Текст книги "Забытый - Москва"

Автор книги: Владимир Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

– А ты хочешь впереди?

– А как же!

– Ну и дурак.

– Спасибо на добром слове! Но если и не впереди (Ну как ты не поймешь!), ну как я могу командовать, не зная, что такое бой?!

– Да понимаю, понимаю, успокойся. И не останешься ты не у дел. Как дед мой говорил: намашешься еще – надоест. А на Ржеву тебе нельзя.

– Почему?

– Потому, о чем я сказал, по статусу твоему и авторитету. Узнает Михаил Тверской, узнает Олгерд, что Ржеву выручать пошел сам Великий князь. Что они подумают? Что скажут? Во-первых, что Ржева очень для Москвы важна (а это не так). Стало быть, тем более надо ее оттягать (а это нетрудно). Во-вторых, что сил у Москвы очень мало, если на какую-то Ржеву собрали войско с князем во главе. Стало быть: тьфу эта Москва, так себе, можно с ней и спорить, и драться, и побеждать ее можно. Верно мыслю?

Дмитрий долго молчал, глядя в пол, вздохнул тяжело:

– Да-а... Звание, титул... Чего все князья так к нему рвутся?! Как камень на шее! Одни обязанности, пальцем лишний раз не пошевели!

"Ах, мальчик ты мой, как замечательно говоришь! Осознаешь! Не забыл бы ты все это потом, когда привыкнешь, да покрикивать начнешь..." – Бобер поймал себя на желании потереть руки и удержался, а к Дмитрию обратился как только мог более проникновенно:

– Этот камень на тебе – до конца жизни. Вспоминай о нем чаще. Во-первых, конечно, чтобы дров не наломать, но и не для того, чтобы сесть, сложа руки. Надо все время ждать, выискивать и не упускать момента, когда можно сделать что-то по-своему.

– Несмотря на камень! – Дмитрий бешено-весело выкатил глаза.

– Несмотря!!

Заржали, от души, и хлопнули друг друга по плечу.

– Ну а теперь расскажи! Как ты их?!

– Ну как... Обыкновенно... Как мы с тобой и говорили, рядили, планировали. Все сыграло: и разведка, и арбалеты, и подготовка, а главное организация войска. В нужное время, в нужном количестве, и, конечно, достаточно боеспособное. Знаешь, тезка, я ведь приехал только что. Любаню обнял – и к тебе, даже детей не видал. Ты меня угощать, надеюсь, будешь?

– А как же! Сегодня вечером пир! Всех, с кем возвратился – ко мне. Ну и всех твоих здешних, кого считаешь достойным – всех!

– Спасибо! Вот там я уж тебе все-е-е расскажу. А сейчас...

– Понял, понял! Иди.

– Ты мне только вот что скажи: почему стены такие низкие?

– А-а-айх! – Дмитрия перекосило, как от зубной боли, он махнул рукой. – Знаешь что! Не порть настроение. Давай, я тоже тебе на пиру все расскажу. Что – совсем плохо?

– Ну-у, не так уж чтобы...– Бобер помялся, подумал и махнул рукой,плохо! Надо на лето обязательно нарастить.

– Много?

– На треть. Тогда нормальная крепость будет. По немецким меркам. Они в крепостях толк знают. Разве Иоганн тебе не говорил?

– Говорил.

– А что же? Силенок не хватило? Денег?

– И того, и другого, а главное – ухх! – Дмитрий опять скривился и ахнул кулаком по столу, – растащили ведь камень со стен! Себе на башни. Козлы безрогие!

* * *

– Все готово, все готовы, но я думала – ты у него дольше просидишь,Любаня сама поливала ему из ковша, умывала перед застольем.

– Вечером сегодня насидимся, пир устраивает в нашу честь, а сейчас что же, только самое главное. Мне и того хватило.

– Вот тебе раз! Не иначе как Тверью озаботил?

– Почти. Ржевой.

– Аа-а...

– Ну ладно, пойдем за стол.

В переходе перед трапезной навстречу ему поднялись только двое (он даже оторопел): Иоганн и Корноух.

– А где ж остальные?

– А все. Кого ты хотел?

– Ну... монах, Юли...

– Монах в Серпухове с князь-Владимиром безвылазно. Кремль устраивают. Юли отдельно теперь живет, тут особый разговор.

– Та-ак... Константин, конечно...

– На Оке. А Гаврила и Алексей с ним. Чехи сюда носа не кажут, видно, там дел хватает, так что...

– Ефим?

– Вот разве что Ефим. Сейчас тебя встретит. Лично собрался угощать.

– Да-а... ну что ж... Так ведь это хорошо! Значит, все при деле?! А, Андрюшка?! Значит и нам без дела никак.

– Никак, никак,– весело скалится Корноух, – ты хоть отоспись дома с недельку, а то не успел приехать, а уже опять – "без дела никак". Оглянуться бы да расслабиться. Кажется, заслужили.

– Все заслуги, каковы бы они ни были, всегда в прошлом. И ничего с этим не поделаешь. А жить приходится теми, которых от тебя только ожидают, – Бобер обнимает выскочившего из трапезной Ефима, – верно, Ефим?

– О! Еще как верно, княже, верней не скажешь!

– А для будущих заслуг на всю катушку вертеться надо.

– Потому с тобой и не отдохнешь никогда толком, – вздыхает Корноух, да я уж привык. И не в претензии.

– А то ты в Нижнем не отдохнул, – Дмитрий увидел, как улыбка Корноуха из веселой превращается в испуганную, усмехнулся и повернулся к Ефиму:

– Ну что? К столу?

За столом рядом с княгиней воздвиглась новая личность – бобровская Люба.

– Ты как здесь оказалась?! – весело вытаращился на нее Бобер, пытаясь заглянуть в глаза.

Люба смутилась ужасно, пунцово покраснела, опустила голову, прошептала чуть слышно:

– Княгиня велела...

Княгиня склонилась к ней, потрепала по плечу – не робей, мол, и князю:

– Не смущай женщину. Чего тебе? Она мне давно верная помощница, еще с Литвы. А мне без Юли одной никак, вот и...

– Да ладно, ладно! Уж и спросить нельзя. А ты чего краснеешь? Видишь, как мне из-за тебя досталось. За этим столом нельзя смущаться, чай не первый раз сидишь.

– Первый... – Люба еще сильней краснеет, до слез, совсем склоняет голову, все смеются, а княгиня досадливо машет на всех рукой, обнимает ее, успокаивает, и Дмитрий, чтобы отвлеч от них внимание и разрядить обстановку, спрашивает:

– А что же Юли, насовсем или заглядывает?

– Не заглядывает, разругалась с нами. У нее теперь свои дела. Важные. С Вельяминовыми она завязалась. В друзья и партнеры.

– Какие еще партнеры?!

– Вельяминовы с купцов много имеют. Самые богатые, сурожане, все с ними темные друзья. Юли свои деньги через Василь Василича отдала им в оборот. Они ей меньше чем за год такой барыш накрутили – никто сосчитать не берется. Дом себе отгрохала у Ризоположенских ворот, да за городом, в какой-то Балашихе (далеко) еще дом. Словом, богатая стала женщина. И важная. Нашим хозяйством некогда стало заниматься.

– Ну и ну! – Дмитрий ограничился только этим, поймав напряженный Любин взгляд.– А хозяйством, значит, Люба теперь? Ефим, как помощница-то?

– О-о, князь, и не рассказать уже, как хороша. Толковая, исполнительная! А шустра – все в руках так уже и горит.

– Что ж, лучше чем Юли?

– Не могу сказать плохо о Юли.... – Ефим замялся, – но ты ж знаешь, какая она... Как командовала... Она ж могла и полком скомандовать...

– А теперь командуешь ты?

Корноух с Иоганном хохотнули, даже Люба, слегка уже отошедшая от смущения, улы6нулась, а Ефим замахал руками:

– Как такое можно говорить, князь! Разве я могу переложить все на эти хрупкие плечи! Просто у нас с ней хороший контакт.

– А как Любин муж смотрит на этот контакт?

Ефим отнесся к вопросу легкомысленно и быстро и весело ляпнул:

– А смотри-не смотри, из Серпухова все равно ничего не увидишь! – и услышал такой хохот, что вскинулся и заметался глазами. Люба, хотя тоже смеялась, была аж багровой. Корноух почти сполз с лавки, и даже серьезный Иоганн закрылся рукой и чего-то там поправлял у себя в усах. Ефим запоздало кинулся оправдываться и корить насмешников в том смысле, что "кто сам грешит, тот в другом видеть спешит", а Бобер, отсмеявшись, окончательно осознал (и замету себе сделал), что идея таких вот, за столом, больших "семейных" советов, с серьезным разговором, какими он их себе представлял в начале своего житья в Москве, себя не оправдала, кончилась. Да и с самого начала была неверна. Но хотелось ведь сохранить возле себя очаг, близких, с которыми тепло и уютно, которых давным-давно знаешь и любишь. А они уходят и уходят, и место их заступают другие, их все больше, и с каждым годом, днем, часом будет становиться все больше. Вот и Юли ушла... Кто знает, как дальше сложится? И хотя он был в ней абсолютно уверен и знал, что сделано все это для него... но ведь никогда уже не обожжет она своим ведьминым взглядом из-за плеча Любы, не подскочит на зов с напряженной улыбкой и радостным вскриком: "Я, князь!" Жаль!.. Ах, как жаль! Неужели действительно ВСЕ проходит?! Эх-хе-хе... Проходит. Незаметно иногда, но проходит ВСЕ. И безвозвратно!

* * *

Он смотрел на Иоганна: "И ты изменился уже, Ваня, и... уходишь. Посолиднел, осознал свою значимость. Но что же ты со всей своей значимостью допустил в строительстве такой перекос?!"

– Иоганн, расскажи про кремль.

– Что же рассказывать? – Иоганн посмотрел, как показалось Дмитрию, даже печально. – Сам все видишь.

– Вижу! Но почему ж так получилось?

– Как видишь, получилось. Можно было даже голову об стены эти проклятые разбить, и все равно бы лучше не вышло. И так уж забутовку всякой дрянью делал, а то бы и того не натянули.

– Что такое забутовка?

– Середка. Снаружи стены камень, а внутри кирпичный бой, черепки гончарные, просто глина – забутовка. Так-то... Тут не Мальборк, князь.

– Иоганн! Ты – и о Мальборке пожалел?!

– И пожалел. Чем тупорылые сильны? Дисциплиной! Ведь их, если присмотреться, мало совсем. Горстка! А колотят всех соседей почем зря! Потому что один кулак железный! Если что Магистром сказано, ни один ни на вот столечко в сторону не вильнет. А тут... С самого начала уже! Везут и везут камень к башням. По всем расчетам – для башен уже – во! под завязку! А они все везут! Свиблу сказал, всем боярам, кто за башни ответственны, сказал – хоть бы хны! Везут! Великому князю сказал. Тот кулаком по столу бац! Вроде перестали. Навели кое-какой порядок, стали вдоль стен сваливать, кто к башне завернет, того чуть ли ни в кнуты, стражу к башням поставили княжескую! Своя у бояр сразу была. Все, к башням перестали. И что ты думаешь?! Возить перестали, так по ночам от стен и друг у друга таскать начали! Князь взбеленился, приказал найти мерзавцев, грозился стражу перевешать. Стали разбираться, смотрим: стража утром пьяная спит, а кучи убывают. Поймали десятка два воров. Нищие, полунищие – голь перекатная! Спрашиваем – зачем? На хлеб, говорят, с голоду чтоб не подохнуть. Кто нанимал?! Они и сами толком не знают, один на другого кивнул – и нет никого. Так ничего и не добились. Я сообразил, да поздновато: стражу от башен перевели к стенам, да стали людей ставить не московских, менять их чаще. Поутихло, да уж поздно.

С начала Иоганнова рассказа Дмитрий начал поглядывать на жену, которая, сразу же это заметив, сделала слишком равнодушное лицо и занялась гусиной ножкой.

– Послушай, Иоганн, а почему снизу стали разбираться, а не сверху?

– Вначале-то и стали сверху! Князь собрал бояр, накричал, начал спрашивать. Те – глаза в пол, губы поджали, морды постные – тьфу! Ни дать, ни взять – монахи католические, святоши, мать их!.. Ничего не знаем, ничего не ведаем – хоть ты лопни! Князь побушевал, побушевал – и все на том.

– Ну, князь – ладно, но ты-то?! У тебя ведь с некоторыми ответственными за башни поближе отношения. Вот насчет Боровицкой башни, например. Я слышал, ее уже не Боровицкой, а Бобровицкой называют... Дмитрий упорно смотрел на Любаню, которая так же упорно смотрела в миску. Иоганн как-то замялся, и наступила неловкая тишина, которую решительно и довольно сердито нарушила княгиня:

– Ну и чего ты замолчал? (Это Иоганну.) Говори, не бойся, ты и тут за крепость радел, а меня нечего выгораживать.

Но Иоганн молчал, а Дмитрий чувствовал, почти физически ощущал, как уходит, улетучивается из-за стола легкое, веселое настроение, радость встречи, и сгущается тянущая, вяжушая неловкость.

– Э-эй, бобры! Я ведь не ругать вас приехал, не скандалить. Чего вы?! Рассказывайте спокойно, чего психовать.

– Спокойно... – Люба вздохнула и как-то тряхнула головой, что перед глазами у Дмитрия возник дед (как живой!) и запершило в горле,-и так уж с башней этой хлебнули... И между собой все пересобачились, и с другими, а ты приехал – и туда же...

– Это куда ж это – туда?! Же! Странные вы люди! Тут новость самая главная – Кремль! Вон чего отгрохали, невиданное дело! В лесу, где про камень и не слыхали, где даже храмы каменные, и те наперечет, закатили каменный город. За год, почитай! А начинаешь расспрашивать – "и ты туда же"!

– Да ладно тебе! Зубы заговаривать. Понятно же... Ну да, и я камень к себе от стен стаскивала, может, даже и больше других. Потому что хватилась поздно! С честностью своей... А не хватилась, так... Она и так-то у нас самая, почти, низенькая вышла, а без краденого камня и вовсе бы уродиной недомерком осталась. Стены бы от этого выше не стали, а на наши с тобой головы насмешек и позора – воз и маленькая тележка.

– Ай да княгиня! – Дмитрий смеялся восхищенно. – И как же ты, сама додумалась или подсказал кто?

– Ну ты уж меня совсем за дуру считаешь? – Люба заулыбалась, и напряжение за столом спало. – Как Иоганн стал про безобразия эти рассказывать, я и задумалась.

– А! Так значит вы с Иоганном?!

– Да ну что ты, князь! – чуть не плача взмолился Иоганн, и всем стало его жалко, только с нижнего конца стола послышалось позорное: хи-хи! Тут уж князь с княгиней переглянулись весело и доверчиво, а Дмитрий заметил нарочито громко:

– Иоганн! А ведь главный-то вор от тебя недалеко уселся. Как их там князь хотел? Кнутом? Или лозой?

– Ну зачем это вот уже – кнут! лоза! Что мы, дикари какие или как? философски вопросил Ефим, и весь стол грохнул хохотом.

* * *

– О-о-ой, Митенька... Ну хватит, хватит. Господи, как я устала! Ты после Нижнего совсем какой-то бешеный стал. Ненасытный.

Дмитрий, в меру хмельной после княжеского пира, на сильном взводе, но не перебравший, чувствовал в себе столько энергии, а еще больше желания, что мог бы донимать жену всю ночь. Но Люба, тоже долго и с жаром ласкавшая его, к утру сомлела, обмякла, перестала отвечать на ласки, а теперь вот и пожаловалась. Дмитрий с сожалением оторвался от нее, откинулся на подушки и сразу вспомнил Юли.

"Как она там теперь, бедняжка? Ведь знает, что я приехал. Мечется, поди. Может, и сейчас не спит, о тебе, кобеле, думает. Хотя нет. Поздно уже, очень поздно. Или уже рано... Но как мне к этому вопросу подступиться?"

– Митя, я тебе о Юли так и не досказала... – Дмитрий сильно вздрогнул и возблагодарил Бога, так кстати отодвинувшего его от жены, а то она конечно бы почувствовала! – ...ты завтра же, если спешишь в Серпухов, то не откладывай в долгий ящик, должен с ней повидаться. Тайно.

– Зачем? И почему тайно? – его бросило в жар.

– Я ведь сказала: она с Вельяминовыми завязалась накрепко. Не знаю уж, как сам Василь Василич, а сына его, Ивана, она намертво посадила на крюк. В открытую за ней бегает, грозится все бросить, даже от жены отделаться, только бы Юли себе взять. Хоть в жены! Ну, она подыгрывает. А Вельяминовы очень против тебя настроены. Василь Василич видит, что князь готовит тебя в главные воеводы. А ведь сейчас это, практически, в его руках. Тысяцкий прежде всего за войско московское отвечает, а, стало быть, и всем другим воеводам голова. Юли сразу поняла: если у нее с нами прежние отношения останутся, Вельяминовы будут ее опасаться. Вот она с нами и "поссорилась". Мастерски, надо сказать. И теперь мы с ней общаемся сложно, через верных людей, окольно, кучу всяких хитростей выдумали. И Вельяминовы, кажется, перестали ее опасаться, даже Василь Василич. Ну и сведений у нее, конечно... Она со мной не распространялась, да я и не хочу, чего зря время тратить. А уж тебе завтра наскажет – только запоминай.

– Та-ак... А как же...

– Ой, Мить, завтра! Дай хоть часок поспать, – Люба чмокнула его в щеку и зарылась носом в подушку.

"Господи! Как будто слышишь! И сразу – на тебе! Как в доброй сказке! Значит?.."

* * *

Система связи у Любы с Юли была довольно сложной, в три гонца, не знавших друг друга, подсказанная и налаженная Иоганном. Когда возникала необходимость встречи, ее назначала Юли в условном месте и приезжала всегда сама, со стороны же княгини ездил либо Иоганн, либо (в особо важных случаях) сама княгиня в сопровождении Иоганна. Мест было три, далеко за городом, в маленьких охотничьих приютах, сделанных еще Алешкой.

Наутро гонцы переведались очень быстро, и князю было указано ехать в Занеглименье. Сопровождал его Иоганн, один знавший дорогу.

Дмитрий ехал на свидание с тяжелой головой. Трудный вчерашний день, 6ессонная ночь, похмелье... Сперва ему хотелось даже отложить. Но чем ближе к месту встречи, тем собранней он становился, без усилий, как-то само собой обострялось восприятие, яснело в голове, а внутри где-то все отчетливей начинало вибрировать: сейчас, сейчас увижу тебя! стерва моя родная! чем порадуешь? или озаботишь?

Да, не только чувства заставляли напрягаться и настраиваться. Рядом с ними соседствовали, собирались, сосредоточивались и готовились двинуться, как войско в бой, мысли о той опасной игре, которая завязалась у Юли в Москве, о своем месте в этой игре, о возможном исходе.

По тому, что успела рассказать ему жена, Вельяминовы вырисовывались главными, самыми серьезными и, что было самым тяжелым и неприятным, совершенно непримиримыми противниками ему самому, а стало быть, и всей его деятельности. С ними не выходил контакт, не получалось договориться, найти хоть какой-то компромисс. Тут следовало очень внимательно разобраться и определиться. И не дать маху! Ни в коем случае!

И все-таки первой мыслью сейчас вертелось в голове: Юли! "Вот подъедем, выскочит, кинется... Или нет? Ведь Иван – мужик сильный, видный. А ну как улестил, ублажил, успокоил? О, Господи, Господи! И ведь дрожу опять, как мальчишка".

Но когда подъехали к избушке, никто их не встретил. Калитка была заперта на засов изнутри. Иоганн достал из-под пня и подал князю специальный крюк – открыть. Дмитрий недоуменно оглядывался, но Иоганн успокоил:

– Она всегда позже является. На всякий случай. Вдруг посторонний кто... Так что сначала мы, мужики, а потом уж...

– Одна?

– Одна.

– И не боится...

– Когда она чего боялась?

– Это верно. Но вот теперь-то следовало бы и побояться.

– Она и боится. В тайну наших сношений лишних людей посвящать. И это действительно главное. Потому что узнай про то Иван...

– Да, завязались вы тут, ребята, крепко. По-моему, даже чересчур.

– Поеду я, князь. Теперь не заблудишься, а тут... – Иоганн вежливо улыбнулся.

– Поезжай.

Оставшись один, Дмитрий завел коня во дворик, прикрыл калитку, осмотрелся. Избушка была срублена недавно. Крепко, уютно, почти красиво. Слева у забора переплескивал через край аккуратненького сруба родник.

Вошел. Печка с трубой! – он снаружи-то и внимания не обратил. Стол. Широкая лавка, взглянув на нее, Дмитрий мгновенно представил, как это будет, и даже прикинул, как половчее расположиться.

Конь за дверью гоготнул коротко. "Приехала!" – Дмитрий выскочил на крылечко, увидел всадника, ладно сидевшего на коне невысокого парнишку в большой шапке, и остановился, оторопел. Парнишка лихо перебросил правую ногу через холку, положил ее на левую по-татарски, пяткой на колено и громко вздохнул:

– Хоть бы кто помочь догадался с коня сойти.

– Юли! Чертовка! – он кинулся к ней с крыльца. – Ведь не узнал!

Только протянул руки, она уже упала на них, обхватила своими за шею, прижалась, но вдруг отстранилась, взглянула со строгой улыбкой:

– Эх, бродяга. Думала, уж и не дождусь, – поцеловала нежно, бережно, осторожно, а потом вдруг вцепилась, прижалась, впилась, стала целовать часто, бешено, безумно. Это была та же сумасшедшая Юли, но и какая-то совсем другая, новая, странная, удивительная.

Впрочем, после каждой разлуки она была новой, странной и удивительной, и он уже не только не удивился, но и не стал разбираться, что в ней появилось нового, а жадно схватил и отдался ощущениям минуты. Узнавание было впереди, оно происходило в процессе общения и само по себе доставляло дивную радость и сознание неправдоподобного, сказочного счастья.

– Неси в избу.

– Дай, лошадь привяжу.

– Не надо, она тут привычная.

– Тогда моего отвязать...

– После. Позже. Между делом!

– Ах ты, ведьма!

– Ах ты, мой колдун! Правильно все-таки я придумала.

– Что?

– А вот так отдалиться от вас, на расстояние отойти. Ты неси, неси, а то держать устанешь.

– Тебя – никогда!

– Ведь врет – а приятно! Устанешь. Я теперь женщина в теле, солидная. Даже дородная.

– Какая дородная?! Ведьма из огня! Ну ладно, пошли, коли так настаиваешь.

– А! Устал! Уже устал! А говорил, грозился... Врал! Все вы так, мужики. Стоит чуть подольше поласкать – уже надоела, устал.

– Неужто все? – он дотянулся носом ей за ухо, сбросил с головы шапку, зарылся лицом в холодные, пахнущие лесной сыростью и хвоей волосы.

– Все. Только один есть на свете – не такой. Колдун.

– Ну вот видишь...– и он понес ее в избушку.

* * *

В избушке все завертелось как обычно, а отличалось от обычного лишь тем что Юли, впервые, пожалуй, за все время их любви, не сдерживалась, никого и ничего не опасаясь. В секунды экстаза она заходилась в крике чуть не до визга так что за дверью всхрапывали и перестукивали копытами лошади. Те, видимо, вполне понимали, чем занимаются хозяева, потому что когда в коротком перерыве между ласками Дмитрий выскочил к родничку, то увидел, как его Карий рвется как бешеный с привязи, потому что кобыла Юли явно и нагло его соблазняла. Дмитрий отвязал его и бросился назад в избушку, и с этого момента любовь внутри и снаружи пошла каждая сама по себе, уже не обращая внимания друг на друга.

Продолжалось это часа полтора. В конце концов, Юли перестала кричать, только стонала, да и то тихо, а Дмитрий стал увядать.

Юли вдруг как будто вспомнила о чем-то, отпустила, замерла, отвернулась, вздохнула, а потом неожиданно неуловимо скользнула в сторону, оказалась рядом, а он ткнулся носом в скомканные одеяла.

– Мить, а если я ребеночка смогу, ты как?..

– Ребе...– Дмитрий вскинулся, поперхнулся, – как?! Ты ведь... Давно ведь, и все никак... Или знахаря нашла?!

– Не я. Иван Вельяминов намекнул, что есть у него старушка в лесу. Стра-а-ашненькая...

– Почему он?

– Угодить хочет.

– Так крепко взяла?

– Крепко, Митя, крепко, сама удивляюсь.

– Не мужик, стало быть? Тряпка?

– Нет. Нет и нет! Крутой мужик. Резкий, властный, напористый. Жесткий, жестокий даже. Чей воспитанник! Василь Василич сам наследника готовил. А наследник, по-моему, уже дальше отца метит. Но вот со мной... Странные вы все-таки, мужики...

– Что значит – дальше отца метит?

– В свои дела князя вообще не пускать. Но это Василь Василич уже, считай, осуществил. А вот князя оседлать, заставить его делать по-своему...

– Ну, и этого у отца не отнимешь. Да и каждый, кто возможность имеет, норовит князю на шею сесть.

– Этот, Митя, хочет расширить права тысяцкого.

– Куда ж еще? И так прав у него немеряно.

– Вширь. Ну, как бы... тысяцким не только московским, а всего княжества. Чтобы все тысяцкие подчиненных городов подчинялись не своим князьям, а ему. Так я поняла из его откровений.

– Откровенничает?

– А как же. Иначе на черта бы он мне сдался, хвастун проклятый.

– Хвастун? Значит – глуп?

– Опять нет! Как ты сразу на общее скачешь! Это он передо мной. Грозится: вот стану тысяцким, я то и то, я тебя выше княгини подниму, я так и этак, я им покажу...

– А что – то и то?

– Бояр в кулак. Многие бояре его сейчас в упор не видят. А действительно – кто он пока такой? Сын тысяцкого – что за звание? А ему обидно, и если станет тысяцким, обязательно всем припомнит. Купцов всех подгрести мечтает. Сейчас у Василь Василича только сурожане прикормлены и прижаты, а Иван хочет и ордынцев, и новгородцев.

– А сам Василь Василич что же? Не понимает, не может или не жаден, не хочет?

– Хочет, да не очень может.

– Не понимаю.

– У сурожан положение самое сложное, хоть и самые богатые они. Товар дорогой, а тащить его из Сурожа приходится мимо татар. Кто с Ордой торгует, пайцзу имеет, да и товар попроще, не каждый решится из-за него через пайцзу переступить. У новгородцев путь чистый, татар нет, только от своих лихачей отмахнуться. А сурожанам постоянно и конвой нужен нешуточный, и с большими татарами дружба. Все это в руках тысяцкого. В этом и вся причина великой дружбы и взаимного интереса.

– Так-так. Здорово. А правда, что Иван тебя на сурожской торговле обогатил?

– Не могу сказать. Он говорит, что на сурожской, а там кто .его знает... Дает мне денег, драгоценностей – мешками. Говорит – заработала. Может, обдирает кого, а может... Я не вникаю – зачем? Не узнаю, если бы и захотела, а полезешь – смекнет еще неладное... Верно?

– Да-а, брат. В твоих способностях я не сомневался, но чтобы так!... Такого человека и так с ума свести...

– Чего для моего колдуна не сделаешь, – она приподнялась на локте, заглянула в лицо, ткнулась носом в щеку, начала быстро, горячо целовать, а левой рукой скользнула по груди, животу, нащупала его корень, моментально вставший дыбом, крепко сдавила в пальцах. Он легко приподнял ее и положил на себя, а она, ловко шевельнувшись, уже приняла его в себя, все глубже, глубже, по-змеиному выдыхая: хха-а-а... словно намереваясь втянуть его всего. Ему тоже хотелось проникнуть как можно дальше, он сильнее и сильнее прижимал ее к себе, но такого эффекта, как когда он был НА ней, не получалось. И тогда он не долго думая перекатился на бок, а потом оказался сверху. И тут уж схватился не за нее, а за края лавки возле ее бедер и изо всех сил притянул. Кажется, он выдавил из нее весь воздух.

– Хаакк! – Юли задергалась сильно и часто, тихо подвывая: Ав-вава-вава! – и обмякла, откинув назад голову и широко в стороны ноги, так что они съехали с лавки и стукнули пятками об пол.

– Оо-охх! – она сладко потянулась. – Невозможно же серьезно разговаривать.

– А ты не разговаривай.

– Да-а! А Любе что расскажешь? Как какую-то старую дуру на лавке раздавил?

– Не прибедняйся. Ты моложе их всех.

– Знаю. Иначе бы молодые так передо мной не петушились. Только я-то помню, сколько мне лет.

– Ты помни главное: для меня твои годы – ффу!

– Вот это действительно главное! – Юли вцепилась ему в плечи, отодвинула от себя на вытянутые руки, глянула почти грозно:

– Ребенка – только от тебя!

– Юли, да ради Бога! Я всю жизнь только над этим и тружусь, – а сам вдруг струсил: "А ну действительно родит?! С желтыми глазами! Тогда уж Люба... Сейчас-то она только догадываться может... и делает вид, что ничего,.. А тогда уж и вид делать не получится. Боже, пронеси!"

– О чем задумался, храбрец?

– Представил, какой он будет...

Юли длинно в упор посмотрела, как копьем проткнула:

– Не бойся, я ей не покажу.

"Ведь и смотреть на меня научилась", – Дмитрий был раздосадован тем, что она проникла в его мысли:

– Неужели так хочешь? Мне казалось... Времени столько прошло... Думал – ты привыкла, смирилась...

– Хочу – не то слово. Я только этого всю жизнь и хочу! Я и тебя-то полюбила сначала как... как... – она вдруг всхлипнула и отвернулась. Он схватил ее лицо, с усилием повернул к себе, хотя она отчаянно вырывалась, и увидел (впервые!) ее слезы. То есть вот так, чтобы они не там, в глазах, а пролились! Как чудно, сильно и как дивно изменили они ее облик! Дмитрий почувствовал, что уже не может дотрагиваться до нее как до любовницы. Неловко приподнялся, отодвинулся, потом повернулся и сел, прислонился к стене, прикрылся одеялом, подтянул колени к подбородку, обхватил их руками.

Она по-кошачьи извернулась, села рядом, ткнулась плечом в плечо, пригнулась, заглянула в глаза:

– Мить, ты это в голову-то крепко не забирай. Я тебя не как ребенка, ты не подумай. Да ты ведь сам видишь, знаешь! – в последнем вскрике послышалась нотка отчаянья.

– Юли,– он нежно тронул ее волосы,– что ты, о чем? Ты ведь видишь, как я люблю тебя. Наверное, нельзя любить больше, а меньше я не хочу.

– Тогда что ж ты?!

– Что?

– Отскочил, сел, замерз.

– Юли, дай опомниться. Сама подумай: когда тебя ласкает мать, а ты начинаешь хватать ее, тискать, насиловать – нехорошо ведь... Да?

– Да, да! Ха-ха! Миленький мой! – она гладила его по лицу, терлась щекой о коленку и все заглядывала влюбленно в глаза. – Вот за это-то я тебя больше всего и люблю!

– За что – за "это"?

– Ну разве может кто-нибудь еще так чувствовать и понимать?! Ох и счастливая я все-таки! А если бы еще и сына Бог послал, я уж и не знаю... Да еще от тебя!!

– А ты не думала, что его не только Люба распознает, но и этот твой... Ведь он, наверное, надеется сам?

– Конечно. Но это уж мои заботы.

– Мои, мои... Очень мне это не нравится. Не многовато ли ты на себя взвалила? Унесешь?

– Попробую. А как по-другому? Тут, в принципе, ничего не поделаешь. И от тебя, от всех наших помощи ждать нельзя, невозможно. Просто таковы условия.

– А этот Иван... Ты его так расписываешь. И умен, и решителен, и напорист. Не оторвет ли он тебе однажды голову, когда догадается и поймет. Ведь рано или поздно...

– Ох, не знаю, Митя, не знаю. Одно чую: добром мы с ним, конечно, не разойдемся. Либо он меня, либо я... Но я так просто пропадать не собираюсь, ты меня знаешь.

– Но ты соображай, с кем тягаешься. Дело ведь не в том, что он – сын тысяцкого и у него за спиной пол-Москвы и мощь влиятельнейшей в княжестве семьи, а в том, что ты – ОДНА! Кстати, кто тебя теперь окружает? Ведь это все москвичи, поди?

– Разумеется.

– Так как на них положиться? Ивану же ничего не стоило подсунуть тебе кого-то из своих.

– Не так просто. Всех, кто сейчас со мной, я сама отличала. Я их от нищеты и голода спасла. Всех! А кого, может, и от гибели.

– Как это?

– А после пожара. Знаешь, что тут творилось? Кто голым из огня выскочил, разом нищим остался, а кто и не выскочил, только детишек вышвырнуть успел. Детишки сиротами остались. Вот таких я и насобирала. Как думаешь, дадут они теперь меня в обиду?

– И что ж, все только такие? Других нет?

– Нет.

– Это, конечно, хорошо, но знаешь ведь, и на старуху бывает проруха.

– Бывает... Бывает, и змею пригреешь.

– Вот-вот!

– Ну... на то воля Божья. А так... Не дура же я у тебя полная, посматриваю, их друг за другом посматривать, ревновать заставляю.

– Дай Бог, Юли, дай Бог! Но как же с Вельяминовыми? Очень не хотелось бы мне с ними идти вразнос. Нельзя ли все-таки как-то?..

– С Василь Василичем и Иваном нельзя. Они успокоятся только тогда, когда совсем удалят тебя от князя, когда ты окажешься где-нибудь в глуши, на десятых ролях. Если это не получится, тебя попытаются просто убить. Как Босоволкова Алексей Петровича.

– Но ведь это риск какой. В случае неудачи они теряют все! Ведь тогда, с Алексей Петровичем они ж еле выкрутились. Разве это разумно?

– Не так уж и неразумно. Они считают, что если тебя не сомнут, то все равно все потеряют. Так что им выбирать не приходится.