Текст книги "Тайна забытого дела"

Автор книги: Владимир Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

4

Василий Гущак вошел в кабинет Коваля, наклонив голову и исподлобья разглядывая обстановку, казенную, но не такую простую, как в комнате, где допрашивал его следователь Суббота. Он увидел широкий, светлого дерева стол, несколько стульев у стены и один – за столом, шкафы с папками. А у стола стояло, по-видимому предназначенное для посетителей, старомодное, но роскошное кожаное кресло.

Единственное, что портило общий вид кабинета и вместе с тем в некотором смысле понравилось Василию (если вообще в милиции что-то может нравиться), это допотопный железный сейф с чернильными кляксами на коричневых стенках и следами пластилина на дверце. Точно такой же сейф Василий видел у следователя, и он словно возвращал парня в уже ставшую для него привычной атмосферу допроса, помогал держаться в постепенно выработавшейся манере поведения.

Их взгляды встретились. И Василий невольно отвернулся – столько было стремительной энергии в немного поблекших глазах хозяина кабинета.

Когда Василий снова взглянул на него, этот человек доброжелательно улыбался.

«Что за игра в кошки-мышки!» – зло подумал парень, решив, что новый следователь, за которого он принял Коваля, пытается искусственно создать непринужденную обстановку, располагающую к откровенности.

Затем он немного успокоился, обратив внимание на погоны Коваля. Подполковничьи звезды на двух просветах и весь облик немолодого офицера с седыми висками вызывали чувство уважения. Василий недавно вернулся из армии и еще не забыл, что такое подполковник. Помнил и то, чем старше начальник, тем проще он держится с солдатом.

– Садитесь, – подполковник указал на кресло.

Подтянув брюки, которые раньше были узковаты, а теперь – без пояса – как это раздражало и унижало Василия! – словно стали шире, молодой Гущак сел. Кресло приняло его в свои ласковые объятия, и Василий подумал, что, наверно, оно стоит здесь специально для того, чтобы размагничивать волю допрашиваемых.

От этой мысли в его сердце снова вспыхнула враждебность, и он отвел взгляд в сторону.

Коваль сел не за стол, а рядом с Василием.

– Познакомимся. Подполковник Коваль.

– Зачем нам знакомиться? С протоколами допросов вы, наверно, знакомы. А больше по этому делу добавить не могу ничего.

– Не надо сразу становиться в позу, – дружелюбно заметил Коваль, не сводя с парня пристального взгляда. – Вы, я вижу, наизусть уже знаете некоторые протокольные формулировки. Но официальный лексикон оставим в стороне. Давайте попросту поговорим.

– Я привык говорить «товарищ подполковник», а «попросту» выходит «гражданин». Так, что ли?

– Когда демобилизовались? – Коваль сделал вид, что не замечает озлобленности парня.

– Прошлой осенью.

– В каких служили войсках?

– В ракетных.

– Стратегического действия?

Василий Гущак поднял голову, и Коваль увидел его нахмуренный лоб, сдвинутые на переносице густые брови, сжатые губы. «Типичный холерик, – подумал подполковник, – вспыльчивый, подозрительный, упрямый, бурно реагирует на малейшую несправедливость, даже кажущуюся. Но за всем этим упрямством и грубостью, возможно, кроется обыкновенная слабохарактерность».

– Ракеты стратегического действия?

– Я присягу принимал.

Коваль улыбнулся.

– Правильно. А дедушке своему тоже не рассказывали?

– Нет.

– И он не интересовался?

– Нет.

– А чем интересовался?

Василий пожал плечами.

– Меня Дмитрием Ивановичем зовут. Дмитрий Иванович Коваль.

Василий понял подполковника. Его мрачное, насупленное лицо немного Посветлело.

– Можете меня так называть – по имени и отчеству. – Подполковник встал, обошел стол, открыл ящик, достал пачку «Беломора». – Курите?

– Нет.

Коваль закурил папиросу и пустил дым вверх, чтобы не «задымить» некурящего Василия Гущака.

– В вашей семье не ждали приезда дедушки Андрея?

– Я даже не знал, что он существует.

– А мать?

– Она мне когда-то говорила, что дедушка еще в молодости уехал за границу. И там вроде бы без вести пропал.

– А зачем уехал? На заработки? Или сбежал?

Василий отвел глаза:

– Какая-то забытая история. Подробностей не знаю.

– И дедушка ничего не рассказывал?

– Нет.

– Не интересовались?

– Спрашивал. Он только отмахнулся: «В другой раз».

Коваль задумчиво стряхнул пепел.

– Но хоть что-то он все-таки рассказывал о своей молодости?

Василий ответил не сразу. Но пауза, которую сам он создал, угнетала его. Любой посторонний звук словно касался его обнаженных нервов. Где-то внизу, под окном негромко заурчал мотор автомобиля. Над городом стоял легкий шум. «А ведь с подполковником, – подумал Василий, – можно разговаривать, не то что с этим Субботой…»

– Дедушка говорил, что жил сначала в Виннипеге.

– В двадцатые годы?

– Наверно.

– Приблизительной даты его выезда за границу не знаете?

– Вскоре после гражданской войны.

– Он принимал в ней участие?

– Об этом не рассказывал. Но тогда ведь мало кого события не коснулись.

– А на чьей стороне?

– Думаю, если бы на нашей, так раньше вернулся бы или совсем бы не уезжал.

Коваль про себя похвалил парня за такой ответ, а вслух сказал:

– Всякое бывало. Рассказывайте дальше.

– Работал он на хозяина-фермера. Влюбился в его дочь. Да фермер не разрешил ей выйти замуж за бродягу, выгнал его. Дедушка нанялся на стройку, освоил несколько профессий, хорошо зарабатывал. В Канаде рабочие руки тогда в цене были. Потом женился на поповне. С детьми не торопились. Сперва хотели хозяйство нажить. Дедушка открыл свою лавку, машину купил, кару по-английски. Однажды поехал с женой в турне по Америке. Дороги там отличные, машины высокого класса, скорость в сто миль не ощущается. И вот на большой скорости не смог он затормозить. В дерево врезался. Жена погибла, он в больницу попал. Год пролежал, разорился, леченье и лекарства там дорогие. На остатки жениного приданого еще одну лавчонку купил. Новую семью завести не решился, так и состарился в одиночестве. Вот и все, что я о нем знаю.

Подполковник Коваль погасил папиросу, постучал пальцами по столу.

– Что вам больше всего запомнилось из рассказов деда? Что произвело впечатление? Какие-нибудь детали…

Василий подумал несколько минут, потом сказал:

– Ну, о церкви…

Глаза Коваля засверкали так, словно его и на самом деле заинтересовало, как там в Канаде с церквами дело обстоит.

– Он верил в бога?

– В молодости не верил. А женившись на поповне, должен был в церковь ходить. Правда, церковь там не только для молений и богослужений. Она там и клуб, и деловая контора, и место отдыха. Строят их модерново, из стекла и бетона, как дворцы. Внизу, в подвале, обязательно кафе.

– Языка родного не забыл?

– Считал, что не забыл. Но говорил не очень понятно. Все время путал наши слова с английскими: «Взял кару, и поехали на тур в Америку». Или жаловался: «В больших городах часто негде кару запарковать», то есть машину негде поставить. А к тому же еще и многие украинские слова у него из диалектов – ведь канадские украинцы по большей части выходцы из Галиции, с Карпат. И очень чувствуется местный акцент.

– А числительные как произносил? Ну, например, сколько, говорил, долларов сюда привез, а сколько оставил там?

– О деньгах я с ним не разговаривал! Меня они не интересовали, – встрепенулся Василий и потупился.

– А все-таки знали о них?

– Знал. Привез десять тысяч долларов. – Василий помолчал, потом продолжил: – Он говорил, что уехал когда-то с Украины гол как сокол, хотя здесь у него миллионы оставались.

Коваль улыбнулся:

– В двадцатые годы миллионерами были все. Коробка спичек несколько миллионов стоила.

– Нет, он говорил, что у него настоящие деньги были.

– Откуда же?

– Не знаю.

– Не спрашивали, почему столько лет там прожил и о миллионах своих не заботился?

– Сначала хотел вернуться, но не было денег на билет в Европу. Билет этот дорого стоил. А потом, когда женился, то и думать об этом перестал. Когда немцы на нас напали, помогал Советской Армии, говорил, что был членом какого-то украинского общества, которое собирало средства на медикаменты для наших госпиталей.

– А знаете ли вы, зачем он вернулся сюда? – неожиданно проговорил Коваль таким тоном, словно сам только и ждал случая, чтобы рассказать об этом Василию.

– Не знаю. Мать все ворчала: черт принес этого бандита на нашу голову.

– Кого, кого?

– Другой раз, как рассердится, так не очень-то выбирает слова. Характер такой. Но что там творилось во время революции или сразу после нее… – Он пожал плечами. – Меня ведь в то время и на свете-то не было.

Коваль внимательно слушал молодого Гущака. И неожиданно почувствовал, что наступает та благословенная минута, минута вдохновения, которая означает, что поворот в ходе мыслей назрел и вот-вот появится идея, которая укажет правильный путь. Это было очень неопределенное, интуитивное чувство. Но Коваль слишком хорошо знал себя и уже заранее радовался. Такое чувство бывает, наверно, у капитана, когда корабль снимается с якоря и, подхваченный дружными волнами, выходит в открытое море.

Подполковник встал, пытаясь поймать эту, пока еще неясную, мысль, которая словно кружилась над ним, то приближаясь и маня своей близостью, то снова удаляясь и исчезая.

– Так что же, он за своими миллионами вернулся, что ли? – вслух подумал Коваль. Но, посмотрев на парня, понял, что его снова надо воодушевить: Василий опять сидел повесив нос.

– За миллионами, которые мы с мамой прятали?!

Коваль сделал вид, что не заметил перемены в настроении парня.

– Неужели дедушка так ничего и не говорил о причине возвращения?

– Говорил, что стосковался по родине. Около сорока лет в Канаде прожил, а все равно – чужбина. Таких тополей, таких верб, такого солнца и воздуха, как на Ворскле или на Днепре, нету нигде. Умереть хотел на родной земле.

Коваль подошел к окну. Он уже не чувствовал себя капитаном, корабль которого вышел в открытое море. Его снова окружали только мели, банки, рифы, а как их обойти, было неизвестно.

– И кто же, по-вашему, мог убить Андрея Гущака? – неожиданно для Василия спросил Коваль, глядя на парня в упор. – Кто?

Василий встрепенулся. Вопроса этого он не боялся. Ждал его все время, с той минуты, когда переступил порог кабинета, даже раньше, – с той минуты, когда повели его на допрос. Он ждал его и нервничал, потому что подполковник всякими посторонними разговорами затушевывал главное – то, ради чего и ведется допрос. Сперва обрадовался было, что благодаря этому можно унять первое волнение, но, когда разговор на свободные темы затянулся, начал беспокоиться, что так и не сможет пожаловаться на следователя Субботу, который явно старается обвинить его в убийстве. С трудом взял себя в руки.

– Я не убивал.

«Наверно, все эти тары-бары о Канаде нужны были только для того, чтобы заговорить мне зубы и заманить в ловушку!» От этой мысли парень испуганно съежился в кресле, бросив на Коваля недобрый взгляд.

– Подумайте вместе с нами, кто мог это совершить.

– Несправедливо подозреваемый будет подозревать весь мир!

– А вы немного меньше возьмите, чем весь мир. В конце концов, это очень важно для вас.

– Иначе мне не выпутаться. Да?

Коваль взглянул в окно. Внизу, на тротуаре, стояла девушка, которую Василий Гущак назвал своей нареченной, девушка, с которой встретился он в тот роковой вечер около института и которая могла засвидетельствовать его алиби только начиная с двадцати трех часов. Эта девушка теперь часто с самого утра стоит около управления внутренних дел, словно ожидая, что вот-вот выведут ее нареченного.

Василий поднял голову.

– Значит, опять в подвал? Я требую, чтобы меня освободили! Это незаконный арест.

– Выпустить вас теперь не так просто, – медленно, словно размышляя, ответил подполковник.

– Посадить, конечно, проще.

Коваль подумал, что среди молодежи встречаются люди, которые решительно ко всему относятся со злой иронией. Это по большей части люди нестойкие, которые за ироническими восклицаниями прячут свою слабость, свои ошибки, а бывает – и преступление. Неужели и этот парень такой слабой закалки, что уже успел разочароваться во всем?

– Вы сами дали следователю материал для этого. Скрывали свою поездку с дедушкой. Когда у вас нашли билет, отрицали, что пытались его уничтожить, что сами разорвали его на кусочки. И, наконец, не хотите помочь установить ваше алиби. Но ведь это же в вашу пользу, а вы ведете себя так, будто бы установление алиби для вас хуже, чем обвинение в убийстве. Ваше собственное поведение и дало основание следователю просить у прокурора санкции на арест. И теперь никто, кроме прокурора, не имеет права его отменить… – Подполковник сделал паузу. – Послушайте, а может быть, это у вас мальчишеское предубеждение: не впутывать друзей, чтобы их не беспокоил следователь?.. Может быть, вы скрываете еще какую-нибудь встречу с товарищами или с девушкой? – Коваль внимательно посмотрел на Василия.

– У меня девушка одна, – нервно проворчал тот. – И вы это знаете. Зовут ее Леся. Я встретился с нею около института в тот проклятый вечер примерно в одиннадцать.

Коваль сжал губы и печально закивал головой. Он уже понял, что этот нахохлившийся парень не пустит ни его, ни кого-то другого в свою жизнь. Не раскроет души. И все-таки сделал еще одну попытку:

– Вспомните хотя бы, по каким улицам вы ходили.

– Не помню.

– Ну как же… Шли, шли… наверно, останавливались, оглядывались, потом шли дальше. Так ведь гуляют все люди. Что привлекло ваше внимание? Вспомните. Это поможет вам восстановить в памяти весь путь.

– Кажется, по бульвару Шевченко шел, потом Владимирская, Крещатик…

– Дальше.

– А дальше не припоминаю.

– И через несколько часов встреча с Лесей. Такой провал памяти, – сочувственно произнес Коваль. – А то, что вы встретились около института именно с Лесей, это правда? Или, может быть, это не Леся была? – Подполковник остановился около стола и потянулся к ящику с таким видом, будто бы там лежали какие-то очень важные документы. – А?

Коваль заметил, что у Василия напряглась и покраснела шея, что парень втянул голову в плечи. Все, связанное с Лесей, и само имя девушки вызывает у него волнение.

Достав новую папиросу, подполковник сказал:

– Можете ее сейчас увидеть. Подойдите к окну.

Глубокое мягкое кресло буквально засосало Василия. Барахтаясь в нем, он еле выбрался.

Коваль наполовину прикрыл спиною окно.

– Не приближайтесь… Она и так стоит здесь как часовой целыми днями.

– А нельзя крикнуть ей? – Горло Василия свело спазмой, и он еле выговорил эти слова.

– Нет, нет! – Коваль полностью закрыл своей широкой спиною окно. – Скажите, почему вы нервничали, придя к Лесе на свидание? Она это заметила. Вы были бледны и очень возбуждены. Только правда, Василий!

Гущак уставился на подполковника.

– Я вас спрашиваю.

– Это ей показалось, – наконец выговорил парень и отошел от окна.

– А если правду?

– Я ничего больше не помню. Я устал.

Он не заметил, как подполковник вызвал конвоира, и вдруг увидел, что милиционер уже стоит у двери, ожидая команды.

– Это ей показалось. Я был абсолютно спокоен, – глухо повторил Василий. И, не оборачиваясь, вышел из кабинета.

5

Лесю Скорик, стоящую около управления внутренних дел, подполковник узнал издали. Она никогда не обращалась к Ковалю, лишь провожала его печальным взглядом, словно приходила сюда только для того, чтобы посмотреть, как идет на работу подполковник милиции.

В это утро, снова заметив девушку, Коваль рассердился. Тревожный взгляд Леси исполнен был упрека. Ему и всему делу, которому он служит. Хорошо: девушка добивается истины. Но как она эту истину толкует? Односторонне. Только как милосердие. Но он ничего ей не может сказать, кроме того, что она уже знает.

Коваль остановился у крыльца, внимательно посмотрел на нее. Леся вспыхнула, подошла, поздоровалась. Он молча кивнул, указывая ей на парадную дверь, куда один за другим входили офицеры.

В кабинете посадил ее в кожаное кресло, в котором она сразу потонула, как накануне ее Василий, сам сел на тот же стул, на котором сидел вчера, разговаривая с Гущаком. Леся прикрыла сумочкой колени и не сводила с подполковника настороженного взгляда. Из глаз ее готовы были и хлынуть слезы, и посыпаться искры радости. Все зависело от того, что скажет Коваль.

– Ну, выкладывайте… Что вы хотите мне сообщить? – спросил он.

Что она хочет сообщить! Леся даже завертелась в кресле от негодования: это говорит он, человек, который решает их с Василием судьбу!

– Зачем же вы ходите сюда? Выстаиваете целыми днями под стенами управления. Это ничего не даст. И откуда у вас столько свободного времени?

– Каникулы…

– Да, – вспомнив Наташу, пробормотал Коваль. На мгновение вообразил, что очутился в пионерском лагере. Зеленый забор, алые полотнища транспарантов и знамен, дорожки, посыпанные песком, шум ветра и солнечные блики на высоких корабельных соснах. А на этом фоне растрепанная легким ветерком короткая мальчишеская прическа Наташки и ее теплые глаза. Как же он по ней соскучился!.. – Да, – повторил он, возвратившись мыслями к Лесе. – Каникулы – это хорошо. Но не надо (хотелось сказать «дочка») проводить время около милицейского подъезда. Уехали бы куда-нибудь, пока все уляжется. В студенческий отряд или в пионерский лагерь.

В глазах Леси появились слезы. «Как можно такое советовать!»

Коваль и сам понимал, что это тот случай, когда логика ничего не стоит, когда чувства изменяют и очертания предметов, и краски и мир становится торжественным, как этюды Шопена, или черным, как грозовая ночь.

Он уважал в человеке такие чувства, хотя и понимал, что они не всегда приводят к счастью. На мгновение увидел на месте Леси свою Наташку и рассердился на себя: идиотское сопоставление.

– У вас есть родители?

– А! – она махнула рукой, ей, мол, сейчас не до них.

И Коваль не без ревности подумал о том, что родители всегда на втором плане – и в радости, и в горе.

– Но ведь он не виноват! – упрямо воскликнула Леся. – Он не мог этого сделать!

– Кто это «он» и чего «не мог сделать»? – строго, официально спросил подполковник.

– Василий!

– Это установит следствие.

– Выпустите его! – В глазах Леси наивная мольба. – Я могу за него поручиться. Он ведь не виноват! И вы сами это знаете… – Она всхлипнула. – Зачем вы мучаете его?

– Не плачьте, пожалуйста, – сказал Коваль, наливая воды в стакан. – И не волнуйтесь. – Он и сам считал, что Суббота погорячился, добиваясь санкции на арест подозреваемого. – Я тоже надеюсь, что Василий скоро будет дома.

К удивлению подполковника, Леся только грустно покачала головой:

– Вам больше некого посадить.

«Ну и ну! – подумалось Ковалю. – Вот тебе и разъяснительная работа среди населения! Сколько людей приходит на беседы с работниками милиции, прокуратуры, суда, а столкнувшись с практикой, такая вот девчонка верит, что милиция «если не найдет преступника, то выдумает его». К тому же для нее все едино – и милиция, и прокуратура, и суд. Одна ошибка, один неосторожный шаг, и у человека на всю жизнь сложились ложные представления, которые, как инфекционное заболевание, передаются другим. И тогда уже ни к чему самая квалифицированная беседа».

Решил не объяснять ничего. Впечатление будет сильнее, когда сама жизнь опровергнет ее ложное убеждение. Сделал вид, что не обратил внимания на ее слова.

– В тот вечер Василий не рассказывал вам об этой трагической истории?

– Как же он мог рассказывать, если сам ничего еще не знал! На вокзале дедушка был еще живой!

– А на следующий день?

– Мы больше не виделись.

– Жаль. Как вы думаете, где он бродил в тот вечер? Перед тем, как встретиться с вами.

Леся пожала плечами.

– А с кем он дружит, кроме вас?

– Не знаю. Мы с Василием недавно дружим, с весны.

– Значит, несколько месяцев?

– Да.

– Вы весь вечер были тогда в институте на собрании?

– Да.

– Это было собрание студентов, которые на лето остались в городе?

Леся подняла на подполковника настороженный взгляд. Посмотрела на разноцветные колодки орденов и медалей, на знаки отличия. К чему он клонит? Она ведь все, что знала, рассказала, когда ее вызывали сюда.

– Повторим задачу, – сказал Коваль. – Василий Гущак в восемнадцать часов поехал со своим дедом на пригородный вокзал. Позже деда нашли в Лесной, на рельсах. По словам Василия, дед поехал в Лесную один, а он, Василий, вернулся в город, где встретился с вами около института в двадцать три часа. Так? Именно в это время закончилось собрание, на котором вы были и с которого не выходили. Он уже ждал вас?

– Сказал, что ждет давно. Даже сердился.

– Минут десять. Дольше?

– Точно не говорил. Но, видно, долго: очень уж нервничал.

Коваль улыбнулся:

– У влюбленных минуты ожидания очень длинные. Особенно если давно не виделись.

Леся наклонила голову, обвитую пышной русой косой.

– Мы и днем виделись, – сказала она. – Утром были на пляже.

– Гм… Он об этом не говорил.

– А разве это имеет значение?

– До которого часа вы были вместе?

– До обеда. Кажется, в третьем часу он поехал домой, а потом встретились уже вечером. Это тоже очень важно?

– К сожалению, не очень. Нам нужно знать, где он был от восемнадцати до двадцати трех часов. Очередной электропоезд прибыл из Лесной в город в двадцать два часа тридцать семь минут. До вашего института от вокзала две остановки троллейбуса. Можно и пешком успеть… Верно?

Леся не знала, что сказать, чувство обреченности охватило ее, и на глаза снова навернулись слезы.

– Поезда в тот вечер шли точно по расписанию, ни один не был отменен, – твердо произнес Коваль. – Что вы можете на это сказать?

Она и в самом деле ничего не могла возразить.

– Его видели с дедом на пригородном вокзале. Однако никто не видел, что он остался на вокзале и возвратился в город. Таких свидетелей у нас нет. Вы читали объявление у вокзала?

Леся кивнула.

– Василий говорит, что, проводив деда в Лесную, он бродил по городу. У него нет алиби, то есть доказательств неприсутствия в Лесной, на месте трагической гибели его деда в то время, когда она произошла, а у следствия есть кое-какие доказательства его вины. Хотя и не прямые. Понимаете? Другое дело, если бы нашелся человек, который видел его в это время в городе. Но он сам говорит, что никого из знакомых не встретил. Хотя это очень странно…

– Поверьте! – начала Леся, умоляюще складывая руки. – Я хорошо знаю Василия…

Коваль спросил:

– Днем на пляже он не говорил, что собирается поехать в Лесную?

– Нет.

– Поведение его было обычным? Может быть, вы что-нибудь заметили?

– Ничего такого.

– В прошлый раз вы говорили, что вечером он пришел к вам на свидание не просто сердитым, а разнервничавшимся. Не точнее ли было бы сказать «сам не свой»?

– Может быть. Не знаю.

– Прошу вас, – проникновенно, от всей души произнес Коваль, – говорите мне только правду. Будьте со мною откровенны. Это необходимо для того, чтобы снять подозрение с вашего Василия. Сам он почему-то не хочет этого сделать и всячески уходит от разговора о тех сомнительных часах в городе.

– Да, он был очень возбужден, говорил невпопад, задумывался, не слушал, что говорю я. Мы чуть не поссорились в тот вечер…

– И гуляли недолго?

– Нет. В двенадцать я уже должна быть дома. Он проводил меня до дома – и все.

– И вы не спросили, почему он такой… скажем, невнимательный?

– Спрашивала, но он ничего не ответил.

– Вот видите, Леся, не все здесь так просто, как кажется. Значит, что-то случилось в тот вечер, что-то необычайное, может быть, даже непоправимое, о чем он не хотел с вами разговаривать. Не будет ведь человек так переживать только потому, что долго ждал свидания с любимой.

– Нет, нет! Он не мог сделать то, что вы думаете! – Девушка прижала ладони к щекам. – Я не верю вам! – Она вскочила с кресла. – Вы хотите его засудить!

– Не торопитесь с такими выводами, – успокоил Лесю подполковник. – Я сейчас просто кое-что уточняю. Для меня, например, важно, что вы вообще встретились в тот вечер. Ведь алиби после одиннадцати ему не нужно было, мог и не прийти на свидание после…

– Не произносите этого слова! – перебила Леся. – Не надо, пожалуйста! Я найду людей, которые его видели…

Коваль взял девушку за руку и снова усадил ее в кресло.

– Наверное, иголку в стоге сена легче найти. Мы ищем, ищем все это время, – добавил он после паузы. – Но пока, к сожалению, безуспешно.

Леся зло посмотрела на него. Неужели он хочет лишить ее последней надежды?

– Вот так, – Коваль сочувственно взглянул на девушку. – Все-таки советую вам поехать куда-нибудь отдохнуть. Каникулы пройдут – пожалеете. А мы тем временем все выясним. – Он поднялся.

– До свиданья, – сухо сказала Леся.

Коваль снял трубку и позвонил часовому, чтобы он пропустил гражданку Скорик, которая сейчас выходит от него.

– И не стойте больше у входа. Если вам нужно будет увидеться со мной, позвоните по внутреннему телефону, который рядом с часовым, и я скажу, чтобы вас пропустили.

Он проводил девушку до двери.