Текст книги "Белые терема"
Автор книги: Владимир Арро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Белые терема
АЗ, ВЕДИ, ГЛАГОЛЬ
Повесть
1
Что за город такой тихий!..
Что за улица! Спозаранку не пройдет по ней ни один человек.
Дома на ней старые, с резными подзорами, с покосившимися мезонинами, в которых давно уже никто не живет.
Утром, когда солнце падает косо, затеплится вдруг над какою-нибудь трубою дымок.
Или калитка скрипнет и выпустит целый выводок уток.
Уткам здесь хорошо: в канавах лягушки, на проезжей части – трава.
Уток – пожалуйста, можешь иметь. Огород можешь развести за выгоревшим на солнце забором или сад. А вот дом свой развалить на дрова и построить новый не имеешь права. Не полагается. Нет указаний. Потому что эта часть города – заповедная. Бывший кремль, а сейчас – государственный музей.
Кремль окружен земляным валом. В середине – древний собор с темно-синими куполами. Золотые шестикрылые звезды разбросаны по куполам. Рядом с собором – островерхая колокольня. Белокаменные палаты, названные архиерейскими, оттого что в них когда-то жил архиерей.
Ну, а возле самого вала и проходят старые немощеные улицы. Кто его знает, хорошо ли на них сейчас жить. Может, и хорошо. А может, и плохо. Хорошо, может, потому, что почетно. А плохо, может, потому, что ведь люди и получше живут.
2
Ксене вот, например, хорошо. Чего бы она иначе утром так радовалась. Запела песенку чуть вышла во двор. Видно, и спала удобно, и сон хороший приснился. И день будет у нее счастливый, понятный. И еще много таких дней.
Ксене, как всегда, на практику идти. С подругами, с товарищами. Сначала на практику, потом купаться, потом снова на практику, а там и опять купаться и так до самого обеда.
Ксеня перешла в десятый класс. В теории она много успела, а вот на практике еще маловато. Как, что, отчего – она, пожалуй, и знает. Да ведь еще надо уметь!
Там, на практике, капуста растет. Вернее, еще только хочет расти. А сурепка мешает. Эту сурепку нужно – вон! Чтоб не росла. Сурепка из семейства крестоцветных. Капуста тоже из семейства крестоцветных. Вот поди же, из одного семейства, а одна нужна, другая не нужна.
Этого, если ботанику не изучал, не понять. Как и многого другого. Но если изучал, то поймешь. Особенно, если увидишь на практике, своими глазами. А как же иначе! Девять классов – это целое образование, всё надо понимать.
– Здравствуй, Ксеня!
Это отец. Вышел лохматый, босой, рубаха навыпуск, зато улыбается. Летом отец спит один в клети.
Прошелся по огороду, сорвал стручок гороховый. Поднял с земли два-три яблока. Сам надкусил и Ксене крикнул:
– Лови!
– Спасибо! – ответила Ксеня.
– Придешь ко мне на колокольню?
– Некогда!
– А ты плюнь на все и приходи. У меня славно! Простор! Голуби! Во все стороны обозрение!.. И не жарко.
– Ладно, – сказала Ксеня. – Выйдет время, приду.
Да когда она придет-то! До обеда практика, потом по городу с подругами надо пройтись, осмотреться. Потом дома закрутишься… А там только выйдешь, а уж где-нибудь и Толик ждет.
3
Ксенина мать кричит ей из дому:
– Ксеня!..
Это значит, не уходи, мол, еще, по хозяйству надо помочь. Ты, мол, такая здоровая и молодая, а мы с бабкой такие больные и старые. Я в твои годы и ткала и пряла. И замуж собиралась, только не за отца твоего непутевого. За другого, ты того и не знаешь. Это значит, мол, нечего сразу на практику идти, а возьми коромысло и неси нам с бабкой воды.
Ксеня взяла коромысло, ведра и вышла за калитку.
Нет, не такая уж плохая у них улица. Между домами высокие деревья. Сквозь листву синие купола просвечивают. Днем оттуда доносится осторожный перезвон. На колокольне ремонтируют куранты старого времени. На большом циферблате вместо цифр – старинные буквы: аз, веди, глаголь…
А где ж это «буки»? Там ведь еще в старой азбуке «буки» было.
Ксеня это узна́ет. Она у отца спросит. Отец Ксени работает по реставрации. Правда, временно. Постоянно отца никуда не берут.
На их улицу часто заходят приезжие.
Бывает, что художники целыми днями под солнцем стоят. Всё рисуют. Кто красками, кто карандашами. Один даже углем рисовал. Порисуют, потом уходят.
Экскурсоводы водят сюда туристов. Туристы фотографируют. Сфотографируют и уходят.
Приезжают комиссии. Постоят и уходят.
Туристы уходят, художники уходят, комиссии уходят. А Ксеня остается. И ее улица с ней.
4
У Ксени коса. Длинная, до пояса. Таких сейчас не носят. Пора бы уже остричь, не маленькая, да мать не велит.
Только к празднику Ксеня заикнется, а мать ей:
– Ксеня!
Это значит, мол, вот чего выдумала! Стриженые лахудры. Стриженым бы только папироску в зубы и – фик-фок – чарли-стон. Я в твои годы, это значит, глаз ни на кого не подымала. Я шелковые чулки впервые надела в тридцать лет.
У матери тоже коса. И у бабки коса. Они их расчесывают по утрам и заплетают.
И Ксеня терпит. Подвязывает косу, когда нужно купаться или играть в волейбол. И на практике во время прополки подвязывает. Нехорошо ведь, чтоб коса волочилась по земле.
Дергать ее уже не дергают. А раньше дергали. Еще в восьмом классе. Только она отвернется, а кто-нибудь – хвать! Она знает, кто больше всего дергал. Это Толик. Но сейчас он уже не дергает. Потому что провожает домой. Какой смысл дергать, если домой провожаешь. И с другой стороны, если дергаешь, то зачем тогда провожать?
5
А вот идут монахи. Страшные монахи, бородатые! Один черный, другой сивый. Этим-то что надо на Ксениной улице? Раскачивают своими рясами. На головах – скуфьи.
Идут прямо на Ксеню.
Она свернула с тропинки, и они свернули с тропинки.
Она к водопроводной колонке, и они туда.
Ксеня пустила воду в ведро, а сама глаз с них не сводит, в бороды смотрит. Чуть чего – убежит.
Ведро наполнилось, тут и подошли монахи.
Черный сказал басом:
– Вот он, влагоносный источник, способный утолить нашу жажду.
– Воистину, – сказал сивый. – Дочь моя, дозволь напиться воды.
– Пейте, – сказала Ксеня.
Пусть пьют. Воды не жалко. А чуть чего – она убежит.
– Неловко так-то, – сказал сивый. – Надобно стакан.
– У меня нет стакана, – развела руками Ксеня.
Черный пробасил:
– А вот мы к дому-то подойдем…
Вот ведь как дело оборачивается.
Только Ксеня приготовилась поднять ведра на коромысло, а тут монахи в руки берут по ведру.
– Не надо, я сама! – испугалась Ксеня. Но поздно. Так и осталась с пустым коромыслом.
Монахи ей воду несут! В одной руке ведро, другой рясу поддерживают. Как бабы сарафан.
«Вот еще навязались на мою голову», – подумала Ксеня. А что ж, и правду подумала. Не очень-то весело с монахами к дому идти…
6
– Вы какой обители, благоверные? – спрашивает бабка. А сама вся от любопытства дрожит.
– Мы сами по себе, – говорит сивый.
– Вота-а!.. Значит, странствующие?..
– Странствующие, путешествующие… – басит черный монах. – Сохраняющая избавляюща их от всякого злого обстояния видимых и невидимых враго-ов…
Бабка крестится. Отец бежит в огуречные грядки.
– Ну, давай, Вася, – подталкивает сивого черный.
Сивый подымает край рясы.
На лице у бабки – страх, у матери – удивление, у Ксени – насмешка. А монахи уже откупоривают чекушку и наливают водку в стакан.
– Господи, благослови, – говорит басом черный и пьет. И у него течет по усам.
– Господи, благослови! – фальцетом выкрикивает сивый и тоже пьет. И у него тоже течет по усам.
Тут подходит отец.
– Что же вы так-то… – говорит он, косясь на пустую бутылку, – я огурчика вам принес.
– Не успел, шалый… – ворчит мать вполголоса.
– А мы ягодкой закусим, – говорят монахи. – Кисленькой.
Они жуют крыжовник из бумажного кулька и кряхтят. И щурятся на солнышко. Утирают бороды.
– Может, пожертвуете стакан, христиане? – гудит черный.
– Это как же?.. – недоуменно начинает мать.
Но бабка ее перебивает:
– Пожертвуем, пожертвуем. – И крестит монахов: – Прости им, господи, прегрешения их милосердием твоим…
Монахи кланяются и уходят.
Туда, откуда пришли. Или в другое место.
«А может, и не было монахов?» – удивленно думает Ксеня через минуту.
И выглядывает за калитку.
На улице и правда никого нет.
7
А солнце где-то там, за деревьями, веселое, сильное! В вышине птицы кричат.
– Ксеня! – на крыльцо выходит Ксенина мать. В руках у нее старая, облезлая кошелка.
Это значит, Ксеня, практика твоя не убежит. Мы с бабкой больные, старые и так далее. Сбегаешь в торговые ряды.
– Булки купи, – говорит мать. – Макарон килограмм, а если не будет, то эти, как их… рожки. Две пачки маргарину. Деньги у меня крупные – пять рублей. Не потеряешь?
Нет, не потеряет. Как она их потеряет, если зажала в кулаке.
– Кошелку-то, кошелку! – кричит мать.
Но Ксеня уже у калитки.
Кошелка облезлая. А Ксеня молодая. Ее уже мальчик провожает. И за косу не дергает. А матери-то этого не понять.
8
И вот она уже на чистой улице, по которой туристы ездят в музей.
Уток отсюда гоняют: автобусы мчатся на полной скорости. Всякие автобусы: львовские и «Икарус»-люкс. С занавесочками внутри.
Туристским ветром заносит сюда разные московские новости. То сувенирный киоск из стекла и металла. То весь прозрачный телефон-автомат. А недавно по ночам стала гореть синяя вывеска: «Сберегательная касса».
Сувениры Ксене не нужны, звонить некому, а в сберкассе нечего хранить. Но она гордится этой красивой улицей. И еще лучше здесь будет. Вот вдоль дороги квадратами дерн укладывают. А бывшей земской управе делают полный ремонт.
Выше, на площади, гостиница. Ресторан при гостинице. Или гостиница при ресторане? Самое чужое место для Ксени в городе.
Здесь старушки ходят в брюках, парни в темных очках.
Старушки нацеливают фотоаппараты.
Дети настраивают транзисторы.
Девушки раскрывают зонтики.
Мужчины хлопают дверцами машин.
Это, Ксеня, всесоюзный туризм.
– Знаете, а я решила оставить этюдник в машине, – говорит загорелая девушка с золотистыми волосами.
Ты туда не гляди. Не томись. Но и не бойся. Этот праздник еще и у тебя впереди.
– Видите ли, в архитектурном отношении, – говорит старик в белом берете, – эта церковь интересна как один из вариантов сочетания зимних храмов деревянного типа…
Все будешь знать о своем городе, чего не знаешь. И о других городах.
Прилетела стая ворон, облепила церковь. Сидят вороны на крестах и перья чистят.
А над городом вдруг поплыло: трень-бим-бом… трень-бим-бом!..
9
На площади у торговых рядов что-то происходит. Народ остановился, яркий свет вспыхивает и кто-то там в рупор кричит. Что же это происходит? Кто же кричит? Надо подойти, рассмотреть поближе. Может, это и Ксеню касается. Может, имеет самое прямое отношение к ней.
А-а, нет, не имеет. Это киносъемки. Фильм снимают.
Но немножко все-таки имеет. Она ведь любит смотреть фильмы. Не только любит, но даже обожает. И в библиотеке иногда просит журнал «Экран».
Значит, надо встать со всеми вместе возле веревки и разобраться, что же здесь происходит. Что снимают. Кто это в рупор кричит.
Вот артисты, переодетые в костюмы.
Полная женщина в длинном платье и с зонтиком.
Купец в черном кафтане.
Усатый городовой.
А вот монахи в рясах – черный и сивый! А, голубчики! Которые ей воду несли!
Баба с яблоками.
Баба с курами.
Мужик с мясом.
Цыганка.
Да ведь это же базар!
А магазины закрыты. Там теперь будто бы лавки. Вывески нарисованы: «Калаушинъ и сынъ». «Изготовление сундуковъ». «Медныя работы». И еще помельче, отсюда не прочесть.
Все перекрашено из белого в серый. Что ж это они понаделали! Ведь недавно только в торговых рядах был ремонт.
А монахи-то, монахи как вышагивают! От настоящих не отличишь.
В рупор кричит загорелая женщина с голыми руками. На голове бумажная треуголка.
– Прошу общего внимания! Сережа! Таня! Все по местам!
10
Рядом с Ксеней старик почтальон. Сумка у него уже пустая. Всё разнес.
– Вот сейчас начнут… – говорит он и волнуется. – А Калаушина у нас такого не было. Пойти сказать?..
Но он не идет. Боится.
– Да ладно… – говорит ему кто-то сбоку, – И так сойдет.
Почтальон волнуется еще больше. У него даже руки дрожат от волнения. Он говорит громко, в надежде, что его услышат:
– Был Сизов, был Касперов и был этот… Розенкамп! А Калаушина не было. Вон старики подтвердят.
– Послушайте, – говорит учительница из младших классов. – Иван Дмитрич, это ведь искусство. А искусство – это вымысел.
Почтальона уговаривают, и он теперь совсем не идет. Даже умолкает. Но по тому, как его руки щиплют веревку, видно, что с неправдой он не примирился, не-ет…
И Ксене жалко почтальона. Но ей все равно интересно смотреть на вымысел.
Так она стоит неизвестно сколько.
И все другие стоят.
А там на площади, за ограждением, мимо прилавков едет нагруженная капустой телега.
Полная дама, тыча зонтиком, приценивается к мясу.
Баба хватает с телеги кочан капусты.
– Смотри-ка, смотри-ка, она у него украла! – кричит почтальон.
Молодой человек в цилиндре покупает курицу.
Городовой ведет бабу, а она ругается.
Почтальон подталкивает соседа:
– Никак и правда в участок ведет!..
11
И вдруг – пошла, пошла, пошла через площадь красивая барышня с тонкой талией.
И вдруг – побежал, побежал, побежал за ней молодой человек в цилиндре.
– Варенька! – кричит. – Это вы, Варенька! – споткнулся, упал на колено. Курица вырвалась из корзины, полетела!..
– Ой, что это он? – засмеялась женщина с ребенком.
Старуха ответила ей:
– Чудит…
– Вы приехали, счастье мое, вернулись!.. – говорит молодой человек, отряхивая штанину. – А мы ведь с маменькой с тех пор все ждем вас и ждем… Пойдемте скорее к маменьке!..
– Стоп! – кричит человек в белой панаме. – Таня, слезы! Улыбка сквозь слезы. – И подходит к артистам. – Пальчики нужно ломать от радости и от жалости, Таня!
– А что, – спрашивает мужчина в фуражке лесника, – слезы у них настоящие или слюнями мажут?
Но ему никто не отвечает. Надо поглядеть, прежде чем отвечать.
12
А к ограждению всё новые люди подходят.
Кто-то Ксеню трогает за плечо. Оглядывается – Толик. Ах да, ведь Толик! Мама, магазин, практика! Толик спрашивает:
– Идешь?
Идет, конечно! Вот только в магазин сбегает. И немножко еще посмотрит. Налево посмотрит, направо посмотрит… На все ведь интересно смотреть. Вот монахи, что они будут делать? А полная дама купит мясо у мясника или нет? А Таня заплачет?
– Грядку тебе занимать? – спрашивает Толик.
Конечно занимать.
– Ты недолго?
Конечно она недолго. Долго-то ей зачем.
– Гляди, гляди, плачет!.. Ах ты, шельма! – улыбается почтальон.
– Да больно ты видишь, – не верит ему лесник. А сам вытягивает шею, вглядывается.
– Нет, правда, слеза блистает! Вот! А ты говоришь – вымысел!
– Плачет… – вздыхают в толпе. – Ну и слава богу.
Ксеня оглядывается. Но Толика уже нет. Исчез Толик.
– Стоп! – кричит человек в белой панаме – режиссер. – Извозчик, вы проезжаете слишком быстро! Софья Марковна, общий план!
13
Ксеня глядит на молодого человека в цилиндре. Он снимает цилиндр и становится совсем молодым.
– Надо же, – говорит учительница, – какие юные актеры.
Он подходит совсем близко. Глядит на толпу. На учительницу начальных классов. На почтальона. Потом на Ксеню. Снова на почтальона. Снова на Ксеню. На Ксеню. Опять на Ксеню.
А она на него.
Он расстегивает сюртук и вытирает платком шею. И глядит на Ксеню.
А она на него.
– Замаялся ты, мужик, – говорит лесник и вытирает лицо.
Молодой человек смеется:
– Так ведь и вам не легче!..
И смотрит на Ксеню.
– Сережа! – кричит загорелая женщина в мегафон.
Это его зовут.
– Таня!
Это ее зовут.
Возле киносъемочной тележки сходятся трое: Таня, Сережа и режиссер. О чем они говорят, вот бы послушать.
– А где же провизию продают? – обиженно спрашивает лесник.
Ему отвечают:
– А на задах с лотков.
С лотков. Провизию. Ах да, булки, маргарину, килограмм макарон! Мама, Толик… Что еще?.. Практика!
– Девушка, – говорит в мегафон загорелая женщина, – девушка, подойдите ко мне.
Двадцать минут нужно на магазин… Это какой-то там девушке… Пять минут, чтобы добежать до дому, Двадцать минут до совхоза…
– Девушка в красном платье, я вам говорю!..
Да чего она не идет-то… Сорок пять минут опоздания…
Ксеню подталкивают.
– Тебя ж просят, – говорит почтальон. – Иди уж.
– Меня?..
– Да! Да!
Ксеня лезет под веревку. Проходит несколько шагов и оглядывается на своих, с кем стояла.
Учительница ей машет. Почтальон машет. Лесник машет.
– Ну, иди же, иди!..
Она и пошла.
Навстречу загорелой женщине в бумажном шлеме. Навстречу Сереже и Тане. Всем этим людям в костюмах. Еще неизвестно, кто они на самом деле. Цыганка не цыганка. Монах не монах.
Загорелая женщина обнимает ее за плечи. Она показывает ее режиссеру, Тане, Сереже. И говорит:
– Нет, какова!..
14
Вот именно. Нет, какова ты, Ксеня! Вместо магазина, вместо практики куда ты идешь?
Ты идешь в школу. Но не учиться. Школа на ремонте. Окна у нее раскрыты. А в вестибюле меловые следы.
Там, в ученической раздевалке, костюмерная. Тебе поверх твоего платья надевают красный сарафан.
Тебе – тебя показывают в зеркало. Софья Марковна и костюмерши говорят про тебя:
– Хороша-а!..
Хороша ты, Ксеня.
Тебя ведут в кабинет директора. Но не к директору. Директора нет, он в отпуске. А в его кабинете сидит, разложив газету, гример. Он говорит:
– Увольте, ей совсем не нужно грима!
Это тоже про тебя.
Потом тебя выводят на площадь. Сарафан мешает идти. Руки тяжелые. Голова как не своя.
– Вот вам и Ксения, – говорит Софья Марковна.
– Неужели такие еще сохранились? – улыбается Таня.
– Как Марфута, – говорит Сережа. – Я ее сразу заметил.
Неужели и это про тебя?
– Неправда, – говорит Софья Марковна. – Не Марфута, а Марфинька.
– Нет Марфута, воеводская дочь…
– Сережа, перестань!..
Перестал. Смотрит на тебя. На Таню. На тебя. На тебя. А ты на него не смотри.
15
Что-то там налаживают, настраивают… Все разбрелись по площадке. Ксеню оставили в покое. Софья Марковна никому не показывает, Сережа Марфутой не зовет.
Все Ксене интересно. Настоящее ли мясо на прилавке? Настоящее.
А вот в самоваре настоящий ли чай? Нищие обступили ее:
– Может, чайку хочешь, барышня?
И приказчику:
– Петька, налей!
Нет, она не хочет чаю. Ей только интересно, настоящее ли все тут или не настоящее.
Вот, например, куры у бабы в корзине живые, это сразу видно. Сами связаны, а шеи вытягивают и зерно клюют.
Фонарь вот не настоящий. Фанерный. К электричеству не подключен. Стоит сиротой. Но, может, там под стеклом свечка? Или фитиль?
А вот и монахи. Сидят на ящиках, согнувшись. Как большие вороны.
– Дочь моя, – загудел черный, – приближься к нам. Дай позреть на лик твой юный и на одежды твоя…
– Нет, нет! – сказала Ксеня. – Меня ждут!..
А кто ее ждет? Никто ее не ждет. Разве вот только… мама… И Толик… Ну да, мама и Толик! Сбросить сарафан? Убежать потихоньку? Или прямо подойти к Софье Марковне и сказать…
А вон кто-то ей машет из-за веревки. Да это же почтальон! И учительница. Смеются, Радуются, значит, за нее. А она про них уже и забыла. Не поглядела ни разу. А они, как ее подтолкнули, так и радуются с тех пор.
– Мар-фу-та! – сказал рядом Сережа. – Как самочувствие?
– Не называйте меня Марфутой! – сказала Ксеня.
Сережа удивился:
– Почему так?
– А вот так!
– Ну хорошо, – сказал он. – Не буду. Вы не пугайтесь, здесь все свои.
А где тут свои? Теперь и не разберешь, кто свои: эти или те, за веревкой. Потерялась Ксеня. Людей кругом много, а своих не найти.
– Жарко, – сказал Сережа. – Где у вас тут купаются?
– На речке, где и у вас.
– А далеко ваша речка? Вот перерыв будет, покажете?
– Сами найдете, – сказала Ксеня. – Это вон туда, за вал.
– А вы почему такая строгая? – спросил Сережа.
Ксеня хотела ответить что-нибудь пообиднее, но ему издалека крикнула Таня:
– Сережа, нас ждут!
16
«Долго ли они ходить так будут?» – подумала Ксеня.
А тут Софья Марковна и сказала:
– Товарищи, все по местам!
Это, значит, и ей по местам.
Ну да, раз всем, то, значит, и ей. Если бы сказали: всем по местам, кроме Ксени. А то ведь сказали: всем по местам. Без исключенья. Подчистую. Всем, так уж всем.
Ксеня пошла к прилавкам, но остановилась.
А где ее место-то? Мест много. Вон, целая площадь мест. Вот одно место, вот другое место… Да их уж и занимают…
Ага, вон Ксене указывают, где ей встать.
– Значит, так, Ксенюшка, – говорит Софья Марковна. – Тебе стоять у колонны…
У колонны… Ждать.
– Потом по сигналу идти наискосок по площади. Во-он туда…
Туда…
– Встретится цыганка. Скажет: давай погадаю. Не останавливайся.
Правильно. Не останавливайся. Чего уж там гадать!
– Потом по площади поедет коляска. Тебе наперерез. Остановись и пропусти. Коляска проедет – иди снова. Поняла?
Снова иди.
– Повстречаются два монаха. Ну, вот эти, видела?
Видела, видела, как не видеть!
– Поглядят на тебя, а ты на них не гляди.
Ксеня в уме весь порядок перебирает.
– Можно начинать, Виктор Петрович! – кричит Софья Марковна режиссеру.
Ну и пусть начинают. А ты не гляди. Не гляди ты и не бойся! Подумаешь, пройти полсотни шагов. И пройдешь. Не хуже других.
17
Где-то там за спиной Сережа и Таня. И режиссер. И Софья Марковна. Далеко, не слышно, что говорят.
Ксеня вдруг подумала, с какой ноги идти: с левой или с правой.
А тут команда раздалась: «Пошли!»
Она уж и не помнила, с какой пошла. Перед глазами замелькали булыжники. Сколько раз здесь ходила, а не видела, что идет по булыжной мостовой.
Показалось, что быстро идет. Помедлила…
Потом вспомнила: а руки-то куда девать? Как вспомнила, так сразу и девать стало некуда.
А тут цыганка.
– Барышня, давай, – говорит, – погадаю, всю жизнь твою расскажу, бубновый король у тебя на пути…
Как король? Не король, а коляска. Вон лошади копытами цокают. Сейчас поскачут мимо, чтоб Ксене остановиться. Остановиться и переждать.
Проскакали.
А тут и монахи. Черный сивого ведет. Повернули к ней бороды. Сивый вдруг ногой топнул, в ладоши шлепнул и пропел:
– Ой, не ходите, барышни, к нам в монастырь!.. Да пьяный он, сразу видно.
– Не пойдут, не пойдут, – сказал черный.
И они прошли.
«Ах ты, – вспомнила Ксеня, – ведь надо было не смотреть на них! А я посмотрела».
Но вот и конец. Веревка, зрители.
– Ксеня!
Это кто еще?
А вот кто. Вдоль веревки, расталкивая людей, пробирается мать.
18
– Ксеня! – сказала мать, оглядывая ее с головы до ног.
Ревниво сказала.
Платок сбился. Тяжело дышит. На руке кошелка.
– Бесстыжая! А я, как дура, сижу и жду!
Не ругайтесь, мамаша, не ругайтесь. Дочь ваша поступила в артистки и сейчас у нее первая роль.
– Мы сидим с бабкой, ждем, а она роль играет! Ни макарон, ни маргарину!.. Пятерка где?
– Пятерка?..
А в самом деле, где пятерка? Когда разжала кулак?
– Потеряла, бессовестная, потеряла! – запричитала мать. – По-старому пятьдесят рублей потеряла!..
– Может быть, в костюмерной?.. – сказала Ксеня.
– В костюмерной! Поднабралась слов! Я в твои годы семьсот рублей зарабатывала!..
– По-новому? – спросил какой-то парень из толпы.
Мать на него кошелкой замахнулась:
– Ты-то уж молчи!..
– Полно срамиться, – сказал черный монах.
Он сивого снова привел к веревке.
А тут команда Софьи Марковны:
– Все по местам! Повторяем!
Цыганка позвала:
– Ксеня!
Надо ж, все по имени знают. Хорошо, мать не услышала, она в это время на монахов кричала:
– А-а, это вы, долгополые, у меня утром унесли стакан!
– Мы, – ответил сивый и икнул. – Мы, родная.
– Ах вы, кукольники, нечестивцы, беззаконники, скоморохи!
Тогда черный монах строго сказал:
– Вася, отдай.
Сивый приподнял край рясы и отдал стакан матери.
В толпе засмеялись.
«Что же это я делаю?» – подумала Ксеня.
– Иди, иди, дочка, – сказали монахи, – тебя ждут.
– Ксеня! – крикнула мать и погрозила стаканом. – Без денег не являйся!
Положила стакан в кошелку, сделала губы бантиком, как всегда, когда обижалась. Пошла.
19
Как там дальше-то было? Ксеня и не помнит. Ходила она туда-сюда по площади много раз подряд. Исполняла свою роль. Пропускала коляску. На монахов не глядела. И на нее никто не обращал внимания. Ни Сережа, ни Таня, ни Софья Марковна. Рассуждали там возле аппарата. У тебя, мол, свои дела, у нас свои.
Все цыганка только приставала: дай погадаю.
Жарко на солнцепеке. Пить хочется.
А монахов разморило, тяжело глядят.
Вспомнила Ксеня, как весело в это время на практике. Сидишь-сидишь в грядках – и вдруг тебе на спину травы целый ком! И гонишься за кем-нибудь по полю. Или за тобой кто-нибудь гонится!..
Девчонки в трусах и лифчиках. Кого стесняться? Ребята всё свои.
А потом – купаться. По-собачьи плавать. Тянуть кого-нибудь за ногу. Или тебя чтоб тянули. Раскачать кого-нибудь и бросить. Или чтобы тебя раскачали и бросили.
Да, хорошо на практике!
А тут снова:
– Приготовиться к репетиции! Начали! Пошли-и!..
– Когда ж это кончится? – спросила Ксеня у цыганки.
– И-и, барышня, еще и не начиналось! Вот приедет Ветров, тогда начнем.
– А кто ж это Ветров?
– Ветров-то кто? – удивилась цыганка. – Ветров – постановщик. Ветров – душечка. Ветров – народный артист.
20
Туда и обратно. Туда и обратно…
Жарко. Душно.
Над Ксеней вдруг сгустилась мгла. Потемнело солнце.
Сережа перед ней на одном колене стоит.
– Ксеня, вы приехали, счастье мое!..
– Приехала… Что же вы тогда-то…
– Да тогда не в счет!..
– Бежим скорей к Софье Марковне! Мы ведь с Софьей Марковной всё ждем вас и ждем!
– Да я ведь еще не целованная.
– Да там и поцелуемся, скорее бежим!
– А Толик как же?
– Ах, Толик, что ж Толик, если мы здесь! Вот наденем на вас сарафан и к Ветрову в гости пойдем! А то к монаху! Помните монаха?
– На-ко, дочь моя, пригуби…
Ксеня открыла глаза. Увидела черную бороду. Руку с чашкой и браслетом на запястье. Цыганское монисто.
– Да ты выпей, выпей, – прогудел монах.
– Ты попей, милая, – сказала цыганка. – Это чай из самовара.
Нищие сказали:
– Ей бы на ветерок.
Подошла Софья Марковна:
– Что, голубушка моя, что, золотко? Утомилась?
– Голова закружилась, – улыбнулась Ксеня.
– Это жара чертова. С ума можно сойти от этой жары.
– Пусть погуляет, – сказала цыганка.
Софья Марковна погладила Ксеню.
– Погуляй, Ксенюшка, скоро обед.
21
Далеко в сарафане идти страшно. Еще знакомых по дороге встретишь. Лучше поближе к площади держаться.
Ксеня пошла в городской сквер.
Вымыла лицо в фонтане. Нашла тень и уселась на скамейку. И подумала: «Вот теперь я ни там, ни здесь».
Подошел мальчишка-пузан в майке с дохлой рыбкой на прутике. Постоял, поглядел на Ксеню да так с повернутой головой дальше пошел.
Аптекарская жена провезла коляску. Она, слава богу, книжку читала, так что на Ксеню и головы не подняла.
Два туриста мимоходом на Ксеню взглянули, а потом поодаль остановились, в ее сторону стали смотреть. Вот прицелились кинокамерой, пошли в наступление.
Господи, когда это кончится, тут кино, там кино.
Вдруг подбежали две девочки из ее класса, Зина и Люся.
– А мы видели! А мы видели!
– Ох, Ксенька, как тебе повезло!
– А вы не на практике? – удивилась Ксеня.
– Что мы, дурее тебя? – сказала Зина. – С утра стоим. Думали, на съемку возьмут.
– А я и не думала.
– Ах, она не думала!
– Я пять рублей потеряла, – сказала Ксеня.
Люся подскочила на скамейке:
– Да я бы десять отдала!
– Ну-ка встань, Ксенька, – попросила Зина, – дай на сарафан поглядеть.
– А что тебе Сережа говорил?
– Ох, тебе идет. Цвет хороший.
– А Сережа твой прелесть! Главный герой! Только мне кажется, он в Таню влюблен.
– Конечно! – сказала Зина. – У них всегда так: главный герой и главная героиня влюблены.
– Ох, а Таня-то хороша!
– Ах, перестань! Тощая, как селедка!
Ох, ах, а смысла-то и нет. И сарафан, и Сережа, и Таня, и среда в седьмую пятницу, а смысла-то и нет.
22
Сережа. Вот он и идет, Сережа. Идет с Таней, с режиссером. На съемках обед. Идет по скверу, цилиндр под мышкой, размахивает рукой.
А за ними целая толпа актеров. На соседних дорожках зрители.
Увидит или не увидит?
Увидел.
– А, Ксеня, пойдем к нам!
Куда это к вам? Не ходи.
Не пойдет она. Куда это она пойдет.
– Пойдем, пойдем, – зовет и Софья Марковна.
Нет, Ксеня тут посидит. Домой ей идти не велено. В гости – совестно. Стало быть, здесь надо сидеть. Разве только пойти на речку. На пустын бережок.
23
– Ты Аленушка? – спрашивает пузан с дохлой рыбкой.
– Нет, я Марфута.
– А из какой это сказки?
– Из другой. Ты чего рыбку-то дохлую носишь?
– Это Сенька поймал.
– Выброси!
– Я ее в речку пущу погулять.
Пузан сел на камешек.
– Ну, рассказывай.
– Давным-давно, в нашем городе…
– А не в некотором царстве?
– Наш город и есть некоторое царство. Не перебивай. Давным-давно в нашем городе жил разбойник. Он был очень сильный, но слепой. У него была большая-пребольшая дубина, и он этой дубиной все на свете крушил. Убивал всех, кто под руку попадется. И больших и малых, и добрых и злых. Без разбора. Ему было все равно. Ведь он был слепой. Каждый день разрушал семь домов и убивал двадцать семь человек. И вот однажды в городе осталась одна Марфута.
– Это ты?
– Воеводская дочь. Молчи. Идет разбойник к Марфуте со своей дубиной, идет… А она ему навстречу тоже идет… Вот он все приближается, приближается…
Вдруг камешки зашуршали.
– И она к нему приближается, приближается…
Это Сережа.
– А, Ксеня, и вы здесь!..
– Ну, а дальше-то, дальше! – говорит пузан. – Он к ней приближается…
– Вы купались? – спрашивает Сережа.
Ксеня говорит:
– Нет.
Сережа говорит:
– Я от всех убежал. Больно они медленно собираются. А вы будете?
Ксеня говорит:
– Нет.
Пузан говорит:
– Он все приближается, приближается…
Сережа спрашивает:
– Кто?
– Да ну тебя в корыто! – говорит пузан.
Пошел прочь и заревел.
Ксеня догнала его, зашептала:
– Я доскажу тебе, доскажу, ты завтра приходи!..
24
Речка движется всей гладью, закручивает на быстрине воронки.
Ксеня на бережке сидит в красном сарафане. Рядом с нею Сережина одежда и башмаки.
– Мелковата река! – кричит Сережа, главный герой.
– А вы подальше зайдите! – кричит Ксеня.
Рядом с нею его одежда с оловянными пуговицами. И башмаки. А сама она в красном сарафане.
– Камни острые! – кричит Сережа.
– А вы плывите! – кричит Ксеня.
А рядом с нею, значит, Сережина одежда и башмаки.
Сережа бултыхнулся в воду и поплыл. Поплыл, поплыл саженками, с перевертом на спину, а после снова саженками.
– Течение сильное! – кричит Сережа.
– А вы ближе к берегу! – кричит Ксеня.
Вдруг нырнул. Долго не было головы над рекой. Ксеня даже привстала…
А вот вынырнул. Отфыркивается. Замахнулся и бросил что-то на камни.
Ксеня подняла, а это беззубка.
– Это вам! – кричит Сережа.
– Вот невидаль! – кричит Ксеня.
Из-за поворота вынеслись две байдарки с туристами. А Сережа нырнул.
Байдарки несет течением прямо к этому месту. Туристы веслами машут в разные стороны.
– Остановитесь! – кричит Ксеня.
А ее не слышат.
– Поворачивайте! – кричит Ксеня и бежит по воде.
А ее не понимают. Не слышат и не понимают. Размахивают веслами.
Вдруг Сережина голова появилась возле байдарки. Отфыркивается, окаянный!..
Туристы испуганно оглядываются. Уходят вниз по реке.
Тут только Ксеня подняла подол сарафана. Вымок подол, потемнел.
Сережа постоял на стойке. Попрыгал, обсох.
