Текст книги "Забытый - Москва"

Автор книги: Владимир Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

Например, на основе сообщений о том, сколько китайского шелка ушло этим летом через Москву в Новгород, прогнозировались дружеские отношения Ордена к Новгороду на весь следующий год. А пьяная драка подручников Ковыря с людьми Петьки Капицы подтверждала не только то, что Петька увел у Ковыря любовницу, но и намерения последнего прорваться со своими караванами в Сурож, то есть стать "сурожанином" и тем самым перебежать дорожку Капице. Что рождение в августе у Великого князя первенца, названного в честь прапрадеда Даниилом, должно объединить некоторых из тех, кто имеет мало влияния на князя, с тем, чтобы примазаться к наследнику с целью выдвижения наверх впоследствии. И что этих людей надо крепко приметить. Ну и так далее, Люба могла выдавать такое до бесконечности.

С холодком в сердце подумывал Дмитрий: "Ну а обо мне? О моих подвигах? Не воинских, разумеется. Что ей стоит? С каким размахом дело поставлено! И ведь все это делалось по твоему приказу и должно было служить тебе. Оно и служит! Но теперь уже не только тебе".

Лишним свидетельством, что она о нем "знает", было ее поведение в постели. Она стала как-то неуемнее, что ли. Меньше ласкала, больше требовала от него. Выгадав момент, когда она дошла до желаемого настроения, была удовлетворена физически и расслабилась, "сомлела", он обиняком намекнул ей: собирает ли она сведения, так сказать, "впрок", о людях, которых, может быть, придется прижать когда-нибудь. Она усмехнулась равнодушно:

– Ну а как же.

– Например?

– Господи, какой пример? Разве сразу выберешь?

– Ну а все-таки...

– Ох-х... А все-таки – не задавай глупых вопросов.

– Почему же глупых?

– Потому! Я же понимаю, о чем ты. Как ты мог подумать, что когда-нибудь я могу "прижать" – тебя? Это обидно как-то даже...

– Да ну что ты! – у него уши запылали от стыда, но Люба сделала нетерпеливый жест, заставивший его замолчать, и спокойно закончила:

– Поэтому, когда мне довели, что князь Волынский в плесковском походе попортил тринадцать баб, причем трех – за один вечер, я сказала, что меня это не интересует.

Дмитрия из жара бросило в холод. "Точно тринадцать! С Гретхен, мать ее, толстозадую, ети! Неужели Иоганн, засранец?! С него станется, он ведь от нее без ума... Но с другой стороны – не баба же он последняя, языкастая... И как я ему... Да чего тут гадать!" Он быстро взял себя в руки, так как нечто подобное все-таки предполагал, и откликнулся почти весело:

– Действительно, чего тут интересного. Но почему ты так сказала?

– Да о тебе забочусь, глупыш. Чтобы авторитет твой не роняли.

– Но он ведь уже... После такого...

– Не очень. Ведь болтать остерегутся, коли я намекнула. Ты сам-то остерегись. Да смотри, меня какой заразой не награди...

– Ань!

– ...тогда точно – оторву! Говорили мне, что мужики после тридцати лет с ума сходят и в кобелей превращаются. Я все не верила, а теперь вижу зря. Остерегись. Не простой же ты тут человек, не баб же портить сюда приехал.

– Насчет кобелей правда, Ань. Сам удивляюсь! Ей-Богу! Но я крепко постараюсь.

– Уж постарайся, – Люба улыбнулась без злости, – а это дальше меня не пойдет. И следить за тобой перестанут.

– Перестанут?

– Перестанут. Я же намекнула.

– А поймут?

– Кто не поймет, тот исчезнет.

Дмитрий ужаснулся такой постановке вопроса, вспомнил, с кем разговаривал уже в таком роде, и неожиданно для себя брякнул:

– Даже Иоганн?

– Иоганн очень понятлив, не тебе бы спрашивать. Но причем здесь Иоганн?

– Да нет, это мне так как-то... случайно на ум пришло.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. И всю ночь любили друг друга. Легко, весело и счастливо. Потому что в эту ночь рухнули, развалились, растаяли все недомолвки, накопившиеся за время их брака. О Юли не заикнулись ни он, ни она. И это тоже было хорошо, это тоже сближало, связывало, как общая тайна, которую следовало хранить от других, а меж собой обсуждать – ни к чему, излишне.

* * *

Назавтра, засев пытать Любу по внутримосковским делам, он за два часа разговора так вымотался, будто проехал сто верст, не слезая с коня. Сведений было ужасающе много, хороших – мало, все больше суета, дрязги, подножки, наветы, подпольная грызня. За местечко поближе к князю, за наделы, за подряды. Среди купцов по-прежнему главным куском, за который бились немилосердно, была сурожская торговля. Бояре-наместники ломали головы, как поднять ограбленных литвинами подмосковных крестьян, хотя бы и за счет соседа. Стараясь не пропустить ничего, Дмитрий, может, и несознательно, все как-то сворачивал на Вельяминовых, их дела и связи, тут был его главный интерес. Люба же, если и говорила о них, то лишь когда их участие освещало какое-то место в ее рассказах о других людях и их делах. Когда же почувствовала, что он недоволен, приостановилась, вздохнула:

– О Вельяминовых Юли расспросишь. Она уж тебе обскажет все, что потребуешь. Я, Мить, туда не вникаю, потому что там Юли. Зачем двоим одну и ту же работу волочь?

– Это верно. Только как там она? Ведь одна. Не сорвется, не запутается? А главное – не качнется ли туда?

– Куда она от те... – Люба на полуслове поправилась, – от нас качнется?! Скажешь тоже! Впрочем, увидишь, поговоришь, там сам решай. Ежели что...

– Успею ли? Дел – море.

– Всех дел не переделаешь. – Люба потупилась. – А важней вельяминовских дел у тебя... сам понимаешь. А может, и не понимаешь еще...

– Что-о?!!

– Да, так вот. Иван забирает все больше силы. А против братанича Дмитрия настроен очень жестко.

– А что ж Василь Василич?

– Стареет Василь Василич. Энергии мало уже. Хотя... Наверное, думай он по-иному, смог бы и окоротить сына. Значит и он...

– Да-а! Тогда срочно к Юли. И что-то делать?!

– Сначала узнать и понять. И конечно что-то делать!

* * *

Расспрашивать Юли Дмитрий поехал в Занеглименье. Избушка, разоренная литвинами, но не сгоревшая, была починена, подновлена, обухожена. Во дворе большая клеть дров, внутри у печки мелко натесанная лучина, охапка сухих поленцев, огниво. На столе кое-какая посуда, на широкой лавке куча одеял. Вспоминая, Дмитрий потянулся к одеялам (ноздри у него сразу раздулись) и услышал, как гоготнул коротко конь. Выскочил наружу и увидел ее, так же одетой, на той же кобылке.

Она пала ему на грудь, но тихо, нежно, грустно.

– Что случилось, ведьма моя родная?

– Ничего особенного, – Юли шмыгнула носом, – просто соскучилась очень.

– Я тоже.

– Ты... Ты молодой. А я... Жизнь катится. Уже под гору... Годы – буль, буль, как камешки в ручей. А тебя... Хорошо – раз в год на огонек залетишь. А знаешь, как без тебя скучно!

И во второй раз увидел Дмитрий слезы на ее глазах, а вокруг глаз, да и дальше уже, на щеках, на лбу, – морщинки.

"Да-а, годы – буль, буль... Ведь ей же сорок уже! – он ужаснулся, внимательней взглянул, увидел тонкие густые брови, полные яркие губы, хищный тонкий нос и темным пламенем переливающиеся глаза. – Боже мой! Ну и что?! Ведь это прежняя моя бес-ведьма Юли, прекрасней и желанней которой нет на свете!"

Он сжал ее в объятьях крепко-крепко, почуял мелкую дрожь и огонь ее тела, загорелся.

– Прости меня. Юли. Видно, все-таки свинья я порядочнаяя, но... Если б я мог! – ему опять бросились в глаза ее морщинки, а у виска (что ж это?!) седая прядь! И он в самом деле почувствовал себя и мерзавцем, и беспомощным ребенком одновременно.

А она, кажется, поняла его настроение, нежно погладила по щеке:

– Ладно. Я же знаю. Если б ты мог... Я же не жалуюсь. Я так рада! прижалась, спрятала лицо у него на плече, чтобы не показать покатившихся все-таки слез.

Он отнес ее в избу, и там начался бой, в котором сразу забыто было все, остались жар, стоны и неизъяснимое наслаждение двух сплетенных в единое тел. Бой продолжался как обычно, около двух часов, с короткими перерывами, в которые Дмитрий вынужден был пополнять свои силы с помощью кружки доброго меда, а Юли охлаждать себя с помощью родниковой воды. Только когда Дмитрий совершенно изнемог, Юли умылась, привела в порядок себя, отерла мокрым полотенцем его и, не дожидаясь вопросов, стала рассказывать о себе и своих взаимоотношениях с Вельяминовыми.

Власть ее над Иваном оставалась неколебимой, это, впрочем, он черпал не только из ее слов... ведь Юли могла загордиться, потерять чувтво реальности, а Дмитрий все время помнил, что не каждый же будет относиться к Юли так, как относится к ней он. Но она рассказывала не о своих чувствах или предположениях, а о том, что ради нее Иван творил, чем рисковал и чего не жалел ради ее любви. Выходило, что он мог пожертвовать ради нее всем, кроме одного: власти. Власть была его первой и главной любовью, и ради нее, говорила Юли, он не только ее отдаст, но и отца родного не пожалеет. Однако Ивану, кажется, никогда не приходило в голову, что между Юли и властью придется выбирать, он ясно себе представлял, что имея власть, сможет удержать и Юли, а не удержится у власти, то и Юли ни за что не удержит.

– Здравые мысли, между прочим, – вздохнул Дмитрий.

– Конечно. Я всегда тебе говорила, что он не дурак. Только амбиций на десятерых. Потому его и не любят, и боятся. Но отец прикрыл его со всех сторон своим авторитетом так, что он может позволить себе любую выходку. Даже против князя.

– Даже... Но что именно?

– Болтает. Что мне князь, говорит, всего лишь брат двоюродный. К тому же молодой, глупый еще.

– Это только тебе или на людях тоже?

– Мне-то постоянно. Но и на людях, мне кажется, не особенно осторожничает. Хотя сама я не слышала. Да ведь я с ним на людях не бываю.

– Уточни, узнай. Это ведь очень неплохо.

– Неплохо. Да мне, Митя, страшно становится. От планов его бредовых. Ведь если он попрет, то кровь прольется, много крови. Он, кажется, не понимает, что очень многим отцу обязан, что отец его прикрывает. Тот ему уже помеха. Поговаривает часто, мечтает: "Когда ж старый пень мне дорогу освободит?"

– Ишь ты! Хорошего сынка Василь Василич себе вырастил!

– Стоило бы, конечно, все это до Василь Василича довести, только мне как-то... жалко его, вроде...

– Что ты! Ни в коем случае! Пусть уж они свою игру до конца вместе доведут. В полной любви и согласии. Что нам толку их ссорить? Отца мы никогда не завалим, ни за что. А сын от ссоры может поумнеть, заосторожничать. Да и за себя остерегись! Ведь тут вполне возможно, что об отце он только с тобой. И если отец узнает, то от кого?! Смотри! Не лезь, полегче, относись ко всему этому полегче.

– Да-а, Митя, страшно. Мне ведь куда ни кинь, везде клин получается.

– Это еще почему?

– Возьми Иван верх, ты и все мы не просто проиграем. Пропадем! А коли возьмут Ивана за одно место, и меня заодно прихлопнут, как главную помощницу. На меня кое-кто тоже косо стал посматривать. Думают – это я Ивана подбиваю.

– Ну уж это-то мы как-нибудь устроим.

– Устроишь. Ты далеко всегда. Даже Люба с Иоганном не сразу дотянутся. А тут, может, часы, а то и минуты все решат.

– Нет! Ведь все пока в твоих руках и от тебя зависит, когда дать чему-то ход и заварить всю эту кашу. Или это уже не так? Тогда бросай все к чертовой матери и возращайся в дом! Ты мне дороже любых политических выгод, я не могу тобой рисковать! Ни вот столько! Не хочу!

– Спасибо, сокол мой, – она прижалась грудью, поцеловала нежно в щеку, он почувствовал, что вновь загорается, – но ВСЕ бросать пока еще резона нет. Пожалуй, пока Василь Василич жив, дай ему Бог здоровья. Да мне и самой теперь уже нельзя бросить. Сколько сделано, сколько сил вложено. Надо до конца довести. Каким бы он ни был. Да и корысть моя...

– Какая еще? – Дмитрий сделал вид, что не понял, не помнит.

– Да колдунья та его страшная из головы нейдет. Глупость, конечно. Лет уж мне сколько... Но вдруг поможет!

– Ах, Юли, – он взял ее за подбородок, заглянул в глаза, – что ж ты с ним делать-то будешь?

– Я?!! Да я!... Да я его... Я его на руках носить буду! Коня ему лучше княжеского! Доспех золотой! Все, что захочет!.. – Юли задохнулась в восторге.

– Вот и вырастишь такого, как Иван. Он тебе и поднесет подарочек на старости лет...

– Не-ет! Дурень! Он же в тебя пойдет! Разве он такое помыслит?!

– Ну а если девка?

– А если девка... Она такая будет!.. Она такая красавица будет! Всех с ума сведет, за князя замуж выйдет! Она... она... – и Юли кинулась на него с бешеными поцелуями, и снова завертелась их безумная карусель.

Серьезный разговор заканчивали, когда собрались разъезжаться. Перечислив ему всех Ивановых друзей и сторонников, среди которых главное место занимали "сурожане", чем кто из них занимается и кого с какой стороны следует опасаться, Юли все-таки порадовала и добрыми вестями. Дело в том, что вельяминовский "кулак" разжался. Второй в семье человек, Тимофей Васильевич, совершенно отошел от московских дел, ликвидируя в провинции последствия литовщины и восстанавливая базу для ответного удара. А брат Ивана, Микула, уже пять месяцев реорганизует коломенские полки по плану Великого князя, за что получил от старшего брата презрительную кличку: "митькин прихвостень".

Про Микулу Дмитрий знал, но сейчас порадовался вновь, как доброму знаку, и с благодарностью подумал о князе: "слушает и ничего не пропускает! Ведь я не просил, не требовал, а так, почти нейтрально говорил. А он послал сразу и именно Микулу, и еще и по нашей схеме, вероятно, приказал полки перекраивать, молодец! надо похвалить при встрече. Но и усеки лишний раз, какая за твоей спиной стена!"

– О чем задумался, Мить?

– Хорошо, Юли, хорошо все. И ты у меня главный молодец! – он не удержался, схватил и поцеловал в губы, ставшие сразу горячими.

– Ой, не надо, Мить, а то опять...

– Ну не буду, не буду. Давай подводить итоги. На каком же месте все-таки стою я среди вельяминовских врагов?

– На первом, Митя, на самом первом. Не знаю точно, как думает Василь Василич, разница с Иваном, наверное, есть, но небольшая. А вот как Иван думает, я знаю точно. Дмитрий, по его мнению, дурак, сопляк, беспомощный и ничего не соображающий. Силу и вес дают ему только советники, с помощью которых он выглядит умным, сильным и энергичным. Этих советников надо убрать, и тогда Дмитрий окажется игрушкой в руках того, кто их уберет. Ты среди тех советников – первый...

– Ну уж! А митрополит?

– В его глазах – ты! Ты меня слушаешь или как?

– Тебя, тебя.

– Так вот: первый – ты! Тебя первого и уберут.

– Меня уже четвертый год убирают, все не управятся никак.

– И не управятся! Пока мы у тебя есть.

– Особенно ты! Давай-ка решим, когда и где в следующий раз.

* * *

Встреча с Дмитрием не обрадовала. Потому что Великий князь был весь в каких-то других заботах. Не вспыхнул как обычно радостью и интересом, а встретил довольно сдержанно. Не восхищался, не сожалел – что сам не смог, и Бобер очень скоро и очень ясно уразумел, что князь ждет вопросов, ждет, что он потребует, чтобы скорее сделать все это и заняться другими, более'важными делами. Отвязаться!

То есть он, Бобер, уже где-то в стороне, а главные княжьи замыслы идут мимо него. Такого он потерпеть не мог и решился сразу внести ясность:

– Не глянешься ты мне, тезка.

– Что, плох?

– Нет, не плох. Просто в себе весь. Заботами, которые у тебя на лбу написаны, не делишься. Раньше так не было.

– Да? – лицо Дмитрия стало беспомощным, он наивно провел рукой по лбу, будто захотел стереть, что там написано. – Да ведь раньше заботы у меня другие были.

– Забота у нас с тобой одна – от татар отбиться.

– Отбиться! – лицо князя начало багроветь. – Чем?! Х..м, что ль?! – он ахнул кулаком по столу, вскочил, прошелся до двери и обратно, сел, потер ладонями виски. – Дядюшка твой... Сволочь! Все как метлой повымел. А из-за чего, из-за кого?

– Из-за шурина.

– Во!! Видишь, как он шурину помогает?! А ты?!

– Что я?

– Ты бы своему шурину так помогал!

Бобер усмехнулся и покрутил головой:

– Ты опять?

– Опять... – Дмитрий тоже усмехнулся, уже спокойно, – да ладно, это ведь я все от... от бессилия, наверное. Ведь если б шарахнул ты мне Мишку...

– Сам шарахни, сам. Дело-то нехитрое. Собрал людишек побольше и вперед. Пограбить на халяву-то всякий кинется.

– И ты туда же!

– Чего?

– В грабители меня! Алексий всю плеш проел – "нехорошо своих разорять, не по-божески, не по-людски..." И ты туда же?

– Не-ет...

– То-то! Как, чем мне от любой напасти отмахиваться, коли у врага не отнимать!

– Тут я, тезка, за тебя. Полностью! Больше того, я бы его дотла разорил, раздел и разул, чтобы он вообще подняться не смог.

– Ну-так поди, раздень и разуй, я те только в ножки поклонюсь! А там и на татар! А?!

– Хм, не вот... А Олгерд? Если мы Мишку Тверского разденем, он ведь тогда не успокоится, пока нож нам в спину не воткнет. Да и сам Мишка... Феофаныч считает, что его можно утихомирить. А там и на прочный союз склонить. Ведь сильный союзник лучше нищего врага. Верно?

– Кто спорит?.. И Феофаныч, конечно, голова. Только не вижу я, как этого барана к союзу склонить. Но я – ладно. Кажется, и Феофаныч-то с Алексием этого не видят, вот что скверно. Но это уж их забота, не моя, я заковырки придумывать не мастак. А вот пока они придумывают, я уж душеньку отведу! Сперва Святослава, суку эту смоленскую. Тут, кстати, и Алексий мне ничего не скажет, сам его от церкви отлучил! Слыхал?

– Не-ет... – Бобер конечно же об этом знал, от Любы, но хотел сохранить установившийся тон разговора.

– Так вот знай! Не один я разозлен, а кое-кто и похлеще. Ну а потом и Мишку, Бог даст.

– Смотри, тут без Феофаныча нельзя.

– Ох, понимаю, тезка, понимаю. До чего ж тяжко все расчесть! Сколько всяких крючков не забыть, сколько одновременно в башке держать. Оттого и устаю, как пес, оттого и руки опускаются.

– Ничего. Коль упустишь чего, Алексий с Феофанычем подскажут. А вот руки опускать – это ни в коем случае! И нос не вешай, опыта набираться надо, без него – никуда, никак. А опыт – это набитые шишки, да шкура, до крови ободранная.

– Шишек уже много, а шкуры мы с других попробуем содрать.

– Добро. А я войском займусь. Настоящим.

– Займись. Как оно у вас там?

– Где, в Плескове?

– Да нет, про Плесков мне известно. Где были: в Радонеже, Черноголовле.

– А-а... Да пошло, вроде, потихоньку. Ленивы, правда, начальники твои младшие – спасу нет! Пока после Плескова от Владимира не схлопотали, не шевелились. Пришлось все перешерстить. Мы новых понаставили. Из простых, кто в Плескове себя показал. Эти, думаю, землю будут рыть.

– Дай Бог, – как-то опять без энтузиазма, устало откликнулся Дмитрий.

– Кстати, а как там у тебя в Коломне Микула Вельяминов управляет? Проверял?

– Нет, тезка, руки не дошли. Доскачи уж сам, глянь. А то вдруг как в Радонеже...

– Да ну-у... Парень-то он, вроде, толковый.

– Да? Мне он тоже глянется. Не то, что Иван. Горлопан гребаный.

– А что такое?

– Еще на должность не сел, а уж на всех свысока. На отца даже свысока! А поскольку я его отца слушаюсь, то и на меня уже.

– Да что ты?! – Бобер постарался понатуральней удивиться.

– Ну да. Мне сестренка не один уже раз говорила: остерегись. Тебе не рассказывала?

– Ну, что заносится, говорила. Но чтобы тебе его опасаться...

– Хочет мной командовать, когда тысяцким станет.

– Бодливой корове... Не ставь его тысяцким, коли опасаешься, вот и вся недолга.

– "Не вот", как ты говоришь. Вельяминовы уж с полсотни лет тысяцкие, на самом верху при Великом князе. Родня опять же... Хотя указов я уже от дяди наелся – во! – Дмитрий чиркнул пальцем по горлу. – А уж от братанича точно не потерплю.

– Да что они, князья, что ли, по наследству должность передавать? Назначь другого, да и дело с концом.

– Другого?.. Другого скверно. Боюсь, опять до крови дело дойдет. Разве Иван, сторонники его, такое потерпят? Алексей Петрович на что, говорят, шустер был и крут, а в момент слетел, никто и ахнуть не успел.

– Тогда никого не назначай, – Бобер рассеянно улыбнулся, он сказал это просто так, чтобы свернуть как-то не очень сейчас для него удобный разговор, но Дмитрий неожиданно радостно вытаращил глаза:

– А вот это мысль!

* * *

Бобер ехал в Коломну с тревожным интересом. Зададутся ли отношения с Микулой: это было очень важно. Сойдись он с этим Вельяминовым, опасность от их семьи сжималась для него вся вокруг Ивана. А там стояла Юли! И тогда конфликт можно было считать локализованным, полностью подконтрольным, а стало быть – нестрашным.

Бобер помнил рассудительные речи Микулы при знакомстве, простое, скромное обхождение, застенчивую улыбку и надеялся на лучшее. Тем не менее предстояло делать вместе нешуточное дело, если не заладится, придется ломать, и тогда вся вельяминовская семья грозно глянет из-за Микулиного плеча.

Князь Дмитрий задачи Микуле поставил вроде бы правильно. Но как там сложилось на деле? Вдруг перекраивать придется? Этого Бобер больше всего не хотел.

Но этого (слава Богу!) не понадобилось. Микула исполнил все точь-в-точь, как наказал князь, привнеся от себя только одно: командирами полков, формировавшихся по уделам, он поставил не местных старшин, как у Владимира в Радонеже, а лучших коломенских дружинников. Местные старшины отвечали только за снаряжение и сбор, были, так сказать, завхозами. Боевой же подготовкой занимались боевые командиры, что весьма сказалось на подготовке новобранцев и было сразу же замечено Бобром. Разумеется, дружине это сильно подбавляло хлопот и, вероятно, отразилось на ее мобильности, но ведь командиры в любой момент могли бросить своих подопечных на "завхозов", а сами – в седло и лететь куда прикажут.

Бобер поездил, посмотрел, похмыкал, замечая, как сильно переживает Микула за свое хозяйство перед строгим ревизором, и сдержанно похвалил. Микула зарделся, задавил радостную улыбку и, стараясь смотреть равнодушно, проронил:

– Стараемся. В меру силенок своих убогих.

– Ну, не скромничай, Николай Василич. Силенки у тебя есть. И используешь ты их умело. За это спасибо. (Микула зарделся сильней.) Ты вот что мне расскажи. Там, за Окой, Рязань. Как у тебя с Олегом?

– Как?! Да никак. Я и не пытался к нему соваться, даже случайно не встречал. Кто я такой, чтобы к такому князю на разговоры напрашиваться? Простой воевода.

– Воевода. Но не простой, а главным форпостом на границах с Ордой командуешь. (Микула вовсе покраснел.) Посмелей с ним. Напросись в гости. Если сам князь не примет, с воеводами его потолкуй. На предмет взаимодействия в случае нечаянного татарского налета. Мол, поможем, чем можем, ежели чего. Ну и вы нам, если не жалко. Хотя бы весточкой. Может, переймешь у них что, приметишь, они ведь поопытней нас в этих делах. А может, и такое увидишь, что нам ни к чему. В общем – понимаешь?

– Понимать-то понимаю. И попробовать – попробую. Только что из того выйдет? Говорят, заносчив очень князь рязанский, горд. А москвичей презирает. Говорит: то купцы, а не бойцы, что с них взять.

– Да, это и я слышал. Но попытка – не пытка, по уху не ударят. Попробуй все равно. Может, у него интерес какой вывернется или что... Ну а уж если совсем завысится, ничего нам с тобой не останется, как заставить себя уважать. А?

– Да, князь. Это я еще с детства вынес: драчун, пока не наваляешь ему как следует, будет перед тобой кобениться и задираться по любому поводу. А как сопатку ему расквасишь – все! сразу мил человек делается.

– Неужели метишь Олегу сопатку расквасить?! – Бобер восторженно-весело дернул головой. Микула, хоть и смотрел в пол, но ответил твердо:

– А что ж делать, если он не успокоится?

– Хм, действительно, – в словах Бобра звучал веселый вопрос, – там вон с Мишкой Тверским никак разделаться не можем, а Олег-то, пожалуй, покруче будет.

– Ну и что, – голос Микулы был по-прежнему тверд, – Волков бояться – в лес не ходить. А бить все равно когда-нибудь придется. Всех подряд.

– Думаешь?

– Думай – не думай, а с таким князем...

– Каким?

– Шустрым.

– А это хорошо или плохо?

– По мне, так хорошо. Насиделись по щелям, напрятались, набегались. Нету больше терпения. И если уж хотим татар побить, так должны бить любого! И не бояться.

* * *

Из Коломны в Серпухов Бобер поехал через Каширу, чтобы как следует рассмотреть хозяйство Григория, до него до сих пор никак руки не доходили. И это было нездорово, ведь такой опоры в людях, как в Нижнем, у Гришки не было, и он мог просто не справиться. То есть заставы и дозоры он, конечно, устроил. Но сколько? И каких?

Дмитрий стал припоминать: выходило, что Гришку он не видел больше года, и это нехорошо. А Дарью вообще с позапрошлой осени, с самых тех дней в Нижнем, когда... Да, когда!

"И чегой-то ты о ней вспомнил? Зачем?"

Но сейчас, на подъезде к Кашире, он думал о ней больше, чем о Гришке и заставах. Да что там! Только о ней и думал. Вспоминал, представлял, вспыхивал, остывал и, теперь уже привычно, продолжал удивляться сам себе.

* * *

Кашира порадовала размахом. Понастроено по сравнению с прошлым годом Бобру показалось очень много. Особенно поразила сама Гришкина усадьба. Это был двор большого боярина, даже воеводы. Особенно внушительны оказались конюшни и кузницы. "Кони и оружие – главное! Молодец!" Дмитрий с удовольствием ожидал встречи с косоглазым верзилой, надеясь тем не менее (на фоне воспоминаний о Дарье): "может, в отлучке?"

Надежды не обманули (что, впрочем, и неудивительно), Гришка был на кордоне, и встретила его одна Дарья. Ну не одна, конечно, а в большом хороводе слуг, служанок, воинов и холопов, знакомых, полузнакомых и вовсе неизвестных, но проявивших при встрече одинаково бурную радость и энтузиазм.

Дело было к вечеру, а пока князя встречали, умывали, готовили для него угощенье, и вовсе темнеть стало. Кого пригласить к столу? Дарья посматривала с робкой надеждой, но князь распорядился ловко: отроков его накормили и развели отдыхать раньше, а из местных он никого близко не знал, потому и за стол позвать не захотел, а сел один с хозяйкой, ведя степенный разговор о том, о сем и поглядывая на нее изредка так красноречиво, что Дарью бросало из жара в холод. Но и в ее глазах, кроме напряженного ожидания, мелькало еще что-то, искорки какие-то, причин которых он угадать не мог.

Дарья заговорила о детях: с гордостью о старшем (тот уже вовсю мотался с отцом по Оке и сейчас был с ним на кордоне), с нежностью о младшей:

– Красавицей будет. Хочешь взглянуть?

– Конечно.

Дарья кликнула девушку, велела привести детей.

– Детей!?

– Да.

– Так у вас, стало быть, прибавилось?

– Прибавилось, – хозяйка загадочно улыбнулась.

Вошла девочка, которую он едва узнал, так она подросла и похорошела. За руку ее держался совершенно белый (сивый!) мальчик, очень маленький (годик, чуть больше?), шагавший еще нетвердо. Взглянув на его глаза, Дмитрий почуял на спине и плечах мурашки – глаза были его! Один, правда, хоть и несильно, но вполне заметно косил.

Когда детей обласкали, расспросили и проводили, Дмитрий недоуменно уставился на Дарью:

– Это как же?

– Да вот так... Победу над татарами, помнишь, праздновали? Видно, не очень ты берегся.

– Ты... А ты? Сказала бы хоть...

– Зачем?

– Так ведь Гришка... Что он?

– Он мне сознался недавно. Если б, говорит, не моя косина в его глазах, я вас с сынком вместе закопал бы где-нибудь в лесу, чтоб не узнал никто.

– О, Господи!

– Да. Ну, уболтала я его, как смогла, тем более, что переносила я Вовку недели на две. Гришка тогда уж дома был и порошочком бабкиным воспользовался. Да и косина эта... Бог дал... Ох, прости меня, Господи, и помилуй, грешницу окаянную, – Дарья закрестилась мелко, быстро, зашептала что-то.

– Жалеешь? – Дмитрий спрашивал виновато, а она неожиданно смело и ясно взглянула на него.

– Я?! Не-ет. Не жалела и не жалею. И впредь не пожалею, ежели... – она покраснела, но смотрела так же прямо и ясно в глаза, – ты же знаешь, кто ты для меня, для нас... Помнишь, что я тебе тогда у бабки сказала?

– Так может?..

– Конечно, – она опять взглянула смело и ясно. – Зря, что ль, я тебя так долго дожидалась?

Дмитрий таким проявлением любви был сильно озадачен, и это, наверное, отразилось на лице, потому что Дарья улыбнулась ласково-покровительственно, по-матерински:

– Ждала тебя. Сильно ждала. Все надеялась – хоть на часок заглянешь, улыбнешься своей Дарьюшке, мне б и того хватило. А ты...

– Не вольны мы в поступках своих, – вздохнул Дмитрий, – видишь, что творится.

– Вижу. Но теперь-то уж, коль дождалась... Да еще складно все так, как Бог помогает. А ОН помогает!

– Так что мне? Когда? Куда?

– Никуда. Отведут тебя в спальню, раздевайся и ложись. Жди. Только когда малость утихомирятся, дверь чуть приотвори, пальца на три, а то она в самом начале подскрипывает. А надо, чтоб тихо было. Я поздно приду, не томись, уснуть попробуй.

– Помилуй, какой сон!

– Да ладно. Намаялся, поди. Я разбужу, если что, только дверь не забудь,– и Дарья решительно поднялась из-за стола и кликнула двух девушек.

Девушки были уже не девушки, а крепкие, красивые молодайки, улыбчивые и глазастые. Дарья пошептала что-то одной из них, та тихонько прыснула в рукав, согласно кивнула. Приказав им устроить постель князю в левой спаленке, Дарья отпустила их и повернулась к Дмитрию:

– Эту вот, беленькую, ссильничай обязательно на кровати.

– Зачем?!! – тот ушам своим не поверил.

– Чтоб было на кого белье испачканное свалить. Они ведь все прознают, пронюхают, увидят. Такие у меня помощницы дошлые, ухо востро приходится держать. А то ведь во второй раз Гришку не уболтаешь.

* * *

Когда он вошел в спальню, молодайки закончили стелить постель, перешепнулись, хихикнули, и одна из них выскочила в сени, плотно прикрыв за собой дверь (дверь действительно коротко, но пронзительно скрипнула), а другая, одернув там и сям белье на кровати, выпрямилась, потянулась и, оглаживая плотно себе бока, зазывно улыбнулась:

– Не надо ли еще чего, князь?

– Воды ковш.

– Вон на лавке стоит.

– Тогда подушку поправь получше.

– Да что ее править? Хорошо, вроде, – молодайка нагнулась над кроватью, расправляя и разглаживая подушку и выставив к нему свой мощный зад.

Он бесшумно метнулся к ней, зацепил руками за низ живота и прижал к себе. Она упала на руки, испуганно втянула в себя воздух: "оо-охх!" и зашептала быстро-быстро без всякого выражения:

– Что ты, что ты, князь, что ты делаешь, пусти, войдет кто, грех какой...

Она дергалась, как будто вырываясь, но только крепче прижималась к нему, словно выискивая там что-то своим задом, так что Бобер моментально взвился жеребцом и, удерживая ее одной рукой, другой умудрился не только закинуть юбки ей на спину, но и расстегнуть свои пояс и порты. А когда уже погладил и пощекотал пальцами у нее "там" и приставил и приготовил главное орудие, молодайка неожиданно легко крутнулась у него в руках, как кошка, и упала на постель уже на спину. Он свалился на нее и ничего не успел ни сделать, ни даже сообразить, как она уже полезла руками, нащупала, схватила, потянула, воткнула его в себя, обхватила обеими руками, прижала и задвигалась под ним решительно и мощно, не переставая шептать при этом: