Текст книги "Тайна леса Рамбуйе"

Автор книги: Владимир Катин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Студент? Ну и крепко же ты, парень, влип в какую-то историю, если бросаешь учебу и лезешь в такое… Впрочем, дело твое. Иди и подожди.

Клод просидел в мрачном коридоре, наверное, целый час. Нервы его были напряжены, он постоянно курил и думал о том, что в его судьбе совершается нечто ужасное, противоестественное, гадкое, чуждое ему. Если бы не Жан-Поль, сидевший, как страж, в вестибюле, то он непременно убежал бы отсюда. Клод со злостью подумал, что неспроста старик потащился с ним в Марсель, ни на минуту не оставляет его одного, проводил до самых врат ада да еще и караулит.

Типовой контракт, который дали ему прочесть, начинался впечатанной в типографский текст машинописной фразой: «Я, Жорж Пике, двадцати двух лет от роду, бельгиец по национальности…»

Так исчез, перестал существовать студент Сорбонны Клод Сен-Бри и появился легионер Жорж Пике с личным номером 14531. В контракте, удостоверенном оттиском его большого пальца, было сказано, что Жорж Пике обязуется честно и преданно служить в Иностранном легионе ровно пять лет, и ни днем меньше.

Глава третья
Посвящение в легионеры

Клод Сен-Бри и правда почти ничего не знал об этой окруженной таинственностью и легендами военной организации…

Иностранный легион был создан в 1831 году двумя декретами короля Луи-Филиппа с интервалом в одни сутки – 9 и 10 марта. Оба декрета действуют по сей день.

В первом говорится:

«Мы, Луи-Филипп, король французов, приветствуя всех ныне живущих и тех, кто придет им на смену, постановляем:

Статья первая. Отныне в нашем королевстве образуется Иностранный легион, который может быть использован только вне континентальной территории королевства».

Так появилась здесь воинская часть особого рода – инструмент колониальной политики Франции для приумножения ее заморских владений и удержания их в повиновении, в узде. С тех пор тридцать шесть тысяч легионеров сложили головы в Азии, Африке, Латинской Америке…

Шли годы, менялась история, возводили на эшафот королей, распадалась колониальная империя Франции, а Иностранный легион оставался. Жил он своей скрытой жизнью, создавая специфические традиции и ритуалы и свято их чтя.

Главная штаб-квартира легиона долгое время была в Алжире, в местечке Сиди-Бель-Аббес. В 1962 году, после завоевания алжирским народом независимости, легионеров перевели на юг Франции, в город Обань. В казармах Обани прошли выучку те восемь тысяч человек, из которых состоит этот корпус особого назначения. Левые партии не раз поднимали в парламенте вопрос о роспуске легиона, но ничего не добились.

Во втором королевском декрете, в шестом параграфе, уточняется, что в легион могут приниматься только иностранцы в возрасте от 18 до 40 лет, ростом не ниже 155 сантиметров, имеющие при себе удостоверение личности и свидетельство о примерном поведении. В следующем же параграфе записано: «В случае отсутствия указанных документов ответственный за вербовку офицер имеет право по собственному усмотрению зачислить кандидата в легионеры».

Такова была королевская воля. С тех пор полтора столетия в легион принимают всех, кто вышел ростом. Имя и гражданство не спрашивают, присваивая новые. Неписаный закон – не доискиваться ни до причин того, что привело парня в легион, ни до его настоящего имени. Оттиснув палец под контрактом, легионер становится неподвластен законам и преследованиям никакого государства мира. Его не выдадут, о нем никому ничего не сообщат – такова традиция легиона.

Правительство пыталось было ее сломать, но кто-то, видимо, посчитал, что лучше этого не делать. Допускается, что в казармах легиона могут укрыться от правосудия самые отпетые головорезы. Да, на это закрывают глаза. Но зато от таких парней можно потребовать чего угодно. Любой авантюры, любой жестокости, которые нельзя поручить солдатам срочной службы. Потому и считается, что легион – чрезвычайный корпус, там особенный народ. И задания они выполняют, соответственно, особые.

В том и была причина «терпимости» властей к необычной, на первый взгляд, автономии Иностранного легиона. В сущности, это был союз властей с руководством легиона, и его независимость санкционировалась свыше. Оговорив себе право нанимать личностей подозрительных, беспаспортных, легионные бонзы прекрасно знали, что к ним пойдут люди, загнанные законом, которым деваться некуда, которых преследует страх. В легионе из них вытряхивали и выскабливали всякие представления о жалости, сострадании, угрызениях совести, сомнениях… В казармах Обани готовили мускулистых, как тигры, и беспрекословно послушных, как овцы, готовых на все бездумных солдат.

Это хорошо знали на самых государственных верхах. Ну, что же, рассуждали там, какая-то часть преступников избегает кары, укрываясь в легионе. Зато всегда под рукой готовая на все команда вояк без сердца и эмоций. Это тоже нужно и важно. В этом мире, особенно в бурлящей Африке, всякое может случиться…

Республиканское законодательство изменений в декрет не внесло. Однако некоторые параграфы истолковывались так, как было удобно. Вопреки наказу короля не принимать в легион граждан своей страны более половины в нем – французы, записанные как бельгийцы, люксембургцы, швейцарцы, канадцы.

Клод какое-то время не мог привыкнуть к своему новому имени, отвечал невпопад, когда к нему обращались. Строгая дисциплина, о которой прежде он не имел представления, не показалась, однако, тягостной. Изматывали учения, ночные подъемы, марш-броски. Весь день сплошным конвейером заполняли тренировки – стрельба, каратэ, прыжки с парашютом. На размышления не оставалось ни минуты, а к вечеру усталость бросала в забытье, и рано утром все начиналось сначала.

У Клода появился приятель, сосед по койке итальянец Джиовани. Ему все здесь не нравилось, и он этого не скрывал.

– В двадцать-то лет забраться в такое дерьмо, а? – ругался он, укладываясь спать. – Сидел бы сейчас где-нибудь в траттории, пил вино, обнимал подругу. О, мамма миа!

– Чего же ты тогда залез в это дерьмо?

Джиовани привстал на локтях, прижав палец к губам.

– Ты что, не знаешь правил? Никогда и ни у кого не спрашивай настоящего имени и почему человек оказался здесь. И у тебя никто не спросит. Это – табу. Понял?

Так постепенно усваивались обычаи, порядки и нравы, которыми жил легион. Складывались новые представления, взгляды.

Увольнение начинающим легионерам полагалось раз в месяц. Они сбрасывали свои «леопарды», как называли защитно-пятнистую форму, надевали парадную и белоснежные кепи – отличительный знак легиона, и шли в кафе и бары Обани, принося владельцам солидную выручку. Клод, не любивший алкоголь, выпивал одну-две бутылки пива и отправлялся бродить по городу. Во время таких прогулок он заметил, что местные жители поглядывают на него с опаской. Легионеров здесь недолюбливали, побаивались, зная, что эти парни не отличаются кротким нравом и примерным поведением. Клода смущали настороженные взгляды прохожих, и он не знал куда себя деть в часы увольнений.

Так прошло месяца три. Однажды новобранцев выстроили на плацу и начальник гарнизона – коренастый полковник неопределенного возраста – медленно обошел шеренги, разглядывая каждого в лицо. Встав так, чтобы был виден всем, он произнес речь.

– Это первая и последняя для вас лекция о правилах хорошего тона, принятых в нашем легионе. Во всяком обществе есть своя этика, мораль. Есть она и у нас. Заключается в том, что мы деликатно не спрашиваем о вашем прошлом, а вам запрещено спрашивать нас о вашем будущем. Это, полагаю, вам уже известно. Помните и вспоминайте почаще о том, что вы пришли к нам доб-ро-воль-но! Добровольно встали под трехцветный флаг. И будете ему служить пять лет. Даже если вам не нравится служба. Даже если вы будете сходить с ума и подыхать.

Снова прошелся вдоль шеренги, как бы выискивая кого-то своим прокалывающим, как штык, взглядом.

– Среди вас обязательно найдется «паршивая овца».

При этом он полоснул жесткими глазами по лицам, точно хотел уже сейчас, немедля, отыскать эту «паршивую овцу» и тут же с ней разделаться.

– Может быть, даже не одна. Среди вас найдутся такие, кто попытается преступить нашу мораль, нашу этику, наш закон. Есть три заповеди, о которых вы должны всегда помнить: недопустимо оскорбление офицера, дезертирство, кража оружия. За это полагается…

Полковник замолчал, словно вдруг забыл, что полагается. Но нет, конечно же, ничего он не забыл, а играл, придавая нарочито оборванной фразе особую значимость.

– За это у нас полагается перевоспитание в штрафной роте на острове Корсика. Никому не желаю там побывать. Запомните это. Теперь поговорим о том, для чего вы вообще нужны. В нашем сложном мире случаются и сложные события. Да, события случаются такие, что их не могут распутать слюнявые дипломаты, политики, изнуряющие себя и других своими дурацкими речами. И вот тогда наступает наш час, тогда-то и зовут нас с вами на выручку.

Запомните – вы не такие солдаты, как все. Вы – «железные роботы».

Полковник помолчал, негромко что-то спросил у группы офицеров, державшихся на расстоянии. Ему протянули нож с длинным широким лезвием.

– Некоторые из вас уже обучены обращению с боевым кинжалом, в лезвие которого запаяна ртуть. Кинжал обладает свойством – вонзиться в цель острием, как бы вы его ни метнули. Вот так же и вы, солдаты Иностранного легиона, должны поражать любую цель, выполнить любое задание, на которое вас пошлют. На этом все.

События не заставили себя ждать.

«Тревога! Подъем!» Такие команды будили их часто среди ночи. «Железных роботов» приучали мгновенно переключаться от зыбких сновидений к реальности. Случались ночные марши бегом, подъем в небо и парашютный десант. Но однажды все поняли, что разбужены не для игры – в приказах офицеров чувствовалась деловая решительность. Одетые в пятнистые маскировочные формы, в зеленые береты, в высоких шнурованных сапогах, с полной боевой выкладкой, понукаемые командами легионеры спешно заполняли утробы громадных самолетов ДС-10, и они сразу же поднимались в ночное звездное небо и улетали на юг.

Куда их везли? В Ливан? В Конго? На Мадагаскар? Никто не знал. Месяцы муштры, проведенные в казармах Обаньи, непроницаемость офицеров, ни разу не снизошедших до непринужденной беседы с солдатами, наложили на легионеров свою печать. Они ни о чем не спрашивали и, как их учили, были готовы ко всему.

Клод уже знал многих из своего отряда – арабы, югославы, турки, но больше было немцев и французов. Крутые жизненные судьбы привели разных людей из разных стран в одно общее убежище – в легион. И о чудо! Из разноязыкого, разноплеменного конгломерата озлобленных жизнью неудачников был создан монолит – молниеносная ударная сила, которая, словно ртутный кинжал, должна безошибочно поражать цель.

Самолеты французских ВВС летели всю ночь. Восход солнца, показавшегося из-за спектрального горизонта, легионеры увидели в иллюминаторы. Но солнце вдруг пропало в облаках, и самолеты стали снижаться. Все, кто мог, приникли к стеклам: внизу, насколько хватало взгляда, расстилалась обугленная вековым зноем пустыня. Кое-где рыжие возвышенности. Кое-где желтыми заплатами песок.

«Зеленые береты» высадились в Чаде. Многие из них ничего о стране не знали, даже не слышали, что она есть. Клод припомнил телевизионные передачи и репортажи в иллюстрированных журналах, в которых рассказывалось о французских войсках, оставшихся в Чаде после независимости. Он вспомнил и о том, что уже много лет в этой стране идет гражданская война, то утихая, то вспыхивая.

Прибывшим в Чад легионерам никто, конечно же, не собирался разъяснять обстановку и то, на чьей стороне им предстояло воевать. Однако из разговоров офицеров с встречавшими их представителями французской военной миссии Клод понял, что одна из враждующих группировок, которую поддерживает Париж, терпит поражение, и легионеров прислали на подмогу… Всплыло где-то прочитанное: Чад для Франции идеальная стратегическая база в самом сердце Африки, и потеря его означала бы утрату контроля над всем континентом.

Было начало сентября. Сухая жара раскаленным утюгом проглаживала плечи и спины и, как прикладом, била в затылок, если долго оставаться на солнце. Под палящим зноем приходилось быть постоянно – затаившись за каменным укрытием, прильнув к биноклю, всматриваясь в однообразный ландшафт.

Война шла странная. Заброшенные в пустыню европейцы воевали со здешними хозяевами-кочевниками. У племен были свои счеты друг с другом, и если бы не французские войска, расквартированные в столице и окрестностях, то объединившиеся против непопулярного правительства племена давно бы одержали победу или, возможно, договорились бы между собой, придя к компромиссу.

Легионерам приказали отбросить наступающих на Нджамену мятежников по всему периметру фронта. Нджамена была хорошо укреплена, снабжалась всем необходимым по воздуху, и французские регулярные части могли легко выполнить свою миссию. Но высшие власти почему-то задействовали легионеров.

Проснувшись от пронизывающего холода, который по ночам сменяет в Сахаре дикую жару, Клод долго не мог уснуть. И мысли роем надоедливых мух кружились над превратностью его судьбы.

«Как нелепо, нескладно и нелогично сложилась жизнь, – рассуждал он, кутаясь в одеяло. – То меня стремительно несло вверх – к благополучию, к славе. То вдруг какая-то сила швырнула вниз, почти на самое дно… С какой стати я здесь – среди угрюмых парней, в пустыне, с оружием? Что со мной происходит?»

Не представляя еще, как можно выкарабкаться из чуждой ему среды, он знал, что сделать это необходимо, что из него никогда не получится «железный робот».

В ту ночь не спалось. Клод спустился с нар, накинул куртку и вышел из казармы. Было тихо и холодно. Сладко пахло гниющими плодами манго. Падая с высоких деревьев, перезрелые плоды разбивались о сухую землю, гнили, источая приторный аромат.

Клод встал под дерево. Не замечая его, неподалеку остановились два крепко подвыпивших офицера из легиона. Обойдя, наверное, все здешние бары, они были в приподнятом настроении, когда и спать еще не хочется, и деть себя некуда.

– Ты видел этих здешних белоручек, наших дорогих соотечественников, видел? – настойчиво тормошил один другого. – На что они способны? Эти регулярные части, ну, скажи – на что? Ты видел их там, в баре «Попугай»? Когда я заказал бутылку виски, как они переглянулись! Шокированы, а? Сучьи дети! А для настоящего дела пригласили все-таки нас, верно?

– Верно.

– Да разве таким кустарям доверят важное дело? Нет! Нам, но не им, поручена операция устрашения. Мы и будем наводить страх и ужас. И, вот увидишь, мы отобьем охоту у кочевников приближаться к их собственной столице.

Так Клод узнал, в чем его миссия в этой стране.

В каждом взводе было 19 «биомов» (то есть двое солдат, которые действуют вместе, сообща). Командиром у Клода был лейтенант Дард, его заместителем корсиканец сержант Гарини. Командира не любили за высокомерие и боялись за жестокость. У легионеров между тем были и свои кумиры из офицеров, но эти солдатские идолы, в отличие от Дарда, по своим манерам приближались к рядовой массе. Один мог приподнять за бампер «джип» и держать, пока не поменяют колесо. Его уважали за силу. Другой любую свою мысль выражал исключительно отборнейшими ругательствами. И его чтили – «за образованность». Лейтенант Дард ничем таким не выделялся, был болезненно самолюбив и всячески подчеркивал свое превосходство над рядовыми. Да и с высшими чинами вел себя сдержанно и холодно, как бы давая понять, что их тоже в грош не ставит, но вынужден считаться.

Когда командование объявило, что настало время действовать, лейтенант Дард выстроил свой взвод.

– Они, между прочим, умеют стрелять, – сказал он безразличным тоном, делая вид, что ни к кому не обращается, а как бы разговаривает сам с собой. Но все-таки для пояснения мотнул головой в сторону сиреневых гор, задрапированных белым утренним туманом. И нехотя добавил:

– Сержант, вы все поняли? Ну, тогда объясните им…

И лейтенант Дард не спеша, но решительно направился к горной гряде, словно взялся один покорить засевших там повстанцев.

Сержант Гарини понимал своего командира даже но его мычанию, по междометиям. Реплику, что горцы умеют стрелять, он перевел легионерам так: нужно хорошенько прочесать окрестность и примерно наказать местное население, особенно если оно окажет сопротивление.

Взвод рассыпался парами и цепью двинулся вслед за лейтенантом. Долго шли по плоской твердой земле, усыпанной черными, отливающими антрацитом камнями, которые с обратной стороны были белыми или розовыми. Веками недвижно лежа под солнцем Сахары, камни обуглились только сверху.

Становилось жарко, клонило ко сну, голова гудела от зноя, от тишины. А горы были еще далеко, словно мираж пустыни.

Клод шел в паре с Джиовани, и, когда добрались наконец до подножия гряды, рядом оказался лейтенант Дард. Он поманил их пальцем, показал глазами на едва приметную тропу и сделал жест – вперед! Это означало, что их посылают на разведку. Оглянувшись на повороте тропинки, Клод увидел, что остальные идут за ними, но на расстоянии примерно в полкилометра. «Значит, если что, то мы первыми примем бой, – подумал Клод. – Я и Джио…»

Чем выше, тем шире, утоптанней становилась тропа. Похоже, что мелкие пунктирные тропинки, как ручьи, соединялись здесь в горную дорогу.

– Давай побыстрее, – предложил Джиовани. – Оторвемся от наших подальше и приляжем отдохнуть. Ведь командир не сказал, где их ждать.

Они почти бегом припустились по крутой тропе, петляющей среди скал.

Взмокшие, тяжело дыша, остановились на площадке, откуда, как с дозорной вышки, отчетливо просматривалась окрестность – покрытая камнями равнина и смутные очертания Нджамены. Величественный простор, глубокая тишина гор, прохладный воздух – все это Клод прочувствовал мгновенно и очень остро. Позабыв невзгоды, он наслаждался сказочным видом, освежающим воздухом, даже своей усталостью.

Клод стоял у обрыва, забыв, где он и зачем. Джиовани толкнул его плечом:

– Ты что, уснул, Жорж!

Они обошли смотровую площадку, ища оборвавшийся где-то здесь конец тропы. И вдруг увидели странный предмет: из груды мелких камней торчал железный штырь с плоской, как у гвоздя, шляпкой.

– Стоп! – крикнул итальянец, отстраняя Клода рукой. – Мина.

Он разгреб осколки скалистых пород и осторожно извлек округлую дыньку мины.

– Шариковая, – определил Клод, вспомнив занятия в Обани. – И, похоже, нашего, французского, производства.

– А как же она попала к этим, которые против нас?

– Через любую другую африканскую страну, торгующую с Францией.

– Бизнес?

– Бизнес, Джио.

– Все ясно. Пойдем дальше, и смотри под ноги.

Клод положил обезвреженную мину на виду.

– Послушай, Джио. А ведь она была плохо поставлена. Наспех.

– Верно, Жорж. Наспех, кое-как. Мы ее сразу заметили.

– Значит, Джио, они неподалеку. Они хорошо видели с этой площадки, как мы шли по равнине, как взбирались в горы.

– Верно, Жорж. Ты хочешь сказать…

– Да, они где-то очень близко.

Отыскав тропу, Клод и Джиовани теперь уже не бежали наперегонки, а шли крадучись.

Выстрел грянул сверху. Пуля, ударив в скалу, с визгом отскочила. И снова стало очень тихо. Даже еще тише, чем прежде.

Легионеры лежали на теплых плоских камнях, негромко обсуждая, что им делать.

– Стрелявший совсем рядом, – решил Джиовани. – Слишком сильный удар пули в скалу. С большого расстояния удар был бы слабее и без рикошета.

После второго выстрела они увидели, откуда стреляют, – из-за большого бурого камня, нависшего над ними, над тропой, по которой шли. Сначала показался синий жгут чалмы и под ней черный кружок ствола. Кружок двигался, нащупывая их, Клода и Джиовани.

– Похоже, он один, – прошептал итальянец.

– Его оставили прикрывать отход.

Снова грохнул выстрел. Тогда Джиовани, приняв удобную позу, выпустил очередь по бурой скале. Но едва он приподнялся, как синяя чалма выстрелила опять.

– Пошли в обход, с двух сторон, – предложил Джиовани.

И они поползли к скале – один справа, другой – слева. Горец повел беспорядочный неприцельный огонь, следя то за одним, то за другим, но всякий раз промахивался. В этой возне вокруг скалы и перестрелке Клод почему-то не видел опасности, ему не казалось, что он на войне.

Когда они были совсем близко, стрельба из-за камня прекратилась. Щелкнул, не сделав выстрела, ударник – в горной тишине звук был хорошо слышен. И легионеры поняли, что у противника кончились патроны. Оба, как по команде, ринулись к засаде, готовые преследовать, догонять. Но он и не думал убегать, этот очень худой рослый человек в синей чалме, поношенном пиджаке, черных сатиновых шароварах и сандалиях на босу ногу. Он сидел, удобно прислонившись спиной к скале, и смотрел на них каким-то ликующим взглядом. Словно радовался их появлению и не знал, как выразить эту свою радость.

Клод и Джиовани стояли и глядели на него, оторопев. И не знали, как дальше им быть. А человек в синей чалме все ввинчивал в них свой лучезарный взгляд. Завороженные этим взглядом, они не заметили, как горец правой рукой слегка приподнял лежащую рядом винтовку и выстрелил.

Джиовани дернулся вперед, но упал назад, на спину, широко раскинув руки и ноги.

Лучистый, как отблеск солнца, взгляд горца теперь целиком предназначался Клоду, но он видел – сухая рука наводит на него винтовку… И тогда Клод выстрелил из автомата – сразу длинной очередью.

Человек в синей чалме подался вперед, опустил низко-низко голову, как будто рассматривал, куда его убили… И голова слегка покачивалась… Но, потеряв равновесие, горец завалился на бок, и из-под него змейкой выползла темная кровь.

Почва была камениста, и кровь не впитывалась, проворно бежала к ногам Клода. Он хотел было посторониться, но не смог оторвать ног. Как примагниченные, они стояли на месте. Клод нагнулся, обхватил одну ногу руками, чтобы, как чурбак, передвинуть куда-нибудь подальше от извилистой набегающей струи. Но было поздно – она уже врезалась в сапоги, протиснулась под подошвы и набухла лужицей вокруг… И Клод так стоял, склонившись к ноге, которую хотел, но не мог передвинуть.

Наклоненный, он увидел очень близко темную жижу, заползающую ему в строчки швов на сапогах, в рант, в обшарпанную кожу. И ему показалось, что пальцы йог чувствуют влагу.

Кто-то сильно толкнул его в спину, и Клод упал, уткнувшись лицом в кровавую лужу.

– Что с тобой, ты ранен? – спрашивал сержант Гарини. Возле Клода стояли легионеры, с любопытством разглядывая его.

– Нет, я, кажется, не ранен.

– А чего же ты тут присел? За нуждой, что ли? Тогда штаны хоть спусти.

Солдаты засмеялись, а сержант скомандовал:

– Живо встать!

И дал пинка.

Джиовани был неопасно ранен в правое плечо; падая, он ударился затылком о камень и потерял сознание, но быстро пришел в себя и громко поносил Чад, горцев и командира, отправившего его в разведку. Но ругался по-итальянски, и его мало кто понял.

В стволе винтовки горца в синей чалме зарядов не оказалось. Клода и Джиовани обманула звонкая осечка на последнем патроне.

Весь оставшийся день и много дней еще взвод лейтенанта Дарда гонялся за повстанцами. Но обитатели горных просторов Тибести были неуловимы. В бой не вступали, а, как бы дразня французов, обстреливали с высоких скал и бесследно исчезали.

Проходили монотонные дни и ночи, и Клод все никак не мог вернуться к прежнему душевному равновесию. Что-то сместилось в нем, как бы сорвалось с оси. Горец в синей чалме, за которым он охотился в горах и которого застрелил, ходил за ним по пятам, сияя своими завораживающими глазами. Клода тошнило от вкуса соли, когда он ел. Везде чудился запах солоноватой крови, в которую его ткнул сержант Гарини.

Человек с сияющими, как яркие звезды, глазами являлся ему во сне, вставал виденьем наяву. Как наваждение. Из ночи, из жаркого марева пустыни незабываемым взглядом смотрели на него эти странные глаза. Клод терзался, изводил себя – за что он убил его? Что за нелепый рок – он, парижанин, попавший в Чад из-за своих неурядиц, стреляет пригоршней патронов в незнакомого человека…

И еще виделось, как пробитый насквозь градом пуль горец, низко опустив голову, раскачивает ею, словно рассматривая, куда его убили, а в венчике синей чалмы видна белая лысина… И подошвы изношенных сандалий на худых голых ногах…

«Вот так просто, как на ученьях, – взял и убил, – сто раз повторял Клод одно и то же и вслух, и про себя. – Вот взял и убил, чтобы он не убил меня… Но у него же не оставалось патронов. А откуда я это знал? Он ведь стрелял в Джио? Стрелял. Наводил на меня винтовку? Наводил. Я сам видел. Зачем? Чтобы убить меня. Но убил его я».

Однажды ночью он внезапно проснулся, как от толчка. До него вдруг дошло – теперь он настоящий убийца. На всю жизнь! Он самостоятельно и намеренно убил человека. Целой дюжиной пуль, наповал, насквозь.

Клод сидел на нарах, смотрел в слепую темноту. Рядом храпели. Нехорошо пахло. И он зарыдал, впившись зубами в ладонь, чтобы не было слышно. Он оплакивал самого себя – так ему было себя жалко, так было больно за свою еще не начатую, но уже изгаженную жизнь. Об этом ли он мечтал, к такой ли участи себя готовил, проводя годы над трудами великих философов, стремясь знать больше и лучше других, чтобы восхищать, удивлять, умилять публику, присяжных и своих коллег? Какой исход! Какой разлад! И какая страшная гримаса, мерзкая ужимка судьбы, сыгравшей с ним дьявольскую шутку: будущий борец за справедливость, он сделался убийцей. Профессиональным, узаконенным государством убийцей. Да, конечно, он теперь может сколько угодно убивать поджарых берберов, туарегов, да, ему это официально разрешено. Его могут даже за убийство похлопать по плечу и сказать: «Молодец!»

Вот кто он теперь, Клод Сен-Бри, едва не ставший блистательным адвокатом. Значит, можно и так? Можно, оказывается, сделаться палачом, карателем, наемником. Значит, способен таким стать? Он уже им стал.

Операция в Чаде была прервана командой сверху так же неожиданно, как началась. Даже офицеры не знали, сделали ли легионеры свое дело. Несколько отрядов повстанцев было разбито в боях, десятка два горцев пойманы и «примерно наказаны». После чего «зеленые береты» снова погрузились в транспортные самолеты и по воздушному мосту Нджамена – Обань вернулись в казармы. И опять потянулись однообразные дни, заполненные муштрой.

На этот раз Клод очень легко и просто вошел в ритм службы. По зову трубы вскакивал утром и как заведенный целый день бегал, прыгал, стрелял. В увольнительные он стал ходить охотно, не избегал походов в шумные бары и пил со всеми наравне. Не было неловкости и беспокойства, как прежде, когда ловил взгляды прохожих, с опаской смотревших на легионера. Ему стало глубоко безразлично, что о нем думают обыватели Обани.

Порой Клод наблюдал себя как бы со стороны и почти физически ощущал, как из него уходят прежние жизненные взгляды, представления. Легион делал свое дело. Клод увидел, что многие его понятия были книжные, наивные, и он безжалостно расставался с ними. Сколько споров, дискуссий велось у студентов о смысле жизни, о назначении человека, о роли личности! Сейчас все это выглядело примитивным – и его рассуждения, и доводы других, с кем спорил. Многое, что прежде было нормой жизни, теперь казалось мишурой условностей. Клод усердно выполнял команды, прыгал с парашютом, веселился в барах, поглядывая уже свысока на граждан своей страны, замотанных повседневными житейскими заботами и хлопотами. Он видел, что его товарищи живут с тем же настроением.

Так Клод перерабатывался в человека иного склада – без душевных мук, тревог, сомнений, переживаний за свои поступки. Становился тем, кого из него делали.

Однажды в увольнительной Клод познакомился с уличной проституткой Люси. Она сама подошла к нему, взяла под руку и сказала чуть хрипловатым голосом:

– Когда выдаются праздники, нужно уметь их праздновать, не правда ли, легионер?

Была она худа, темноволоса, с большими «итальянскими» глазами.

Клод пожал плечами.

– У тебя праздник, легионер, ты в отпуске. Одним словом, отель для нашей встречи как раз напротив. Зайдем?

Они вошли в узкий, как траншея, подъезд. За конторкой сидела гладко причесанная аккуратная старушка в больших круглых очках и что-то вязала из зеленой шерсти. Клод заплатил за номер, получил ключ, и они поднялись на второй этаж.

В крохотном номере стояли застланная кровать, стол и стул.

– Деньги вперед! – скомандовала Люси. – Надеюсь, ты без всяких там отклонений, легионер?

Она проворно раздевалась, не обращая на него внимания.

– Учти, никакие выдумки я не терплю. А что это ты такой застенчивый, а? Ну-ка, живо в постель!

Люси так же бойко с ним разговаривала и потом, когда Клод задремал. Лежа на спине, она курила крепкие сигареты и что-то все говорила, говорила. Он не вникал в слова, но речь ее была приятна. Как весть из другой жизни.

В следующий раз он, как на свидание, пришел на то же место, где встретил Люси. И снова они отправились в отель коротких встреч, где у входа торчала все та же старушка с пластмассовыми спицами и клубком вязания. На этот раз Клод был разговорчивее, спросил Люси, одна ли она живет в этом городе и давно ли.

– Я же тебе все рассказала еще в тот раз! Ты что – склеротик? Мы живем вдвоем с маленьким сыном, он очень хороший, мой мальчик.

– А как его зовут?

– Тино его зовут!

– Расскажи мне о себе. Откуда ты и почему…

– Ну, хорошо.

Люси поискала, куда бы пристроить окурок, и, не найдя пепельницы, загасила о пол.

– Мои родители живут в Лионе. У нас большая семья – восемь детей… А все началось с того, что я пошла рано работать. Мне не было и пятнадцати лет, когда пришлось наняться прислугой в один, как я сейчас уже понимаю, весьма сомнительный отель. Тогда-то я ничего не подозревала. По вечерам в баре собирались не очень опрятно одетые личности, похоже, из преступного мира. И вот однажды хозяин велел мне отнести бутылку вина в номер к одному вонючему типу. Он был и стар, и грязен, какой-то весь опустившийся, слюнявый. Когда я вошла, он набросился, словно ждал, и я закричала. Он бы, конечно, со мной не справился, но вошел хозяин, запер дверь, схватил меня и сильно придавил к постели, а старик сделал мне укол чего-то такого, что очень быстро действует. Ты меня слышишь, Жорж?

– Да, я слушаю тебя.

– Вот и в тот раз мне показалось, что слушаешь, а сам спал. Теперь ты опять такой же тихий.

– Это потому, что я тебя внимательно слушаю. Рассказывай.

– Ну, с этого все и началось. Хозяин торговал мною, как последней тварью. А когда я противилась, то меня скручивали, делали укол, и было уже все равно. Как во сне.