Текст книги "От царской Скифии к Святой Руси"

Автор книги: Владимир Ларионов

Возвращаясь к светским европейским рыцарям, нам хотелось бы отметить одно важное отличие славянских витязей от европейских. Рыцари мало ценили человеческую жизнь – свою и особенно чужую. Они привыкли к кровопролитию, и война казалось им естественным продолжением обычной жизни. Пренебрежение к чужой жизни усугублялось тем, что свой этический кодекс чести рыцари считали необходимым выполнять только в рамках своей социальной группы. По отношению к другим ни о каком рыцарском отношении не могло быть и речи. Именно против этих воинов-разбойников с тем, чтобы убрать их со сцены или хоть как-то обратить лицом к христианским заповедям, римская церковь предпримет попытку создать на основе движения «божьего мира» (Рах Dei) и Клюнийской религиозной реформы рыцарскую этику, проявления которой обнаруживаются в некоторых «песнях и деяниях», в испанской Реконкисте и в крестовых походах.

Истоки этой этики можно проследить по ряду летописных источников, а также по произведениям агиографического и проповеднического характера. Долгий и нелегкий путь духовного обновления воинского сословия стал по-настоящему возможен благодаря усилиям Церкви по сакрализации военной профессии. Отличительной чертой западного светского рыцарства стало и особое отношение к женщине. В рыцарской культуре возникает особый культ прекрасных дам, бывший элементом необходимой куртуазности, придававшей исключительное значение любви как чувству, возвышающему человека, пробуждающему в нем все лучшее, вдохновляющему на подвиги. Эта любовь, горячая и земная, но в то же время поэтическая и идеализированная, бросала вызов церковному аскетизму, шла вразрез с уставами древних рыцарских монашеских орденов. Это же отличает позднее рыцарство и от воинских сословий Руси и Востока. Любовное служение стало своего рода новой «религией» высшего круга. И не случайно в это же время в католическом мире культ почитания Девы Марии приобретает новые черты.

Исследователь европейского рыцарства Франко Кардини писал: «Мадонна царила в небесах и сердцах верующих, подобно тому, как дама царила в сердце влюбленного в нее поэта-рыцаря».Все это отличает позднего рыцаря от витязя, высшим проявлением смысла личного бытия было жертвенное богатырское подвижничество, аскетизм и стяжание святости через воинское служение Церкви, Государю и народу святорусскому, на который, безусловно, тоже распространялся «кодекс чести» православных витязей как на соплеменников и, самое главное, братьев по вере! Но в одном, ключевом моменте западноевропейское и восточноевропейское рыцарство имело несомненные черты типологического сходства. В духовном плане человек, облачившийся в одежду защитника своего народа и во имя его спасения готовый даже пролить свою кровь, символически как бы повторял крестный подвиг Христа, следуя его завету не жалеть своей души «за други своя».

Кроме арийских народов, институт храмовых воинов-аскетов и монахов особенно был развит в Китае и Японии. В Японии воины эти избирались из самых воинственных кланов самураев. Традиции самураев и синтоизм, древняя пантеистическая религия японцев, настолько пронизали друг друга, что многие синтоистские храмы были посвящены знаменитому японскому мечу. Отметим, что культ священного оружия был также развит и у балтийских славян, в чьих храмах поклонялись священным мечам, копьям и боги стояли в полном воинском вооружении. Ошибаются те историки, которые считают, что православие лишило славян их воинской культуры. Это в корне неверно. Именно христианство по-настоящему осветило воинский подвиг во имя защиты Веры и Отечества. Начиная с императора Константина, увидевшего в небе перед битвой крест и слова: «Сим победишь», и кончая последними русскими царями, все они – христианские Государи – были верными сынами церкви и храбрейшими воинами.

И не случайно первыми носителями Христовой веры были римские легионеры Египта и Палестины. Этому есть множество свидетельств. В Египте даже были найдены древние тексты Евангелия, которые римский легионер носил в своей походной сумке. Русь Христианская тоже освятила подвиг ратоборства. Меч псковского князя Довмонта в XIV веке хранился в алтаре Троицкого собора города Пскова. Знаменитое древнерусское сказание «Повесть о Петре и Февронии» рассказывает о том, как князь Петр должен был чудесным образом обрести освященный меч для битвы с недругом в одном из Муромских храмов. Это ли не свидетельство духовного осознания религиозного опыта ратоборчества Христа ради, облеченного в форму мифа русским православным народом!

Возможно, здесь отражен древний обычай поклонения сакральному оружию – мечу, атрибуту бога войны у скифов и сарматов. Можно предположить, что именно с сакральным аспектом меча связана и его видовая неизменность на протяжении веков у скифов и отчасти сарматов. Сакрализация оружия – один из древнейших архетипов арийского мировоззрения. Именно меч как неизменный сакральный символ может служить для археологов этническим индикатором культур, связанных со скифо-сарматским этническим массивом в Евразии.

Законы германских племен лангобардов и баваров, ставших христианами, говорят о «священном оружии», то есть таком, которое было освящено, очищено от скверны греха. На таком оружии закон разрешал произносить клятву. Таким оружием можно было пользоваться, чтобы совершать суд Божий. Подобное освящение призвано было оправдать в глазах новоиспеченных и воинственных христиан сакральное использование оружия. Практика эта, разумеется, пришла из языческого прошлого, но столь прочно укоренилась в христианском обществе, в его правовом обиходе, что отвергнуть ее, особенно для ведущего сословия, которое оправдывало войной свое существование, не представлялось возможным. Буквальное понимание Священного Писания подкрепляло практику применения оружия, включив его в новую христианскую систему ценностей. В Писании меч – символ силы, справедливости и праведного отмщения. Разве Спаситель не сказал, что не мир, но меч принес Он на землю? Разве не сказал Он, что у кого нет меча, пусть продаст свой плащ и купит меч. («Продай одежду свою и купи меч». Лк. XXII, 36). Не призывал ли святой апостол Павел взять в руки меч Господен, то есть слово Господне? Не сказано ли в «Откровении Иоанна Богослова» об обоюдоостром мече, исходящем из уст восседающего на белом коне и ведущего за собой рать ангельскую? И не в Писании ли мы находим свидетельство тому, что последним христианам предстоит вступить в смертельную схватку со зверем Апокалипсиса и нанести ему «рану от меча» (Апок. 13,3; 13,14).

Разве не такой же подвиг с использованием освященного меча предвозвестительно, по отношению к Последней битве, совершил святой Муромский князь Петр, муж Февронии, получивший, по своей молитве, указание от некоего светлого отрока в муромской церкви Воздвижения Животворящего Креста Господня обрести в алтарной стене храма священный Агриков меч и убить коварного демона-змея, принимавшего образ его старшего брата Павла, совращавшего сей хитростью на блуд его жену?

Возражать, что аллегорический смысл всех этих призывов содержит отрицание применения оружия в земной жизни – бесполезно. Слово, особенно в понимании религиозно одаренных народов, обладает самостоятельной ценностью, особенно это касается драгоценного жемчуга слов Писания. Разумеется, с приходом христианства мечи более не освящают при помощи рунических заклятий. Возможно, первые проповедники христианства у северных народов, в их лояльности к наделению оружия «сакральными полномочиями», в освящении его преследовали две цели: во-первых, ввести воинские ритуалы в круг христианской культуры, «окрестить» древние священные обычаи; во-вторых, изгнать во имя Христа дьявольские силы, гнездившиеся в оружии, посвященном старым богам.

Литургическое освящение сменяет магический ритуал. Вместо рун появляются молитвы и христианские девизы. Есть мнение, что при принесении клятвы на оружие в христианскую эпоху главное значение имел не клинок, а рукоять. Действительно, в Средние века рукоять меча часто использовалась в качестве реликвария. Приобретение рукоятью крестообразной формы могло привести при совершении ритуального акта к «исчезновению» функциональной значимости меча как орудия войны. Он становился символом, священным предметом. В рукоять своего меча-спаты Дюрандаль Роланд вделал: кровь святого Василия, нетленный зуб святого Петра, власы святого Дионисия, божия человека, ризы Приснодевы Марии. Меч становился вместилищем святости и ее охранителем. Воин, присягнувший на подобной святыне и нарушивший данное слово, был уже не просто клятвопреступником, но совершал святотатство. Отныне клятва совершалась не на голом оружии, а на святых мощах. Вделанные в рукоять христианские святыни, возможно, мыслились как своего рода «магический» компонент, увеличивающий силу оружия, что, конечно же, говорит и об определенных языческих пережитках в подобного рода отношениях к святым мощам. Сама крестовина меча выполняла апотропеическую функцию: «Се крест Господен, которого бегут враги».

Современный специалист по истории европейского рыцарства И. Г. Лавриненко пишет: «В славные Средние века меч неизменно сопровождал жизнь христиан. В том числе во время Божественной Литургии. Например, при чтении Евангелия рыцари до половины обнажали свои мечи, показывая свою готовность сражаться за веру. Уж они-то помнили слова Папы Римского Николая I (852– 867), когда он, отвечая на вопрос о законности применения оружия в «Response ad consulta Bulgarorum», писал: «...человек, который сам не готовит оружия для защиты себя и своей страны, искушает Бога».

Для понимания отношения христиан к воинскому долгу как особому церковному послушанию приведем и еще одно интересное свидетельство, процитировав того же автора: «Вспоминая девиз Крестовых походов «Так хочет Бог» (Deus vult!), в памяти возникает один примечательный эпизод из Ветхого Завета. Когда евреи отлили себе идола – золотого тельца – и стали ему поклоняться как Богу, Моисей, уничтожив тельца, стал «в воротах стана и сказал: кто Господень, – ко мне! И собрались к нему все сыны Левиины. И сказал он им: так говорит Господь, Бог Израилев: возложите каждый свой меч на бедро свое, пройдите по стану от ворот до ворот и обратно, и убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего. И сделали сыны Левиины по слову Моисея: и пало в тот день из народа около трех тысяч человек. Ибо Моисей сказал: сегодня посвятите руки ваши Господу...»(Исх. XXII, 1—29). Этот эпизод с Моисеевым мечом свидетельствует о том, что убиение людей может не являться грехом, если совершается по слову Божию.

И пусть для современного гуманистического сознания это место из Священного Писания покажется страшным, для средневекового человека пламенной веры не могло быть ничего превыше воли Господа. Все остальные ценности, на которые мы в своем неоязыческом отуплении молимся, для него носили относительный, подчиненный требованиям веры характер. Крест в сердце, меч в руке – с этим благородное сословие жило и с этим уходило в могилу, до конца исполняя свой долг крестоносных меченосцев.

Уже в XX веке замечательный русский мыслитель И. А. Ильин отчеканил это мировоззрение в этико-религиозный постулат: «Поднявший меч за веру и правду не праведен, но прав».Меч связал воедино древнюю языческую европейскую духовную традицию и христианство. Оружие, освященное авторитетом Церкви, стало служить святому делу защиты верующих. И война продолжала и после принятия народами христианства мыслиться как психомахия.

Но оставим Европу и вернемся в родное Отечество. Попробуем отыскать истоки сакрализации оружия в русской традиции. История загадочного меча «Меринга» позволит нам проследить корни становления воинского священного сословия в Древней Руси и убедиться в древности традиции почитания меча у восточных славян. Обратимся к скандинавским преданиям. Скандинавская «Сага о Бьерне», некоем исландце, побывавшем на Руси у конунга Вальдимара около 1008—1010 годов, описывает реальные и мифические подвиги на Руси этого викинга. Записана была сага в начале XIII столетия, хотя сложилась намного раньше. Нам она интересна тем, что дает интереснейшую информацию о высочайшем социальном статусе самого понятия «Витязь» на Руси при Владимире Святом.

Сага повествует: «Говорят, что, когда Бьерн был в Гардарики у Вальдимара конунга, случилось, что в страну ту пришла неодолимая рать, и был во главе ее витязь тот, который звался Кальдимар, рослый и сильный, близкий родич конунга, величайший воин, умелый в борьбе и очень смелый; и говорили о них, что они имеют одинаковое право на княжество, Вальдимар конунг и витязь; тот потому не получил то княжество, что он был моложе, а потому он занимался набегами, чтобы добыть себе славу, и не было другого воина, такого же знаменитого, как он, в то время на Востоке».

О ком идет речь в саге, сказать сложно. Само слово «родич» использовалось скальдами, когда точная степень родства им не была известна. Был ли Кальдимар действительно родичем Владимира Красное Солнце, или это плод фантазии скальда, а вернее, самого Бьерна, остается загадкой. Но для нашего повествования сейчас важнее оценить статус витязя в Древней Руси. Вальдимар послал людей с предложением мира к своему сородичу. .

Сага продолжает: «И просил он прийти с миром и взять половину княжества. Но витязь тот сказал, что княжество то должен иметь один он... После того предложил конунг дать человека для единоборства, и витязь тот согласился с тем условием, что он возьмет то княжество, если одолеет того человека, а если витязь тот падет, то конунг будет владеть своим княжеством, как раньше...»

Бьерн согласился испытать себя в поединке с Кальдимаром. «Конунг поблагодарил Бьерна; были тогда прочитаны законы поединка. У витязя того был меч тот, который звался Меринг, лучшая из драгоценностей. Бились они сильно и жестоко, и кончилось у них тем, что витязь тот пал перед Бьерном, а Бьерн был ранен почти что насмерть. Получил Бьерн за то великую славу и почет от конунга. Был поставлен шатер над Бьерном, потому что его нельзя было увезти, а конунг вернулся домой в свое княжество».Берн завоевал право обладания знаменитым мечом и привез его в Исландию.

В этой саге мы должны отметить, что витязь по своему статусу приравнивается к князю – претенденту на великокняжеский стол. Это явно не младший дружинник или просто конный рыцарь, как у чехов. И еще одно. Сага убедительно свидетельствует о культе оружия на Руси и о бытовании нареченных именем мечей, как это было в обычае и у скандинавов. В знаменитой «Саге об Эгиле» у главного героя был любимый меч «Ехидна». Чудный меч Кальдимара «Меринг» стал диковинной реликвией в Исландии. Само обладание столь знаменитым мечом выдает высочайший ранг владельца – витязя Кальдимара.

Мы можем утверждать, что в Древней Руси христианское понимание воинского послушания для витязей ничем не отличалось от такого же послушания ратоборства за святыни земли, возложенные и на княжеское сословие. Святой Иосиф Волоокий обосновывает необходимость жесткого разделения властей и выдвигает на первый план идею служения. Согласно этой идее, князь, отрекаясь от личной воли, осуществляет свою миссию как монашеское послушание. Но при этом он несет не только земную ответственность за свои деяния и деяния своих подданных, но и мистическую. В еще большей степени это касалось царя – помазанника Божьего, облеченного властью Богом и не вольного даже отречься.

Богатырское подвижничество витязей

Вернемся к языческим временам Древней Руси. Один из первых русских князей Олег был прозван Вещим, что не случайно. Дело в том, что этот князь-воин был, видимо, и верховным жрецом, объединяя в себе две функции: князя-воина и волхва, что в древней арийской традиции соответствовало двум первым варнам: брахманам-жрецам и кшатриям-воинам.

О том, что воинское служение в Древней Руси было осознано как религиозный долг, рассказывают былины. Живительным является и тот факт, что будучи свободным народным творчеством, не контролируемым церковью, былинный эпос очень рано христианизировался. Это говорит о глубоком духовном принятии Христа древними русичами. И вот уже на богатырских заставах стоят богатыри Святой Руси, а по городам ходят калики перехожие, странствующие богатыри, Христовы подвижники. Интересно, что, по былинам, из самых известных персонажей лишь Добрыня Никитич был женат! Все остальные богатыри были холосты, как будто были монахами.

Возможно, многие витязи давали обет безбрачия и исполняли церковное послушание защиты Святой Руси на заставах богатырских, в слободах, а иногда, надев черную шляпу, взяв посох и черную перекидную суму, отправлялись в паломничество в Царьград каликами перехожими, совершая подвиги богатырства. Артели богатырей-витязей были прямо-таки воинскими православными братствами с уставом, подобным монастырскому. Это были своего рода рыцарские православные ордена. Русичи надолго сохранят эту уникальную православную традицию витяжества.

В XVII веке запорожские казаки основали небывалое в мире мужское государство – Сечь, эти православные рыцари, считавшие супружество худшей долей, жили как спартанцы и душу свою клали за нашу Святую Православную Веру. Память этих героев бесстыдно, холопски предали украинские сепаратисты-униаты прошлого и нынешних веков.

Именно подвиг витяжества породил и столь замечательные исторические явления, как казачьи войска на рубежах России, славных донцов, уральцев, черноморцев, кубанцев и многих других. Отголоском витязьского священного сословия воинов являлись и особые стрельцы патриарха Никона в XVII веке в Москве. Эти особые патриаршие стрельцы следили в Москве за общественным благочестием и порядком во время постов. Прямая аналогия патриаршим стрельцам была на Западе в лице фогтов – выходцев из светской знати, исполнявших судебные и административно-финансовые функции во владениях церкви, часто возглавлявших и вооруженные отряды. Фогты были, с одной стороны, чиновниками и вассалами сюзерена, с другой же – фактическими хозяевами, обладавшими правами, которые были даны фогту благодаря имевшейся в его распоряжении ратной силе. Выполняемые им функции окружали его своего рода сакральным ореолом, которым он весьма дорожил, причем не только из престижных соображений. В качестве предводителя воинов, которым церковь предоставляла бенефиции в целях приобретения оружия, – точно так же светские сеньоры наделяли ими своих вассалов, – в том числе и для того, чтобы они защищали святую Церковь Господню, фогт диоцеза или монастыря имел право участвовать в войне со своим знаменем. Иногда на знамени, которое считалось священным, изображались сакральные символы или же лик святого-покровителя. Сидя верхом на коне, держа в деснице святое знамя, фогт уподоблялся одному из тех военных святых, во имя и в защиту которого он выступал в военный поход. Образ фогта часто наполнялся характерными типологическими чертами определенного святого. Умерший фогт имел право быть похороненным с мечом в церкви, которую он защищал.

Вероятно, прямая историческая преемственность древних храмовых воинов, витязей Древней Руси, опричников царя Ивана Грозного, стрельцов патриарха Никона и казаков кажется многим не совсем убедительной. Ведь связь эта была вроде бы забыта, или, по крайней мере, не фиксировалась в юридического содержания письменных памятниках старины. Да и подвиги богатырства и служение витязей на заставах казались лишь поэтическим вымыслом былинных сказителей. Мы вынуждены восстанавливать свою историческую память, пристально всматриваясь в прошлое. Мы ищем знакомые маяки, ориентируясь на которые, мы можем двигаться в глубь истории, в «океан незнаемый». И таким маяком для нас может служить наш великий поэт Александр Сергеевич Пушкин. В «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях» он пишет:

 
Перед утренней зарею
Братья дружною толпою
Выезжают погулять,
Серых уток пострелять,
Руку правую потешить,
Сорочина в поле спешить,
Иль башку с широких плеч
У татарина отсечь,
Или вытравить из леса
Пятигорского черкеса.
 

В этих строках мы находим свидетельство глубокой памяти поколений, когда и в XIX веке поэт писал о богатырской заставе и богатырях, чьими врагами являлись не только исконный недруг былинных богатырей – татарин, но и черкес – грозный противник русских на Кавказе в XIX веке.

Гений поэта связал священную традицию древнего воинского служения и современных ему храбрых воинов русской армии, дравшихся на Кавказе, в единый поэтический образ семи богатырей. Семь – число священное, ведь подвиг ратоборства за Веру и Отечество всегда на Руси почитался священным. Обратим внимание и на тот факт, что перед нами не просто родные братья, нет – это братья по комитату, по воинскому мужскому братству, спаянному кровной клятвой побратимства. Эта традиция известна практически у всех арийских народов – от кельтов Ирландии до арьев Индии.

В сборнике профессора Ф.И. Буслаева есть «Сказание о семи русских богатырях». В этой древней былине бьют челом князю Владимиру Киевскому семь богатырей: «А первой богатырь славны Илья Муромец, второй богатырь дворянин Залешенин, третий богатырь млад Алеша Попович, четвертый богатырь Гланит, пятый богатырь Сухман Домантьевич, шестой богатырь дворянин Белая Палица, седьмой богатырь Добрыня Микитич».

Отметим сословную неоднородность богатырей. Двое являются дворянами. И несмотря на то, что это позднее осмысление сословной дифференциации в Древней Руси, за этим кроется определенное указание на неоднородность дружинного сословия. Выделение из семи богатырей двух дворян, однако, по сказанию, не дает им социального преимущества перед остальными богатырями.

Но главное, кого мы обязаны выделить из всего огромного количества русских былин, – это славного богатыря Алешу Поповича. Ученые считают, что в образе Алеши Поповича слиты два исторических прототипа. Один жил в XI веке, а другой, ростовчанин Александр Попович, геройски пал в битве при Калке 1223 года с татарами. Александр Попович в сказаниях Ростовского края назван витязем. Под Ростовом указывают два места, где, по преданиям, жил Алеша. По предположению археолога А. Е. Леонтьева, в XII—XIII веках на Сарском городище над озером Неро был «городок Александра Поповича». Александр привел на Калку дружину в 70 человек. Однако самое удивительное то, что этот воевода-витязь происходил из священнического чина. Учитывая жесткость сословных перегородок древнерусского общества, мы должны признать тот факт, что в сословии духовных лиц подвиг богатырства и ратоборства за веру был нередким явлением, которое охватывалось понятием – витязь!

Сказания Ростовской земли доносят до нас имена и других витязей-богатырей. В селе Никольское воевода-витязь Громило строит в XII веке Никольский храм. В селе Демьяны близ речки Ишны жил знаменитый витязь Владимира Мономаха Демьян Куденеевич, который один с тремя слугами разгонял в поле полчища половцев. Есть под Ростовом и село Давыдово, что издревле славится как родина Святогора. Эти примеры из истории средневековой Руси показывают, что память о традиции особого воинского сословия, существовавшего у славян с глубочайшей древности, долго жила в преданиях русского народа.

У арийских народов существовали профессиональные хранители знаний и памяти народной – жрецы, старейшины рода, рапсоды, скальды, сказители. Носителями архаического былинного знания и древней апокрифической мудрости на Руси были волхвы, а после христианизации восточных славян – калики перехожие. Но несмотря на то, что в русле общеарийской традиции носителями и хранителями духовных истин было верховное сословие жрецов-брахманов, магов, друидов и волхвов, воинское сословие также было не только защитником веры народа, но и хранителем сакральных знаний. Верховный правитель арийцев сочетал в себе функции главного жреца и военачальника.

Для Руси институт богатырского подвижничества имел особое, поистине государствообразующее значение. Блистательный русский публицист начала XX века, мученик русской идеи Михаил Осипович Меньшиков писал: «...Как бы ни были обширны и блистательны завоевания, история свидетельствует о крайней их непрочности, если первая дружина храбрых не сменится второй такой дружиной, третьей и т. д. Великое дело первых варягорусов... поддержано было сословием богатырей. Хотя известия о них мы черпаем главным образом из народного эпоса, но здесь уместно выражение Аристотеля о том, что поэзия выше истории. Героический эпос объясняет в высшей степени точно, какую государственную задачу выполняли святорусские богатыри. Они стояли на страже земли Русской, на границах ее и проезжих заставах, давая сверхчеловеческий по силе и доблести отпор всякому разбойному соседу, всякому «вору-нахвальщине», которому казалось тесно в своих границах. Богатырское сословие было нашим национальным рыцарством, питавшимся не одной родовой знатью, а благородным мужеством всех слоев...Органически сложившееся на окраинах наших казачество нужно считать побегами богатырских корней, и, как известно, эти побеги до самых последних дней обладают чудотворной отвагой своих полумифических предков».

С принятием христианства на Руси сложилось понятие «богатырского служения», отраженного в былинном эпосе. Былины, кладезь народной мудрости и архаических духовных реалий, показывают удивительно глубокое восприятие народом Христовой веры. Народный устный эпос не мог быть подвержен цензуре со стороны княжеской администрации или церкви. И тем не менее былины свидетельствуют о быстром распространении христианства в дружинной среде и в среде сказителей и калик перехожих. Для дружинников это неудивительно. Именно воинская среда была проводником христианства на Руси. Воины-аристократы имели возможность во время походов расширять свой кругозор. В отличие от сельских жителей, они знали, что мир не кончается за ближайшей околицей. В городах они сталкивались с иноземными купцами. Мысль о Едином Боге не была для них странной. Видя разнообразие стран и народов, калейдоскоп богов и демонов, дружинники киевского князя становились христианами в Византии не только в силу многочисленных чудес, явленных им, но и в силу духовной и интеллектуальной одаренности русской воинской аристократии, о чем не следует забывать. В дальнейшем противостояние на Руси высшего сословия дружинников-христиан и сельского населения славянских племен, державшихся языческих богов, стало еще более очевидным. Однако именно дружинники-христиане стали становым хребтом нарождающегося русского народа.

Язычество могло еще отвечать уровню племенного существования этноса. Но создание государства поставило перед восточными славянами новые задачи. Нельзя забывать, что государственное строительство, создание единого русского народа и принятия Христовой веры – это триединый исторический код нашего народа. Разорвать на этапы этот триединый процесс нельзя!

Интересно отметить, что уже в XI веке в Ростове христианин и язычник были суть этнонимами русов и мери. При этом языческая мерь поклонялась языческому божеству славянорусов Велесу! Справедливости ради отметим, что процесс сложения протогосударственных образований у словянорусов уходит в глубь веков. Но само понятие державостроительства обретает сакральный смысл и высшее духовное измерение лишь в православии. И именно православие определяет предельный идеал воинского служения – положить душу свою за други своя. Не случайно русские святцы обильно пополняются на Руси святыми князьями-ратоборцами и славными витязями.

Подвиг одного из них вызывает и сейчас священный трепет перед немыслимой силой духа в исполнении своего воинского долга и благодатного послушания матери-Церкви, без чего подобные подвиги просто невозможны. Они за пределами реальности, но, освященные свыше, они больше реальности. Год 1238-й начинался на Руси под жуткий свист татарских стрел и нагаек. От дикого гиканья несметных орд люди не слышали собственного голоса. После разорения северо-востока Руси хан Батый, не знавший поражений, двинул свои орды к Смоленску. Казалось, не осталось уже на Руси людей, обладающих волей противостоять несокрушимому врагу, смертоносной стихии Азии. Но смоляне решили встретить врагов вне города и дать бой вопреки всему. Батый остановился, по преданию, в 30 поприщах от города. Близ города, за Днепром, в Печерском монастыре, явилась пономарю монастырской церкви сама Богородица и сказала: «О человек божий, быстро иди ко кресту, где молится угодник мой Меркурий, и скажи ему: «Зовет тебя Божия Мать».Пономарь в трепете отправляется туда и находит Меркурия у креста, молящегося Богу. И позвал пономарь его по имени: «Меркурий!»Он же спросил неизвестного человека: «Что привело тебя сюда, господин мой?»И сказал ему пономарь: «Иди скорее, брат, зовет тебя Божия Мать в Печерскую церковь».Когда вошел Меркурий в святую церковь, то увидел там пречистую Богородицу, сидящую на престоле с Христом в лоне своем, окруженную ангельскими воинами. Он же припал к ее ногам, поклонился с умилением и страхом. Подняла его с земли Богородица и сказала: «Дитя мое, Меркурий, избранник мой, я посылаю тебя: иди быстро и отомсти за кровь христианскую. Победи злочестивого царя Батыя и все войско его. Потом придет к тебе человек светлоликий, отдай в руку его все оружие свое, и он отсечет тебе голову. Ты же возьми ее в руку свою и приди в свой город, и там ты примешь кончину, и положено будет тело твое в моей церкви».

Великий страх и печаль охватили Меркурия при этих словах. С трепетом обратился он к Владычице: «Разве нет у тебя, Владычица, небесных сил, чтобы победить нечестивого царя?»И взял смиренно благословение от нее и, вооружившись, поклонился ей до земли и вышел из церкви. Вышли смоляне из города. Перегородили русичи червлеными щитами поле и пошла злая сеча. Житие свидетельствует, что Меркурий прехрабро скакал по вражеским полкам, словно орел по воздуху летая. Батый в ужасе отступил. Тогда предстал перед Меркурием прекрасный воин. Меркурий поклонился ему и отдал все оружие свое, преклонив голову. И был он обезглавлен воином. И тогда взял блаженный голову в руку свою, а в другую руку – узду коня своего, и пошел в Смоленск впереди своего воинства.

Подвиг Меркурия увековечен в Житии святого воина православных святцев, но напрочь забыт исторической наукой по простой причине. В «науку» эту не вмещаются чудеса, не вмещается святость. Она у нас стала узкой сточной канавой рационализированных отстоев. В Смоленске молились и с трепетом ожидали известий об исходе сражения. Сторожа на башне еще никого не видели, как вдруг у Мологинских ворот некая девица в ужасе увидела воина, идущего без головы. После долгих колебаний дружинники отворили тяжелые городские ворота. Перед изумленными горожанами стоял святой Меркурий. Он пришел с вестью о победе над язычниками. Войдя в свой родной город, победитель непобедимого Батыя пал замертво. Конь же его, по преданиям старины, тут же стал невидимым. Смоленский же архиепископ пошел крестным ходом со множеством народа, чтобы взять честное тело святого. И не дался им святой. Тогда поднялся среди людей великий плач и рыдание, поскольку не могли они поднять тела святого. Архиепископ же пребывал в величайшем недоумении и молился Господу. И услышал он глас с небес: «О слуга Господень, не скорби об этом: кто послал его на победу, тот и похоронит его».