Текст книги "Тайна забытого дела"

Автор книги: Владимир Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Подозрение, – уточнил Суббота.

– Да, подозрение, – согласился Василий. – Бросился я к кассе, взял и себе билет, думаю, поеду в другом вагоне, а назад – уже вместе с ним. Выбежал на платформу, а электричка перед самым носом отошла. Тогда я и вернулся в город.

Следователь не возражал. Он придвинул поближе к себе протокол обыска с наклеенным на бумагу билетом, прижал его локтем и записал показания Василия.

– Так, так. Хорошо. Продолжайте.

Но парень снова умолк.

– Как-то странно у вас получается, – поднял голову от бумаг Суббота. – Одни только запоздалые реакции. Пришло в голову, что нельзя деда одного пускать – но поздно, побежал на электричку – опоздал, на свидание – тоже вовремя не успел.

– Почему же? Мы так и договаривались: на одиннадцать часов, приблизительно к этому времени у нее собрание должно было кончиться. Я даже минут на десять раньше к институту подошел.

– В восемнадцать двадцать освободились, а засвидетельствовать алиби ваша знакомая может только с двадцати трех. Что же вы делали в городе почти пять часов, гражданин невидимка? Андрей Гущак был убит приблизительно в двадцать один пятьдесят. Когда стемнело. Через двадцать минут со станции «Лесная» отошел поезд, которым вы возвратились в город.

Василий молчал. Следователь тоже умолк.

– Разорванный билет, который вы намеревались утаить от следствия, – продолжал он после паузы, – это настолько убедительная косвенная улика, что фактически играет роль прямой. Зачем вы спрятали его, зачем порвали? Чтобы замести следы?

– Я не рвал.

– А кто?

– Не знаю.

– Почему он оказался в ведре для мусора?

– Не знаю.

– А кто знает?

– Я не бросал.

– Наивный вы человек, – укоризненно и с сожалением покачал головою Суббота. – Следы всегда остаются. Если бы вы даже сожгли его, эксперты и пепел прочли бы. И легенда ваша наивна. Ехать по этому билету, кроме вас, некому было. Так? И выбросили его – вы. – Суббота снова повторил твердо и уверенно: – И убить Андрея Гущака больше некому было! – Он замолчал на мгновенье, чтобы произвести на парня большее впечатление. – Отпираться, Василий, не стоит. Для вас же хуже. И так уже натворили достаточно.

Гущак молчал.

Следователь положил протокол обыска с подколотым к нему железнодорожным билетом в папку и спрятал ее в ящик. Демонстративно хлопнул ящиком, закрывая его, потом поднял стопку бумаги, лежавшую перед ним, и, выравнивая, постукал торцом ее по столу, желая всем этим показать, что разговор, собственно, закончен.

– Спрашиваю в последний раз. Признаетесь?

Гущак молчал.

– Признаетесь или нет?

– Я больше ничего не скажу. Зачем говорить, если вы все равно не верите?

Следователь должен быть до конца объективным, беспристрастным. Только факты, факты и доказательства. Соответствующим образом оформленные на бумаге, они уже сами складываются в обвинительное заключение. А если это заключение стало внутренним убеждением следователя не по окончании следствия, а с самого начала? Значит, первые же собранные розыском улики оказались неопровержимыми, и теперь он, Валентин Суббота, не должен отказываться от своего убеждения. Не говоря уже о том, что существует постоянная спутница и провозвестница истины – интуиция. Хотя и советуют не всегда доверяться ей.

Но теория – одно, а практика – совсем другое. Ты от нее, от интуиции, отказываешься, боишься попасть под ее влияние, а она существует – и все! И вот в данном случае не позволяет она верить этому колючему как еж парню.

– Такова уж работа моя, чтобы не верить! – ощутив решительное сопротивление Гущака, сказал Суббота, пробуя перейти на миролюбивый тон.

– Такой работы в нашем обществе нет!

Вместе с совершенно естественным возмущением против убийцы в душе Субботы теплилось сочувствие к этому парню, загубившему и свою жизнь.

– Дурень ты, дурень! Каяться надо. За умышленное убийство без смягчающих обстоятельств можешь высшую меру схлопотать, с жизнью распрощаться…

– А я и не хочу жить среди таких, как вы… И прошу не «тыкать».

– Или всю жизнь за решеткой будешь сидеть.

– Диоген в бочке жил – и то ничего.

– Тебе нравится такая жизнь? Что ты там делать-то будешь?

– Думать.

– О чем же можно думать столько лет?

Прямолинейность и задиристость студента сейчас не вызывали у Субботы раздражения, не злили его. А неожиданный, почти алогичный ход мыслей даже нравился. Он снова вдохнул воздух, настоянный на цветущей липе, и подумал, что внизу, в камере предварительного заключения, этот парень со своим норовом быстро увянет и через несколько дней сознается. Именно такие вот горячие быстро и остывают.

– Так о чем же можно думать столько лет?

– О том, откуда берутся такие, как вы.

Суббота сделал вид, что ему захотелось зевнуть.

– Мы с вами не на философской дискуссии, гражданин Гущак. Я хочу от вас только одного. Чтобы вы прямо и честно ответили на вопрос: «Почему раньше скрывали, что ездили с дедом в Лесную, и зачем пытались уничтожить билет?»

Василий молчал. Ему все это надоело. Он почувствовал себя усталым и тоже хотел только одного – чтобы поскорее закончилось это терзание. Суббота решительно подтянул галстук и выключил вентилятор. Стало тихо. Только слышно было, как тяжело дышит Василий.

И Суббота вдруг понял, что беспокоило его все время, в течение всего допроса: казалось, что разговаривает он не с подозреваемым в убийстве студентом Гущаком, а словно перед зеркалом с самим собой. Понял, почему Василий сразу показался ему знакомым, хотя никогда раньше в милиции не бывал. Этот упорный, замкнутый характер чем-то напоминал его собственный.

Суббота подсунул Гущаку протокол. Тот, не читая, подписал каждую страницу.

Когда его уведи, Суббота подошел к открытому окну и, опершись руками о подоконник, предался размеренным дыхательным упражнениям по системе йогов.

3

Подполковник Коваль поехал с Субботой в Лесную не на машине, а электричкой. Обращение управления внутренних дел, расклеенное на пригородном вокзале и на всех станциях той ветки, на которой находилась Лесная, пока не дало никаких результатов, и Ковалю так же, как Субботе, не хотелось расставаться с последней надеждой на неожиданные ассоциации, которые могли возникнуть на пути, проделанном Ардреем Гущаком, или на месте убийства и дать для начала хотя бы новый импульс интуиции.

Известное дело: когда под ногами нет твердой почвы, приходится человеку уповать и на внезапное озарение. Для подполковника Коваля в загадочном убийстве «канадца» было пока еще столько неясностей, что, казалось, восклицательный знак так и не удастся поставить. Ничего конкретного не мог подсказать ему и лейтенант Андрейко, который первым начал розыск.

Для поездки Коваль и Суббота выбрали время, когда заканчивается утренний час «пик», после которого движение поездов часа на два прерывается и станции пустуют. Ведь даже среди людей, спешащих на работу, непременно найдутся зеваки, которые будут ходить по пятам и мешать.

Электричка мягко плыла на северо-запад, оставляя позади заводские корпуса и жилые кварталы. Потом пошли зеленые массивы, в которые поезд влетал, как ракета. Мгновенно проскочив через просеку, он помчался лесом, и замелькали перед глазами высокие деревья. В открытые окна хлынул аромат хвои. В вагоне было много солнца и мало людей. Слева у окна сидела какая-то старушка с корзинкой, накрытой полотняным рушником, в тамбуре, закрываясь газетой, целовались парень и девушка.

Коваль вспомнил свою Наташу, работавшую сейчас пионервожатой в лагере неподалеку от железнодорожной станции, которую они проскочили, и подумал, что обязательно заехал бы к ней хоть на несколько минут, если бы оказался здесь один, без Субботы. И еще подумал о том, смогла ли бы его Наташка вот так же, закрываясь газетой, целоваться с парнем. Ответить на этот вопрос он не мог и поэтому сердито посмотрел на молодого следователя, вызвав у него недоумение своим неожиданно холодным взглядом.

В отличие от подполковника, Суббота все время думал только о деле, ради которого они ехали в Лесную. Ни солнечный день, ни живописные места за широким вагонным окном не радовали его. С того дня, когда ему поручено было дело об убийстве Гущака, не знал он ни минуты покоя. Даже по ночам снились ему Гущаки разного возраста, роста, живые и мертвые, хохочущие и плачущие, и он все путал, кто кого убил. Просыпался, когда ему начинал сниться прокурор, человек, уважительно относящийся к своим подчиненным, но вместе с тем беспощадно требовательный в случае провала следствия. Тот факт, что во главе оперативной группы поставлен теперь Коваль, которому доверяют дела самые сложные и самые запутанные, – признак того, что, во-первых, дело Гущака обрело какое-то новое значение и что, во-вторых, инспектор Андрейко, по мнению милицейского начальства, не справился с заданием, а комиссар милиции, начальник управления внутренних дел, хочет помочь следствию первоклассным, мастерским сыском. Однако подполковник Коваль – это не только помощь, но и контроль, и предупреждение всем, кто в этом деле «задействован», в том числе и ему, Субботе.

Однако, еще раз проанализировав все, что было им сделано, Суббота опять-таки пришел к выводу, что не следует поддаваться никаким фантазиям и иллюзиям и придумывать дополнительные версии, а нужно тщательно разработать ту, которая уже почти привела к успеху. И он успокаивал себя, отгоняя неприятную мысль о том, что со стороны комиссара не исключен элемент сомнения в правильности его, Субботы, действий.

Была и еще одна причина, почему молодой следователь чувствовал себя с Ковалем не совсем уверенно, но причина эта носила характер сугубо личный, и думать о ней Суббота себе не позволял.

Поезд плавно приближался к станции, и следователь впервые увидел в новом ракурсе – из окна электрички – знакомую полосу кустарника, автомобильное шоссе вдоль железной дороги, наконец – место преступления, которое раньше осматривал он, стоя на путях.

Вот и платформа. Коваль и Суббота пошли не вперед, к переходному мосту, а в противоположный конец платформы, туда, где жители восточной части Лесной, не обращая внимания на предостерегающий плакат, спрыгивали на рельсы и что есть духу перебегали через них. Они тоже спрыгнули: Суббота – легко, а Коваль задержался на краю, а потом так неловко приземлился, что ощутил боль в пятках.

Подполковник с горечью подумал, что отяжелел: озабоченный делами, перестал ходить в бассейн, на рыбалку тоже выбраться некогда, даже зарядку стал делать нерегулярно, вот и результат!

Идя вдоль колеи, он второй раз внимательно осматривал местность. Далеко вперед бегут сверкающие под солнцем рельсы. Вырвавшись из станционных сплетений, они выскальзывают на широкий простор. Слева от железной дороги – размякшее под летним солнцем асфальтовое шоссе, справа – мощенка. Шоссе зажато между колеей с поднятыми над землей проводами семафорной сигнализации и ажурными оградами многочисленных домов отдыха, санаториев, пионерских лагерей, утопающих в глубине леса, раскинувшегося на сотни гектаров – до видневшегося едва ли не у самого горизонта большого села.

Метрах в шестидесяти от платформы Суббота остановился и, сказав «здесь», раскрыл папку с бумагами, отыскал план, который набросал во время первого выезда на место преступления.

С того дня, как прокурор вызвал его и велел выехать вместе с лейтенантом Андрейко и медицинским экспертом на дело, казалось, прошла целая вечность. А в действительности – всего неделя, в течение которой Суббота, помня золотое правило – расследовать по горячим следам (время работает на скрывающегося убийцу), – почти не ел, не пил, не спал ночами. И он не может себя упрекнуть – ведь за это короткое время они с лейтенантом вышли на Василия Гущака, и сразу отпали другие предположения и версии, возникшие не из реальных фактов, а из домыслов.

Главное сделано. Создавать теперь новую оперативную группу во главе с подполковником Ковалем просто смешно. Немного утешает мысль, что он как-никак работник прокуратуры, а не подчиненный Коваля, и недоверие свое комиссар высказал, собственно, не ему, а инспектору Андрейко. И следствие доведет до конца он – Валентин Суббота.

На его плане – примитивном, но довольно точном рисунке, изображавшем на линованной бумаге пути, полосу гравия, кусты и тросы семафора, – было помечено место, где нашли труп Гущака, лежавший не на рельсах, а возле них, и отдельно – отрезанная левая рука, отброшенная то ли колесами, то ли потоком воздуха почти к самой платформе.

Рассматривая рисунок, подполковник попросил следователя еще раз рассказать, на что он обратил внимание, по свежим следам ознакомившись с ситуацией, и вообще, каковы были его первые впечатления.

Суббота повторил все, что уже сообщал раньше об осмотре места преступления, о попытках найти сохранившиеся следы на тропинке, идущей вдоль пути, о том, какие предметы были найдены на самом месте и вокруг него: окурки, обгрызенный карандаш, расписание движения электропоездов на летний период.

Лейтенант Андрейко собрал все эти мелочи, но он, Суббота, полагает, что как вещественные доказательства они теперь непригодны, поскольку не увязываются ни с одной из возможных версий, а тем более – с основной и по существу единственно реальной – убийца Василий Гущак.

– А не могли ли принять участие в убийстве несколько человек? – вслух подумал Коваль.

Молодого следователя немного задел бесстрастный тон, которым подполковник задал этот вопрос. Не мог не заметить Суббота и того, как держался Коваль вообще. У него был вид человека, который настолько разомлел от жары, что осматривает место убийства полусонными глазами и думает о чем-то, совершенно не относящемся к делу. Скорее всего – о том, как бы отдохнуть в тени деревьев.

Но Суббота даже и намеком не выдал своих ощущений. В конце-то концов, возглавляет следствие работник прокуратуры, а оперативная группа Коваля – орган всего-навсего вспомогательный.

– Не думаю, товарищ подполковник, – сдержанно возразил он. – Во-первых, старику хватило бы одного толчка такого крепкого парня, как его внук, во-вторых, у «канадца» не было ни знакомых, ни родственников, кроме Василия и его матери, в-третьих, машинист электропоезда номер семьсот три, под колеса которого попал Гущак, видел только двоих мужчин, шедших по тропинке вдоль колеи. Он дал предупреждающий гудок, и оба отошли от рельсов.

– А не мог ли он ошибиться? Что, если шел только один человек?

– Дмитрий Иванович! На первом вагоне электрички – такой мощный прожектор!

– А тени?

– Нет, нет, – покачал головою Суббота, удивляясь, как подполковник не понимает элементарных вещей. – В таком случае он мог ошибиться в противоположную сторону – скажем, вместо двоих увидеть четверых.

– Меня очень удивляет, что кому-то потребовалось убить престарелого человека.

– Смерть причину находит, – сказал Суббота. – Я думаю, Дмитрий Иванович, дело ясное.

– Вы машиниста сами допрашивали?

– Ваш лейтенант Андрейко.

– Не помнит ли он роста этих людей? Молодой Гущак немного выше деда.

– В протоколе так и записано с его слов: один повыше, крепкого телосложения. Но машинист видел их всего лишь несколько секунд.

– Вы не собирались провести следственный эксперимент?

– Какой, Дмитрий Иванович?

– Воссоздать обстановку того вечера, когда было совершено убийство, и показать машинисту несколько пар людей на той же тропинке. В одну из этих пар включить молодого Гущака…

– На такой эксперимент необходимо получить специальное разрешение от железнодорожного начальства. Через десять минут после семьсот третьего здесь проходит пассажирский. Именно тот, машинист которого заметил труп и остановил состав, не доехав до него метров двадцать.

– Что ж, надо такое разрешение получить. – И, проницательно взглянув на молодого следователя, Коваль добавил: – Колесом отхватило только руку, и после того, как наступила смерть. Так считает экспертиза. Она говорит о прижизненной травме Гущака, которая была еще до того, как он попал под колеса. А разве такого рода травма, тот же синяк на голове или кровоподтек на виске, не могут оказаться следствием удара о рельс или о камень? Смотрите, какой здесь крупный и заостренный гравий и щебень, да и большие камни попадаются. – Подполковник толкнул ногой изрядный кусок щебня. – Шел человек, споткнулся, ударился, а тут поезд… Эксперт так и не ответил на вопрос прямо: насильственная смерть или несчастный случай.

– Совершенно ясно, что это убийство, Дмитрий Иванович, – сказал Суббота, а сам подумал: «Словно экзаменует меня!» – Окончательное подтверждение может дать только следствие. У него для этого достаточно аргументов, и экспертиза – главнейший из них.

– А вы попробуйте еще раз запросить экспертизу и потребуйте прямого ответа. В частности, об орудии убийства. Экспертиза ведь обходит это важное обстоятельство.

– Об этом я и сам думал, – вынужден был согласиться Суббота.

Толкнув Коваля и Субботу воздушной волной, рядом с ними проскочила электричка. Подполковник внимательно смотрел вниз, под колеса. Когда пыль, поднятая прошедшим поездом, осела, он принялся ходить вдоль колеи взад и вперед, словно совсем забыв о следователе.

И вдруг резко обернулся.

– Где тут можно напиться, Валентин Николаевич? Жарища-то какая!

«Это, кажется, единственное, что его сейчас волнует», – сердито подумал Суббота, чувствуя, впрочем, что и сам изнемогает от жары, особенно ощутимой вблизи просмоленных, разогретых солнцем шпал, которые слезились черными каплями и источали тяжелый дегтярный дух.

– Наверно, на станции…

– Пойдемте. – И подполковник, повернувшись спиной к месту убийства, неторопливо зашагал к станционным строениям.

Суббота покорно побрел следом за ним.

– А если, вспомнив о соображении по поводу тени человека, которого выхватывает из темноты прожектор, мы все-таки предположим, что Гущак был один, а «вторым» была его тень? Что скажете на это, Валентин Николаевич? – спросил Коваль, оборачиваясь к следователю.

Суббота ответил не сразу. Кажется, подполковник берет под сомнение не только заключение судмедэксперта, но и всю его работу.

– Не думаю, – произнес он наконец. – Можно, конечно, еще раз допросить машиниста. Но вряд ли удастся опровергнуть заключение о прижизненном ударе по голове. Именно – ударе! Кто же ударил старика, если он был «один»? Кто убийца? В таком случае искомая неизвестная величина вообще становится объектом фантастики, а не реальности.

Коваль остановился и бросил на следователя испытующий взгляд:

– А вы пробовали фантазировать? Относительно этой самой искомой неизвестной величины?

Суббота помолчал немного. А потом пробормотал что-то о сроках расследования, известных и подполковнику Ковалю, и о том, что, имея доказательства, которые изобличают молодого Гущака, он не счел нужным отвлекать внимание на произвольные предположения.

То, что говорил Суббота, было правильно с точки зрения учебника криминалистики. Но подполковник только поморщился в ответ.

– Перед нами более широкое поле деятельности, чем одна версия. – Коваль сказал «перед нами», а не «перед вами», чтобы не задевать самолюбия молодого следователя. – Но ведь следствие и сыск – это творчество, а значит, и фантазия.

– Фантастика – это романы, Дмитрий Иванович! Если следствие начнет фантазировать, до чего же оно дойдет?!

– Я сказал «фантазия», а не «фантастика», – спокойно возразил Коваль. – Кстати, знаете, что писал о воображении, то есть о способности фантазировать, Эйнштейн? Что полет человеческого воображения для науки важнее, чем конкретные знания, потому что знания – ограничены, а воображение охватывает все на свете, стимулирует прогресс и является источником его эволюции. Точнее, по его мнению, воображение – это реальный фактор научного исследования. Мне кажется, он прав. Ну, а в нашем случае мы пока что будем исходить из ваших соображений: якобы у старика Гущака в нашей стране не было никого, кроме родственников, к которым он приехал. Ни давних знакомых, ни когдатошних друзей. Тогда и на самом деле останется у нас одна версия. Пусть будет так.

– Не в Канаду же нам ехать по следам старика! Там было у него, конечно, какое-то окружение. Но не думаю, что он бежал сюда от преследования мафии, которая следом за ним проникла к нам, чтобы рассчитаться со своей жертвой!

– Гм… А хотя бы и в Канаду! Да у вас прекрасная фантазия, Валентин Николаевич! – усмехнулся Коваль. – А то я уж, грешным делом, подумал… Ну ладно, – примирительно закончил он. – В Канаду, пожалуй, все-таки не поедем. Вернемтесь-ка сейчас лучше в Киев. Лейтенант Андрейко занят, выполняет ваше задание, и я сам завтра свяжусь с ОВИРом[1]1
   ОВИР – отдел виз и разрешений на выезд за границу и въезд в Советский Союз.


[Закрыть], просмотрю документы, касающиеся репатриации Гущака. А сегодня я хотел бы поговорить с его внуком.

Коваль вернул Субботе рисунок, давая этим понять, что заканчивает служебные разговоры, и бодро – куда только девалась усталость! – зашагал к киоску с водой и мороженым, который маячил у стены станционного здания.