Текст книги "Тайна леса Рамбуйе"

Автор книги: Владимир Катин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– В вашей стране, господин Кларк, судя по всему, не очень-то жаждут обзавестись ядерными ракетами, не так ли? Многие против.

Кларк с места в галоп ринулся на всех и вся, кто против ракет.

– А наши ценности, а западная цивилизация, кто ее будет защищать от русских? Хотел бы я видеть, как пацифисты своими транспарантами и плакатами перекроют дорогу Советской Армии! Нет, уж лучше американские ракеты у нас, чем советские ракеты на нас.

– Вы уверены, что они нападут на нас?

– А как же! Конечно. Убежден.

– Почему?

– Да потому, что они красные, у них другой строй, другие взгляды.

– Хорошо. Допустим. Но как быть с Гитлером? С атомной бомбой, сброшенной на японцев? Ведь не русские, а немцы пошли на нас войной, не Сталин, а Трумэн швырнул ядерную взрывчатку на два мирных города Японии. Не правда ли?

– Это – история. Дело далекое. А русские ракеты – сегодняшний день.

– Но они готовы их уничтожить, если американцы уберут свой ядерный арсенал из Европы.

– Никогда Америка не бросит нас на произвол русским. Пусть везут сюда свои ракеты сколько надо! Пусть американцы ставят их хоть здесь в моем кабинете. Вот тогда я буду спать спокойно, господа.

Но Робер настаивал.

– Вы полагаете, что ваш сон будет тревожным, если во всей Европе не останется ни одного ядерного заряда – ни у них, ни у нас? Ведь такое нам предлагает Москва.

Кларк стал злиться и закипать, забыв, видимо, о камере и будущих телезрителях.

– Послушайте, вы что, считаете меня полным дураком? Конечно, без атомных штуковин жить гораздо спокойнее. Но если уж они нацелены на нас, то мы должны просить, умолять американцев прикрыть наши головы, а не отказываться от их услуг.

– Впервые ядерное оружие в Европе появилось у нас, а не у русских. Американцы завезли его сюда, нацелили на Москву, а русские приняли ответные меры. Вы согласны?

– Все это, повторяю, область истории, прошлое.

– Ну, хорошо, месье Кларк, пусть будет по-вашему. Смотрите, пожалуйста, на моего ассистента. Для разнообразия ракурса… Вы сказали, будто готовы даже в своем рабочем кабинете поместить американскую ракету. Представьте себе, что она уже здесь, а при ней – американский солдат, и он может ее запустить. Причем когда хочет и куда хочет. Спокойнее ли вам станет в соседстве с таким квартирантом? Месье Кларк! Почему вы не отвечаете?

Кларк спал.

– Готов? Так быстро?

– Мне надоела его болтовня из пустого в порожнее.

Геллер подошел к сейфу.

– Так, стало быть, без ключа… Шифрованный кофр. Прошу полную тишину. Ван Кларк, месье Ван Кларк! Вы устали, вы очень утомлены. У вас свинцовые ноги и руки, у вас ртутью налиты веки. Вы меня слышите, Кларк?

– Да.

– Но-мер сей-фа! Но-мер сей-фа. Но-мер! Но-мер!

– 63… 01… 97…

– Работайте! – бросил Геллер, бережно держа руку Кларка в своей, словно считал пульс.

Клод набрал цифры на диске сейфа, и тяжелая дверь распахнулась. Внутри зеленели, как тугие пучки салата, стопки новеньких долларов, стояла шкатулка, в каких обычно держат драгоценности, какие-то лекарства, множество папок.

– Ни до чего не дотрагивайся, – посоветовал Клод. – Если расписка здесь, то думаю, она должна храниться отдельно от всех деловых бумаг.

– Почему?

– Потому что ни к какому досье не относится. Сама по себе.

По все папки оказались пухлыми, туго набитыми и ни одной тонкой, чтобы по виду там был всего лист бумаги.

Не нарушая порядок вещей в сейфе, Клод и Робер молча разглядывали его содержимое, стараясь определить, где может скрываться расписка.

– А это здесь зачем? – Робер показал на иллюстрированное издание «Поль Сезанн». – Что за ценность, чтобы хранить в сейфе?

Клод достал альбом, осторожно потряс над столом и вытряхнул мелко исписанный ядовито-зелеными чернилами листок бумаги.

– Вот она! Узнаю чернила и почерк Дорта.

Это было то, что они искали. Клод закрыл сейф.

– А он не вспомнит, что проболтался во сне? – спросил Робер.

– Не вспомнит даже, что спал. Все по своим местам, интервью продолжается! Кларк! Вздохните глубоко. Вот так. Еще!

Геллер закурил сигарету и как-то особенно сильно задымил, окутав Кларка сизо-коричневым туманом. Тот закашлялся, чихнул и строго спросил:

– Ничего не вижу, как же вы в таком чаду меня снимаете, господа?

– В самом деле, давайте прервемся и выпьем по чашке кофе, – предложил Геллер. – Вы, кажется, немного устали, месье Кларк?

Кларк смотрел растерянно, часто мигая.

– Так на чем же мы остановились? Ах да, вы спросили про американскую ракету в моем кабинете… И вдруг этот дым… Мне почудилось… Ха-ха-ха!

Он смеялся, содрогаясь всем телом, тыча пальцем в Робера.

– Вы с ума сведете меня своими вопросами! Мне почудилось вдруг, что ракета уже здесь, что ее запускают и оттого – дым!

Смеялись все, Клод и Робер – разряжая свое напряжение, Геллер – за компанию. Но в его темных глазах по-прежнему стояла скорбь.

– Да выключите вы, наконец, свой фонарь! – попросил Кларк, закрываясь от яркого света. – И давайте выпьем по чашке кофе.

Убедившись, что его больше не снимают и не записывают, заговорил откровеннее, как бы доверительно.

– Молодые люди, я вам вот что скажу… Не для экрана, а между нами. Помимо глобальных проблем войны и мира, есть маленькие местные заботы. Они и ближе и понятнее фермеру, докеру или приказчику. Все хотят есть, одеваться, ездить в своей машине с полным баком бензина. А в нашей Европе уйма безработных, которые позволить себе этого не могут. И тут появляются американцы. Мы можем не любить американцев, но они предлагают деньги и дело. Готовы выбросить уйму долларов на шахты для ракет, на содержание своей армии в Европе, на обслуживание аэродромов, баз и прочего. Стройте нам все это, говорят американцы, работайте, снабжайте продуктами – и мы вам хорошо заплатим. А почему бы и нет?

– Видимо, за аренду земли под ракеты и базы тоже хорошо платят? – осторожно спросил Клод.

– Верно! Правильно меня поняли. За свои базы в Испании, Греции, ФРГ, Италии, словом, везде американцы платят щедро. Миллионы! Это ли не доход Европе?

– Постойте, месье Кларк! – глаза Геллера сделались веселыми, а взгляд – любопытным. – Получается, что американцы своими ракетами в Европе оберегают нас от русских, то есть делают нам добро. По логике мы должны быть признательны и обязаны им и должны платить за то, что нас защищают, так? Но платят они! Это, как если бы вы, месье Кларк, наняли себе сторожа, а он еще и платил бы вам за свою службу у вас в саду.

– Вы меня запутали, – пробормотал Кларк. – Надо разобраться. Кто еще хочет кофе, коньяку? А не желают ли месье журналисты выкурить отменную сигару?

Никто больше ничего не желал, и съемочная группа покинула резиденцию Кларка, пообещав уведомить о дате трансляции передачи.

Расписка Дорта, как и предполагал Клод, была на сумму, ровно вдвое меньшую, чем фальшивый вексель, состряпанный Кларком и врученный американцам. Для них Кларк выглядел альтруистом, бескорыстно выполнившим роль связного по передаче денег в обмен на расписку. Хотя на самом деле он хорошо погрел себе руки на этом. И Клод решил не щадить Кларка. Встретившись с Крафтом, отдал ему письма и открытки Дорта к Шанталь.

– Вот рука Дорта, его почерк. Сравните с векселем, который вам передал Кларк, и вы поймете, как он вас надул.

Американец был обескуражен и удручен.

– Да, я вижу. Почерк совсем другой. Тогда кто же написал документ?

– Кларк!

– Кларк? Почему?

– Спросите у него. И потребуйте подлинник.

– Кошмарный сон! В центр уже доложено. Нас поздравили с успехом.

– А вы – меня.

– Да, да, – машинально повторил Крафт, – а мы – вас… Как же быть, месье Сен-Бри? А зачем он это сделал?

– Будем надеяться, что Дорт не в курсе махинаций Кларка и по-прежнему в ваших руках.

– Думаете, не все еще потеряно?

– Да. По моим данным, подчеркиваю – по моим данным – Дорт согласился на сумму вдвое меньшую, чем та, которую вам объявил Кларк.

– Что вы говорите! Интересно.

– Кларк положил разницу себе в карман или в сейф, а может, в банк. Но факт, что он с вас содрал вдвое и заработал на посреднической операции ровно столько же, сколько получил Дорт. Расписку Дорта он взял себе, а вам написал другую.

Американец был скорее восхищен, чем смущен.

– Вот это да! Какой мастак, а? То есть я хочу сказать – какой прохвост. Пройдоха, жулик… А что же нам теперь делать?

– Решайте сами. Со своими коллегами. Либо вы с молчаливого согласия прощаете Кларку аферу и он оставляет у себя присвоенные деньги, либо не прощаете и требуете деньги вернуть. Но в любом случае, месье Крафт, в любом случае вы должны получить подлинник расписки Дорта.

Крафт пообещал не забыть благородные услуги Клода, однако Клод так и не понял, что значило обещание американца. Не узнал он и того, как выкручивался Кларк. Он мог только догадываться, предполагать. Не найдя в своем сейфе злосчастной расписки, Кларк, видимо, клялся и божился, что не ведает, куда она подевалась. Но ему уже не верили и требовали. Однако зарвавшийся мошенник не мог дать того, чего у него не было, не мог он вытребовать у Дорта и вторую такую расписку – тот попросту выгнал бы его вон и, кто знает, как бы повел себя в парламенте при повторном голосовании, узнав, что компрометирующего документа уже не существует.

Так Кларк дискредитировал себя в глазах американских спецслужб, ему не доверяли, стали подозревать. Против него набирался целый букет обвинений – мошенничество с деньгами, подлог с распиской, а в довершение ко всему – упорный отказ вернуть оригинал. Невразумительные объяснения об исчезновении расписки из сейфа, шифр к которому знает только владелец, усугубляли вину. Американцы сочли, что их не просто обманывают, но дурачат, увидев в нежелании «восстановить справедливость», как однажды обмолвился Крафт, какую-то непонятную им махинацию Кларка.

Что с ним стало потом, Клод так и не узнал, хотя часто спрашивал американца – как там Кларк? Крафт отвечал неопределенно, пожимал плечами, отводил взгляд.

– Я не кровожаден, – подзуживал Клод, – но, по-моему, такое не прощается, не правда ли?

– Это уже не по моей части, месье Сен-Бри… И скажу откровенно – мне кажется, что вы слишком много знаете. И про Кларка, и про Дорта, про меня…

– Про Боля тоже.

– И про него. Одним словом, мне не нравится, что вы в курсе многих дел и событий. Не в наших правилах, чтобы один индивидуум был посвящен практически во всю операцию!

– Что же мне теперь делать? Отравиться?

Крафт пропустил мимо ушей. Он как бы рассуждал сам с собой, но в его монологе что-то таилось – предупреждение, угроза? Клод уловил и то, и другое.

– Может быть, нам пора расстаться, а? И при встрече делать «незнакомый цвет лица»?

– Займитесь-ка посерьезнее Локсом.

– Ну что же, значит, продолжение следует, так я вас понял, мистер Крафт?

Тот кивнул.

Глава одиннадцатая
Расплата

Клод, Жан-Поль и Робер старательно, как только могли, наводили справки об Эдди Локсе. И уже знали не меньше, пожалуй, его самого о вкусах, привычках, увлечениях. Но ничего предосудительного не выудили. Бизнес, семья, парламент, теннис, бридж – таков был замкнутый круг жизни предпринимателя, ничем не выделявшегося из людей своей среды. Локс в парламенте неизменно поддерживал правых – исправно голосовал за уменьшение пособий по безработице и на социальные затраты, за прибавление новых нулей к военному бюджету. Но был против предоставления исключительного права министерству внутренних дел прослушивать телефонные разговоры «неблагонадежных граждан в целях национальной безопасности».

При обсуждении плана возможной установки американских ядерных ракет сразу же занял позицию резко негативную и, выступив в парламенте с яркой речью, назвал правительство «вассалом Америки», грозил поднять вопрос о доверии, если «сюзерену с ковбойскими шпорами» не будет заявлено твердое «нет».

Считалось, что его речь и авторитет подействовали на колебавшихся депутатов. Поэтому расчет американцев при повторном голосовании склонить Локса в другую сторону был правильным – за ним могли качнуться и другие.

В том досье, которое завели на Локса три неведомых ему француза, значилось: миллионер слывет заботливым семьянином и все свободное время, кроме священного, как ритуал, часа для тенниса, посвящает жене Элен и шестнадцатилетней дочери Мэри.

«Ума не приложу, на какой козе к нему подъехать?» – ломал голову Клод.

Ситуация складывалась тупиковая. «Железный» миллионер был неприступен и недоступен даже для знакомства с ним. И Клод, не видя выхода, начал серьезно сомневаться в успехе затеянной операции. Ничем не могли помочь ни дядя, ни Робер.

К тому времени Клод покинул убогую мансарду в Латинском квартале и снял меблированную квартиру на улице Акаций, неподалеку от Триумфальной арки. Апартаменты были небольшие, но стоили дорого – за то, что в центре Парижа. Консьержка, жившая в каморке возле лифта, раз в неделю убиралась в двух комнатах и ванной, удивляясь, что месье Сен-Бри совсем не пользуется кухней. Клод и правда не заглядывал туда: завтракал в соседнем кафе, обедал где попало, вечера проводил с Жан-Полем и Робером.

Чаще всего они ужинали в греческом ресторанчике «Крит». На столах горели свечи, и зыбкие светотени создавали атмосферу уюта и одновременно непонятной тревоги.

В один из зимних вечеров, когда в Париже стояла ветреная погода с холодными дождями, все трое, укрывшись в «Крите», в который раз перебирали варианты «совращения» барона Эдди Локса. Но ничего подходящего придумать не могли.

– Прищемили меня эти америкашки, – твердил Клод. – Да, прищемили и замкнули. Я кажусь себе болваном, которому однажды просто повезло, и он возомнил, что умный и находчивый. С этим кретином из Соседней страны, с Дортом, повезло…

– Клод! Будь осторожен и говори потише, – остановил его Жан-Поль. – Мы здесь не одни.

– Ах, вот как! Нас кто-то может слушать? Пусть!

– Не шути, ты можешь все испортить.

– С чего ты это взял, мой дорогой дядя?

– А с того, мой дорогой племянник, что ты даже не представляешь, насколько глубоко и опасно проникли, въелись в нашу жизнь друзья американцы, их осведомители.

– Преувеличиваете, дядюшка. Откуда у вас такая шпиономания?

– Не горячись, Клод, – вмешался Робер. – Где твое сорбоннское воспитание, месье адвокат?

– Расстреляно в Чаде. Распято в постели несчастной лионской проститутки. Втоптано в грязь заплеванного кабака в Джибути. Выжжено в джунглях Центральной Африки.

– Успокойся, Клод.

– Да, я был почти юрист. И напрямик из Сорбонны – в ад беззакония, в клоаку насилия. И это в наш великолепно свободный век? А каково было в расцвет колонизации?

– Нет, я не согласен с тобой, – запротестовал Робер. – Я часто бываю в Африке. Мы, европейцы, очень много сделали для диких народов. Вакцина, дороги, электричество, наконец, школы. Все это у них есть только благодаря нам.

Клод залпом, как воду в жаркий день, выпил стакан смолисто пахнущей рецины. Немного помолчал и заговорил спокойно, трезво, без надрыва.

– Ты это очень хорошо все нам рассказал, Робер. И ты прав. Да, в самом деле, мы строили в Африке больницы, магистрали, учили грамоте. Но для чего, вернее, для кого? Для самих себя, но не для них! Не из человеколюбия. Не потому, что мы, европейцы, великие гуманисты и нам до слез было жаль чернокожих мужчин и женщин, живущих, видите ли, без шоссейных дорог, без учебников и без прививок. Да, мой друг, мы их учили счету и письменности, чтобы они могли исправнее, результативнее работать. На нас! Мы лечили и вакцинировали, чтобы не заражали нас самих, чтобы мы не болели, а не они. Мы ломали традиционный и приятный для них уклад жизни и заставляли делать мосты, порты, трассы, чтобы самим слаще жить. Так-то, мой друг. И я – несостоявшийся юрист – говорю тебе искренне и печально: перевернула, переделала, изменила меня Африка. Ведь я там убивал. Ни за что. Убивал в мирное время. И сейчас мы там убиваем. И завтра будем стрелять, и как странно и парадоксально: я очутился в Африке и убивал, не желая этого, потому что каким-то личностям в обезумевшей от мании величия Америке захотелось во что бы то ни стало поставить на земле Соседней страны свои атомные пушки. Но, увы, старина Гаро про это прознал, и тут все завертелось… Шаровая молния ворвалась в мой мирок, сожгла его дотла. Какая уродливая гримаса судьбы!

Робер молчал. Жан-Поль добродушно улыбался. Он аккуратно обходил острые углы в полемике друзей, не беря ничьей стороны.

– Где-то ты, Клод, конечно прав. Вот послушайте, что я вам расскажу про американцев из своего опыта. Во время войны, уже в конце ее, я воевал в Эльзасе и Лотарингии. Все было у нас тогда американское – обмундирование, оружие. Мы от них здорово зависели, и они, пользуясь этим, вели себя не очень корректно. Когда наши части стремительно уходили вперед, американцы, чтобы опередить нас и войти в какой-то город первыми, прерывали снабжение горючим. И мы поневоле их пропускали. По-моему, американская политика вся в этом, в манере держать партнера на поводке.

– Они и теперь ведут себя с нами так же, – отозвался Клод. – Конечно, мы и Америка – это Запад. Мы повязаны, как говорится, одной веревкой. Ведь Европа для Америки – родившая ее мать. Но чудо-ребенок перерос родителей, смотрит свысока и даже помыкает.

Робер. курил и хмурился. Он был явно не согласен и ждал момента, чтобы вставить слово.

– Слишком все примитивно складывается. И однозначно. Тебе насолила, испортила жизнь не Америка, а отдельные типы в Америке. Ты оказался песчинкой в водовороте событий, в игре.

– А я и не собираюсь взрывать их континент. Я хочу лишь добраться до тех, кто выбил меня из седла.

Жан-Поль засмеялся и поднял бокал.

– Мы с тобой! За успех!

– Боюсь, что его не будет, – мрачно отозвался Клод. – Мне уже кажется, что все это мы затеяли зря. Операция с Дортом, видимо, просто удача. Сейчас я сам себе напоминаю того дурака, который нашел на дороге сто франков и, решив, что весь путь усыпан ассигнациями, шел и шел до тех пор, пока не умер.

Жан-Поль не был столь пессимистичен. Расплатившись, он предложил разойтись по домам.

– Время, друзья мои, великий чародей. Могут случиться неожиданности, которые подскажут новые ходы, сообразно с новыми обстоятельствами. Не думаю, что ты, Клод, дурачок, шагающий по дороге в никуда.

– Не разделяю твоего благодушия, дядя.

– Почему? Ну, суди сам. Мы сумели взобраться на такую точку, откуда видна вся панорама событий. Мы знаем и видим все и всех: кто такие капитан полиции и бармен в «Мистрале», что разнюхал покойный Гаро и почему его убили. Наконец, и это главное, знаем, чего добиваются американцы здесь, у нас, и в Соседней стране. Больше того! Ты вошел к ним в доверие, стал их агентом, шпионом.

– Еще чего! Я стал шпионом?

– Да, да! Для них ты – платный агент. Вот ты кто. Значит, мы не только видим всю панораму событий сверху, но еще и противника, так сказать изнутри. Столько преимуществ! А ты в отчаянии, легионер.

Клод засмеялся. Ему стало весело – от выпитой рецины, от убедительных слов Жан-Поля и оттого, что он – легионер, а легионер для французского обывателя – страшнее черта.

– И верно – легионер! Тише, дети, легионер придет. Так, кажется, мамы пугают малышей. А мечтал – на адвоката.

– Возможно, и станешь.

– Знаете, друзья мои, что-то не хочется. Расхотелось.

Они шли по узкой мощеной улице. Во всех первых этажах были сплошь рестораны, и через большие оконные экраны, как в немом кино, виделось множество лиц, раскрасневшихся от еды, вина и тепла, жестикулирующие руки.

– Время, Клод, говорю тебе, – волшебник, чародей. Положись на него, и оно что-то подскажет.

Через несколько дней Джордж Крафт позвонил Клоду и назначил встречу на четвертом этаже Эйфелевой башни. Клод удивился столь необычному месту, выбранному американцем, и связался с Жан-Полем.

– Тебе обязательно сообщат важную весть, – сразу же поставил диагноз старый сыщик. – В такую скверную погоду да еще в будний день, когда на башне не бывает туристов, вы с Крафтом, гарантирую, окажетесь вдвоем на смотровой площадке четвертого этажа. Конспирация по-американски.

– Да, смахивает на тривиальный детектив: на Эйфелевой башне шепчутся две фигуры в плащах и шляпах, а кругом льет дождь и воет ветер.

Так и получилось. Моросил мелкий, как из пульверизатора, дождь. Порывы ветра срывали шляпу, поднимали вверх полы плаща. Во всем Париже не нашлось в тот день ни одного желающего, кроме них, полюбоваться панорамой города с птичьего полета.

Крафт взял Клода под руку.

– Итак, месье Сен-Бри, мы всесторонне изучили личность Локса – его характер, привычки, убеждения. Ключа к нему нет. Никакого! Образно говоря, сейф без замка – наглухо замурован, и некуда вставить ключ. Поэтому сейф надо взорвать.

Клод отстранился.

– В переводе на ясный язык, без ваших образных сравнений, значит… убить Локса?

– Нет. Убивать не надо. Хотелось бы создать такую ситуацию, при которой сейф сам взорвался бы и раскрылся. Понятно?

– Непонятно, месье Крафт.

– Сейчас поймете. Однако как здесь холодно и сыро.

– Вы же и выбрали это место.

– Потому что должен сказать секрет. Важный секрет. Здесь неуютно, но никто не подслушает.

Как бы желая убедиться, Крафт прошелся по площадке, повертел головой направо-налево, посмотрел вверх и вниз.

– Месье Сен-Бри, слушайте меня внимательно и пока не задавайте никаких вопросов. Итак, мы пришли к заключению, что подобру, по-хорошему Локса в нашу веру, как говорится, не обратить. Можно было бы от него отказаться вовсе и подыскать иную кандидатуру. Но, во-первых, это означало бы, что мы дезориентировали центр, включив Локса в список тех, на кого можно делать ставку – повлиять. Значит, мы здесь, в Париже, вроде бы не на высоте… В этом признаваться никто не хочет. Во-вторых, тут дело принципа. Да, Локс крепкий орешек. Но для того и есть американские спецслужбы с их неограниченными возможностями. К тому же и времени у нас нет снова просеивать депутатов и подбирать новую кандидатуру вместо Локса. Таково положение вещей. И вдруг в тупиковой ситуации, в какой оказались мы с вами, появляется новый элемент – Мэри Локс, дочь своего отца. Студентка, ей шестнадцать лет. Миловидна, общительна. Эдди Локс готов за нее отдать жизнь.

– Но не убеждения, месье Крафт. Это разные вещи. Я извиняюсь, что перебил вас.

– Нет, нет! Вы к месту сказали. Если он готов отдать жизнь, то отдаст и убеждения – они ведь ничто по сравнению с жизнью. Ни-что!

– Так что там с Мэри?

– Что с Мэри? В самом деле – что с Мэри?

Крафт, похоже, играл когда-то в домашнем или школьном театре и теперь вспомнил какую-то свою роль: сделал дурацкую физиономию, что должно было выражать крайнее удивление.

– Что случилось с Мэри Локс? А с Мэри Локс случилось вот что, месье Сен-Бри. Милая девочка отправилась на каникулы в Соединенные Штаты Америки. Сейчас это модно. Дети состоятельных родителей едут к нам, в Америку, чтобы своими глазами посмотреть на чудо, совершенное на диком континенте всего за двести лет. Поехала, а точнее, полетела, и Мэри. Примерно три, а может быть уже и четыре часа назад ступила она на американскую землю. Но бедная девочка сделала оплошность – недооценила бдительности наших властей и строгости законов. В ее багаже обнаружены наркотики. Героин, или, как его называют на жаргоне, «черный сахар». И Мэри попалась. Вот, собственно, и вся история.

– Ловко сработано.

– Да. Но мы с вами займемся другой стороной дела, месье Сен-Бри. Кто-то должен встретиться с Эдди Локсом, а этим «кто-то» пусть будете вы, и обрисовать положение фигур на шахматной доске событий. Любимая дочь европейского миллионера совершила преступление, намереваясь ввезти в Америку крупную партию наркотиков, и за это должна предстать перед судом. Естественно, Локс наймет самых знаменитых адвокатов. Все равно, месье Сен-Бри, силы неравные – Локсу не одолеть Центральное разведывательное управление. Мэри будут судить по всей, строгости закона, но… Есть одно «но», которое Локс должен хорошо усвоить. Но высшая власть страны может ходатайствовать перед правосудием о смягчении приговора. Дело реальное и законное. Однако возможное лишь в том случае, если Локс окажет услугу Америке. Тогда мы будем с ним квиты. В противном случае к иностранке Мэри Локс применят самый суровый параграф, дабы примерно наказать – в назидание другим.

– Локс знает об аресте дочери?

– Пока еще нет.

– Вы хотите, чтобы об этом сообщил я?

– Да. Поэтому и в прессу пока еще ничего не попало. Пусть узнает первым от вас.

– Нет, месье Крафт. Пусть Локс узнает столь неприятную весть из газет или по иным каналам, но не от меня. Пусть он выместит все свои нервные разряды на ком-то другом, но не на мне. Люди не любят тех, кто приносит дурные вести.

– Но мы уже так решили.

– Перерешите. Вы не учли психологический нюанс. Представьте, являюсь я к Локсу и объявляю, что его дочь задержана с контрабандой героина. Как реагирует барон? Бросается выяснять, спасать, влиять – одним словом, вызволять своего ребенка. И Локсу в тот момент нет дела до ваших комбинаций, ему не до сделки. А ведь я, по вашим расчетам, должен явиться к нему именно за тем, чтобы предложить сделку с собственной совестью. И главная задача моей миссии заранее обречена на непонимание, на провал. Нет, месье Крафт, я должен появиться как спасательный круг – тогда, когда Локс поймет, что бессилен. А сейчас, в переполох, я не могу лезть со своими, вернее, с вашими грязными предложениями.

– Почему же это с грязными?

– Да потому, что они не чистые и честные, а грязные, не правда ли, месье Крафт? Мы ведь с вами циники по большому счету, и не будем играть в благородство, кому это надо?

– Хорошо. Что вы предлагаете?

– Выждать. Пусть Локс поскорее узнает, что девочка за решеткой. Пускай поймет, что ей грозит и что компромисс невозможен. Тогда-то барон, скорее всего, возьмется за поиски нелегальных путей, чтобы спасти Мэри. И тут появляюсь я с вашими условиями.

– Пожалуй, вы правы. Я доложу.

Через час промокший и продрогший Клод рассказывал Жан-Полю за стойкой бара о замысле американцев.

– Ты правильно сделал, что отказался сообщить Локсу об аресте дочери. Последствия могли быть непредсказуемыми. Никто не знает, как поведет себя барон, что выкинет в столь экстремальной ситуации. Сейчас надо очень внимательно следить за всеми его поступками. Скажи об этом Крафту. Американцы и мы должны знать абсолютно все, что станет делать Локс.

Первое, что сделал барон Эдди Локс, узнав о несчастье, постигшем дочь, был телефонный звонок в авиакомпанию с просьбой достать место на самолет, вылетавший в тот день в Нью-Йорк. Но ни одного свободного кресла не оказалось. Тогда Локс потребовал зачитать ему список пассажиров и, услышав имя знакомого коммерсанта из фирмы «Адидас», связался с ним и уговорил уступить билет. Жена Элен хотела было отправиться вслед ближайшим самолетом, но Локс запретил.

В Нью-Йорке барон развил бурную деятельность – ежедневно бывал у Мэри в тюрьме, в полиции, у адвокатов, посетил кое-кого из сильных делового мира. Но дней через десять начал понимать, что бьется лбом о каменную стену. Окольными или подчас прямыми намеками ему давали понять, что положение гиблое. Даже адвокаты разводили руками – все улики против Мэри, в ее чемодане таможенники обнаружили двухкилограммовый пакет чистейшего героина. Мэри клялась, что понятия не имеет ни о каких наркотиках, что это провокация. Но когда в одной из телевизионных передач президент США, читая по бумаге, объявил о своей решимости серьезно взяться за борьбу с наркоманией, Локс почувствовал, что все его усилия теперь напрасны – Мэри попала в самый эпицентр кампании по борьбе с наркотиками.

Крафт передал Клоду сообщение из Нью-Йорка: Локс деморализован, подавлен, днями возвращается. Суд над Мэри отложен на неопределенное время для дополнительного расследования и выявления соучастников.

Клод отправился в Соседнюю страну поездом. Вагоны были почему-то очень старые, видимо, еще довоенные, паровоз, тоже стародавней модели, тащился медленно, словно в прошлом веке. Клод полюбопытствовал у проводника, что за странный состав, и тот объяснил, что это музейный поезд прошлых времен – ходит раз в неделю для потехи и развлечений. Но всегда есть желающие проехаться именно на старинном поезде.

Дряхлый, сморщенный проводник, он же и кондуктор, в изъеденной молью форменной фуражке рассказывал обстоятельно, как экскурсовод, о том, когда были построены эти вагоны, об особой категории пассажиров, предпочитающих неторопливый поезд прошлого.

– Вы, должно быть, давно служите на железной дороге? – спросил Клод, чтобы поддержать разговор.

– Да, месье, изрядно. Мог бы пойти на пенсию, но администрация хочет, чтобы кондуктором в старом поезде был старый человек.

Прощаясь на своей остановке, Клод протянул старику стофранковую банкноту.

– Это вам за услуги.

Кондуктор был сильно удивлен.

– Помилуйте, месье! Совсем как в давние времена, когда богатые давали на чай такие деньги. Но вы-то не похожи на богача.

Фраза старика заставила Клода приглядеться к себе. Проходя мимо стеклянной витрины, остановился, рассмотрел отражение: «Нет, конечно же, я не выгляжу богачом, а иду к миллионеру». И он отправился в дорогой магазин готового платья, где переоделся во все новое и модное.

– Господин барон Локс никого не принимает, – резким голосом объявила сухопарая коротко стриженная секретарша неопределенного возраста, но определенно с плохим характером.

Клод был готов к такому приему и предусмотрительно приготовил короткую записку: «Я к вам по делу Мэри», запечатанную в конверт, который протянул стражу покоя Локса.

– Передайте барону, а я подожду.

Через минуту секретарша появилась в приемной и тем же резким, но еще и с нотками недовольства голосом пригласила Клода в кабинет.

Высокий плотный мужчина поднялся из-за овального письменного стола и так, стоя, не говоря ни слова, молча разглядывал посетителя. Клоду сделалось не по себе. Внутренне вдруг растерялся, даже оробел. Но тут же взял себя в руки.

Локс брезгливо приподнял двумя пальцами, как дохлую мышь за хвост, его записку. И не сказал при этом ни слова.

Клод моментально оценил состояние Локса – настроен решительно и агрессивно, даже с вызовом. Не понравилось и пренебрежительное помахивание запиской, словно Клод пришел к нему как проситель.

– Я выполняю роль связного голубя, то есть посредника между определенными службами Соединенных Штатов Америки и вами, барон. Поэтому в дискуссию со мной прошу не вступать. Я устно изложу суть их предложения. Вы также устно дадите ответ.

– Прошу сесть.

Но Клод предпочел стоять, подчеркивая этим, что не намерен долго задерживаться. И Локс, сделав было движение к креслу, остался тоже стоять на своем месте.