Текст книги "Забытый - Москва"

Автор книги: Владимир Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

Мужики уныло молчали, глядя в землю, но Бобер и не ждал ответа:

– Даже на добычу глянуть не захотели. Эх, орлы – петушиные перья! Влипли, как сопляки последние. И что же, никто, кого останавливаете, не сопротивляется?

– Нет почти...

– Нет, никто...

– Нет, если кто рыпнется, того кистенем, аль топором, а так... нет. Да и нам зря убивать – какой прок?

– Зря убивать... Мудрецы. Праведники! И давно, гляжу, промышляете, обжились. Избы, семьи, детишки вон... Чему ж вы их учите?! Как воспитываете? Чтобы зря не убивать? Слушайте, может, у вас и поп свой есть?!

– Попа нет, а монах один, странник, есть...

– Ну и ну! Чем же вам обычная жизнь не угодила? Работать лень!

– Лень... На дядю чужого. Узкоглазого...

– А-а... Впрочем, об этом потом поговорим. А сейчас – главное. Жить хотите?

– Хых! Кто ж жить не хочет...

– Хорошо. я вас не трону. Отпущу на все четыре стороны. И детишек отпущу. Но условие: вы приведете ко мне атамана. Это ведь тот, с топором верзила, что сбежал?

– Он.

– Ну вот. Он, поди, тут, за кустами прячется, да из лука нас выцеливает. Передайте, пусть выйдет. Не трону. Поговорить надо. Можно и других, если смелые. Но говорить буду с ним. И чтоб без глупостей! Если начнет пакостить, спалю его избу к чертовой матери с женой и детишками. А если вы пойдете, да не вернетесь, ваших детишек спалю. И остальных всех. Так что не вздумайте шутить. Эй, ребята, отведите мальцов в атаманов дом, а этих развяжите.

Дружинники утащили упиравшихся, орущих мальчишек, мужиков развязали. Те стояли, маялись, почесывались, будто ожидали еще чего-то.

– Чего вы? Не поняли? Идите! Я жду до вечера. Солнце на лес садится поджигаю избу.

– Эх, воевода! Мы тебе атамана приведем, а ты нас все одно под топор?!

– Я вам не просто воевода, а князь! И это мое княжеское слово. И вот крест святой, – Бобер перекрестился, – что не вру. Придется поверить. Ну, а не поверите... Тут тоже я от княжеского слова не отступлюсь: никого не пожалею! Так что лучше попробуйте. Не прогадаете. Тем более, что выбирать вам не из чего. Идите!

Мужики повернулись и пошли, тихо переговариваясь и сначала разводя, а потом и размахивая руками, азартно доказывая что-то друг другу.

– Может, последить за ними, – шепнул Бобру из-за плеча тысяцкий Михаил.

– Куда... Они на нас сейчас из-за каждого дерева смотрят. Схлопочешь стрелу в лоб, только и делов. Давай лучше поближе к центру поляны отойдем, и пленников туда. Чтобы стрелой ниоткуда удобно не было...

* * *

Сколь веревочка ни вейся,

Все равно укоротят...

В. Высоцкий.

Ждать пришлось не больше часа. Бобер, Михаил и дружинники, расположившиеся вокруг атамановой избы и запалившие четыре больших костра, увидели на дальнем конце поляны ватагу человек в двадцать. Разбойники рассыпались подальше друг от друга и не спешили приближаться. Лишь огромный атаман один пошел прямо к своему дому, поигрывая чудовищным топором как половником. Подошел, спокойно обвел взглядом поднявшихся навстречу четверых кольчужников:

– Ну, кто тут со мной говорить хотел?

Вперед шагнул самый, на взгляд атамана, невзрачный, ничем не выделявшийся в облачении и оружии, а ростом и комплекцией пожиже других:

– Я.

– И ты – князь?!

– Князь.

– Об чем же князю с разбойником толковать?

– Спросить хотел кое-что.

– Спросить? – атаман ухмыльнулся криво. – Ну спрашивай.

– Лес, места эти хорошо, видно, знаешь?

– Как свою ладонь, я тут вырос.

– А в чужом лесу быстро оглядишься?

– Умом и глазами Бог не обидел. Только ни к чему это мне.

– Не зарекайся, может, и к чему. Ты что же, всю жизнь собираешься так вот, ни за что, ни про что души христианские губить? Бога поминаешь, детишек имеешь, неужто ты и им свою долю готовишь? Если умом тебя Бог не обидел, не задумывался ли, что сколь веревочка ни вейся, а кончик найдется.

– Это не твое дело.

– Теперь, как видишь, и мое. Спета твоя песенка.

– Может, не совсем. Ты бы, князь, отпустил моих. А я бы твоих отпустил поздорову – ступайте с Богом. Что тебе в детишках наших? Такой грех на душу...

– Я детишек твоих не трону, коли сам не сподличаешь. Я вам слово дал. Но вот отпусти я их – и что будет?

Атаман помялся, потом проговорил нетвердо:

– Уходите, не тронем.

– Это вряд ли! Да и мне зачем сюда лезть было, если я так вот сейчас и уйду несолоно хлебавши?

– Чего ж тебе от нас надо?

– Мне надо разбой ваш прекратить. Либо ты идешь со мной и служишь мне и честным христианам, потом и кровью дела свои прежние искупая, либо я вас всех – к ногтю.

– Да... Обскакал ты нас, что ж... Но ведь такое только раз проходит. А разбежимся мы?

– Все равно переловлю. Не всех, может, но тогда уж сразу без разговоров на колы посажаю.

– На силу надеешься. Конечно... Будь у меня таких кольчужек с десяток, я б тебе показал колы...

– Ну так в чем же дело? Покажи. Давай с тобой один на один подеремся. Кто победит, тот и распорядится.

– Ххых... – огорошенный атаман даже хохотнул, – скажешь тоже...

– Что, забоялся, что ль?

– Я?!! Да я ведь тебя... Я тебя на одну ладошку посажу, а другой хлоп! И все! ты что, князь, жалко тебя. А больше кольчужку твою жалко. Не починишь потом.

– Я могу и снять. Победишь – целую заберешь. Хоть и не налезет она на тебя, сыну подаришь.

– Ты что?! – атаман занервничал. – Ты правда, что ль, драться со мной вздумал?!

– Правда. Если не струсишь. Вижу, уже трусишь.

– Я?!! – атаман покрутил топором, но оглянулся настороженно, вероятно ожидал какого-то подвоха от дружинников. Не мог же, в самом деле, такой маленький оспаривать место у такого большого!

– Ну что, бьешься?

– Я-то?.. – атаман облизнул губы, – Ладно, князь, коль не шутишь. Коль приспела тебе такая блажь. Только я по-мужицки, а ты – как знаешь.

– Ну а я по-княжески, не обессудь. Саня, принеси мне булаву покрепче. А щит поменьше и потолще, вон тот.

– Ты, брат, сбрендил что ли?! – задышал в ухо Бобру Михаил Василич. Он ведь тебя ухлопает! И как нам тогда?!

– Миш, не бжи. Сейчас все увидишь.

Атаман оглянулся на своих, коротко страшно свистнул, махнул рукой, идите, мол, ближе. Разбойники осторожно приблизились.

– Эй, ребятки, тут князь поразвлечься решил, меня побить. Говорит, кто победит, тот командовать будет...

Разбойники нахально загоготали.

– ...Я согласен. Если князь меня укокошит, вам все его приказы исполнять. Он вам вместо меня станет. Поняли?!

– Поняли, Гриш, давай! – весело отозвались разбойники и заржали совсем уж нагло.

Тем временем Дмитрию принесли булаву. Дружинники с одного края, разбойники с другого загородили поляну, на которой остались друг против друга Бобер и атаман.

Дмитрий, хоть и был вполне в себе уверен, прислушался по привычке как там, внутри? Под ребрами мелко вибрировало – тьфу!

– Ну что ж? – он пошел на атамана, прикрывшись щитом до самого носа, только глаза его, как два арбалета, начали выцеливать атаманский взор.

Тот стоял, улыбался и поигрывал топором. Больше у него в руках ничего не было. Когда Бобер оказался в пяти шагах, он мгновенно сжался, одним прыжком очутился рядом и нанес страшный удар. Дмитрий успел увернуться топор по самый обух впился в землю у его ноги – он изумился поразительной реакции разбойника и забеспокоился. Дело в том, что тот не желал посмотреть противнику в глаза.

Атаману пришлось дважды дернуть, высвобождая топор из земли. Разбойники изумленно-сожалеюще ахнули. Дмитрий вновь пошел на великана. Тот не стал больше бить, ожидая выпада. Но и Бобер не торопился. Он подступал, пытаясь заглянуть в глаза – а не получалось! Разбойник смотрел будто и на него, но и как-то в сторону. И ближе, встык Дмитрий сойтись побаивался, видя необыкновенное проворство (при такой-то комплекции!) своего противника. Он махнул булавой, провоцируя удар, и с изумлением почувствовал, что булава отлетает в сторону, а топор уже опускается ему на голову! Дмитрий успел-таки (уже в самый последний момент!) отшатнуться, прикрывшись щитом, удар пошел по щиту вскользь, топор опять со страшной силой воткнулся в землю, а рука у Дмитрия от локтя до кисти онемела от страшной боли.

Стало неуютно. Совсем неуютно! У этого парня была потрясающая реакция, а смотрел он все время куда-то мимо.

Правда, и Бобров опыт сказался: когда атаман выдергивал из земли вновь застрявший топор, то низковато нагнулся, и Дмитрий ближней к нему ногой совершенно автоматически взмахнул резко, сильно. И попал по щеке. Голова атамана дернулась, он, высвободив топор, выпрямился, встряхнулся весело, как собака, и удивленно (ишь, мол, шустер князь! дерется!), глянул наконец на Дмитрия.

"Эйх!! Да он косой, ядрена мать! – Дмитрия аж в жар бросило. – А я-то, дурачок, глаза его ловлю!"

– Уфф! – у Дмитрия гора свалилась с плеч, он успокоился, да и злость поднялась – давно уже не делали ему так больно, – Ну, козел!..

Он пошел на великана так уверенно, будто этот удар ногой (какой уж он там оказался? Так, пустяк..) нанес противнику смертельную рану. Атаман забеспокоился, повнимательней взглянул на противника... И пропал!

Дмитрий впился взором в один, смотревший именно в него, глаз. Глаз застыл, остекленел и стал раскрываться.

Разбойники ничего не поняли. Они только в страхе и изумлении раскрыли рты. Дружинники обалдели (они попадали бы со смеху, если бы не серьезность момента!): один глаз атамана начал вращаться и беспорядочно бегать в разные стороны, в то время как другой остановился и помертвел. Это было так смешно и так жутко одновременно, что все замерли в ужасе – что же будет?!

Атаман попятился, прижав руку с топором к груди, а левой беспомощно отмахиваясь, как от пчелы. Отступал он недолго. Зацепившись ногой за невыкорчеванное корневище, упал навзнич и истошно, по-бабьи завопил. Дмитрий подскочил, придавил коленом грудь и опять поймал его глаз. Ударить не решился, хотя очень хотелось (за непроходившую жестокую боль в руке), ведь разбойник мог как тогда рыцарь... а он ему (и теперь особенно!) ох как был нужен живым!

– Ну что, Гриш?! Приплыл?!

– А-а-а!!! Помилуй, князь!!! Все приказывай, все!!! Помилуй только отвернись!!!

– Ну гляди, – Дмитрий отвел взгляд, поднялся, – помни, я зла тебе не желаю, я хочу только, чтобы ты меня слушался.

Атаман рывком сел, прикрыл глаза ладонью и долго, очень долго осторожно ощупывал их пальцами, словно испытывая или не веря, что они есть. Потом, опять рывком, вскочил на ноги и оглянулся на своих. Те стояли в полной прострации, и описывать их вид трудно и долго, и не надо.

– Видели?! – атаман пробежал своим неуловимым взором, кажется, по всем сразу. – Поняли?!

Разбойники и не думали что-либо отвечать.

– Теперь этого человека, – ткнул большим пальцем за спину, боясь оглянуться, – слушать как меня! Больше, чем меня! В сто, в тысячу раз больше! – опустил голову, увидел под ногами свой топор, схватил его, осмотрелся дико и, размахнувшись страшно (все вокруг присели в ужасе), шваркнул им в торчащий рядом пень так, что он вошел в дерево, как в землю, по самый обух, сел, закрыл руками голову и заплакал.

Бобер встал перед разбойниками и поднял булаву:

– Ну!

Те повалились на колени, загалдев:

– Помилуй, князь! Приказывай, князь! Не погуби...

– А ну все к атамановой избе – брысь! – Дмитрий махнул рукой и повернулся к своим: – Вы тоже.

Когда остались посреди поляны вдвоем, Дмитрий подошел к атаману и легонько хлопнул его по плечу. Тот подпрыгнул и сжался.

– Успокойся, Гриш, успокойся. Давай поговорим.

– Говори, приказывай, что угодно делай, только не смотри. А лучше убей.

– Зачем? Послужи мне, честным людям русским, сними грехи с души. А не то...

– Нет! Нет! Приказывай! Нет!

– Хорошо. Поедешь со мной. Всех, кого считаешь поспособней в бою или разведке, возьмешь с собой. Здесь я ничего не трону. Накажешь оставшимся, чтобы собирали детишек, баб, добришко все (добришка-то, поди, много накопилось?) и ехали в Нижний. Там спросят купца Ерошку Серпуховского, он приветит и разместит, да там и сам всех встретишь. И вот еще что. Главное! Самых жадных, но не глупых, пошли по лесу с вестью: лихих людей князь Дмитрий Константиныч прощает, на службу зовет, много милости обещает. А еще (ты ведь всех тут знаешь) самых ушлых и дошлых к себе, под свое начало зови. Обещай вольную жизнь, большие доходы и от Бога прощенье. Будете по пограничью князю служить, басурман сторожить, а что добудете, все ваше! Ну и остальное там... Пусть обмозгуют. Чуешь?

– А на кол...

– На кой черт вы мне на колах?! Хотел бы, так все твои б уже сидели!

– Да, Митрий Константиныч...

– Я не Константиныч.

– Как?! А сказал – князь.

– Князь. Но другой. Дмитрием меня зовут тоже. Но Михалычем.

– Ну Михалыч, так Михалыч. Видать, на силу всегда сила найдется. Эх-хе-хе... А я-то думал...

– Думал – всех сильней?

– Ага.

– А ОН? – князь показал на небо.

– Ну...ОН... Он далеко... высоко...

– Далеко... Так ведь ему послать кого – лишь моргнуть... А?

Атаман вскакивает, отшатывается, падает на колени:

– Неужто?!!

– Ну-ну! Пошутил я. Но ты мужик умный – сам смекай. Только потом. А сейчас собирайся! Все запомнил – что делать?

– Все! – атаман вскакивает на ноги, это опять атаман. Но уже совсем другой.

* * *

Засуетился народишко в Нижнем. Тут и так-то суеты всегда хватало: торжище, купцы, путешествующие, промышляющие, кто из Орды, кто в Орду, а то и набег... Но этим летом прибавилось кое-что еще.

Сильней зашевелились военные. Чаще стали выезжать на джигитовки, на ристалище, просто на сбор, по полной выкладке. Интенсивней обучали новичков. Организовали по разным дорогам несколько экспедиций против разбойников. Явных успехов в тех экспедициях вроде и не достигли, но свисту в окрестностях стало намного меньше, а в город тоненькой реденькой цепочкой потянулись люди странного, а то и дикого вида. Не убогие, не немощные, но и не благополучные – непонятные. Дорожка у них была одна – в южный конец, ко двору купца Ерошки.

Оттуда каждые полмесяца, а то и чаще, выезжали небольшие (человек 10-15) конные отряды, отлично вооруженные, снаряженные, и пропадали на южных дорогах.

На торжище появились молодые, румяные, мордастые, развеселые молодцы, торгующие вразнос пирожками и квасом, не очень обремененные товаром и не очень назойливо его предлагающие. Ходили, покрикивали, заговаривали с каждым встречным-поперечным, перемигивались меж собой, выспрашивали, присматривались, прислушивались.

На Троицу князь Дмитрий Константиныч устроил между стен кремля (нижегородский кремль был обнесен двойным рядом стен, деревянных конечно) большую потеху со стрельбой, по-нашему – турнир, соревнование. Такого давно не делалось. Победителям обещали богатые награды.

Стрелять можно было как хочешь и из чего хочешь: хошь из самострела, хошь из лука, хошь из пращи камнем швыряй, хошь – как хошь, только цель стояла одна и далеко – в двухстах шагах.

Победил, разумеется, арбалетчик, а награды (действительно очень богатые, от щедрот не только князя, но и нового воеводы) получили и стрелок, и мастер, сделавший самострел.

Новый воевода, внимательно наблюдавший за стрельбой, когда подошел награждать победителя, взял его самострел, повертел в руках, приложился, цокнул языком и молча вернул.

"И тут недоволен, чертов сыч!" – ругнулся про себя Константиныч.

– Чего опять не так, Михалыч? Самострел?

– Самострел хорош. Только заряжать его здоровяк должен, рычагом натягивается. Вороток бы... Да ваши тут, видать, и не слыхали про него.

– Так ведь рычагом быстрей. Рраз – и все! А вороток крути-наворачивай.

– Быстрей. Да подручник не всякий справится. А надо, чтоб любой. Даже девка при случае.

– Стало быть, зря мастера наградили? Ты ведь сам...

– Нет-нет! Не зря. Где он? Эй! Позовите мастера!

Привели мастера. Он сильно робел, потел, утирался то и дело рукавом и был, кажется, уже порядком поддавши.

– Здравствуй, мастер-молодец! Как тебя звать-величать?

– Здравствуйте, отцы-князья! Никитой меня, Никитой кличут.

– Добрые ты арбалеты ладишь.

– Чего?!

– Самострелы, говорю, твои хороши.

– А-а-а! Это маненько умеем.

– А видал или слыхал про вороток?

– И слыхал, и видал, как же...

– А почему с ним не делаешь?

– А на кой он нужен? Кому? Детишкам на забаву? Сложней, значит, надежи меньше. А заряжать дольше.

– Да вот как раз детишкам-то и надо бы. Сможешь сделать? Десятка два пока. Я хорошую цену дам.

– А что ж, попытать можно. Может, и получится.

– Может или получится?

Никита цыкнул зубом, снова стер пот со лба:

– Оружие – штука капризная. Один крючок по-другому сладишь – уже не так бьет. А тут целый механизм... Попытать надо.

– Попытай. Я тебе свой арбалет дам. Сравнить, понять. Он воротковый. Да пару секретов шепну. Может, ты их и знаешь, а может, и нет. А?

– Спасибо, князь. В таком разе уж обязательно чего-нибудь учудим.

* * *

– Михалыч! Похоже, ушкуйники заявились! – тысяцкий Михаил Василич влетел к Бобру, будто за ним гнались. Взвинченный, раскрасневшийся, весело и встревоженно посмеиваясь.

– Ну-ну! Откуда весть?

– Мои на торжище подсмотрели. Лодка – чистый ушкуй, так только, чуток под купецкую подделана. А в ней пятнадцать морд "купцов". С Верха пришли. Пол-дня помотались туда-сюда по торжищу – и в лодку. И назад, на Верх. Ушли. Четверых, правда, оставили.

– А за ними, за лодкой? Следом?!

– Следом? Не вот... Берегом-то я послал верховых, догонят. Но они ведь, наверное, так Волгой и пойдут, а моим через Оку переправляться. Могут и потерять.

– Могут... – Бобер упер глаза в пол и с минуту как спал. Потом встрепенулся:

– Василич! А вот ты на их месте когда бы напал?

– Дак поутру раненько. Пока все тепленькие, в постелях.

– Я бы тоже. Но ведь они не глупей нас. А?

– Ясное дело. Но что из этого?

– Переночевать им надо тут где-то поблизости. Не будут же они перед дракой всю ночь веслами махать.

– Само собой.

– Как думаешь – где? Может – на стрелке?

– Близко. Обязательно увидит кто-нибудь, шум подымет. Народу там шляется... Вот за стрелкой в пяти верстах заводь есть. Большая. И лес там по берегу густой.

– Ну вот тебе и место. Давай тогда, Василич. Срочно!

– Что?!

– Перво-наперво гонца к Оке. Мигом! Предупредить, чтобы подготовили переправу для двух сотен всадников. Стрелков лучших... Две сотни быстро соберешь?

– Часа три...

– Долго! К вечеру – кровь из носа! – надо быть у той заводи. С конями! Два часа тебе, не больше. Сколько наберешь. Но не меньше сотни. Запасов никаких, только еды на день. Завтра там уже нечего будет делать. Я пойду с ними.

– Я сам хотел.

– Тебе город стеречь. Подними по тревоге ополчение ремесленников. К вечеру чтобы с луками расселись по берегу вдоль всего города. На стрелку тоже сотни две посади.

– Это ладно, это все сделаю. А вот ты... Зачем тебе с конями возиться, переправлять? На конях до Оки, а там так, скорее получится.

– Не просекаешь?

– Честно скажу, Михалыч, – нет.

– Ушкуйников может быть либо чуть, так, побаловаться – сотня, полторы. Тода их надо тихо в заводь ту пропустить ночевать, а ночью окружить и всех перебить.

– Всех?!! Ты что, Михалыч, побойся Бога!

– А что?

– Христианские души как-никак...

Дмитрий даже не стал плеваться, как обычно, а только головой покачал, да стукнул кулаком по колену:

– Всех, Василич, всех. Тогда другие задумаются, может, хоть чуть. Ты воевода или поп, чтобы о душах их заботиться? Ох, смотрю я на вас, здешних... Что в Москве, что тут. Как до дела доходит, так сразу – "души христианские", "тоже люди", "не ведают, что творят", "пожалеть"... Нельзя так! Воюешь – так воюй! По-настоящему, до конца! А если жалко – иди в монастырь. И нечего тут обсуждать – все! Но ушкуйников может быть и много. Тогда придется просто пугать, а не испугаются – драпать. Вот когда без коней не обойтись.

– Это как же?..

– Ну подплывет к заводи той сотня ушкуев. Что будешь делать?

– Ну-у... сотня... Такого не бывало.

– Ну полсотни.

– Тоже вряд ли... Хотя...

– Ну сорок! Даже тридцать. Ведь сотней не окружишь. Но напугать можно. Отскочат, высаживаться побоятся. Дальше пойдут.

– А мы им и у города погрозим! Они на Низ и свалятся!

– Нну! Ты сам мне все и объяснил. Давай, действуй. А я за Оку.

* * *

– Князь, ты на ушкуйников? Я с тобой!

– Гриш, тебе делать нечего?

– Есть. Но ты ушкуйников не знаешь. Это ребята те еще, даже тебя зашибить могут. Я с тобой.

– А ты откуда их знаешь?

– Долго рассказывать. Но раз говорю, значит, знаю. Не спорь, возьми.

– Да я не спорю. Как у нас с разведчиками-то?

– Семнадцатую партию отправил. Этих за Волгу.

– Сколько теперь за Волгой?

– Пять. Двенадцать с этой стороны и там пять.

– Идут из леса-то?

– Идут. И все гуще. Ну еще бы! Какой хрещеный разбойничать станет, если нормально жить можно. Да еще нехристей щипать! А тут тебе... Ровно в сказке! И детишки пристроены, и дом, и двор... Моя Дашка – не поверишь плачет от радости и за тебя каждый день молится. А уж мужичкам каково тое занятие по душе! Против нехристей-то.

– Хм! Ну ладно (перед Бобром как-то некстати вызывающе нарисовался профиль Гришкиной жены), нам долго говорить некогда. Со мной, так со мной. Собирайся! Через час выступаем. По дороге про ушкуйников расскажешь.

* * *

Мысочки, отделявшие заводь от реки, были низкие и голые как плешь песчаная отмель. Деревья густо толпились выше, на берегу, и никак не помогали. Пришлось с десяток срубить, стащить к воде и на верхнем мысу устроить завал, чтобы укрыть засаду.

Ждали. Все было очень похоже на Волчий Лог, и Дмитрий, озираясь и вспоминая, возбужденно посмеивался, вызывая недоумение у стрелков.

– Гриш, придут?

– Придут, куда им деться.

– А как думаешь, сколько?

– А это как ты говоришь: либо пяток-десяток, мелочь, либо большущая шайка, на целый город, с полсотни ушкуев, а то и... Есть там у них отчаянная башка – Абакунович, Сашка. Вот если он пойдет, к нему охотников всегда под завязку набивается.

– Почему?

– С ним не страшно. Он никого не боится, здоров как верблюд, силен и удачлив. Три года назад навел тут шороху! До Нижнего, правда, не дошел, а то не знаю, что бы с городом стало. У Юрьевца завернул в Унжу и там где-то лесами попер на Вятку и дальше, ушел за горы, по Оби, говорят, промышлял, очень далеко это. А когда возвращался, двиняне собрали войско, хотели дорогу ему перекрыть. Так он их в пух расколошматил и приволок в Новгород целехонькой всю добычу. Горы мехов, говорят, навалил на торжище и камней драгоценных. Прет ему всегда просто по-черному.

– Ну что ж, удача – девка капризная... Любит, любит, и вдруг – рраз! А?

– Уж это точно... – Гришка тяжело вздохнул. И вдруг весь подобрался:

– А ну! Гляди! Идут!

Вдалеке из-за выступающего мыса выскользнули четыре лодки, за ними с интервалом минуты в три – еще четыре, и ходко пошли вниз, быстро приближаясь. Видно было, как слаженно, ловко взлетали и опускались в воду весла.

– И только-то? – облегченно-разочарованно вздохнул Дмитрий, – Ну, этих-то мы...– и не договорил.

Из-за мыса вывалилась целая стая ушкуев, за ней, чуть погодя, еще, потом еще, и вскоре они запрудили всю реку, как толпа на торжище.

– Абакунович, – шепнул Гришка, – не иначе.

– Считай!

– Сейчас бесполезно, шныряют и друг друга застят. Чё считать, и так видно – набег!

– Да, и нешуточный. Хорошо хоть разведка вперед далеко ушла, разрыв есть. Если напугать не сможем, смотаться успеем. Эй, ребята, готовьсь! Не ждите. Как только в зону выстрела въедут – бейте!

Первые четыре лодки были уже близко. Они двигались по течению наискосок, явно направляясь к этой самой заводи. На носу первой стояли трое рослых молодцов, одетых небрежно, но щегольски.

Дмитрий считал сажени: еще, еще немного... "Хорошо бы, коль среди этих троих сам Абакунович оказался. Подсекли бы мы их сразу. Без него куда они осмелятся? Только если с головой он, то вряд ли..."

– Гриш, а ты Абакуновича того в лицо знаешь?

– Видал.

– Среди тех, на носу, его нет?

– Не-ет, те хлипковаты.

– Эти хлипковаты?! Он что ж, с тебя, что ли?

– Больше.

– Ни х.. себе! Ну что ж, ладно. А жаль...

Ушкуи были уже в пределах досягаемости, но стрелки почему-то медлили. "Чего ж вы телитесь? – Бобер нервничал, но крикнуть не решался, не хотел вмешиваться не вовремя. – Может, они все восемь сразу накрыть решили?"

Наконец шмелями загудели тетивы, и трое на носу переднего ушкуя рухнули, не издав ни звука, причем самый на вид важный получил в грудь аж четыре стрелы.

– Мать вашу!.. – закричал Гришка. – Вы разберитесь меж собой, в кого садить!

Стрелки однако никак не отреагировали – не до того. Они начали свою смертную работу. Еще два "залпа", и головные ушкуи, все четыре, заворачиваясь носом к берегу, а более тяжелой кормой по течению вперед, безвольно заскользили вниз.

Наступил черед четырех следующих. Хотя те и увидели, и спохватились, и начали отчаянно табанить, кинулись прикрыться щитами, но... Еще три "залпа", и этих завертело течением и потащило вниз.

"А неслабо стреляют, черти! Насобачились! – Дмитрий был радостно удивлен. – Но теперь-то что ж? Не пора ли ноги делать? Но с такой стрельбой – не-ет. Надо тех обязательно потрогать, чтоб прониклись..."

– Почаще, ребята! Особо не выцеливай, лишь бы стрелы погуще летели. Покажите, что вас тут много. Очень много!

По воде, однако, уже началась большая суета. По лодкам забегали. Все ушкуи отвернули носы от берега, опасаясь приблизиться, а течение упрямо влекло всю армаду дальше и дальше вниз. С берега между тем, теперь уже редко и осмысленно, летели стрелы и втыкались то в борт, то в палубу, а чаще – в кого-то из гребцов. Над рекой встал жестокий злой крик. Весла заработали – от берега. Течение же делало свое дело, и передние суда уже миновали заводь, и было совершенно не похоже, чтобы они вознамерились вернуться или пристать где-нибудь ниже.

– Сосчитал?

– Разве сочтешь точно... Больше полусотни. Даст дрозда Абакунович на Волге! Нас бы не зацепил.

– Гриш, ты-то его отчего так боишься?

– Я не боюсь, а знаю. Не за себя страшно...

– А поквитаться с ним не хочешь?

– Не хочу.

Ушкуи меж тем отвалили к середине реки, съехали ниже заводи все и возвратиться теперь вряд ли могли.

– Уфф! – Дмитрий отер пот со лба, – Гриш, давай гонца на стрелку. Тысяцкому Михаилу весть: идут, мол, и приказ: оберечь стрелку и городские причалы. Вечер на дворе – спать чтоб – ни-ни! Костры по берегу держать всю ночь! Стеречь! И чуть что – стрелять! Во всю мочь!

По берегу полетел хлесткий разбойничий свист.

* * *

– Ну вот, Дмитрий Константиныч, и польза тебе от бездельников на торжище.

– Ох, не говори, Михалыч! Как подумаю, что бы они натворили, прощелкай мы их, у меня мороз по коже, и под ложечкой – как с похмелья.

– Еще не конец, повременим радоваться. Теперь их назад надо так же спровадить. А на Новгород зятю в Москву пожаловаться, пусть хвост им прищемит, сволочам. А то каждый раз: новгородцам пир, а всей Руси похмелье. Куда они теперь? На Булгар или еще ниже. Татарский улей разворошат, а те на нас, им до Новгорода добираться несподручно, да и не будут они разбираться. Вот и выйдет опять... Михаил Василич, как они город-то проходили?

– Ночью поздно. Я костров по берегу разжег – на полводы видно стало, как днем. Так они ближе выстрела к берегу и не сунулись. Щитами позакрывались. И так мимо и пошли. На Низ.

– Куда? Нам знать точно надо.

– Гришкины разведчики пошли за ними берегом, дадут весть.

– Добро. Ну а нам Дмитрию Московскому послание сочинять. А, Дмитрий Константиныч?

– Сочиним. И скорей гонцов надо.

* * *

Официальная бумага гласила:

"Великому князю Московскому и Владимирскому Дмитрию Иоанновичу тесть его, Великий князь Суздальский и Нижегородский Дмитрий Константинович шлет приветы и просьбы прислушаться к словам его, и подать помощь в деле общем, не терпящем отлагательств. Обращаюсь со слезной жалобой на подданных твоих новгородцев, которые великую пакость княжеству моему, и Московскому, и всей Руси опять учинили. Ушкуйники новгородские в великом числе вновь отправились разбойничать по Волге. И разграбили бы Нижний, не прими мы заранее крупных и дорогостоящих мер. Нижний уцелел, но они ушли мимо на Низ и там будут творить разбой и непотребства свои, за кои платить придется всем нам, а раньше всех мне, князю нижегородскому, как ближайшему к обиженным татарам соседу. Приструни, Великий князь, и приведи в свою волю негодяев сиих, иначе много зла не токмо мне, но всей Руси сотворится. О том просит тебя вместе со мной и зять твой, а мой первый воевода Дмитрий Волынец".

В главной бумаге, доставленной раньше всех по неофициальным каналам и лицу неофициальному, говорилось:

"Любаня моя, лапа моя ненаглядная, здравствуй! Соскучился я по тебе не рассказать, но быть нам в разлуке, кажется, не меньше, чем до следующего лета. Так выходит по всем обстоятельствам, обложившим меня здесь с разных сторон. Обстоятельства, однако, удачные и все мне в подмогу, так что получается странно: вроде и несложно, и скоро тебе бы ко мне в любое время приехать, а нельзя. Тебе в Москве надо быть! И не только, и не столько затем, чтобы гнать сюда интересующие меня вести, а чтобы постоянно воздействовать на брата, показывать ему важные для нас события в правильном освещении. Вот и теперь нужно действовать немедленно. Новгородцы (мерзавцы!) ставят нам подножку на каждом шагу, путают все планы. Я надеялся на затишье хотя бы на год, чтобы подготовить отпор крупному набегу татар. Но это не получается. Уже не получилось! Новгородские ушкуйники ушли по Волге вниз, и один Бог ведает, что они там натворят и что после этого будет. Уговори брата (и как сама сумеешь, и от моего имени) – всеми силами, на какие он только способен, прищемить хвост Новгороду! Передай ему мою записку тайно и поговори, как ты это умеешь. Передавай приветы отцу Ипату, Юли и всем нашим. Тут скучать особенно некогда, но я по вам всем очень скучаю, а больше всех, конечно, по тебе, моя маленькая. Целую тебя много раз!"

В записке же, которую Люба немедленно передала брату, было написано :

"Здравствуй, тезка! Привет тебе и поклон из Нижнего Новгорода. Обстоятельства заставляют меня обратиться к тебе с таким расчетом, чтобы об этом никто лишний не знал, наипаче твой дядя, да и митрополит Алексий тоже. Здесь у меня дела стали подвигаться, а тесть твой, хотя и тяжело, с оглядками и вздохами, но требования и подсказки мои выполняет. Войско подтянулось, появилась кое-какая разведка. И против татар, будь у меня хотя бы год передыху, можно было б как-то подготовиться. Однако мерзавцы, ушкуйники новгородские, путают мне всю игру. В большом числе (больше 1000 морд) пошли разбойничать по Волге. Нижний мы от них оберечь сумели, чему очень помогла налаженная с грехом пополам разведка. Но они ушли на Низ и что там натворят – одному Богу ведомо. Если они спровоцируют татар сразу ударить в отместку, все наши с тобой труды пойдут прахом. По крайней мере здесь, в Нижнем, на дальних подступах к Москве. Если же они не прекратят своих "походов" в дальнейшем, татары будут в отместку регулярно стучать по Нижнему, как это уже случалось, и тесть твой просто не сможет поднять головы, хоть малость окрепнуть. Тем более, что от самих ушкуйников убытков больше, чем от татар. Не исключена такая комбинация (и я очень на нее надеюсь, Бога молю!), что татары отместку отложат до следующего лета. Тогда самое страшное, что может случиться, это новый поход ушкуйников. Я окажусь меж двух огней, и Новгород буквально всадит мне нож в спину. Ну а значит и тебе тоже. Прошу тебя всей силой своего великокняжеского авторитета, авторитета Москвы, подействовать на новгородцев, с тем чтобы они не позволили ушкуйникам хотя бы в будущем году прокатиться по Волге. Я представляю, насколько трудно воздействовать на этот донельзя самоуверенный, строптивый народ, и тем не менее очень прошу тебя об этом. Если они не помешают, то налето попробую отмахнуться от татар".