Текст книги "Два дня «Вериты» (Художник В. Чурсин)"

Автор книги: Владимир Печенкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Владимир Константинович Печенкин
Два дня «Вериты»

Глава 1

Слейн сидел под вентилятором в холле редакции, курил и вяло дописывал очередной репортаж об очередном убийстве. Вентилятор не спасал от полуденной духоты, солнечный свет нахально лез в глаза, надоедал и злил.

«…Полицейский врач насчитал в спине трупа восемь ножевых ран», – написал Слейн. Подумал, вычеркнул «восемь» и написал «десять». Потом еще подумал, решил, что «десять» – слишком круглое число. Зачеркнул и написал «одиннадцать». Вот теперь хорошо. – «Установить личность убитого не удалось», – закончил он, зевнул и хотел пойти в бар выпить чего-нибудь прохладного. Но тут его пригласили к шефу.

– Меня? – переспросил он. – Вы не ошиблись, сеньорита?

Секретарша равнодушно пожала обнаженным плечиком. «Зачем я ему? – думал Слейн, плетясь по коридору. – В последнее время я, к сожалению, безгрешен, как новорожденный… Тогда с чего же такое внимание?»

– Хэлло, Слейн! Как поживаете? – приветствовал редактор. Газета придерживалась проамериканского направления, и американская свобода в обращении была здесь в ходу.

Шеф сидел в кресле развалясь, и расстегнутый ворот его рубашки лишний раз давал понять, что этот вызов не носил официального характера. Слейн, не ожидая приглашения, опустился на стул и только тогда ответил:

– Живу благополучно. Немного лучше, чем наш швейцар, и намного хуже, чем наш редактор. А что, вы намерены внести коррективы в мое существование?

Редактор захохотал.

– Честное слово, Слейн, я всегда высоко ценил ваши способности, ваш веселый характер и… вашу независимость! Курите, – он пододвинул коробку с сигарами. – Скажите-ка, у вас есть какие-нибудь планы на ближайшее время?

– Если вы увеличите мне гонорар и дадите месяц отпуска, я бы съездил отдохнуть на побережье. Других планов нет.

– Я и сам не отказался бы от побережья, – вздохнул шеф, игнорируя замечание о гонораре. – Черт возьми, здесь адская жара, не правда ли? Нет, советую взять вон ту, черную сигару. Местная, но вполне приличная. Да, так насчет перемены климата, Слейн. Хотите спастись от жары? Хотите в горы, а?

– Лучше бы все-таки на побережье. – Слейн с удовольствием затянулся действительно хорошей сигарой.

– Возможно. Но все-таки вы поедете в горы, на индейскую территорию. (Слейн присвистнул). Там уже и будете свистеть, если захочется. И привезете репортаж о положении индейцев племени тхеллуков. Ну-ну, не делайте квадратные глаза. Сейчас я объясню, в чем дело. Разумеется, я помню вашу статью в этом левом журнале два года назад. Надеюсь, и вы хорошо запомнили те неприятности, которые для вас последовали.

Еще бы! Слейн очень даже помнил. Журнал, издаваемый социалистической партией, напечатал тогда большой обзор Слейна о жизни коренного населения страны, вытесненного в суровые горные местности и вымирающего от нищеты и эпидемий. Статья вызвала бурные отклики со стороны левой прессы и социалистических группировок в стране и за границей. Правительство вынуждено было поставить на обсуждение вопрос о «некоторых ненормальностях» положения индейцев и выделить кое-какие ассигнования для помощи голодающим горцам. Слейн уже готовился было к новой поездке на индейскую территорию. Помешало восстание крестьян, вспыхнувшее у восточной границы. Под благовидным предлогом «красной опасности» правительство объявило в стране чрезвычайное положение, и под патриотическую шумиху обрадованная полиция разгромила и левые редакции, и многие социалистические группировки. Слейн потерял работу, приобрел пугающую репутацию «красного» и долго пробавлялся случайным заработком, пока его наконец не прибрала к рукам редакция «Экспрессо», вполне лояльная к правительственным кругам и финансируемая двумя крупными монополиями. Здесь ему дозволялось писать сообщения о мелких происшествиях, авариях, ограблениях и праздничных церемониях. Редактор бдительно вычеркивал из его статей всякие «настроения» и вообще держал нового сотрудника в черном теле. Все это удручало и бесило, но деться было некуда.

«Вот и все, – подумал Слейн. – Меня похвалили за независимость и сразу поставили на свое место».

– Что мне нужно написать? – спросил он.

– Правду и только правду! – патетически воскликнул редактор и поднял руку с сигарой, словно давая присягу на суде.

«Господь создал его специально для редакторского кресла, – внутренне усмехнулся Слейн. – Шеф всегда врет и всегда искренне…»

– Да, это должен быть правдивый репортаж, – продолжал редактор. – Я думаю, многие помнят ту, прежнюю, вашу статью и ничего иного от вас не ожидают. Вы не должны изменять доверию читателей.

– Уж не хотите ли вы, сеньор редактор, изменить хозяевам газеты?

– Не надо дерзить, Слейн, не надо. Я действительно ценю ваши способности, ведь вы талантливый журналист…

– Не смею спорить, шеф.

– Кроме того, какими бы ни были ваши прежние заблуждения, но мы с вами настоящие белые, мы – англосаксы… Итак, ваше имя помнят, в вашей правдивости не сомневаются. И вы дадите правдивое описание жизни индейцев в настоящее время. Единственно, о чем я прошу – и требую! – чтобы вы не были пристрастны. Не нужно заострять внимание на некоторых, пусть иногда даже значительных… м-м, ну, скажем, неудобствах быта этих краснокожих. Наоборот, следует подчеркнуть, что существующее ныне правительство исправило все те… ненормальности, о которых вы писали когда-то. Вот вам кубинский журнал. Какой-то черномазый обвиняет наше правительство черт знает в чем! Ах, вы уже читали? Паршивый журнал и паршивая статья! Но вызывает нежелательные отзвуки… И это накануне выборов, когда партия независимых христиан должна остаться правящей партией.

Редактор вытер платком потный лоб, редкие рыжеватые волосы и неожиданно предложил:

– Хотите выпить? Коньяк? Виски?

– Послушайте, шеф, – задумчиво сказал Слейн. – А если я откажусь?

Редактор улыбнулся, но в серых водянистых глазах пропало простецкое и дружелюбное выражение.

– Знаете, Слейн, я бы вам не советовал. Вы понимаете? Не советовал бы.

– Может быть, нам в самом деле выпить? – усмехнулся журналист.

Редактор кивнул и наполнил рюмки коньяком. Выпили. Слейн сказал:

– Я, пожалуй, пойду.

Редактор поднялся.

– Проклятая жара! Завидую вам, Слейн, в горах сейчас прохладно. Я распорядился выдать вам чек, сумма вполне достаточная. Остальное по возвращении. Самолет до Чельяно вылетает в двенадцать тридцать, от Чельяно придется добираться автобусом. Жду вас недели так через три… – Он внимательно посмотрел на Слейна. – И не вздумайте отказываться. Право, я желаю вам добра.

Слейн ничего не ответил и вышел.

В баре, куда обычно забегали поболтать и выпить сотрудники «Экспрессо», он нашел Рамона, молодого, неимоверно тощего мулата, подрабатывающего по мелочам в редакции и типографии.

– Эй, парень! Возьми вот эту чепуху, – Слейн помахал листами только что законченной статьи, – добавь своей чепухи, если хочешь… словом, доведи до благополучного конца. И сдай машинистке. Можешь поставить свою подпись.

– О, сеньор! – мальчишка Рамон всегда немного восторженно относился к Слейну и теперь был по-настоящему счастлив. – А вы, сеньор? Разве вы…

– Еду в горы. Приказано письменно восторгаться жизнью тхеллуков.

– И вы поедете, сеньор Слейн?! – в черных глазах мулата отразилось что-то похожее на боль.

– А ты отказался бы? – прищурился Слейн.

– Ах, сеньор!.. – парень смолк. Потом опустил глаза, коричневую кожу щек прожег густой румянец. – Не знаю, сеньор… У меня мать и больная сестра. И нет денег.

«Ну конечно, поехал бы и ты, – вздохнул Слейн. – Мальчик еще не научился врать и его не пошлют…»

Он похлопал мулата по плечу и вышел из бара.

Глава 2

Самолет не устраивал Слейна. Какие сенсации мог он найти для газеты в комфортабельном воздушном лайнере? Разве что потерпеть аварию и разбиться. Но тогда репортаж напишет кто-то другой. Ему лучше ехать поездом – меньше затрат. Слейн не был ни мечтателем, ни набожным чудаком и не обманывался в своих перспективах. Особенности характера и былое сотрудничество в ныне погибших левых журналах прочно закрывали путь к широкой известности и высоким гонорарам. При его туманных надеждах на лучшие дни оставалось ловить мелкие сенсации.

Слейн взял билет в общий вагон: ехать не так уж и долго, в этой маленькой стране нет больших расстояний. Поерзав, устроился как можно удобнее на жестком сиденье и, как только поезд отошел от столичного вокзала, задремал, не обращая внимания на оживленную болтовню сидящего напротив «комми». В открытое окно приятно лился ночной ветерок.

«Еду… – сквозь сон подумал Слейн. – А там видно будет…»

Когда проснулся, скоротечная летняя ночь уже уступила мир солнцу и жаре. Чувствовалось приближение гор: банановые, кофейные и табачные плантации, пальмовые рощи сменились холмами, поросшими густым лиственным лесом. На станции небольшого провинциального городишка, где меняли паровоз, Слейн вышел из вагона купить сигарет. Несколько грузчиков-индейцев укладывали в багажный вагон ящики и тюки. Прислонясь плечом к пакгаузу, зевал в кулак смуглолицый полицейский. Подскочил и залопотал мальчишка-лоточник.

Возвращаясь к вагону, Слейн обратил внимание на двух пассажиров, спешивших к середине состава. Он не успел рассмотреть лица, но высокая фигура одного из них показалась чем-то знакомой. Журналист не мог вспомнить, где видел эту быструю напористую походку с энергичным взмахом рук. Конечно, мало ли всяких фигур и лиц промелькнуло за годы репортерских скитаний. И все-таки что-то здорово знакомое… Второй – худой, черноволосый, в широкополой шляпе, вероятно, индеец – шел, чуть отставая от спутника, и нес большой чемодан. Скорее всего, носильщик или слуга. Но вот с тем, русоголовым, определенно встречались когда-то. Любопытно, кто же это? Слейн быстро пошел следом. Те уже садились в вагон. Индеец оглянулся и, кажется, заметил журналиста. Но тут паровоз пискливо прогудел, состав дрогнул. Слейн бросил сигарету и вскочил на подножку своего вагона.

Ехать уже недолго.

С самой минуты отъезда из столицы где-то в глубине совести ворочалось, скулило исподтишка беспокойство, ощущение душевной нечистоплотности. Слейн сердито уговаривал себя: в чем дело? что, собственно, произошло? Просто едет за очередным репортажем, как и сотни раз за время работы в той же «Экспрессо» ездил на места аварий, убийств и самоубийств, на собрания каких-нибудь «обществ любителей комнатных собак». Сдобрить конкретный материал некоторой долей фантазии – вроде «одиннадцати ножевых ран» – тоже не в диковину: скучающей публике нужны остренькие ощущения. Так в чем же дело? Дело в том, что сейчас уже не мелкая чушь, а… индейцы и – «процветание»! Но он дал согласие на поездку и тем самым принимает участие в лицемерии сильных мира сего, что очень похоже на сознательную подлость… Черт возьми, что же оставалось делать?!

«Ну хватит, довольно, – в который раз старался он прихлопнуть разгулявшуюся совесть. – Что я напишу и запишу ли, будет видно в конце поездки. А сейчас самое умное – уснуть, пока доедем до Чельяно, и все остальное ни к чему…»

Он и в самом деле задремал. Приснился редактор, почему-то в индейском уборе с перьями. Шеф улыбался и приветливо махал рукой. А от него уходил худощавый индеец в широкополой шляпе. Вдруг редактор выхватил авторучку… Но это уже не авторучка, а индейский нож «навахо». Шеф оглянулся на Слейна и метнул нож в спину уходящему. Кажется, попал. Но тот все шел, и рядом кто-то второй, очень знакомый, удивительно знакомый…

Так ведь это же Гарри! Гарри Богроуф! Вот так штука!..

Слейн заволновался и проснулся.

«Какая чепуха! Гарри больше нет… Хотя тот, что садился в вагон, он чертовски похож на Гарри. Да нет же, нет, чепуха все это. Все-таки будь она проклята, эта поездка…»

В Чельяно поезд пришел к полудню. Но солнце здесь вполне сносное, во всяком случае не так жарит, как в долине. Из ущелий тянуло прохладным ветерком. Городок маленький, полуиндейский. Пять-шесть относительно благоустроенных кварталов с магазинами и барами жались к небольшой каменистой площади, по обе стороны которой две церкви – католическая и лютеранская – грозили друг другу крестами. Новое здание банка на главной улице возвышалось над всем городком, недвусмысленно показывая церквам, кто здесь хозяин.

Сразу за центральными кварталами цивилизация обрывалась: дальше по склону горы спускались серые каменные домишки окраины, бедные грязные улочки с оазисами католических часовен.

Слейну торопиться было некуда. Он постоял на перроне, понаблюдал за носильщиками-индейцами, за приезжими департаментскими чиновниками, за почтовым служащим, носившим к автомобилю тюки столичных журналов и газет, за мальчишками, торгующими жевательной резинкой. Уже направился было в станционный зал выпить чего-нибудь в баре и потолковать с барменом о транспорте в горы. Но тут снова увидел пару, привлекавшую внимание на полустанке. Индеец с чемоданом и белый уходили по узенькой улочке по направлению к окраинным кварталам. Ну разумеется, это не Гарри, но кто-то на него здорово смахивает…

Улочка круто поворачивала, и сейчас эти двое должны были скрыться, исчезнуть, затеряться среди трущоб Чельяно. Что ж, мало ли похожих людей.

Но они остановились. Индеец что-то говорил. Белый засмеялся, потом оглянулся в сторону станции. Слейн увидел его лицо.

«Будь я проклят богом и редактором, если это не Гарри! Но он умер три года назад… Или это его беспокойный призрак кочует в поездах? Нет, дружище Гарри, я не могу так. Ты это или кто-то другой, но ведь мы были почти друзьями, и я должен…»

Тот, похожий на Гарри, склонил голову, сдвинул на лоб полотняную шляпу и поскреб в затылке.

«Это он! – мысленно закричал Слейн. – Он и никто иной!»

Словно отвечая его мыслям, белый кивнул и направился дальше. Индеец свернул в переулок.

Давно пора было перекусить, мучила жажда, но Слейн миновал бар и торопливо зашагал по улице. За поворотом еще поворот, пришлось прибавить шагу, и вот он опять увидел высокую фигуру в стального цвета куртке. Человек шел быстро, и каждую минуту мог исчезнуть в каком-нибудь переулке. Но он остановил бедно одетую женщину с корзиной на голове, перебросился с нею несколькими словами, и это помогло журналисту сократить расстояние. Он догнал серую куртку у очередного поворота возле облупленной лавчонки.

– Гарри Богроуф! Это ты, дружище! – весело сказал Слейн и хлопнул серую куртку по плечу. Человек вздрогнул. Но не успел он обернуться, как в левый бок Слейна уперлось что-то твердое, острое.

– Стойте спокойно, сеньор, – тихо сказали за плечом.

Ошарашенный журналист повел глазом – рядом как из-под земли вырос давешний индеец, а твердое и острое оказалось лезвием ножа, прикрытого полой плаща.

– Спокойно, сеньор, – вежливо повторил индеец.

Слейн вопросительно поднял глаза на белого. Тот отступил на шаг и смотрел на журналиста смеющимися, чуть прищуренными глазами.

– Ну конечно это ты, Гарри, – пробормотал растерянно Слейн. – Но, черт возьми, к чему этот…

– Меня зовут Беллингем, доктор Эдвард Беллингем к вашим услугам, сеньор.

«Вот так штука! – поразился Слейн. – Такое сходство естественно в приключенческом фильме, но в жизни…»

Из лавчонки вышел полицейский, вытирая ладонью губы, строго глянул на индейца, потом на белого – и сразу заулыбался:

– Добрый день, доктор Беллингем!

– Здравствуйте, Рауль, – улыбнулся и доктор. – Как здоровье вашей крошки?

– Все в порядке, спасибо, доктор. Подумать только, что могло бы случиться, если бы вы не приехали тогда в Чельяно!

– Не позволяйте девочке долго находиться на солнце, – сказал доктор. – Прощайте, Рауль.

– Всего вам доброго, доктор Беллингем. Вы возвращаетесь в горы? А то зашли бы к нам выпить стаканчик гуаро?

– В другой раз, Рауль, в другой раз, – доктор повернулся к Слейну и приподнял шляпу: – Не угодно ли сеньору побеседовать за чашечкой кофе?

– Охотно, доктор, – поспешил согласиться Слейн. – Но я как-то не люблю кофе с… острыми приправами… – Он покосился на плащ индейца. – Видите ли, мне врачи говорят, что вредно волноваться и противопоказано все острое…

Доктор рассмеялся и сказал спутнику несколько слов на языке тхеллуков. Индеец исчез, только мелькнул кончик его плаща.

– Здесь неподалеку есть хоть и простая, но гостеприимная кантина, или, если угодно, кафе. Сеньор приезжий не возражает? – с легкой иронией пригласил доктор.

– Да-да, доктор, с удовольствием. Но я как-то не могу понять…

– Ничего, постепенно поймете.

Они молча прошли еще два-три квартала и свернули под низенькую арку каменного, с крохотными окнами строения. В полутемной комнате с жестяной стойкой теснилось с полдюжины столиков, грустный зеленый попугай равнодушно дремал в клетке под потолком, несколько индейцев и метисов за столиками почтительно приветствовали доктора. Лысый хозяин-испанец выбежал поспешно из-за стойки и, болтая о погоде и каких-то парнях, заболевших лихорадкой, провел доктора и Слейна в крохотную комнатушку с единственным оконцем, впрочем, довольно опрятную.

– Что угодно заказать сеньорам? – хлопотал хозяин, усаживая гостей на искусно сплетенные из прутьев кресла и расстилая на столе свежую скатерть. – У жены сегодня очень удался тамаль. Хороший, горячий тамаль, сеньоры. Сейчас я сам приготовлю кофе.

Когда он удалился, доктор встал, закрыл за ним дверь и сказал:

– Ну, здравствуй, Джо.

– Так это все-таки ты! – вскочил Слейн.

– Тише, не кричи так.

– Я готов орать, Гарри!

– Все равно не кричи и постарайся запомнить, что я – Эдвард Беллингем, правительственный врач в округе Кхассаро на тхеллукской территории. Очень прошу в дальнейшем так меня и называть.

– О’кей, сеньор Эдвард! Быть индейским доктором все же лучше, чем покойником. Три года назад я сам читал в газете набранное петитом сообщение, что некий физик Гарри Богроуф покончил самоубийством, сунув голову под колеса поезда. Я еще тогда подумал, что на тебя это мало похоже, но… Всякое в конце концов бывает, да и самоубийства у нас не редкость. Что это было, Гарри? Виноват, сеньор Беллингем! Что это было, очередная газетная утка?

– Это правда. Гарри Богроуф погребен на краю кладбища в Сан-Гвидо, где хоронят самоубийц. На могиле, вероятно, еще сохранилась табличка с его именем. Мир его праху, он был неплохим человеком…

– Кто? Гарри Богроуф?

– Тот, кто там погребен. Может быть, когда-нибудь я расскажу тебе эту грустную историю. А пока что рассказывай ты. Кто ты теперь, Джо?

– Кто я? Знаешь, Гарри, я по-настоящему рад, я здорово рад, что ты жив! На земном шаре друзей у меня не густо. Не знаю уж, что значит таинственная метаморфоза с твоим именем, но кажется мне почему-то, что ты все такой же парень каким был в университете. А, Гарри? Когда мы с тобой виделись в последний раз? Года четыре назад? Ну да, когда ты закончил курс. Ты не забыл, как мы отпраздновали это событие? Ты, я и твоя Анита. И еще весельчак Хосе Бланко. Помнишь Хосе?

– Я все помню, Джо. Но… не надо об этом. Ты хотел рассказать о себе.

– Что ж, я остался тем, кем и был, – бродячим пасынком Соединенных Штатов. Приехал в эту благословенную страну, чтобы подешевле обошлось мое образование, да так вот и застрял здесь, под тропическими пальмами, один из многих неудачников. Я ведь хронический неудачник, Гарри. Помнишь, как я с треском провалился на экзаменах? А ведь я знал материал лучше, чем многие иные. Помнишь, как меня чуть не убили молодчики из клуба «Национальной гвардии»? Вот об этом случае вспоминаю право же с удовольствием, хотя били они здорово: ведь они тогда приняли меня по ошибке за настоящего человека, за Хосе Бланко… А я не стал даже самим собой. Не люблю жалоб и стонов, но тебе могу сказать: я – неудачник. И теперь я просто журналист. Плохой недоучившийся журналист, кропающий всякую чушь о мордобоях и мелких авариях. Пытался сказать что-то умное, да газету прихлопнули…

– Я читал твои статьи в левых газетах и журналах и мысленно поздравлял тебя с удачей.

– В самом деле, Гарри? Ведь у меня, кажется, получалось? Но видишь ли, в нашем мире не рекомендуется говорить и писать правду. Что смотришь? Ты ведь и сам знаешь, что это так. Теперь вот сотрудничаю в «Экспрессо». Знаю, пакостная газетенка. Но, честное слово, мне надо есть и курить и где-нибудь жить… Выбора-то не было.

– Я не читаю «Экспрессо». И должно быть, поэтому потерял тебя из виду.

Вошел хозяин с подносом и засуетился вокруг стола, предлагая отведать домашних блюд. Очевидно, доктора хорошо знали и любили в этих бедных кварталах.

– Как ты оказался здесь, Джо? – спросил доктор, когда испанец ушел.

Слейн поведал о заказанной статье и о том, что думает по этому поводу. Они ели тамаль – пирог из кукурузной муки с мясом и специями, запивая крепким душистым кофе.

– Выходит, мы попутчики, – доктор откинулся в кресле и закурил сигарету. – Конечно, если ты хочешь.

– Хочу ли я! Да я наплюю на редактора, на газету и буду колесить с тобой в горах, пока не кончатся деньги! Не каждый день мы встречаем друзей из Поры Надежд!

– Ну и прекрасно, значит, мы сможем еще наговориться и повспоминать. Расскажи-ка, что у вас там, в столице.

– Да то же, что и везде. Основные партии республики поднимают бурю в стакане воды, готовясь к предстоящим выборам в парламент. Независимые христиане и католики-республиканцы клянут друг друга и клянутся дать народу счастье, если им удастся набрать большинство голосов. И католики и независимые зависят от президента, а президент от дельцов, а дельцы от американцев. Словом, все очень мило.

– Какую же партию поддерживаешь ты в своих статьях?

– Газета поддерживает, что прикажут ей владельцы. А я сам… с удовольствием послал бы к черту обе, – Слейн невесело улыбнулся. – Способность кривить душой у меня весьма ограниченная. Понимаешь, иду на компромисс до известного предела, иначе боюсь совсем уж потерять уважение к себе. Родители-фермеры, прежде чем разориться, успели накачать меня рассуждениями о порядочности, совести и прочими такими понятиями, очень в наше время неудобными. Потом жизнь старалась исправить их ошибку, да, видно, слишком крепко во мне это засело.

Постучали. В приоткрытой двери возник мясистый нос и небритый подбородок хозяина.

– Сеньора доктора спрашивает какая-то пожилая женщина. Она уже несколько раз справлялась, когда приедет сеньор доктор. Говорит, заболел внук.

– Я сейчас выйду, – кивнул доктор. – Извини, Джо, надо проведать здешних больных, кто знает, когда еще доведется сюда приехать. А ты сейчас будешь отдыхать. Для нас найдутся и чистые постели, и бутылочка хорошего вина, не правда ли, Мигуэль?

Узнав, что приезжие останутся ночевать, хозяин выразил лицом, глазами и потоком слов свое удовольствие и проводил гостей через внутренний дворик в дощатую пристройку, где находились довольно сносные комнатушки, очевидно, местный «люкс» для особо уважаемых клиентов. Когда Мигуэль с поклоном удалился, Слейн сказал:

– У этого небритого существа доброе сердце. Здесь лучше, чем в вагоне, и я с удовольствием усну.

– Если что понадобится, Джо, дерни за ручку вот этого звонка. Хозяин – мой добрый приятель и постарается сделать для тебя все, что нужно.

– Хм, я уже имел неосторожность познакомиться с одним твоим добрым приятелем. И он тоже хотел кое-что сделать для меня… А ведь мне вредно волноваться, сеньор доктор. Один столичный лекарь признал что-то там неладное в сердце и советовал избегать резких движений и неприятностей…

– Ты не должен сердиться на Руми, – засмеялся доктор. – Он действовал из лучших побуждений.

– Великолепно! Твой телохранитель из лучших побуждений хотел проковырять дырку в моем боку, а я не должен обижаться!

– Подожди, ты где заметил меня? На полустанке, где мы садились в поезд? Так вот, Руми показалось, что ты следишь за мной. А когда в Чельяно ты догнал меня и взял за плечо, он решил, что это уже опасно. Нет, Джо, не стоит обижаться. Руми не телохранитель, а верный и преданный друг. Кстати, он – живая иллюстрация к твоей статье о положении индейцев. На землях, принадлежащих его сородичам, были обнаружены какие-то залежи. Кажется, серебро. Впоследствии оказалось, что содержание металла мизерное, во всяком случае значительно меньшее, чем об этом кричали акционеры. Серебряный бум скоро заглох. Но дельцы успели правдами и неправдами заполучить землю индейцев, и пришлось тем откочевать дальше в горы.

– Я был там тогда, два года назад, и хорошо помню всю историю. Индейцам устраивали празднества, чуть ли не братались с вождями и потом скупали за бесценок земли, на которых стояли хижины. Когда бедняги опомнились, было поздно. Схватились за ножи. Но что ножи – против «закона и порядка»!

– Но ты не знаешь, чем все кончилось. В тот год в горах выдалась холодная и ветреная зима, ее и сейчас еще вспоминают тхеллуки недобрым словом. Сородичи Руми ушли на поиски новых земель, пригодных для жизни, но ничего не нашли и почти полностью вымерли где-то там, в сердце гор, на голых скалах. Весной до Кхассаро добрались всего четыре человека. Точнее, четверо мужчин и одна девушка, сестра Руми. Мне удалось выходить только Руми. Остальные умерли, так они были истощены. С той поры индеец живет у меня, и я доволен, что есть человек, на которого можно во всем положиться. Но тебе надо отдохнуть, Джо, а мне навестить пациентов. Здешняя беднота, индейцы и метисы, лечатся у меня охотнее, чем у городских медиков: я понимаю их язык и поэтому пользуюсь большим доверием. Утром мы выедем в горы, в мою резиденцию под Кхассаро. До вечера, Джо.

Слейн вытянулся на грубой прохладной простыне. Засыпая, думал: «Он счастливее меня. Он нужен кому-то, хотя бы и индейцам. Впрочем, я не завидую, я радуюсь за него, старого друга Гарри. То есть за доктора, как его… Эдварда Беллингема».