихо, мирно, а потом сцепились…
– Хватит, Оля, – произнес Пидпригорщук, – хватит об этом. – Он поднялся. – Работа ждет.
– А в дом он не заходил, этот Ковтун? – поинтересовался Коваль. – Он долго ждал?
– Нет, недолго. И в дом не заходил, сидел вот здесь на скамейке и что-то бубнил себе под нос.
– Что вы делали тогда?
– Стирала.
– В доме? – «„Дипломат“, естественно, стоял в комнате старших Пидпригорщуков», – подумал Коваль.
– Почему в доме? Во дворе. Там, – показала Оля в конец двора.
– А грязную воду где выливали?
Удивленная женщина пробормотала:
– С обрыва. Не среди двора же!
Не вбежал ли Ковтун в дом, когда Оля с ведрами ушла к косогору? Так. Но откуда он мог узнать, что записка находится в «дипломате»?
Все новые загадки теснились в голове Коваля.
Василь Пидпригорщук зажег сигарету и медленно двинулся к дому. Лида проводила его долгим взглядом. От наблюдательного Дмитрия Ивановича не укрылось, что это был странный взгляд: страстный огонь в нем смешивался с горячим злым пламенем. Радостные вспышки и искры ненависти в едином костре! Каждый миг этот взгляд менялся, то казался теплым, ласковым, то взрывался пожаром! Глаза женщины вспыхнули еще раз, второй и вдруг погасли. Лида поднялась и с опущенным взглядом начала собирать посуду.
Все отошли от стола. Куры, которые копошились у ног, словно по команде, одичало попрыгали на скамейки и стол, склевывая крошки.
Петро, улучив минуту, когда возле Коваля никого не было, быстро подошел и тихо спросил:
– Дмитрий Иванович, ну что там, в Полтаве? Виделись с профессором?
Полковник кивнул.
– Он вылечит Лидочку? Я никаких денег не пожалею.
– Дело не в деньгах, – заметил Коваль. – Не знаю, поможет его лечение или нет, но он попробует…
Дмитрий Иванович не хотел, чтобы Пидпригорщук узнал, какая «хворь» одолела его жену и что Лида уже побывала у Третьяка.
– Большое вам спасибо, Дмитрий Иванович, – с чувством произнес Петро, ища руку Коваля, чтобы пожать ее. – Очень большое… Для меня Лидуся – вся жизнь… А когда? Когда приехать?
– Со временем, – уклончиво ответил полковник, соображая, как выйти из сложившегося положения. – Он сам известит… Однако Лидии Антоновне пока ничего не говорите. Вы были правы. То, что я посетил Третьяка, ей действительно не следует знать. По крайней мере пока.
– Конечно, – ответил Пидпригорщук. – Я не хочу заранее ее волновать, неизвестно, как она к этому отнесется…
