Текст книги "Забытый - Москва"
Автор книги: Владимир Кожевников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)
– Отмахнуться от татар! – Дмитрий засверкал глазами и грохнул по столу своим кулачищем так, что Люба, терпеливо ждавшая, когда брат разберется с ненавистной ему писаниной, подпрыгнула на лавке и широко раскрыла глаза. И сразу поняла, что ничего ей особенно говорить, расписывать и не придется.
Дмитрий весело-отрешенно смотрел сквозь нее:
– Я им покажу, котам жирным!
– Татарам?! – ахнула Люба
– Да ну... Новгородцам! Не пробовали они татарской плети, мать их... Сидят за лесами, за болотами... да за нашими спинами. И думают – все им нипочем, и пакостят, как захотят. Твари! Придется поучить! – он вскочил, прошелся по палате, подошел к сестре, взял ее за плечи, нагнулся близко, бешено-весело заглянул в глаза:
– А там, Бог даст, может и... А?!
Люба хитро улыбалась:
– Может... Только пояс проверь.
– Зачем?!
– Да кабы штаны не упали.
– А-ах-ха-ха! – закатился Дмитрий, – Ну, это прямо его слова! – он присел рядом с Любой, – Вернее, мои. Ну ладно, как он там? Рассказывай. Тебе, чай, поподробней пишет.
И Люба стала рассказывать.
* * *
Не стоит падать, полагаясь на то, что тебя поднимут.
Макиавелли. "Государь"
– Митя, сын мой, что ты делаешь?!
– А что я делаю? – Дмитрий смотрит на митрополита глуповато-весело-удивленно, и сейчас даже митрополиту непонятно, притворяется князь (как он тогда смеет – сопляк! засранец! – Ваньку валять перед стариком, воспитателем, главным ответчиком за княжество, перед митрополитом, наконец!) или действительно таков (тогда совсем худо – послал Бог князя...).
– Я говорю о грамоте новгородцам.
– А что грамота? Грамота как грамота, – с лица князя исчезает веселье (Алексий смотрит: да нет, на дурака, слава Богу, не похож), – или ты считаешь, что их проказы можно оставить без последствий?
– Нет, я так не считаю. Но какие последствия собрался ты им устроить? Что ты написал?! "Пошлю войско",.. "наказать"... Что это?! Как это?! Ты что, действительно собираешься посылать войско?!
– А что?
– Ну орел! А на какие шиши? Хорошо еще, дяди твоего с нами здесь нет. Ты кремль строишь, последние копейки в него вогнал, а тут вдруг целый поход впридачу!
– Ну, может, еще и не поход...
– А-а-а! Думаешь, испугаются и притихнут, прощения запросят. А им на твою грамоту: хакк – тьфу! И растереть! И добирайся до них с войском! До них татары сто лет добираются, добраться не могут, руки коротки, а ты... Думаешь, они твоих обстоятельств не знают?!
– Но кроме похода еще меры есть. Перекрою им дорогу с Низа, запоют с голодухи.
– Молодец! Вот это ты сможешь. Вот это бы и обещал!
– Да это маловато как будто. За такие-то пакости...
– А не сможешь походом пойти, если понадобится, это как будет? Неужели вся моя наука, да что – моя! Всех мудрейших людей московских, приставленных к тебе для того, чтобы крепить твою власть, а с нею силу и мощь Москвы, неужели все это мимо тебя прошло?! – митрополит умолк и горестно покачал головой.
Дмитрий немного струсил. Такой горячности в Алексии он предположить никак не мог. И это огорчение... Неужели что-то непоправимое? И что могло мимо пройти?
– Отче! Я с рождения по твоим советам и указам живу. Я уже привык к ним, не могу без них. Как я мог что-то по-иному?
Митрополит поднял голову, взглянул жестко (у Дмитрия мурашки скакнули за ушами):
– Ты нарушил, возможно, главное, что должен соблюдать человек, облеченный большой властью: пообещал то, чего не сможешь исполнить. И если таковое случится, в грязь будет втоптан не только твой авторитет, но и княжества Московского, и мой, митрополита всея Руси.
– Твой-то почему? – князь ошеломленно уставился на Алексия.
– А ты грамоту свою помнишь? Как она начинается – помнишь? "По благословению митрополита нашего..." Стало быть, и митрополит ко глупостям этим оказывается причастным. И закрой рот, глупо сие. Не мальчик уж! Я, когда ты благословением моим прикрылся для строительства стен, смолчал, хотя за такие лукавства детей малых хворостиной секут! Но там дело стоящее выходило, умное, а тут...
– Может, и тут выйдет... – робко предположил Дмитрий. Он совсем скис под градом тяжких обвинений и превратился в прежнего, вполне узнаваемого мальчика, понуро выслушивавшего поучения старшего.
– Может, и выйдет, а может, и... А чтобы выходило, чтобы не гадать, не дрожать и на авось не надеяться, думать надо, крепко думать, прежде чем соваться во что-то, и со старшими советоваться. А главное – не спешить! Не сигать, как голый в крапиву, а потом "мамочка!" орать.
"Причем тут крапива?" – Дмитрий подавленно молчал.
– Тебя тесть, что ли, так слезно молил, что ты кинулся за него заступаться?
– И тесть. И зять. Да и вообще, разве в этом дело? Разве Москве мороки не прибавится?
– А-а-а... Зять! – митрополит вдруг умолк и криво усмехнулся, а у Дмитрия вовсе упало сердце: "Понял и связал воедино. Зачем про зятя вякнул, дурень!"
– Значит, с зятем ты все-таки посоветовался...
– Да не советовался я! Написали они мне вместе.
– Ну ладно, ладно. Вот что я тебе скажу, Митя, и это тоже относится к заповедям человека государственного. Советчиков менять не спеши. И на одного никогда не полагайся! Их несколько должно быть. Постарше и поспокойней. "Если бы молодость знала, а старость могла", – ты даже представить себе не можешь, насколько это верно. Вот состаришься вспомнишь мои слова. У старого, когда он ясно увидит, поймет, разберется, что и как надо сделать, уже не остается на это ни сил, ни желаний. У молодых же сил и желаний невпроворот, а вот куда их повернуть... эх! Только дров наломать, на это вас всегда... – митрополит вздохнул. – Дай Бог, коли зять твой будет давать тебе хорошие советы. Но он ведь тоже пока очень молод.
– Он мне пока ничего плохого не присоветовал. Не понимаю, почему ты его так боишься.
– Я никого не боюсь, – опять тяжело вздохнул Алексий, – ты вот у меня... Слишком молод! А брыкаешься уже как взрослый жеребец. Необъезженный.
– Молод, молод... Прапрадед мой, Александр Ярославич, в этом возрасте уже шведа бил, а ты все – "молод".
– Ну до Ярославича тебе, положим, еще два года расти – посмотрим. А вот в чем тебе с прапрадедом вовсе равняться совестно, так это... Ярославич в твои лета уже всю книжную премудрость превзошел. Со священниками о писании поспорить мог. А ты грамоты по складам разбираешь! Вот она где молодость, а не в годах токмо.
– А коли не в годах, – Дмитрий покраснел, но обиженным не выглядел, то и зятя моего нечего в молодых держать. Он и в грамоте Ярославичу под стать – латинские книжки читает, и полки сколько лет водит, сколько битв выиграл. И каких битв! Татар побил – шутка ли! У него опыт какой – кто из наших воевод с ним сравнится?! Он знает, как войско устроить, он сам все умеет, мечом ли, копьм, луком, самострелом... Знаю-знаю, скажешь – это не главное, главное – головой... Так ведь я про голову сразу сказал! Он к любому человеку в момент ключ может подыскать, увидеть, на что тот способен. А самое-то, по-моему, главное: если чего-то хочет, то знает всегда, как этого добиться. Дорогу знает! Или придумывает...Но это уж не важно.
"Вот как ты запел! И откуда красноречие появилось?! Такого, сынок, я от тебя еще не слыхивал. Неужели я одному Волынцу этим обязан? Нет, пожалуй, и себе тоже... Взрослеет парень на глазах! И очень не глуп, коль так выражаться может! Но и под влиянием уже крепко. Это надо нейтрализовать. Всеми доступными средствами!"
– Ключ быстро подбирает, это верно. И к тебе, вижу, подобрал. Только опасайся, Великий князь, как бы он этот ключ в одну сторону не стал крутить. На себя! Потому и предупреждаю, чтобы ты не его одного слушал.
– Да ты посмотри, отче, у него корысти ни на вот! – Дмитрий ковырнул ноготь на мизинце. – С ним как ни заговоришь, он только и знает: войско то, войско се, это надо для войска, то надо!.. Он Москву поднять хочет, сильной сделать ее хочет!
– Хочет. Вижу – хочет. Но для того, чтоб он это смог, его надо облечь очень большой властью. А власть, Митя, никого еще лучше не делала. Власть только корежит человека, иногда до неузнаваемости. И может статься, почувствует он власть (над войском, над тобой, над Москвой) и попрет в такое, чего не угадаешь никогда.
– Не знаю, не знаю... Человек приехал, честно предложил свои услуги. Без всяких претензий и амбиций. А его тихонько в стороночку, в стороночку... Оттерли в Нижний, ладно. А ну как ему там понравится?! Оглядится, укрепится, устроит войско доброе, да нам же и по носу – хлесть! И что будем делать? А?! – Дмитрий неприятно хихикнул.
– А вот это и будет означать, что правильно тогда мы сделали, убрав его из Москвы, – Алексий спокойно и холодно глянул в глаза князю. Но тот не смутился:
– Пусть и так. Но Москве-то от этого вовсе не легче.
– Возможно. Но я не собираюсь сейчас обсуждать твои фантазии.
– А что же?
– Я позвал тебя насчет письма новгородцам. Не забыл? Надеюсь, теперь ты уразумел, насколько сильно с ним погорячился?
– Погорячился, отче. Но что же теперь делать?
– Слава Богу – понял. А делать что ж... Надо ждать, как они отнесутся.
– А есть надежда, что они?..
– Есть. И большая. Но только потому, что Москва словами не бросалась. И исполняла все, что обещала. Пока. До тебя.
* * *
Ушкуйники ушли на Верх месяц спустя, держась восточного берега и даже не попытавшись что-либо предпринять около Нижнего. Днем, не скрываясь, а явно стараясь показать, что, мол, вот – все, мы ушли.
Дело в том, что их если и не напугали, то крепко озадачили, заставили призадуматься Гришкины разведчики, следившие за ними неотрывно и гнавшие вести в Нижний, первому воеводе. Их свист преследовал ушкуйников в течение всего похода, так что они к нему даже привыкать стали. Но за один дневной переход до Нижнего в костер перед Абакуновичем ткнулась стрела с привязанной харатьей. На харатье было нацарапано: ВАМ П....Ц! Абакунович почесал в затылке и позвал товарищей, Осипа и Василия. В походе они меж собой не уговаривались, кто главный, гордость и воспитание не позволяли, но подразумевался таковым, конечно, Абакунович. За Обьские дела, да и вообще... А так каждый командовал своей ватагой и перед серьезным делом только советовались. Сейчас серьезные дела остались позади, и потому призыв Абакуновича показался странным.
Василий подошел к костру скоро, Осипа пришлось ждать: чудил пьяный на берегу, купал голых наложниц, захваченных в булгарском гареме. Его привели развеселого, не желавшего вникать в какие-то там сложности, да еще на обратной дороге. На обратной дороге следовало гулять и развлекаться, а не об опасностях думать. Откуда им взяться?
– Почитай! Со стрелой прилетела, – Абакунович сунул ему под нос харатью. Осип пьяно щурился, тряс головой, ему долго казалось, что харатья не одна. Но когда прочитал, сделал неожиданно очень трезвый вывод:
– Ну правильно. Это те, кто нас в самом начале стрельбой встретили. Значит, и теперь не спят. Значит завтра ночуем на том берегу, вот и весь сказ.
Назавтра, расположившись на ночлег на левом берегу, чуть не доходя города, Абакунович получил в свой костер еще одну стрелу. Тоже с харатьей. И на харатье было написано то же самое. Ему стало не по себе. Он опять позвал товарищей.
– Ну и как это тебе, Осип Варфоломеич?
Осип тяжело водил глазами с жестокого похмелья, вздыхал:
– Обложили, видать, суки. И тут следят.
– А тебе, Василий Федорыч?
– Не знаю, что и подумать...
– А я так маракую, – Абакунович стукнул кулаком по колену, – если бы действительно был "нам п....ц", как они пишут, они бы нас дано уже прихлопнули. Но, видать, руки коротки. Сил у них маловато, боятся нас. Вот и пугают. Знать дают, что если сунемся в Нижний, встретят. Но это мы и так знаем. Не будь у нас такой добычи, можно б было их поучить. А так... Рисковать не будем. Пойдем мимо. Никто не сунется. А сунутся...
– Верно, Сань, верно! Пойдем середкой от греха. Такой хабар! Не стоит рисковать.
– Середкой... а может, лучше и под этим берегом...
– С этого, вишь, тоже стрелы летят...
* * *
Ушкуйников проводили далеко за Городец. По берегу между Городцом и Нижним расположили три постоянных дозора. Договорились с Борисом Константинычем Городецким о взаимном оповещении. И только когда стало совершенно ясно, что ушкуйники ушли совсем и нечаянно вернуться не смогут, Бобер пришел к Дмитрию Константинычу и уселся напротив, всем видом своим показывая серьезность предстоящего разговора. Князь вздохнул тяжело, помял и потер пальцами глаза, которые почему-то всегда очень уставали при разговоре с воеводой, приготовился слушать сложное и неприятное.
– Ну что, Дмитрий Константиныч, подобьем бабки?
– Давай.
– От ушкуйников обереглись...
– Обереглись.
– Разведка заработала, хоть и с грехом пополам.
– Почему с грехом? Заработала!
– Допустим. Но чего мы с тобой добились?
– А чего добились, уж и то хорошо.
– Да ведь нет.
– Ну, ты уж хочешь все сразу.
– Не все. Я одного хотел, а не получилось.
– Чего же?
– На будущее лето себя обезопасить. А ведь не вышло. Где гарантия, что они на следующее лето не полезут?
– А ты как же думал?
– Надо было их непременно стукнуть. И обезглавить, главарей их побить или поймать, да ими потом с Новгородом поторговаться.
– Нужны они Новгороду! Те сами, небось, радешеньки бы от них избавиться. А насчет стукнуть, сам же сомневался, как могло обернуться. Сам и отпугивал. Если бы сцепились, сколько крови бы это стоило.
– Так-то оно так... Тем не менее, ничего такого мы не сделали, и они на лето... Теперь на зятя твоего одна надежда. Потому что на лето – татары обязательно! Дай Бог, чтобы не этой осенью! Разве такое прощают?
– Сам вижу.
– И как быть думаешь?
– Нам выбирать теперь не приходится, – вздохнул Константиныч, – надо готовиться к татарам. Наплевав на ушкуйников. А чтобы не помешали, будем давить в двух направлениях: через зятя, конечно, перво-наперво, а тут разведку против них сильную, брата Бориса на них повернем, ощетиним берега, так что если и пойдут, авось обойдемся как нынче. Вот так, я думаю. Иначе ничего не изобретешь.
– Пожалуй (и Константиныч облегченно вздохнул). Но разведку Гришкину на них ухлопать нельзя. Нам разведка против татар нужней всего.
– Это значит лишь то, что надо наращивать и наращивать разведку. Как иначе?
– Да, князь, да! Видишь, как согласно у нас с тобой получается. Но дело хлопотное, мне самому, видно, много ей заниматься придется.
– Ну а кто тебе мешает?
– Мешать – не мешает, да ведь и дружиной, войском заниматься надобно. С кем татар встречать будешь?
– Э-э! Тут я и сам постараюсь, и сыновей запрягу, они у меня, кажись, ребята не бестолковые.
– Да, постарайтесь. Дружину вниз по Волге прогуляй, хотя бы с мордвой немного подерись. Заодно и о татарах что-то сможешь сведать. Арбалетчикам дай пострелять побольше. С ушкуйниками у них славно вышло, да мало их. И организоваться по-новому не могут, подручников не берут. Тут уж тебе надо кулаком по столу стукнуть.
– Стукнуть... С дружиной более-менее ясно, а вот с подручниками... Арбалеты тяжелые, силы много требуют.
* * *
Еще до того, как ушкуйники возвратились, Господин Великий Новгород получил на свою буйную голову ушат холодной воды. Великий князь Московский и Владимирский прислал грамоту, разрывающую мирный договор и уряд за бесчинства ушкуйников, с угрозой не только не помогать в случае конфликта с западными соседями, но свои войска прислать, чтобы воздать Новгороду за волжские грабежи. Что это не просто угрозы, новгородцы ощутили, узнав, что один из набольших их бояр, Василий Данилович, задержан в Вологде вместе с сыном Иваном, а все товары, которые он вез с Двины, конфискованы.
Городская старшина заволновалась. Не всегда московская помощь была достаточной, не всегда своевременной, но Москва всегда была за спиной, подпирала, давала ощущение силы, общности с большущей семьей, и хотя не столько действовала, сколько грозила, тем не менее не давала зарываться и наглеть ни немцам, ни шведам, ни Литве. И вот тебе...
Обычно, когда ушкуйники возвращались с Низа, город недели две гудел безобразным гульбищем. К разбойникам с ласками и лестью подкатывались все, начиная с гулящих девок и нищих и кончая вполне солидными купцами, выклянчивая, растаскивая, сгребая за бесценок, выменивая на дрянь и безделушки богатейшую добычу, щедро разбрасываемую направо и налево пьяными и счастливыми добытчиками.
На сей раз город встретил своих героев угрюмо. Перед тем во всех соборах священники произнесли суровые проповеди, из коих следовало, что ушкуйники есть пособники сатаны и исчадия ада, а общение с ними сулит проклятие на земле и геенну огненную после смерти.
Нищие плевались и бросали назад подаваемые им деньги, которые потом, впрочем, когда смущенные подаватели удалялись, бросались, часто с дракой, подбирать. Девки испуганно рыскали глазами, убегали, прятались. Торговцы отворачивались, делали вид, что не знакомы.
Ушкуйники были ошарашены донельзя. С них в момент слетел пьяный кураж. Абакунович сунулся туда и сюда узнавать, что случилось. Узнав, зачесал в затылке. А тут и самому ему приспел приказ явиться назавтра в полдень к архимандриту "сотоварищи", то есть с Осипом и Василием.
Общество их встретило солидное: архиепископ Алексий, сам посадник Никита Матвеич, кончанские старосты. Из всей новгородской верхушки не хватало только княжеского наместника, и Абакунович догадался – со своими решили разобраться по-свойски, сор из избы не выносить, а это было очень страшно. Ушкуйники совсем оробели. Самый простой из них, Василий, сунулся к руке архимандрита, за благословением. Тот гневно стукнул посохом:
– Поведайте сперва о разбоях своих на Волге!
После долгого молчания решился Абакунович:
– Прости нас, отче, но ни одного христианина мы не обидели, ни одной христианской души не загубили.
– Где ж вы бродили?
– За Нижним. Трогали только басурман.
– А вы знаете, как за это князь Московский на нас разгневался?! Походом грозит, войной!
– Не понимаем, за что, отче...
– Не понимаете! Что значит дразнить басурман – не понимаете?!.
Ушкуйники смотрели в пол.
– ...Что они в отместку пойдут жечь, убивать, грабить – это вам, конечно, невдомек! И что сюда, до вас, мерзавцев окаянных, не доберутся, потому что далеко и хлопотно, – это вы тоже не смекнули! Что разорят Нижний, Кострому, Переяславль, – откуда хлебушек возьмете?! Но прежде всего – Нижний! Вы не соизволите ли вспомнить, кем теперь нижегородский князь московскому доводится, головы вы бараньи?! Жадность, одна жадность в несытых зеницах ваших, в мозгах куриных, а здравой мысли – ни одной!
– Напрасно ты так, отче. Мы ведь и за обиды христианские радели, чуть ни прошептал Абакунович.
– Слышу я эту песню не первый год! А как ваше радение аукается?! Потому и говорю вам не в первый раз: не с вашими куриными мозгами о христианах радеть.
– Нижний вправду не трогали? – спросил посадник.
– Нет, нет! – откликнулись в один голос все трое, а Василий дернулся даже пожаловаться: – Наоборот! Они у нас двадцать человек стрелами ни за что, ни про что посекли, когда мы мимо.. – и осекся, получив от Абакуновича такой взгляд, который до-олго помнил.
– Ага! Ни за что, ни про что. А может, все-таки было за что?
– Нет, Никита Матвеич, – Абакунович зыркнул еще раз на Василия, молчи, мол, – мы шли на Низ к ихнему берегу близко, нас обстреляли. Мы от берега подальше и мимо. Вот и все.
– Ой ли?.. – Никита прихлопнул рукой по столу. – Ну вот что. Еще без нашего ведома пойдете на Низ, в город лучше не возвращайтесь. Скажи им, отче, последнее слово.
– Коли хотят подохнуть без покаяния, пусть идут еще.
– Вот тут кончанские старосты, – негромко, веско продолжил посадник, соберите своих орлов, обскажите все, пусть добычу им сдадут и сидят тихо. До выяснения дел с Москвой. В случае чего откупаться будем вашей добычей. Идите!
Ушкуйники выпятились из палаты.
– Что же будем московскому князю отвечать? – архимандрит хмуро глядел на старшин.
– То и будем, – так же хмуро заговорил посадник, – Ушкуйники ходили на Низ без нашего ведома, а били только басурман, и ты за это с нас свое нелюбье сними и на Новгород не гневайся. Ну и... Обещать надо, что впредь не допустим. А как не допустим? Тьфу!
* * *
Дмитрий Московский свое "нелюбье" снял, но пригрозил, что ежели будущим летом подобное случится, он обязательно, уже без всяких разговоров, придет на Новгород.
Новгородцы заверили, что "не допустят" и прочее, и весть об этом, через Любу, Бобер скоро получил в Нижнем.
Это несколько вдохновляло, и он поделился с князем. Тот тоже приободрился:
– Что ж, повоюем?
– Повоюем. Коли войско устроим, да арбалетчиков наберем.
* * *
Незаметно и страшно быстро за делами проскочило лето. Раньше всех зажелтели бусинками березки, потом осинки. Начали краснеть клены. Татары не появлялись и, как уже явно чувствовалось, не появятся. По крайней мере до зимы.
Разведка, сначала тонкой цепочкой брошенная вдоль речки Пьяны до ее впадения в Суру, и дальше по Суре до впадения той в Волгу, с каждой неделей укреплявшаяся новыми и новыми, хоть и небольшими, сторожами, исправно гнала вести в Нижний: все спокойно. Из-за Волги сведения приходили крайне редко, но такие же: никого. За Волгой было непонятно, там, по сведениям знающих людей, и дорог-то путевых никогда не было, тем берегом татары и не приходили никогда.
Бобер все лето колебался, выспрашивал охотников, пытал купцов и наконец снял все посты за Волгой, перевел их на этот берег, укрепив линию по Суре от устья Пьяны до Волги. Этот рубеж по Суре и Пьяне очень нравился Дмитрию. Он громадной подковой огораживал нижегородские земли с юга, юго-востока и востока и был достаточно удален от города, чтобы успеть в случае нападения что-нибудь предпринять: Сура впадала в Волгу верстах в 120-ти от Нижнего, Пьяна в Суру примерно в 130-140 и вверх от устья шла почти прямехонько на запад до крутой излучины, которая находилась в 70-ти верстах прямо на юг от города, и только после этого отворачивала на юго-восток к истоку.
Всю разведку княжеской дружины и все, что собрал за лето Григорий, Бобер вытащил на этот рубеж, так что к середине осени заставы встали там настолько густо, что без особых хлопот взаимодействовали между собой, по крайней мере хорошо знали, что творится у соседа. Таким образом, он уже мог быть уверен, что через Пьяну татары незамеченными не пройдут – разведка работала.
В организации войска нежданная помощь привалила от младших сыновей Дмитрия Константиныча, Ивана и Семена. Быстро, после наезда на разбойников, проникнувшись уважением к новому воеводе, княжичи бросились изо всех сил ему помогать – они тоже хотели бить татар. Выразилось это прежде всего в том, что молодые князья организовали каждый свою, отдельную от отцовской, дружину, и каждый, друг перед другом, стал учить и гонять своих, как умели, разумеется, но весьма энергично.
Так как своих уделов у них еще не было (юридически, по крайней мере), они затормошили и заставили-таки отца определить им в самом городе "концы" на предмет подготовки в них ополчения. Это нешуточно ущемляло права тысяцкого, но Михаил Василич, поговорив с Бобром, махнул рукой – пусть, лишь бы польза была.
Каждый "конец" стал готовить ополченцев под руководством своего княжича, снаряжать и вооружать "своих", чтоб не хуже чем "чужих", возникло соперничество, которое Бобер с тысяцким стали искусно разжигать, что и не замедлило сказаться. Со справы снаряжением оно сразу перекинулось на подготовку. Сборы и тренировки становились все чаще, интенсивней. Перещеголять друг друга старались не только князья, не только воеводы, большие и малые, но уже и рядовые бойцы. Спорили, хвастались, доказывали друг другу (часто чуть не до драки), чья справа лучше, кто ловчей на мечах, кто метче из лука, а кто на коне шустрей.
Словом, Нижний широко и основательно готовился к войне, повергая своих женщин в сильную тревогу, великий плач и куриное кудахтанье.
Удовлетворенный таким ходом дел и состоянием боевого духа нижегородцев, Бобер, дождавшись большого снега и крепких морозов и уверившись, что татары не полезут и зимой, на Рождество решил наведаться в Москву, повидаться с семьей и взглянуть, что там творится.
Одно не удовлетворяло и очень беспокоило его в Нижнем – арбалеты. Дело не шло. Совсем! Никита сделал воротковый самострел, и неплохой даже, но затратил на него с непривычки столько сил и времени, что дальше делать такие отказался.
– Все, князь, уволь. С такой работой я не то что барыш, сам с голоду помру, а мне еще семью кормить надо.
На рычажные арбалеты не находилось достаточно крепких подручников. И к зиме у Бобра набралось всего-навсего 49 пар – не густо. "Корноуха придется дернуть, – все чаще подумывал Дмитрий, – без него тут совсем голым останусь. А налаживать уж, пожалуй, придется там, здесь пусть сами озаботятся. Умный добьется, а с дураком нечего и время терять. Но они, вроде, не дураки. Стараются, и с толком. Особенно Ванька. Напористый, щенок. И самоуверенный! Даже слишком. Но тут, может, так и надо?"
* * *
Москва снова и по-новому поразила его. Это был самый настоящий муравейник! Вокруг города, по периметру будущих стен был отрыт ров под фундамент. Громадные земляные канавы напоминали следы исполинского крота. По Москве-реке накатанной дорогой в две стороны (точь в точь как муравьи на тропе! особенно ясно это виделось сверху, с Боровицкого холма) непрерывными вереницами двигались подводы: вниз, к Мячкову – пустые, назад к Москве – с камнем.
Камень сбрасывали в кучи у котлованов под будущие башни, и было видно, как его мало, и сколько же еще (Боже мой!) его возить, чтобы хватило на мало-мальски подходящую стену. Возить – не перевозить!
Бобер стоял с Великим князем на уцелевшем куске старой деревянной стены, обращенной к Москве-реке. Тот, гордясь, показывал ему – где, что и как.
– Вон там справа, на углу, Федька Свибл башню будет ставить. Он за каменоломнями следит, так лучший камень себе гребет, стервец, эта башня, видать, самой крепкой будет. Тут, прямо под нами – Федька Чешок. Я даже подумать не мог, что он такой богатенький! Ничем не выделялся, скромненько так жил, и вдруг: "У своего дома я сам башню поставлю". И все тут! Прав ты был, Михалыч! Крепко потянулись мои бояре друг за другом. Федька Беклемиш (Чуешь?! По этой стене одни Федьки! Чудно!) слева в углу живет, я сперва тоже думал – середнячок, а он: я свой угол сам устрою. Ну и устраивайте, жалко что ль?! Я думаю, угловые-то круглыми должны быть. И Иоганн говорит...
– Угловые обязательно круглые! А у вас разве не решено еще?!
– Да решено. Это я так, от тебя еще раз услыхать, а то есть тут умники...
– Кто еще?!
– Ты не знаешь. Да и не важно! В общем, вот такие дела. Боровицкую башню сестренка, Любаня твоя, под свою руку забрала, а дальше... смеяться будешь.
– Ну-ну?
– Главные ворота, Ризоположенские, где мост через Неглинку, сам дядя Вася взял!
– Василий Василич?!
– Да!
– А почему именно эти-то?
– Ну его дом же напротив.
– Ай и ну! И его допекло?!
– Еще как! Попыхтел, поворчал, а потом: вот я вам покажу, сопляки, как башни ставить! Не знаю, как я при нем не заржал, удержался.
– Да уж... ты, тезка, того... Я перед отъездом еще хотел тебе сказать. Много наружу пускать поостерегись. Ты ведь главный...
– Как – наружу?
– Ну... смеешься, злишься, печалишься – все в открытую. Так нельзя. Тебе нельзя. Хотя и молодой ты еще князь, на молодость многое можно скинуть, но не все.
– Тьфу! Все учат, учат! И митрополит, и племянник его, и Митяй, и дядя Вася всех больше – надоело! Я думал, хоть ты-то... А ты туда же!
– А я-то что?! Только и сказал, что у тебя на лице все написано. Всего навсего. Так ведь мы с тобой одни. И не только родственники, но вроде бы немного и друзья. А другу подсказать... Кто же тогда и подскажет? – и Бобер сделал обиженное лицо.
– Нет-нет! Что ты, тезка! Ты не стесняйся, это я так. Знаешь, как он мне надоел со своими указками!
– Кто?
– Дядя Вася, кто ж еще. То не этак, это не так. Ну все не так! Что бы ни сделал, что бы ни сказал – все не так!
– Терпи, князь.
– Сколько терпеть? Сколько можно?! Ну молод, ладно, но не грудной же младенец! Чтобы на каждом шагу мне сопли подбирать!
Бобер усмехнулся в усы. "Что ж, хорошо говоришь. Горяч. Все, как монах расписал. А ты, Василь Василич, уж не обессудь – сам себе яму выкопал".
– Можно и одернуть, если уверен, что прав. Да, может, и пора?..
– Ты считаешь?! – Дмитрий аж взвился. – А я думал, ты... Да, тезка! По-моему тоже пора. А то что же, так и до седых му..й мальчиком при дяде просидишь.
– Верно, тезка. Если сразу из-под чужой лапы не вырвешься, то не вырвешься никогда.
– А я о чем! Только вот как? С чего начать?
– Найди момент, чтобы наверняка.
– Как?! Разве тут разочтешь, где наверняка, а где нет. Ты вот что. Ты бы мигнул в нужный момент как-нибудь, что ли... А?
– Идет! – смеется Бобер, – Только я ведь уеду через неделю, вряд ли успеем. Так что, коль случай не подвернется, подожди моего возвращения.
– Хорошо, подожду. Но тебе там дальше осени не сидеть. Хватит!
– Почему до осени?
– К осени думаю стены закончить. Тогда вплотную войском займусь.
– Если дадут.
– А вот если не дадут!.. – князь делает бешеные глаза, – Тогда и одерну!
– Ну-ну! Я не только дядю Васю имел в виду. Даже не митрополита. Обстоятельства. У меня-то твоих обстоятельств нет.
– Вот и прекрасно! Тогда, может, и пораньше?
– Знаешь, тезка, мне теперь уже самому интересно, как повернется. Да и их на полдороге бросать... Хочу дождаться.
– Татар?!
– Да. Ушкуйники их раздразнили, ясно – они этого не оставят. Ведь всех булгарских купцов очистили, сволочи! Да если б только булгарских! Татары наверняка пойдут. Но вряд ли рано. Они всегда дожидаются, когда вы урожай соберете. Верно? Так что вот она, осень, и с этой стороны тоже выворачивается. А вы-то кремль к осени закончите?
– Должны!
– Я смотрю, сколько же камня еще надо! Всю зиму возить. И то – хватит ли?
– Всю зиму и будем, на то расчет. А камня в Мячкове – горы, все лето кололи. И Иоганн говорит – хватит. Так что весной, только растает – начнем класть.
– Каменщиков-то хватит?
– Плесковичи говорят – хватит, а уж помощников – пруд пруди. Я ведь тебе не досказал. Северную угловую башню Федьки Кошки отец, Андрей Собакин, на себя взял, двор их там. Рядом с ним, у ворот, что на церковь Николы выходят, купцы самые богатые себе выпросили, все почти сурожане: Васька Капица, Кузька Ковырь, Саларевы братья, Елферьевы... В общем – купцы! От Беклемиша наверх, к торжищу, дядя Тимоха башню отвоевал, а Фроловские ворота (опять смеяться будешь!) сам митрополит.
– Как митрополит?!
– А так. Собрал свой Чудов монастырь, всю братию, сказал им проповедь (я был! слушал!), что, мол, постараться придется для защиты честных христиан. Не только златом-серебром, каменьями ценными, но и собственными руками, как отец Сергий делает.
