Текст книги "Два дня «Вериты» (Художник В. Чурсин)"

Автор книги: Владимир Печенкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Глава 3

Они выехали рано утром, провожаемые хозяином-испанцем, который, видимо, совсем не спал и еще до зари приготовил им завтрак и кофе. Садясь на коня, доктор пожал испанцу руку и протянул несколько серебряных монет. Но хозяин вытаращил негодующе черные глаза, выпятил губы и энергично замотал головой:

– Но-но, сеньор! Я всегда рад вам, но не возьму ни сентаво! Вы мой гость и, по правде говоря, моя реклама. Люди идут в трактир, потому что там часто гостит сеньор доктор.

– Вам не лишними будут несколько монет, – настаивал доктор.

– Вам они тоже не лишни, сеньор. Вы ничего не берете с больных бедняков, а государство не слишком щедро к врачам индейских территорий.

– Ну, я-то не доктор, – вмешался Слейн, вынимая кошелек.

– Вы друг сеньора доктора, – хозяин спрятал руки за спину. – Поезжайте, сеньоры, вам еще долгий путь. И да хранит вас дева Мария!

Низкорослые выносливые индейские кони бодро шагали по камням дороги. Слейн и Богроуф ехали рядом и разговаривали. Доктор рассказывал о быте индейцев, которых хорошо узнал за время врачебной практики в горных селениях. О себе говорил мало и неохотно, больше расспрашивал журналиста о жизни в столице, о течениях в науке, столкновении политических партий и предстоящих выборах в парламент. Слейн, наоборот, весело и охотно болтал обо всех новостях. В редакции он не находил собеседника, с которым мог бы откровенно, без опаски, потолковать о своих мыслях и настроениях.

Тропа вилась среди ущелий, постепенно поднимаясь все выше. Стало совсем прохладно, небо заволоклось облаками, на одежду, на конские спины оседали мелкие капли. Проехали поселок – кучку сложенных из камня и глины хижин. На покатом альпийском лугу паслись кони и овцы, отыскивая скудные клочки травы. Крохотные участки мало-мальски пригодной земли были тщательно возделаны. Встречные горцы приветливо, но с достоинством кланялись – и здесь знали доктора.

Миновали перевал. В тропу влились еще две-три тропинки, стали попадаться следы костров, редкие деревья. Вскоре опять показались отары овец, а затем и поселок. Здесь доктор спешился, отдал поводья Руми и пошел навестить больных. Руми и Слейн подъехали к рощице за селением и остановились подождать доктора. Индеец разостлал под деревьями брезент и жестом пригласил журналиста отдохнуть. Это было блаженством – лечь на спину, вытянуть онемевшие ноги.

«Хорошая порция впечатлений за одни сутки, – думал Слейн, дымя сигаретой и уже не обращая внимания на морось. – Или я просто отупел на дурацкой столичной работе, глядя на происшествия только со стороны. Я стал как фотообъектив – все фиксирую, не переживая. Уж не остаться ли нам здесь, сеньор мелкий репортеришка? Как, например, Гарри. Он делает что-то живое и нужное, лечит, помогает людям. А я развлекаю дельцов и бездельников. Интересно, с какой стати Гарри вдруг стал доктором? Ведь он ученый, физик с университетским дипломом. И откуда взялась эта фамилия – Беллингем? Впрочем, не мое это дело, и нечего ломать голову, пока он сам не пожелает сказать…»

Этот скучный парень Руми помалкивал и готовил на костре еду. Слейну сводила скулы зевота. Потом он почувствовал щекой мокрую траву, привиделись опять камни дороги, качающаяся грива лошади… А потом уже ничего не снилось. Усталость подарила такой безмятежный сон, какого не бывало дома, в мягкой постели. Доктор разбудил Слейна часа через полтора. Они поели и тронулись дальше.

К вечеру солнце выпуталось из облаков. Оно висело уже над горными гребнями, когда путники добрались до Кхассаро.

Слейн облегченно вздохнул, предвидя скорый конец непривычного путешествия. Однако не доезжая с полмили до первых домиков, доктор свернул с наезженной дороги влево, туда, где край долины замыкался беспорядочным нагромождением скал. Въехали в узкое ущелье.

– Слушай, Джо, – сказал вдруг доктор, – а ведь десять автоматчиков могли бы удержать здесь целую армию.

– Возможно. И геройски погибли бы от налета авиации. Кроме автоматов нужно иметь еще зенитное и противотанковое оружие, хотя бы с дюжину истребителей и, самое главное, могущественного союзника за пределами страны. Впрочем, индейцам уже нечего защищать. Их боевая песня спета.

– Ты прав.

– А что, не собираешься ли ты поднять индейское восстание? – засмеялся Слейн.

– Не выдумывай. Вот мы почти и приехали, Джо. Моя больница находится несколько на отшибе, зато в очень удобном месте. Один из моих предшественников основал ее вдали от поселка, поскольку тогда свирепствовала чума. Я ему благодарен за это. Нередки и теперь эпидемии – нищета болезнями богата.

В лощине между скал, на краю глубокого каньона, стояло четыре белых домика, сложенных из камня, окруженных проволочной изгородью. С горы по крутому каменистому руслу сбегал неширокий поток и исчезал в ущелье. В лощине стоял монотонный шум, к которому быстро привыкало ухо. Среди дикой красоты скал домики выглядели весело и гостеприимно, обещая покой и уют. У изгороди была раскинута индейская палатка и паслись две лошади.

Всадников заметили, и около десятка индейцев выбежали встречать доктора. И снова Слейн с некоторой добродушной завистью отметил, что Гарри здесь любим и почитаем. Вежливо поклонившись Слейну и помахав рукой Руми, индейцы тесно окружили доктора, оживленно заговорили и вообще вели себя не так, как принято в обращении с белым человеком, хотя в каждом их жесте чувствовалось уважение. Палатка принадлежала, очевидно, приезжей семье, ожидавшей доктора. Те, приезжие, резко отличались от прислуги больницы бедной одеждой, робким, сдержанным поведением. Держались в сторонке, ожидая, когда придет их черед.

Особенно оживленно тараторила и жестикулировала молодая красивая индианка в белой кофте и шерстяной пестрой юбке, остальные безоговорочно предоставляли ей первое слово. Выслушав ее, доктор обернулся к спутникам:

– Извини, Джо, тут привезли больного, боюсь, что у мальчонки дело серьезное. Руми позаботится о тебе.

Он сказал несколько слов Руми, и тот жестом пригласил журналиста следовать за собой. Один из встречавших мужчин взял за повод вьючную лошадь, другой увел к конюшне остальных.

Шагая за Руми к дому, журналист с интересом осматривался. Поражала чистота больничного двора, аккуратные клумбы с цветами, асфальтовые дорожки. Немного походило на пансионат. К домикам тянулись провода.

– О! Послушай, Руми, да здесь у вас электричество!

– Сеньор доктор поставил на ручье турбину с генератором, – по-испански ответил Руми. Журналист изумленно взглянул на него: кажется, этот парень разбирается кое в чем лучше, чем можно было бы ожидать от простого индейца с территории…

– Здесь будет ваша комната, сеньор, – индеец ввел Слейна в комнатку, похожую на корабельную каюту размерами и безукоризненной чистотой. Шкаф для одежды, стол, два мягких стула и простая кровать. Ничего лишнего, только необходимый комфорт.

– Сейчас будет готова ванна, сеньор.

– Спасибо, Руми, – благодарно улыбнулся Слейн. Его поясница болела, от многочасовой езды в глазах колыхались стены комнаты. Он устало опустился на стул и закрыл глаза.

Слейн принял ванну, облачился в пижаму, очевидно, принадлежавшую хозяину, и, блаженно жмурясь, отдыхал в своей комнате, когда, постучав, вошла, давешняя индианка.

– Добрый вечер, сеньор, – поклонилась она. – Стол накрыт, и сеньор доктор ждет вас.

– Великолепно! Еще немного, и ему пришлось бы спасать от голодной смерти одного старого приятеля. Ведите меня, сеньорита!

В столовой, когда Паула вышла, Слейн подмигнул доктору:

– У тебя симпатичная подруга. Честное слово, можно позавидовать!

Доктор нахмурился.

– Это не совсем то, что ты думаешь, Джо. Паула у меня на все руки – готовит, стирает, наводит порядок и помогает в больнице. Но она не любовница. Правда, она служит… вроде громоотвода, что ли.

– От кого же может тебя защитить эта девчушка?!

– От общественного мнения, – усмехнулся доктор. – Противно, однако необходимо, и тут уж я ничего не поделаю. У здешней так называемой «белой» администрации принято держать при себе наложницами индианок, и мне просто не хочется лишний раз казаться белой вороной. Пусть «цивилизованное» общество в Кхассаро думает, что я взял ее для развлечений, так спокойнее для меня и безопаснее для нее. Был у нас в Кхассаро чиновник полиции, пожилой и довольно мерзкий тип. Паула тогда жила с отцом, и сеньор полицейский скоро оценил ее привлекательность. Конечно, он пожелал заполучить ее и как-то вечером поволок к себе в резиденцию, даже не постеснявшись прохожих на улице. Отец Паулы, полунищий индеец, видел и молчал – что он мог сделать против господина? Может, мне не следовало вмешиваться в это дело. Да уж очень разительным был контраст: пьяная ухмыляющаяся морда – и худенькая плачущая девчушка в рваной кофте. Ей тогда и пятнадцати не было. Словом, я не выдержал… Чиновник взъярился и чего только мне не наобещал! И все-таки в результате Паула стала моей экономкой, а чиновник остался с носом.

– Как же вы с ним теперь?

– Да никак. Вскоре его нашли на дороге с разбитой головой. Нет, я тут ни при чем, можешь мне поверить. На горных тропах свалиться с коня дело нехитрое, а этот по вечерам редко бывал трезвым. В тот год на Каменном ручье – это милях в двенадцати от Кхассаро – стояли лагерем ученые-американцы. Кажется, они там устроили временную станцию наблюдения за искусственными спутниками. Индейцы рассказывали, что у них разные приборы, телескопы и так далее. Так вот, тот чиновник все ездил к американцам играть в карты. Может, те янки и помогли ему разбиться, кто знает. Только после нашей стычки все приписали мне и прониклись ко мне уважением как к человеку решительному. Черт с ними, если не умеют уважать, пусть хоть боятся. Лишь бы сюда не лезли. Выпьешь еще, Джо?

– Нет, мне сейчас и так хорошо, Гарри. Газетная жизнь – не конфетка, а моя в «Экспрессо» тем более. Счастливец ты, Гарри, у тебя здесь все к месту и можно отдохнуть душой….

Доктор притушил сигарету и ответил не сразу:

– Я думаю, что имею право на недолгий отдых, потому и постарался обставить все как мне нравится.

– Ты считаешь, что твое пребывание здесь временно?

– Думаю, что да. Может быть, еще немного – и все взлетит на воздух…

– Не понимаю тебя.

– Ладно, пойдем-ка спать. Выкинь на время из головы и статьи, и редактора, и столичную суету. Просто так поживи у меня. Правда, не смогу уделять тебе много внимания, дел накопилось… Но в кабинете есть кой-какие книги. Сходи в Кхассаро, Руми проводит тебя.

– Едва ли человек пишущий может хоть на время выкинуть из головы свою работу. И это хорошо – если можно писать и печатать то, что требует твоя совесть, что болит у тебя и других таких же бедняг… Впрочем, не годится к ночи рассуждать о несбыточном – это приводит к бессоннице. Покойной ночи, Гарри.

Глава 4

Утром Слейн осмотрел больничный дворик и строения более подробно. Доктор еще на рассвете ушел в поселок к больным, и гостя сопровождал Руми, возникший рядом, как только журналист вышел на порог коттеджа. Индеец тенью ходил за ним, коротко отвечая на вопросы по-испански.

– Ну, парень, с тобой не разговоришься, – сказал ему Слейн. – Гид из тебя никудышный. Зато хороший конвойный.

– Не знаю, сеньор.

Слейну опять пришлось удивляться, с каким комфортом удалось доктору обставить больницу.

Коттеджи имели электричество, водопровод, канализацию. Немногочисленная прислуга жила в одном коттедже с доктором, только у них был отдельный вход. В домике рядом располагалась сама больница с небольшой палатой и прекрасно оборудованной операционной. Там Паула готовилась делать укол бледному истощенному мальчику, который недвижно лежал на белых простынях и безучастно смотрел в потолок.

Третий домик был отведен под различные подсобные помещения, к нему примыкал бункер для топлива и конюшня с пятью лошадьми. В механической мастерской, похожей на миниатюрный заводской цех, стояли токарный и фрезерный станочки, горн с воздуходувкой и еще несколько непонятных приспособлений. Слейн только присвистнул, однако расспрашивать Руми не стал.

Еще одно, более массивное, строение из бетона стояло поодаль. Горный поток уходил под фундамент этого здания, вырываясь с другой стороны с шумом и пеной. За толстыми стенами слышался ровный гул турбины, от решетчатой башенки тянулись к коттеджам провода.

– Электростанция! Любопытно, – Слейн потянул за ручку двери, но она не поддавалась. – Открой-ка, Руми.

– Сюда нельзя, сеньор.

– Почему же?

– Сеньор доктор не любит, когда сюда приходят посторонние.

– Друг доктора – посторонний?

– Да, сеньор.

Слейн хмыкнул и направился к жилому коттеджу. В деловитый шум потока вдруг влилась монотонная печальная песня – в индейской палатке пела женщина. Серые скалы, печальная песня под безоблачным небом… Острые гребни гор замыкали горизонт.

– Послушай, а что это за голубятня там, на горе? – остановился Слейн, задрав голову. На ближайшей вершине вырисовывался ажурный каркас остроконечной башни.

Индеец чуть помедлил с ответом.

– Сеньор доктор хотел, чтобы у него был телевизор. И мы построили антенну для приема. Но волны не доходят. Очень далеко.

– Черт возьми, Руми, да ты на редкость толковый малый! Ты жил в больших городах?

– Нет. Сеньор доктор много учил меня.

– Ты умеешь читать?

– Да, сеньор.

– А что ты еще умеешь делать?

– Все, что потребуется сеньору доктору.

– О! Даже если потребуется… ну, например, убить человека?

– Сеньор доктор не потребует убивать хорошего человека.

В бесстрастном голосе Руми звучала такая убежденность, что Слейн перестал улыбаться и переменил тему разговора.

– Как же вы забрались на вершину, да еще с материалами для вышки? Разве туда есть дорога?

– Нет. Но индейцы знают горы.

Стройная фигура Паулы появилась на пороге коттеджа.

– Завтрак подан, сеньор.

Слейн еще раз посмотрел на мачту, что высилась над безлюдными горами, и пошел завтракать.

Гарри вернулся в коттедж только в сумерках, усталый и задумчивый. Они поужинали. Потом хозяин увел гостя в свой кабинет, где, кроме скромной, больничного образца койки и заваленного бумагами стола, находился еще большой стеллаж с книгами.

– Комната не запирается, Джо. Может быть, ты подберешь что-нибудь по вкусу, – доктор кивнул на книги.

В основном тут были монографии по медицине, по психологии, а также по теории радио и телевидения – от университетских учебников до новейших исследований. Только на нижней полке лежало несколько иллюстрированных журналов и разрозненных томиков на незнакомом Слейну языке.

– Чтобы подобрать здесь что-то по вкусу, мне надо вернуться в столицу и закончить все-таки университет, – засмеялся журналист. – А скажи, Гарри, что это за храм божий? Помнится, ты никогда не отличался религиозностью.

Над кроватью висела помятая олеография, скорее всего из старинного журнала, как-то странно не вязавшаяся с обстановкой комнаты. Среди пышных деревьев – белостенная церковь древней архитектуры с синими куполами и некатолическим крестом. Доктор подошел к олеографии.

– Религия тут ни при чем. Но и у неверующего есть свои святыни. Это все, что осталось у меня в память о матери, не считая пожелтевших фотографий. Церковь где-то под Москвой, русской столицей. Я ведь русский, Джо.

– Вон оно что! Ты никогда не говорил об этом. Правда, твоя несколько странная фамилия…

– Моя фамилия Багров, Георгий Багров, – доктор усмехнулся грустно. – Я и не скрывал этого, просто не заходило разговора. И, по правде говоря, какой же я русский – без родины? Я родился здесь, в этой стране, и никогда не видел России. Отец, штабс-капитан царской армии и наследник родовитых помещиков, бежал от революции в Маньчжурию. Бежал без денег и без надежд. Потом его как-то занесло в Штаты. Но что он мог делать в Штатах? Не знаю уж, каким образом попал он в Центральную Америку. Но здесь ему в какой-то степени повезло – он женился на дочери русского купца, у которой, к счастью, еще сохранилось немного денег и на двоих хватало здравого смысла. До самой смерти отец бездельничал и люто ненавидел русскую республику, сделавшую его бродягой. А мать… Хорошая она была, Джо. Всю жизнь трудилась в своей лавчонке, сводила концы с концами и ни словом не укоряла мужа за картежную игру, за постоянные измены, за ложь. Вот она-то, женщина из простонародья, любила родину и, наверное, если бы не замужество, вернулась. Самым святым для нее было вот это изображение храма, где ее крестили. Она любила рассказывать мне про Москву, про реку Волгу, о монастырях, о праздниках… Ее родители сгинули где-то в революцию, рассеялась по миру родня, самой выпало испытать всякое… Но мать никогда не проклинала революцию. Зато это постоянно делал отец. Он состоял в какой-то монархической организации, которая только тем и занималась, что проклинала. Мне было лет двенадцать, когда он умер, несчастный, обозленный, ополоумевший алкоголик. И у матери еще хватило сил наскрести денег на мое образование. Вот так – сначала отец, потом я – всю жизнь она кого-то поддерживала…

Лицо доктора дрогнуло, словно от боли.

– Ты что, Гарри?

– Я устал. И еще этот больной мальчик, я не могу разгадать его болезнь… Право же, я здорово устал сегодня.

Глава 5

Слейн редко видел доктора. Мальчику становилось все хуже, и Гарри часами просиживал у его постели, по нескольку раз в день брал кровь для анализа, делал больному уколы, вливания, готовил новые лекарства. Потом уходил в электростанцию. Возвращался поздно, усталый, молчаливый, все более хмурый.

– Сложный случай, – говорил он журналисту. – Или не хватает моих знаний или… или какая-то новая болезнь. Не могу разобраться, что с этим мальчиком.

Слейн старался не беспокоить доктора, реже попадаться ему на глаза.

На четвертый вечер после приезда доктор возвратился в свой домик поздно ночью.

Слейн, удобно развалясь в кресле, курил и просматривал старые журналы под зеленым абажуром настольной лампы, в гостиной стоял мягкий, спокойный полумрак. Но журналист сразу заметил тоскливо опущенные плечи доктора.

– Что случилось, Гарри? Ты болен?

Доктор молчал, стоя неподвижно в дверях.

– Гарри! – Слейн отбросил журнал и встал. – Может быть, болезнь у мальчишки заразная, и ты…

– Мальчик умер, – глухо сказал доктор. – А я так и не понял ничего…

Он ушел в комнату и закрыл за собой дверь.

Наутро палатки не оказалось на месте, семья индейцев ушла в горы.

Доктор больше не говорил о смерти маленького пациента. Но свободного времени у него не прибавилось. Каждый день приходили больные из соседних поселков или доктор уходил к ним. Кроме того, Слейн заметил, что друг его проводит долгие часы в помещении электростанции, засиживаясь иногда до глубокой ночи. Журналист считал себя не в праве мешать его занятиям и никогда не подходил к бетонному зданию, хотя порой его одолевало любопытство. Валялся на траве в тени скал, читал старые журналы, слушал болтовню Паулы о жизни в горах или беседовал с индейцами, приходящими в больницу. Слейна удивляло такое трудолюбие и интерес к самым разнообразным делам.

– Гарри, я давно хочу спросить, как же все-таки ты стал врачом? Ведь медицинский диплом…

– Для работы среди индейцев диплом не так уж и обязателен. Да и его можно купить… наконец, принять в подарок.

– Да? Оригинальный подарок, ничего не скажешь! Но ведь знания нельзя купить и так далее. Ты изучал в университете радио и электронику…

– И, кроме того, охотно посещал в качестве вольнослушателя лекции по медицине, это меня всегда интересовало. Даже ассистировал при операциях.

– Верно, припоминаю. Зато твоя Анита и обижалась, что ты вечно занят и не находишь времени для нее. Да, Анита… Теперь можно признаться, она мне здорово нравилась. Но мне кажется, она по-настоящему любила тебя. Почему вы расстались, Гарри? Ведь вы никогда не ссорились, разве что из-за танцев, которых ты не любил.

– Оставь в покое прошлое, Джо. Если уж тебе так хочется, когда-нибудь мы устроим вечер воспоминаний, – доктор постарался улыбнуться как можно беспечнее, но от Слейна не ускользнула грусть, промелькнувшая в глазах друга. – Не знаю, пригодились ли бы мне танцы, а вот медицина выручила в трудные дни. Если у тебя приключится лихорадка или аппендицит, можешь быть спокоен, окажу помощь.

– Не хочу аппендицита. И лихорадки не будет! Твое заведение похоже скорее на санаторий, чем на больницу. Честное слово, вы, русские, – способная, даже талантливая нация. Но практичности ни на цент. Американец из Штатов построил бы здесь курорт для богатых туристов и, будь уверен, не остался бы в накладе. Тропа через перевал, ущелья, настоящие индейцы, обрядовые пляски племен, весь антураж приключенческих романов прошлого века! Джек Лондон, плюс Фенимор Купер, плюс доктор Эдвард Беллингем вкупе с журналистом Джозефом Слейном! Да ведь это золотое дно, Гарри!

– Курорт мне ни к чему, Джо. Считаю, что моей практичности достаточно, чтобы помочь здешним беднякам, и пока меня это устраивает. Ведь в наследство от предшественников мне достался только хилый барак.

– Как же тебе удалось выманить от правительства деньги на постройку всего, что есть сейчас?

– Очень просто. Написал прошение о денежной помощи для постройки больницы…

– Ну и что?

– Прошение и по сей день лежит где-то в комитете по индейским делам. Если не выбросили. Я написал, а сам принялся за стройку на те небольшие средства, которые у меня к тому времени оказались. Здесь не вложено ни сентаво государственных денег. Ведь я просил на больницу для индейцев, а не на новое оружие.

– И все-таки ты сумасшедший, Гарри! – сказал Слейн, восторженно глядя на друга.

– У меня своя цель, – жестко сказал доктор. – Хорошо, что попутно могу помочь местному населению. Но хотелось бы, чтобы эта помощь оказалась более решительной… Ты не собираешься в поселок, Джо? Зашел бы в факторию. Ее агент ездил за перевал, и он должен привезти лампы к моему приемнику.

– Ну разумеется, я рад хоть чем-нибудь тебе помочь. Иду!

– Хочешь верхом?

– Да избавит меня святая дева от такого несчастья! До сих пор не могу вспомнить без содрогания тряску в седле. Мне полезны пешие прогулки.

Слейн несколько раз ходил в Кхассаро и соседние селения потолковать с индейцами, познакомиться с бытом горцев. С другом сеньора доктора вступали в разговор охотно, оказывали знаки внимания и расположения, хотя со стороны «белой» администрации чувствовалась некоторая настороженность. Власти считали доктора Беллингема чудаковатым самодуром, имеющим, однако, деньги, весьма решительный характер и огромную популярность у тхеллуков. А с настроениями индейцев приходилось до некоторой степени считаться – ведь не прошло и десяти лет со времени последних крупных волнений среди горцев. Чиновникам-испанцам и полицейским-метисам удалось кое-как наладить мирные отношения с тхеллуками, и они отнюдь не собирались наживать себе лишние хлопоты.

– Доктор – местный Иисус Христос, – сказал Слейну начальник полиции с иронией, сидя за коктейлем на террасе муниципалитета, когда столичный журналист явился к нему с визитом вежливости. – В делах доктора я умываю руки. Бог с ним, он, в общем-то, славный парень, хотя и большой оригинал.

Поселок Кхассаро, административный центр земли тхеллуков, представлял из себя несколько коротких улиц, вымощенных камнем и все же довольно грязных.

В большом помещении фактории крутился шустрый одноглазый метис-приказчик, за конторкой кассы сидела миловидная молодая индианка. Несколько женщин племени тхеллуков в оборчатых пестрых юбках и длинных шалях таращили глаза на яркие этикетки консервных жестянок, коробок с мелкой галантереей. Хозяин фактории сеньор Лопес, смуглый здоровяк в широком ковбойском поясе и шляпе «вестерн», казалось, больше всех рад Слейну. Все интересовался, как помещают рекламу в столичных газетах и сколько за это берут. Он скупал у тхеллуков кустарные изделия, шерсть, кожи и всякую мелочь, которая могла иметь сбыт за перевалом, а в Кхассаро торговал всем, что пользовалось спросом, даже медикаментами, которые сам же и дозировал на свое усмотрение. Зажиточным горожанам отпускались лекарства и по рецептам доктора Беллингема, хотя цену назначал все равно сам сеньор Лопес. Он же держал и ломбард. Словом, сеньор Лопес, сколько хватало сил, стремился облагодетельствовать тхеллуков, отнюдь не забывая при этом и себя.

– Святая Мария, я целый день на ногах! – сокрушенным баском жаловался он Слейну, сквозь дым хорошей сигары наблюдая за покупателями. – Что поделаешь, торговля с индейцами хлопотное занятие. И порой, я бы даже сказал, убыточное. Они как дети, сеньор Слейн. Если завелась лишняя монета, норовят истратить на пустяки, не заботясь о завтрашнем дне. А ведь живут в нищете и грязи!

Сеньор Лопес и впрямь считал себя благодетелем.

А нищета в поселках была удручающая, Слейн убедился в этом. Жилища, слепленные из глины, камней и веток, грязные и унылые, наполненные оборванными ребятишками, могли вызвать у поверхностного наблюдателя презрение к тхеллукам. Но Слейн два года назад почти месяц провел в индейских селениях, знал тяжелую судьбу этих древних племен, бывших хозяев плодородных долин. Да и сейчас, вытесненные в резервации, тхеллуки хранили дух былой независимости. В том же селении Чулу, расположенном в нескольких милях от Кхассаро, люди выглядели чище и достойнее, хотя и не богаче. Мужчины здесь не унижались до любопытства к приезжему сеньору, не клянчили сигарету и говорили с ним как с равным. Женщины и дети не выпрашивали подачек. Даже собаки казались яростнее и непримиримее, чем в Кхассаро. И все-таки журналист, как и в прошлый приезд на территорию, не мог понять, как ухитряются существовать в таком нищенском положении целые поселки. Все это угнетало Слейна, напоминало, что сроки поездки истекают…

Как-то, возвращаясь из Чулу в больницу, он увидел на вершине возле телеантенны две человеческие фигуры. Слейн остановился и долго смотрел вверх. Один из двоих несомненно был доктор, его можно было узнать на расстоянии по энергичному взмаху руки, по осанке. Второй – скорее всего Руми. Они то скрывались под скалой, то снова появлялись возле мачты, занятые каким-то важным делом.

За ужином Слейн не удержался и спросил:

– Там у тебя торчит что-то вроде мачты. Но вот телевизора я нигде не вижу.

Доктор пожал плечами:

– Какой смысл тащить через перевал телевизор, если приборы не отмечают ультракоротких волн столичной станции.

– По-моему, гиблая это затея насчет телевизора.

– Я тоже так думаю, – согласился доктор и перевел разговор на другое: – Как тебе нравится суп?

– Очень вкусно! Твоя Паула могла бы работать в первоклассном ресторане.

– В самом деле тебе нравится? Это я научил индианку готовить русский борщ.