Текст книги "Белые терема"
Автор книги: Владимир Арро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
МИХЕИЧ С ВЫСТАВОК
Рядом с моим домом большая, в два сруба, изба. Синие окна ее убраны одинаковыми белыми занавесками, а под самой крышей железная вывеска: «Интернат».
В воскресенье до сумерек по тракту и проселкам, по лесным невидимым тропам тянутся к интернату югозерские, титовские, ожиговские, усачовенские ребята. Тащат за плечами котомки и мешки – в них пропитание на неделю. У титовских картошка и розовое сало, у югозерских – сушеная плотва и пироги с рыбой. И у всех в плетеных кошелях горшки с молоком.
И называются все они теперь интернатскими.
Я любил смотреть из окна, как подходят к интернату эти маленькие колонии людей, несущие в себе особый дух старинных своих деревень. Я собирался дойти до каждой из них, чтобы понять, чем волнуют меня даже самые их названия.
Всю неделю интернат гудел, как улей: кто рубил дрова, кто тащил воду, кто выплескивал что-то, кто просто бегал и всем мешал.
А в субботу с последним колокольчиком шум обрывался, как после внезапно утихшего дождя. И снова все превращались в югозерских, ожиговских, усачовенских…
Один лишь Михеич с хутора Выставки всю неделю оставался самим собой. Он не желал жить в интернате. По его разумению, лучше было каждый день проделывать двенадцать километров пешком. Кто говорил двенадцать, кто – четырнадцать, а точно никто не знал, потому что ни одна машина не могла добраться до Выставок.
Много дней я уговаривал Михеича, а он стоял, переминаясь с ноги на ногу, лобастый, настороженный, и все кивал, со всем соглашался. А когда я замолкал, говорил, как о деле, навсегда решенном:
– Ну, я пойду…
И уходил в своих огромных сапогах, подпоясанный широким ремнем, с сумкой через плечо.
У нас в учительской долго шел по этому поводу спор. Анна Харитоновна махала рукой:
– Эгоист! Что вы хотите: Выставки – это ведь хутор. Там у них все эгоисты!
– А может быть, у него там сильная привязанность? – сомневалась новая учительница по французскому – Эмилия Борисовна. – Собака, например, или голуби. У мальчишек так бывает, я читала…
Однажды к нам в школу привезли учебный фильм. Мы задержались после уроков довольно долго. А когда сдернули одеяла с окон, увидели, что быстро темнеет, потому что идет гроза.
Все побежали тогда с криками к интернату, а я складывал ленты и ждал, что станет делать Михеич.
Скрипнула дверь, и в коридоре застучали его сапоги. Я быстро собрал аппарат и выбежал на крыльцо.
Тучи шли низко и тяжело. Во всю ширь вспыхивал горизонт. Ах, как хотелось домой, за стены, за стекла, под крышу, к веселому огню в печи! Но где-то шел Михеич. Упрямый, как столб. Я посмотрел еще раз на небо и побежал.
Видно, он торопился, потому что я догнал его на краю деревни, за кузницей. Над лесом было темно, там все время вспыхивало и грохотало, но дождь еще не начинался – Михеич шел прямо на него.
Я окликнул его, он испугался, побежал, но потом увидел, что я один, и остановился.
– Куда это вы под грозу собрались? – спросил он. – Или, может, обратно меня уговаривать?
– Пойдем, Михеев, – торопливо сказал я. – Пойдем ко мне. Чаю горячего попьем, почитаем.
– А в интернат меня не будете запихивать?
– Я же сказал – ко мне.
Он посмотрел на небо. Тучи угрожающе рокотали.
– Ладно уж, – согласился он. И мы побежали.
Он и чай пил, не снимая сумки. Только кепку свою согласился снять. Все поглядывал на окна, показывая, что гость недолгий.
– Ну, а мать как на это дело смотрит? – спросил я в середине нашего тягучего разговора.
– А что мать, она со мной заодно.
– А в чем же вы заодно? Чем вам не нравится интернат?
– Сказать? – спросил Михеич. – А не обидитесь?
– Скажи, будь другом. А то я уж не знаю, как тебя и понимать.
– А вот так, что не привыкли мы к этому с матерью. Не любим, вот и все.
– Чего именно?
– Да порядков ваших, когда прячут всё друг от друга, вот чего. Нанесут из дому припасов, а потом и трясутся всю неделю, как бы деревня у деревни не слопала. И варят все отдельно: ожиговские свое, титовские – свое… Жил я три дня, знаю. А я-то один с Выставок, разве ж их перешибешь!.. Не люблю я этого, и отец не любит, и мать. Надо, чтоб всё вместе, артелью, вот и всё…
– Да разве там так, Михеич?
– А то нет! Сами порядки-то завели. – Он подошел к окну. – Прошла гроза!.. Посветлело. Ну, я пойду.
Нет, я не любил после этого случая наблюдать из окна, как стягиваются к интернату югозерские, титовские и усачовенские ребята. Я не находил в этом ничего любопытного. Едва покажутся они на дороге, со своими котомками и кошелями, я задергивал свои занавески на окнах и шел в интернат.
ВОДА
Это была обыкновенная колодезная вода, чистая и прозрачная, из глубинных артезианских слоев. Она стояла в интернатских сенях на скамейке в кастрюльках, в чайниках, а то и просто в кружках. Утром она должна была булькать в кастрюльках и чугунках.
Однажды шел дождь, в лужах лопались пузыри. Было время ужина, на столе давно уже лежали начищенные кучки картофеля, а за водой идти никто не хотел.
– Кто пойдет, платим по десять копеек за ведро! – сказали вдруг ожиговские ребята.
– Ищите дураков! – ответили титовские. – Кто ж согласится мокнуть.
– Я пойду! – крикнул Женька Антошин и стал раздеваться. – Сколько ведер вам надо? Три? Пять?
– Одного хватит, валяй!
Все вышли на крыльцо и, посмеиваясь, смотрели, как голый Женька, поеживаясь, готовится к прыжку.
– Захвати и наш чайничек! – кричали югозерские. – Тебе ведь заодно!
– Дулю вам! Запла́тите – захвачу! – крикнул Женька.
И вдруг он помчался. Он шлепал своими тонкими ногами по лужам и по грязи, один раз поскользнулся, припал на колено, потом побежал снова. Ненадолго скрывшись под горой, он вдруг появился на ней, блестящий и запыхавшийся, и, сильно перегнувшись в талии, понес плескавшее ему на ноги ведро.
– Неполное! Полведра-то! За полцены! – кричали ожиговские, и все громко смеялись.
– Как бы не так! – заикаясь, говорил Женька. – Сейчас никто больше не принесет! Скользко-то как!
Пока ожиговские спорили с Женькой, кто-то случайно наткнулся на ведро и вылил всю воду.
Я вышел на шум, и они, перебивая друг друга и крича, рассказали мне всё, как было.
Утром, когда я вошел к ним, снова все спорили и кричали.
– Вот, – сказал ожиговский Толька Каравайников, – мы вчера, как дождь утих, за водой-то сходили, а Женька злится на нас, так всю воду ночью и вылил!
– Врут они все! – воскликнул Женька. – У нас у самих вылили воду!
– И у нас! – сказали югозерские.
– И у нас!.. – пробормотали усачовенские.
– Всю воду ночью кто-то вылил, – заключил Иван Веселов.
– А вы сходите снова, – посоветовал я.
– Так ведь звонок скоро, не успеем!
Через день повторилось то же самое. Ко мне прибежал запыхавшийся Владька Филимонов, интернатский староста, и встревоженно сообщил:
– Знаете, а нам опять кто-то нашкодил! Всю как есть вылили, и у нас, и у титовских, и у ожиговских!
– А вы покараульте, – предложил я.
– Обязательно! – сказал Владька. – Сегодня ночью выследим, это уж точно.
Это была обыкновенная колодезная вода, чистая и прозрачная, из глубинных артезианских слоев. Она стояла в интернатских сенях на скамейке в кастрюльках и чайниках, а то и просто в кружках.
Я приходил каждый вечер, когда в интернате гас свет, и выливал эту воду в траву. Сначала из кружек, потом из кастрюль, потом из чайников.
В тот вечер я опять пришел, чтобы сделать свое черное дело, и вдруг в сенях засветился фонарь. Сонная физиономия Владьки Филимонова улыбнулась мне и шепнула:
– Вот, караулю…
Я спокойно взял кружки и вылил их на крыльцо. Потом вылил все, что было в кастрюлях. Затем взялся за чайники. Владька делал большие глаза и от растерянности светил мне фонарем. Когда с водой было покончено, он поморгал глазами и спросил:
– А… а… зачем?
– Я всегда буду выливать вашу воду, – сказал я, вытирая руки, – до тех пор, пока вы не перестанете носить ее только для себя. Есть у вас кадка, она должна быть всегда налита до краев. Для всех, понимаешь? И заботиться об этом должны все. А для начала пойдем, я покажу тебе, как это делается.
Мы взяли ведра и спустились под гору. Во́рот заскрипел, а бадья, коснувшись воды, вскрикнула.
ТРУБИЛИ ГОРНЫ ЗВОНКИЕ…
Вечером, когда Юлька Кудияркина шла из школы, ее окликнула со своего огорода тетя Паня Андрейчикова, завклубом.
– Ты, Юлька, звеньевая, – сказала она, подойдя к забору, – стало быть, должна мне помогать.
– Я буду! – обрадовалась Юлька. – А как?
– А вот как. Выписан у меня на завтра баянист из Дома культуры. Собери-ка ты утром ребятни, что поменьше, да разучи с ними монтаж. Он у меня в журнале, пойдем дам.
Юлька открыла калитку и засеменила рядом с тетей Паней.
– Глядишь, мы с тобой и концерт поставим. А я бы и сама пришла, да вот дают мне на завтра коня картошку копать. А ты ведь знаешь: сегодня от коня откажешься, жди потом. Так же самое и баяниста. Вот тебе журнал, страница тут загнута. А вот ключ. Сумеешь открыть?
Юлька зажала ключ в руке и кивнула.
– Значит так, гляди, чтобы по стульям не бегали. Да чтобы спичек никто не занес… Карманы-то лучше обшарь. Да закройтесь там изнутри…
Юлька лишь кивала в ответ на все наставления тети Пани.
А на утро встала она пораньше и пошла по деревне собирать ребят.
Сперва зашла к Румянцевым – позвала сразу пятерых, потом к Солдатовым – там трое, да от Кашеваровых двоих близнецов, да от Мельниковых…
Назначила всем к десяти собраться у клуба, а сама, пока было время, пошла в лес. Он светился весь и горел бесшумным огнем. Было еще прохладно в лесу и блестела всюду натканная за ночь паутина.
Юлька села на пенек, положила на коленки журнал и еще раз прочитала весь монтаж. Были там две песенки да стихи о том, как пионеры должны помогать колхозу выращивать кроликов. Начинался монтаж словами:
Трубили горны звонкие
По всей округе сбор…
Юлька зажмурила глаза и вдруг представила чистые, как в «Пионерской зорьке», звуки горна. Она подумала, что именно пением горнов и надо начинать монтаж, только сделать бы еще, чтобы свет сначала был неяркий, а потом разгорался, разгорался бы, как рассвет… И чтобы откуда-то издалека зазвучала бы пионерская песня, а уже потом ребята выбежали бы на сцену и стали читать стихи. Только стихи нужно читать вовсе не о кроликах, да, да!.. Первые строчки можно, пожалуй, оставить.
Юлька почувствовала вдруг незнакомое томленье, всю ее охватила дрожь, она встала на пенек и крикнула на весь лес, так, что даже у самой мурашки побежали по спине:
– Труби-или… го-орны… зво-онкие…
По все-ей… окру-уге… сбо-ор!..
Нет, это можно сделать здорово! Очень красивый можно поставить концерт!
Потом Юлька вспомнила, что колхозный клуб и тесноват, и грязен, да и сцена в нем с небольшую телегу. Но если вымыть его, оклеить новыми обоями, украсить осенними листьями и ветками рябины… А что, если концерт сделать не в клубе, а в лесу?.. Вот здесь, на поляне? Или на берегу озера!
Что-то тюкнуло у Юльки в груди, сладко закружилась голова… Она схватила журнал и помчалась через лес, но не в деревню, не к клубу, а к дороге, туда, где начинались картофельные поля.
– Тетя Паня-а!.. – закричала Юлька, едва показались люди, работавшие в поле. – Тетя Паня-а!..
Она размахивала журналом, но в ее сторону никто не смотрел. Несколько человек в поле припали к земле, подымались к небу спокойные сизые дымки́ от горящей ботвы, где-то в стороне на соседнем поле урчал трактор. Спотыкаясь, Юлька бежала по развороченной земле. Наконец какая-то женщина пошла ей навстречу, и Юлька, задыхаясь, крикнула:
– Тети Пани Андрейчиковой участок где?
– Ой, да не случилось ли чего? – всплеснула руками женщина.
– Да нет! – крикнула Юлька. – Баянист сегодня приезжает, а я придумала, чтобы не в клубе ставить концерт, а в лесу! Или над озером.
– Ну да, – неуверенно сказала женщина. – Да участок-то ее не здесь.
– А где?
– Да никак за скотным двором.
Юлька охнула, побежала назад, но уже по дороге поняла, что не успеет, и повернула к клубу.
В палисаднике около клуба, никого не было. Только куры стучали клювами о крыльцо.
«Значит, рано», – подумала Юлька и, затаив дыхание, вставила в замок ключ. Но он не поворачивался – дверь была открыта. Юлька толкнула ее, вошла в сени и заглянула во вторую дверь. На сцене стояли, выстроившись в шеренгу, ребята и хлопали в ладоши, а перед ними, в такт их хлопкам, сотрясаясь всем своим грузным телом, плясала тетя Паня Андрейчикова.
– Ну вот, Кудияркина, – сказала тетя Паня, увидев Юльку. – Вот и поручай тебе. Хорошо у меня запасной ключ был. Да разве ж можно так делать? Давай журнал-то, чего стоишь!
Она взяла журнал и, невпопад улыбаясь и вращая головой, прочла весь монтаж от начала до конца.
– Вот сейчас разобьем на куски и прочитаем. А придет баянист – станем разучивать хоровод. Ну-ка, Галя Кашеварова, читай сначала! А коня мне, Юлька, сегодня не дали. Что-то поломалось у них там с графиком, будь оно неладно. Солдатова Степанида из-под самого носа увела. Так что можешь, как говорится, отдыхать. А если делать нечего, так с нами вставай.
Галя Кашеварова, подражая тете Пане, стала читать, а Юлька послушала немного и на цыпочках вышла из клуба.
Она шла к озеру и вдруг подумала о том, что все это зря: зря волнуется тетя Паня Андрейчикова, и баянист из Дома культуры зря будет трястись на попутной машине целых сорок минут, и ребятишки со всех концов деревни бежали к клубу тоже зря. Потому что радости этот монтаж никому не доставит – ни артистам, ни зрителям. А кроликов после него все равно никто не будет выращивать, потому что нету в их колхозе кролиководческой фермы. Нету – и всё.
Юлька села на берегу озера, расплела свои тонкие косички, вынула из них алые ленточки. Она сполоснула их в пруду, зажала в кулачок и побежала домой гладить.
КИНО
Они стояли внизу у колодца и, поеживаясь от холода, ждали. Ложбина была влажной, травянистой, заросшей коричневым папоротником и бузиной.
Они качались на гибких мостках, перекинутых через непросыхающую лужу, и смотрели наверх. А оттуда, со склона, по скользкой тропинке сбегали ребята, торопясь в школу.
Колька Лабутин остановился возле них, потоптался.
– Вы здесь чего?
– Хошь кино поглядеть? – улыбнулся Иван Веселов. – Сейчас будет.
Все засмеялись.
– В двух сериях!
– Кишки надорвешь!
Колька недоверчиво улыбнулся и остался ждать.
Березы на склонах ложбины стояли голые, бледное солнце кой-как растопило иней на их стволах, и теперь они блестели мокрой корой, как будто были выкрашены лаком.
– Что-то нет, – сказал Женька Антошин. – В школу бы так не опоздать.
– Услышим звонок, – успокоил Иван Веселов. – Да как же нет! Вот оно и началось…
– Идет, идет!.. – зашептали ребята и замерли.
Колька Лабутин посмотрел наверх. На вершине склона, между берез стояла, прижимая к себе пачку тетрадей, учительница по-французскому – Эмилия Борисовна. Она сделала несколько шагов и стала пробовать ногой в красной туфельке, куда дальше ступить. Туфелька скользила, впивалась узким носком в черную грязь, не находя твердой опоры.
– Ну, сейчас… – шепнул Иван Веселов, и на лицах всех ребят застыла напряженная улыбка.
Колька Лабутин увидел, как учительница сделала еще несколько шагов и вдруг, коротко вскрикнув, побежала, а красные туфельки остались стоять наверху, в грязи. Кто-то взвизгнул, мальчишки сдавленно засмеялись и, оглядываясь, затрусили в сторону школы.
Колька Лабутин хохотал, а учительница, не в силах остановиться, бежала прямо на него, размахивая рукой. Он успел ухватить ее за эту руку, а то она врезалась бы прямо в лужу.
– Это… это что же вы так? – давясь от смеха, спросил Колька. – Туфли-то, туфли чего ж с собой не захватили?..
Она покачнулась, оперлась тонкой рукой о Кольки-но плечо и, неловко переступая грязными ногами в чулках, пошла к скамеечке возле колодца.
– Вы бы меня крикнули, – сказал Колька. – Я бы вас свел. Конечно, разве можно без привычки, да еще в туфлях.
Она села, уперлась острыми локотками в пачку тетрадей и опустила голову. Колокольчик залился у школы весело и чисто и вдруг сразу затих.
Колька пошел наверх за туфлями.
– Обувь-то у вас никудышная для наших мест! – крикнул он, спускаясь вниз.
И вдруг Колька услышал всхлипывания. Он затоптался вокруг учительницы, не зная, что предпринять.
– Да это вы бросьте… плакать-то, – тихо сказал он. – А ну-ка вот что. Снимайте чулки.
Она не шевелилась.
– Эмиль Борисовна! Чулки-то скидывайте, я вам говорю!
Он плюхнул ведро в колодец и достал воды.
– Теперь вот что. Как бы ноги вам не застудить… Ну-ка вытяните их. Кладите на мой портфель.
Она перестала плакать и слушалась его во всем. Он поливал ей из ведра, а она смывала грязь. Потом он сорвал с головы кепку и стал сильно растирать ее ноги.
– Водки бы вам сейчас! – убежденно сказал Колька. – Или малины.
– Как же я теперь на работу пойду? – спросила она.
– Ничего… Чулки мы ваши застираем. А вам бы на ноги теперь чего-нибудь потеплей…
Он бросил на землю кепку, сел рядом с нею и стал стягивать с себя резиновые сапоги.
– Вот берите на первый случай. Нога у вас маленькая, должно быть подойдут. И носки берите, шерсть вам на ногу хорошо.
– А как же ты?
– Я домой сбегаю, мне здесь недалеко.
Она натянула сапоги, удивленно посмотрела на свои ноги и вдруг снова всхлипнула.
– Это что же так? – спросил Колька. – Может, жмут?
Она помотала головой и пошла к школе, а Колька поплелся за нею.
– Да будет вам… Сапоги надо достать – всего и делов!. А носки вам моя мама свяжет.
Учительница не отвечала.
– Хотите, буду вас каждое утро с горки спускать?
– Иди домой, – глухо сказала она. – Простудишься… Холодно, иди.
Но Колька не унимался:
– А смеяться-то никто больше не будет, вы не беспокойтесь… Вы уж не уезжайте от нас.
Учительница, прижимая к себе тетради и туфли, шла к школе. Только сильно хлопали на ней сапоги.
У входа их встретил директор. Он оглядел Эмилию Борисовну и Кольку, хмыкнул и сказал:
– Слезы-то утрите… Дайте туфельки ваши подержу. – Когда за нею закрылась дверь, директор грустно подмигнул Кольке и спросил: – Ну, что, брат Лабутин, худо?
– Вы это… как его… – заговорил Колька, переступая с ноги на ногу, – вы тесу мне дайте.
Директор удивленно поднял, брови, потом понял.
– Тебе – дам. Уважаю тебя, Лабутин, Сколько тебе нужно: кубометр, два?
– Ступенек двадцать там будет… Да перила…
– Думаешь, не уедет?
– Останется! – убежденно сказал Колька. Потом он поманил директора пальцем, и тот наклонился.
– Туфельки-то красные… наверху, в грязи!.. А она-то… в чулках – вниз!.. Ну, кино!
– Да ну? – спросил директор.
– Ну да!
И они весело засмеялись.
ВРАТАРИ
«Вот возьму один мяч и побегу домой», – решил Филя и крикнул:
– Митяй, постоишь? Мне домой надо.
Колено распухло, а под коричневыми нитяными перчатками ныл палец, нарывавший со вчерашнего дня. Поваляли его сегодня здорово, а Колька Лабутин угодил еще своим сапожищем по колену. Нет, надо было сразу после этого идти домой.
Филя вышел из ворот, пока мальчишки возились на противоположном конце поля, и сорвал подорожник, чтобы приложить к пальцу. Но в это время на поле что-то изменилось, игроки остервенело помчались прямо на него.
– Вратарь, на место! – услышал он чей-то голос, кинулся было к воротам, упал, но мяч прокатился мимо его рук. И уже встав, он увидел над собой Малагу.
– Ну, что, самодеятельность? Нервишки не выдерживают? – усмехнулся Малага. – Лечиться надо. А ну-ка все сюда! Сам буду тренировать.
Мальчишки столпились вокруг знаменитого лесхозовского вратаря. Был он не один, поодаль его приятель, механик с лесопильного Артем Гуляев. Оба были принаряжены в черные костюмы и белые рубахи, расстегнутые у шеи, а забрели на поле случайно, пока ожидали автобуса, чтобы ехать в район.
– Ну, кто встанет? – спросил Малага. – Или, может, все сразу? А то давай!
– Филя! – закричали ребята. – Филя встанет!
– Это который Филя? Вот эта дырка? И это всё, что у вас есть?
– Не могу я… – сказал Филя, опустив голову. – У меня коленка болит… И палец нарывает. Еще со вчера…
– Ну, у кого еще что болит? – спросил Малага, наступив узконосым ботинком на мяч. – На горло никто не жалуется? А на аппендицит?
– Да ладно, Малага, не может он, – сказали ребята. – Пусть Феоктистов Васька постоит. Иди, Васька, постой!
Васька натянул перчатки, поданные ему Филей, и сразу же суетливо забегал вдоль ворот в ожидании Малагиного удара.
Малага отодвинулся слегка, коротким движением ноги послал мяч, и Васька тотчас же был сбит с ног.
– Нет, не могу я… – сказал он, растерянно улыбаясь. – Боязно как-то. Кабы из своих кто…
– Эх, Филя бы встал! – крикнул Ванька Генеральский. – Может, попробуешь, Филя, а?
– Попробуй, – заговорили ребята, – ведь не умрешь, попробуй!
– А может, и в самом деле встанешь? – спросил Малага. – Не бойсь, сильных бить не буду. И выше роста тоже не дам.
Филя слушал все это, наклонив голову, и вдруг, решившись, захромал к воротам.
Первый мяч пришелся ему на грудь.
– Хорошо! – сказал Малага. – Молодец. Эй, подайте ботинок!
Мальчишки принесли ему ботинок, отлетевший во время удара.
– Ну, а теперь – в левый угол. Не торопись, падай ровно с ударом моей ноги! Р-раз!
Филя распластался в броске, встал с земли с мячом в руках и, одновременно морщась от боли и улыбаясь, выкатил мяч Малаге.
Мальчишки довольно загудели:
– Не торопись, Филя, отдыхай!
А Ванька Генеральский вдруг крикнул из толпы:
– Не бойсь, Филя, тренер-то тряпочный!
– Это кто сказал? – не оборачиваясь, спросил Малага. – Слышь, подойди ко мне, кто это сказал.
– Эй, Малага, хватит! – крикнул Артем, безразлично покуривавший на скамейке. – Мы так и на автобус опоздаем. Слышь, пойдем!
– Успеем… Ну, а что у тебя в правом углу? Дырка?
– Сам ты дырка! – крикнули из толпы. – Не бойся, Филя, ему и не забить!
А Генеральский громче всех:
– На встрече с солдатами три мяча пропустил! И-эх!..
Малага разбежался, но у самого мяча сделал поворот и ударил по мальчишкам. Они рассыпались в разные стороны, а Малага, уткнув руки в бока, захохотал.
– Эй, еловы шишки, пасни мяч сюда! – кричал он. – Да не бойтесь. Я дядя добрый!
Ему кинули мяч, он ударил по воротам, и Филя опять отбил. Он стоял, согнувшись, сухонький, покрытый грязью и синяками, и только глаза его исподлобья следили за Малагой.
Все мальчишки переместились теперь к воротам, облепили штанги, и Малага остался один.
– Смотри-ка, новый Яшин выискался! – сказал он Артему, но сделался вдруг серьезным, скинул пиджак, снял с правой ноги ботинок и отошел на несколько шагов от мяча.
– Ты и штаны скинь, Малага! – кричали мальчишки. – Скорей попадешь!
– Это зло его берет, что кубок районный проиграли!
Но Малага как будто ничего не слышал, он только прощупал Филю глазами и, подбежав, сильно ударил по мячу.
Мяч просвистел, ударил Филю в лицо, сбил его с ног и отскочил.
Филя встал, поправил кепчонку. Из губы его текла кровь. Он был бледен и только потуже натягивал на больную руку перчатку. Мальчишки приумолкли, беспокойно поглядывая то на него, то на Малагу.
«Ну всё, – подумал Филя, – еще такой удар, и пойду домой. Коленка шибко болит. И голова кружится…»
– Автобус, Малага! – крикнул, подымаясь со скамейки Артем.
– Ничего, – сказал Малага, не сводя с Фили глаз. – Минут десять еще постоит.
– Пойдем, – сказал Артем, взяв его за рукав. – Очумел совсем. На пацанах хочешь отыграться…
– Не тронь!.. Мне из принципа надо ему забить!
– Малага – дырка! – крикнул Генеральский, подпрыгивая и размахивая руками. – Чучело ты, а не вратарь! А наш Филя держит, хоть сколько ты ему бей!
Малага ударил, Филя бросился в левый угол, но не успел – мяч вылетел с другой стороны ворот и ушел еще метров на двадцать.
А Филя так и остался лежать на земле, в левом нижнем углу ворот, вытянув руки в рваных нитяных перчатках. Мальчишки и Артем подбежали к нему, перевернули. Он был сильно бледен, грудь его дышала судорожно и часто. С озера принесли полную кепку воды, побрызгали на Филю, умыли ему лицо. Он встал, оглядел всех светлыми невидящими глазами и спросил:
– Пропустил я, что ли?..
– Да ладно тебе, – тихо сказал Генеральский. – Такой мяч и Яшин бы не взял.
– Очухался все-таки! Видел, какой был удар? – весело сказал Малага Артему, вытряхивая из ботинка песок. – Давай, Артюха, автобус!.. – И он, не оглядываясь, побежал. Умолкнувшие мальчишки столпились вокруг Фили. Только Ванька Генеральский не выдержал, – подняв кулак, крикнул в сторону остановки:
– Ну, подожди, Малага, подожди!..
