Текст книги "Белые терема"
Автор книги: Владимир Арро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
Ксеня говорит:
– До свиданья. Мне пора.
– Да подождите, – просит Сережа, – сейчас я свое чертово сукно надену, вместе пойдем.
По правде-то говоря, торопиться ей некуда. Но и Сережу ждать ни к чему. Куда это ей с ним вместе идти?
А Ксеня-то ждет!..
Сережа спрашивает:
– Как вы живете тут?
Ксеня косу заплетает и говорит:
– Как живем, обыкновенно живем.
– Да разве в такой красоте можно жить обыкновенно? Я бы, наверно, тут каждый день балдел.
– Мы ведь не туристы, – говорит Ксеня. – У нас не всё праздники, есть и будни.
Так ему, Ксеня, в таком духе и отвечай.
– До свиданья, – говорит Ксеня. – Мне сюда, на вал. А в гостиницу можно пройти низом.
Сережа обдумывает.
– Ну и я по валу пройдусь, если не возражаете. Что хоть за вал?..
А Ксеня-то не возражает!..
Вместе поднимаются по кочковатому склону, руками за траву хватаются.
Внизу, слева, открылся перед ними городской парк.
И вдруг Ксеня видит, как туда, вниз, скатывается человек. Знакомая такая фигурка! Только листья летят из-под ног в разные стороны. Скатился и побежал.
«Да это ж Толик!» – думает Ксеня.
Толик, а кто же! Но она его не кричит. Не кричит она его, а надо бы!
Ксеня идет рядом с Сережей и Толика не кричит.
– Красивая панорама, – говорит Сережа и глядит за реку.
А Ксеня все смотрит вниз, вниз. Но там уже никого не видно. Нету Толика. Был и нету. Одни деревья.
– Что? – спрашивает Ксеня.
– Я говорю, церкви какие-то на горизонте.
– Это архитектурные памятники, – говорит Ксеня. – У нас их столько, что не счесть.
– Да-а… – шепчет Сережа. – Дух захватывает… Пижоним в Москве, по эскалаторам бегаем, а здесь-то какая красотища!..
– А вы в монастыре были? – спрашивает Ксеня.
– Не был.
– И близко не подходили?
– Не подходил.
Ксеня улыбается.
Чему улыбаться. Толик-то внизу один.
25
А весной она была в монастыре с Толиком. Березы голые стояли на мокрой земле. Грачи кричали, налаживали гнезда. Возле стены трава зеленела – прошлогодняя или новая. А по канавам еще лежал снег. Монастырские башни нагрелись на солнце.
Ксеня с Толиком просовывали головы в разбитые окна и кричали.
Он:
– Ксе-ня!
Она:
– То-лик!
Он ей руки грел своими руками. Потом шарф свой поверх ее воротника завязал.
А под конец написал карандашом на стене возле амбразуры: «Ксеня и Толя. Восемнадцатое апреля».
Вот какой это был день.
А Сережа рядом о чем-то говорит.
– Что? – спрашивает Ксеня.
– Я говорю, вечерком сводите монастырь посмотреть?
Ксеня качает головой:
– Нет…
«Я гадкая, – думает Ксеня. – Что это я затеяла? Зачем нарядилась? Зачем иду с ним? Ведь все видят. Как же я теперь буду здесь жить?»
– До свиданья, – говорит Ксеня в третий раз. Мне туда.
– Куда?
– На колокольню.
– Зачем?
– Отец там работает, – говорит Ксеня. А сама ведь ждет.
– Звонарем?
– Нет, слесарем. Куранты чинит.
– Ксеня, – говорит Сережа и падает на колено. – Марфута – воеводская дочь, возьмите!
– Да что вам там делать-то? – спрашивает Ксеня.
– Да никогда не был на колокольне, понимаете? И вряд ли когда доведется.
Ксеня колеблется.
– Ну, хорошо, идемте, – говорит она. – Только быстрее. У меня там дело.
А сама рада. Вот ведь какой сюрприз.
26
Колокольня уходит в небо в два яруса. Выше только птицы летают. А там уж и облака.
А внизу двор, мощенный белыми плитами. Между ними пробивается зеленая травка. Здесь пробьется, там пробьется. Сама по себе растет.
Смотри, Ксеня, может, походить понизу, не заноситься так высоко?
– Вот сюда, – говорит Ксеня. – Осторожно, тут начинается лестница.
Под сводами после солнца прохладно и темно.
– Иду, иду, – говорит Сережа. – Где вы тут? Дайте-ка руку.
Ой, Ксеня, не давай руки!
– Вот я! Осторожно, тут поворот, – говорит Ксеня.
Руку-то она ему отдала. Ну, бог с ней, с рукой. Ведь не навеки. Подержит и обратно отдаст.
Вот уже и светлеет. Полукружьем окна.
– Пришли, что ли? – спрашивает Сережа.
– Да нет, первый ярус. Куранты-то на втором.
С первого яруса двор как на ладони. По двору ходят туристы. Кто фотографирует друг дружку, кто книжку листает, кто рисует, забившись в тень.
– Благодать! – говорит Сережа и вздыхает. А руку не отдает.
Отдай руку-то! Чего вцепился? Ксеня, потяни!
– Выше, выше! – говорит Ксеня и тянет Сережу.
И снова они в темноте.
– Поворот! – говорит Ксеня. – Еще поворот!
Вдруг голуби вспорхнули, забили крыльями.
– И еще поворот! – говорит Сережа. И поворачивает Ксеню к себе.
– Ну уж это вы… – говорит Ксеня.
Да оттолкни ты его, оттолкни!
«Не смейте!» – хочет сказать Ксеня.
Но он уж и слово смял своими губами. Ах ты, какая оказия! Да ты беги, беги!
Ксеня вырвалась и побежала. Но не вниз, а вверх, по лестнице.
Выбежала на светлый ярус, на солнечный луч.
Где же отец?
На полу газета с недоеденными огурцами. На дощечке углем написано: «Обед».
Сережа за спиной говорит:
– Послушайте, Ксеня…
А она и не слушает.
Обернулась, взялась за веревки:
– Если тронете, ударю в колокола.
А со второго яруса видны купола. Вот они, синие, стоят перед глазами. Ласточки парят между ними. А дальше – желтые равнины, редкие деревеньки, прозрачные рощицы и снова поля.
– Ах, – говорит Сережа, – как хорошо! Хотел бы я жить на этой колокольне.
– Ну и живите, – говорит Ксеня. А сама глазами улыбается.
Полно улыбаться-то, ты улыбаться еще погоди.
– Ксеня! Не сердитесь, – говорит Сережа. – Мне самому мерзко. Отпустите веревки.
Ну уж небось схватишь, если нужно будет, отпусти.
– Плохо вы поступили, – говорит Ксеня. – А теперь дайте дорогу.
– Куда вы, Ксеня, постоим еще!
А она уж из гулкой темноты кричит:
– Нет!..
27
Нет Ксениного отца, это худо. Теперь уж она совсем одна. Домой отец пошел, на обед.
Мать будет кормить отца и греметь кастрюлями. Это значит, вот, постылый, в тебя дочь пошла. Деньгам стоимости не знаете. Времени вам не жалко. Сам пользы от жизни не понимаешь и дочь тому научил. Это значит, мы с бабкой больные, а целый день по хозяйству крутимся. А вам бы только добро татарить да свое удовольствие справлять. И там тебя не держат, и здесь не принимают. Никто таким работником не дорожит. А все почему?
И почему – Ксеня знает. Все знает. И жалеет, и стыдится она своего отца. Много с ним приключалось разных историй, о которых полгорода говорит.
Приехали в прошлом году археологи. Искали землекопа. Отец работу в топливной конторе бросил и пошел к ним. Рыл курган в девяти километрах от города. Каждый день ездил на велосипеде. Мать бранилась, соседи головами качали, а он только посмеивался. Да погодите, говорил, вот докопаюсь до девятого века. Погляжу, что там и как. Докопался, поглядел. А на работу обратно не принимают. Ты теперь ученый, говорят, куда уж тебе к нам.
Только устроился в бытовой комбинат слесарем – столичные художники сманили его в экспедицию по области. Старинные иконы с серебряными окладами на себе таскал.
А весной, когда шофером работал, познакомился на дороге с туристами. По карте им что-то показывал, показывал. Те не понимают. Сел в машину. Поехали, говорит. Там на месте разберемся. Мне лишние десять километров проблемы не составляют. Вернулся только через два дня и права отдал.
Мать на него чуть не с кулаками. Иди, говорит, в ногах валяйся у начальства! Ушел. Вернулся за полночь, но трезвый.
«Ну, взяли?» – спрашивает мать. – «Нет, не взяли». – «А где ж ты болтался столько времени?» – «Да я, мать, ты уж не бранись, покуда в библиотеке сидел».
28
– Вы уж не сердитесь, Ксеня, – говорит Сережа. – Мне самому стыдно.
– Я не сержусь.
– А о чем же задумались?
– А я о другом.
Прохожие их взглядами провожают. Со многими Ксеня знакома, здоровается. Остальных просто знает в лицо.
На перекрестке, у гостиницы, вдруг столкнулась с ребятами из класса. Вот встреча! Возвращаются с практики.
– У-у, Ксеня! А мы уже слышали, слышали! Картина-то как будет называться?
Толика нет меж ними, нет.
– А сарафан-то какой длинный!
– Ксенька, а теперь что, в Москву?
– Кто это ждет тебя? Артист? Какой симпатичный!
– Девчонки, а мы, кроме капусты, ничего с вами не можем!
– Да ладно тебе, Клава.
– Ну, девочки, не обижайтесь, – просит Ксеня. – Я завтра отработаю…
Ей поскорей бы уйти от их дружелюбия, от молчаливых упреков.
На прощанье кричат:
– Толику что-нибудь передать?
Ах, зачем они так!
И она, спасаясь от них, подходит к Сереже. Сережа берет ее под руку и на виду у всех ведет в ресторан.
29
В ресторане они идут по ковру. Все на них смотрят. Знакомых здесь не меньше, чем на улице. Вон библиотекарша. Вот учитель пения. А Сережа, вот стыд, словно к венцу ведет.
– Нет мест, – говорит официантка. Посмотрела на Ксеню, узнала.
– Ничего, – отвечает Сережа, – мы найдем.
Вдруг из дальнего угла машет им Софья Марковна:
– Сережа, сюда!
Софья Марковна, полная дама – все приглашают:
– Устраивайтесь за нашим столиком.
С Толиком?.. Да нет, за столиком! Ах, господи, что же это она…
Подвигают стулья, усаживаются. За столиком – это другое дело.
Софья Марковна что-то шепчет режиссеру. Он взглядывает на Ксеню, кивает:
– Да… да…
– Ты купалась? – спрашивает Сережа Таню.
– Конечно.
– Где?
– Я? В речке, за мостом, где и все. А вы, милостивый государь, конечно, нашли себе родничок?
Какая она красивая! На Ксеню, как и прежде, совсем не смотрит, как будто ее нет.
– А мы выше, – говорит Сережа, будто оправдываясь. – Мы выше. Ксеня меня спасла.
– Да ну! – удивляется полная дама и пучит глаза. – От чего?
– Идиотов на байдарках видели?
– Видели! – говорит дама. – Один даже перевернулся!
– Ну вот. Это бог покарал. Чуть не зашибли веслом. Ксеня, скажи!
А Ксеня молчит. У Ксени голова пошла кругом. Все что-то спрашивают, предлагают, подсовывают.
– Сережа! – командует Софья Марковна. – Налей Ксене вина.
– Ксеня, положить вам редиски? – спрашивает Сережа.
– А Ксене разрешает мама пить вино? – спрашивает Таня.
А полная дама подбадривает:
– Вы кушайте, кушайте, Ксеня. Накладывайте себе салату.
Ксеня держится прямо, как струночка.
– Нет, вы посмотрите, – говорит Софья Марковна режиссеру, но так, что всем слышно, – вы посмотрите, как она ест!
Ксеня заливается краской.
Как она ест? Очень просто. Ест, как всегда.
А вот гудит за спиной знакомый голос. Ксеня оглядывается – через несколько столиков от нее стоит черный монах. И с ним еще какие-то люди. А среди них – вот неожиданность! – Ксенин отец. Все держат в руках стаканы. Отец разливает пиво.
Ксеня прячет лицо, наклоняется над столом.
– Я бы на месте Ветрова в такую жару не поехал, – говорит Сережа.
– К счастью, – замечает Таня, – в нашей группе все на своих местах.
Сережа улыбается:
– Хотите уколоть, сударыня? Глупо.
– Не ссорьтесь, дети! – говорит Софья Марковна. – Ветров, конечно, приедет. Надо-знать Ветрова!
Только бы он не подошел сейчас, Ксенин отец!
Через минуту она, как бы невзначай, оглядывается. Ни монаха, ни отца возле столика уже нет.
30
После обеда ее приглашают в гости. Сережа приглашает. Софья Марковна приглашает. А Таня молчит.
Нет, Ксеня не пойдет. Через полчаса она явится на площадь. А сейчас у нее важное дело. Если бы не дело, тогда, пожалуй. Но и то, как знать…
Нужно ей повидать отца. Обсудить положение. Пусть он за нее дома поагитирует. Правда, из отца агитатор плохой. Плохой, прямо-таки никудышный. Ну, а так-то Ксеня в своем красном сарафане и вовсе одна.
По пути ей встречается почтальон. Несет обеденную почту, сумка полная. Улыбается Ксене, как своей.
– Здравствуйте, – говорит, – видел, видел. С успехом. Очень рад за вас. А про Калаушина сказали?
– Про какого? – вспоминает Ксеня. – Ах, нет!..
– Вы скажите им, – говорит почтальон строго, – они не знают. Могут выйти недоразумения.
– Хорошо, хорошо, – торопится от него Ксеня.
Почтальон загибает пальцы:
– Значит, был Сизов, был Касперов и был… значит, Розенкамп…
31
А вот и отец. Сидит на траве в парке. Перед ним на коленях черный монах. Тут же и сивый, – подложив под голову руки, спит под кустом.
Отец улыбается, слушает монаха. Тот трясет бородой, разводит руками.
Ксеня подходит ближе. Что за разговоры у отца с монахами, что за дела?
– Ты подожди, – говорит монах отцу, – я ведь не шучу, Данилыч. Ты что, сомневаешься, что ли?
– Да вот как-то мне сомнительно… – улыбается отец и чешет затылок.
– Да полно тебе, никто и не заметит подмены, вот тебе крест!
На что ж это они его подбивают? На подмену какую-то. Ксеня говорит:
– Отец, я к тебе.
– А-а, так это дочь твоя!.. – басит монах, поднимаясь с колен. – Ах, хороша, Данилыч, как хороша!
– Ишь, нарядили, – говорит отец. – Дома-то я был, Ксеня. Мать содомится. Деньги она потеряла, – объясняет он монаху, – нехорошо.
– Так вышло, отец… – шепчет Ксеня.
– Слышали мы, слышали, – говорит монах. – Хозяйка ваша шум на всю площадь утром подняла.
Ксеня отворачивается. Жалко ей мать, как вспомнит она про утреннее ее унижение.
Монах говорит:
– А хозяйка-то у вас скупа-а…
– Да ты не думай об них, не думай! – начинает суетиться отец. – Эка невидаль, деньги!.. Раздобудем! Слышь, Ксеня, очнись!
– Тем паче, Данилыч, тем паче, – гудит монах. – Ведь заработаешь. Теперь-то согласен?
– Ты иди, Ксеня, иди, – смущенно говорит отец.
32
«Иди», – говорит он Ксене. А она не только что идет, а бежит.
Бежит по чистой, красивой улице, торопится. Подгоняют ее волнение и страх.
Ну что это они там задумали? Ну, как же им, монахам, не совестно. Отыскали-таки в городе самого слабого человека. Ведь его уговорить ничего не стоит. Он им что хочешь отдаст.
Только куда ж это она бежит? Не искать ли Сережу?
А вот навстречу идет Толик!
– Ксеня!..
– А, Толик!..
Ксеня покраснела. Рада или не рада – не разберешь.
– Ну, как там у тебя?.. – спрашивает Толик.
– Ничего, – отвечает Ксеня.
– Долго еще?
– Не знаю.
– А потом… в Москву?
– Кто тебе сказал?
– Ребята говорят.
– Да что это они, в самом деле! – удивляется Ксеня.
– Значит, неправда?
– Извини, Толик, после расскажу, сейчас тороплюсь.
Торопится она, честное слово торопится. Помощь ей нужна. А Толик – это не помощь. В крайнем случае – утешение. Помощь сейчас – Сережа.
– Жаль, – говорит Толик. И хмурится.
И уходит.
Ему этого сейчас никак не понять.
33
Перед гостиницей толпа актеров. Курят, разговаривают, смеются.
А Сережи меж ними, кажется, нет.
– Где Сережа? – спрашивает Ксеня у городового.
– Сережа? Ребята, где Сережа?
Вдруг откуда-то появляется Таня. Она проходит мимо Ксени и говорит:
– Пойдем.
Ксеня входит в полумрак гостиницы. Посреди коридора гудит пылесос. Таня поигрывает ключиком, и Ксеня послушно идет за ней.
– Входи, – говорит Таня и распахивает перед нею дверь.
Что же, Ксеня, входи, не бойся. Осмотрись. Видишь комната. Две кровати. Стол. Зеркало. А Сережи здесь нет.
– Мне Сережа нужен, – говорит вполголоса Ксеня.
Ведомо, что Сережа.
Таня закуривает, на мгновение задерживается у зеркала и говорит:
– А ты садись.
Ты садись, садись Ксеня, послушай.
– Видишь ли, – мягко говорит Таня. – Я тебя понимаю. Ты замечена, тебе делают комплименты, и у тебя от этого слегка закружилась головка. Не так ли?
Видишь, что говорит!
– Да нет!.. – вспыхивает Ксеня. – Я случайно к вам попала… Я должна была идти на практику…
– Ну, девочка, не надо! И я ведь через это прошла. Ты, конечно, понимаешь, что у тебя неплохие внешние данные. Но вряд ли ты знала, что именно это им сейчас нужно. Неискушенная провинциалочка. Ветров затевает картину.
Ксеня беспокойно теребит косу. Ты сиди, Ксеня, слушай. Что это она тут тебе говорит?
– Но, думаешь, эти люди что-нибудь могут? – продолжает Таня. – Тополев, Софья Марковна… Это – пешки. Ветров – вот фигура! Я знаю, что они завтра хотят показать тебя Ветрову. И тут начинается самое сложное…
Таня встает и, затягиваясь сигаретой, ходит по комнате. Вот она останавливается за Ксениным стулом. Видно, скажет сейчас самое главное. Ты послушай, Ксеня, послушай.
– Девочка, у тебя есть все, что надо. Ты – находка. Но тобою нужно поруководить. Слушай меня внимательно. Ты должна понравиться Ветрову. Нет, не бойся, не в этом смысле… Ветров не бабник. Но, понимаешь… как бы тебе объяснить его психологию, чтобы тебе стало ясно? Короче говоря, никакого Сережи возле тебя не должно быть.
– Но что же мне делать?.. – рассеянно говорит Ксеня. – Мне Сережа нужен…
Вот то-то, что нужен. А как же без Сережи?
– Ай, перестань! – говорит Таня. – Вот подожди, приедешь на студию, там знаешь, сколько таких Сереж! Еще и не такие ходят! Разве об этом сейчас нужно думать? В твоем положении главное – не торопиться. Прости меня за грубость, но это у нас называется не продешевить.
– Нет, вы не понимаете! – горячо говорит Ксеня. – Там отец познакомился с монахами!..
– Рогов и Теткин? Старайся держаться от них подальше. Они ничего старики, но у них репутация неважная. Так вот, понимаешь…
В это время кто-то стучит. Таня недовольно подходит к двери:
– Ну, кто здесь?
– Простите, сударыня, но, говорят, меня спрашивали…
– Сережа! – кричит Ксеня.
Таня со спокойным лицом отходит в сторону, окутываясь облаком дыма.
– Спасибо вам! – говорит ей Ксеня. – Мне он очень был нужен. – И, не скрывая радости, выходит из комнаты.
Ах, не поняла она ничего!
34
– Да, – говорит Сережа, выслушав Ксеню. – Дело темное. Но времени у нас нет. Вообще-то Рогов и Теткин неплохие люди, старые актеры. Но черт их знает, что им могло в голову стукнуть от такой жары.
Ксеня опускает голову.
– Да вы не расстраивайтесь, Ксеня, вот увидим их – клянусь вам, я сделаю так, что они вернут, если что взяли.
Да не печалься ты, Ксеня! Все идет своим чередом.
Вот к торговым рядам от гостиницы на удивление толпе движутся актеры. И ты рядом с Сережей среди них.
Впереди Софья Марковна пробует свой мегафон:
– Товарищи, поторапливайтесь!
Как же не поторапливаться! Уж мчится по широкому шоссе машина с московским номером. Обгоняет автобусы и грузовики, и телеги. Шибко едет, с ветерком!
Вот, сбавляя скорость, въезжает в город.
А вот она уже тут.
Из машины выпрыгивает человек. Невидный такой, коротенький, лысоватый. И скоренько идет по площади: топ-топ-топ.
К нему спешат режиссер, и Таня, и Софья Марковна. Они жмут ему руки. Они смеются.
Он обводит глазами площадь, раздувает нос и говорит:
– А благолепие какое, Варенька!..
Все на площади замирают.
– Ну вот, – шепчет Сережа, – кончилась моя роль.
– А почему? – удивляется Ксеня.
– Это Ветров. А я всего лишь дублер. На мне репетируют его партнеры. Ну, там, операторы настраиваются… А вы решили, что я главный герой?
Ничего она не решила. Главный – не главный. Герой – не герой.
– Вам обидно? – спрашивает Ксеня.
– Нет, что вы, мне так не сыграть. Я, Ксеня, сыграю когда-нибудь, но позже. А это так, практика. Я ведь еще студент.
Гремит мегафон Софьи Марковны.
– Ну идите, Ксеня, – говорит Сережа, – вас там зовут.
35
И вот загудел мотор, зажужжали юпитеры – наливаются синим светом, хоть не гляди.
Кругом суматоха, люди двигаются, куры кричат, лошадь ржет. А поверх всего кричит Софья Марковна:
– Прошу соблюдать максимум внимания и ответственности! Генеральная репетиция!
Ксеня стоит у колонны. Не соблюдает внимание. Нет у нее ответственности. Мысли ее скачут. Глазам больно.
Вот Сережа, Сережа, Сережа. Щурится от яркого света. Не главный герой. Увидел ее. Помахал рукой. Я, мол, помню о тебе, Ксеня.
А где монахи? Где же монахи?
С того места, где должны быть монахи, бьет прямо в Ксенины глаза юпитер. Туда и не посмотреть.
Вышел, наконец, Ветров. Одет так же, как и Сережа: в коричневом сюртуке, в цилиндре. Скоренько так вышел, ступает короткими ножками.
– Соня! – кричит. – Тополев! Я готов! Поехали, поехали, – кричит. – Городовой, чего стоишь? Баба, торгуй, торгуй, чего стоишь!
Софья Марковна подала команду, и все зашевелилось. Но только не так, как прежде, на репетициях, а дружно и празднично, как будто тогда были будни, а теперь вот воскресный базар.
– Варенька! – услышала откуда-то издалека Ксеня. – Это вы, Варенька. Вы приехали, счастье мое, ве-ве-вернулись!
Ксеня не видела, что при этом делал там Ветров, но вслед за этим с той стороны, из-за ограждения раздался смех.
«А вот и не смешно, – подумала Ксеня. – Не смешно это».
Ну, почему же, Ксеня, раз смеются, то, может, смешно.
Но тут ее подтолкнули сзади:
– Да пошли же, пошли!..
Ах, уже пошли! Опоздала Ксеня. Давно уж идет к ней навстречу цыганка, кричит где-то слева извозчик, погоняя лошадей.
Она пошла, заторопилась, почти побежала. И вдруг увидела движущихся по яркому свету монахов.
– Мерзкие вы, мерзкие, – зашептала Ксеня.
– Куда ты! – крикнул черный монах и махнул на нее обеими руками. – Да остановись!..
И вдруг кто-то метнулся черной тенью, заскрипела коляска. Ксеня вскрикнула, обернулась и увидела второго монаха, повисшего на оглобле под задранными мордами лошадей.
– Ах ты!.. – крикнул извозчик.
Лошади остановились. Сивый монах встал на землю.
– Что там у вас? – спросила в мегафон Софья Марковна.
И вдруг возле монаха неизвестно как появился Ветров.
– Натурально! – закричал он. – Натурально, как вас…
– Это Теткин! – сказал черный монах.
– Теткин, Теточкин, очень хорошо! Соня, Тополев, весь эпизод на крупный план!
– Да не было его, Борис Михайлович, не было! – крикнула Софья Марковна.
– Что тут происходит? – спросил режиссер, подходя к ним.
Ветров взял мегафон в руки и сказал на всю площадь:
– Ай-яй-яй, Сонечка! Тополев, объясни ей. Такой эпизод был! А если не было, то только по недоразумению. Значит так, скачут кони, громыхает пролетка, бежит барышня. Как вас?..
– Ее зовут Ксеня, – сказала Софья Марковна. – Но эпизод сложный, ей нельзя.
– А кто же тогда? – растерялся Ветров. – Скачут кони, громыхает пролетка. Бежит барышня – кто же тогда?..
– Может быть, мне попробовать? – спросила полная дама.
– В самом деле, – сказала Софья Марковна, – Лидия Сергеевна без эпизода.
– Значит, так. Скачут кони, громыхает пролетка. Бежит… Лидия Сергеевна. К мужу. Мужа посадили в долговую тюрьму.
– Что вы! Бог с вами! – замахала руками Лидия Сергеевна.
– Нет, посадили! – крикнул Ветров. – Я знаю. Лидия Сергеевна торопится. Она взволнована. Надо что-то делать, кому-то звонить… А тут монахи. И этот… Теткин. Очень натурально! А то они у нас всё пьяные, пьяные… Теткин! Ты где, Теткин? Ну где ты, где?..
– Я здесь!..
Сивый монах выглянул из-за спины черного.
Режиссер спросил:
– Сможешь еще раз?
– Смогу…
– Вот видите, сможет! – крикнул Ветров. – Теткин, ты сможешь, я всегда это знал.
36
Бегала полная дама по площади.
Сзади мчались резвые кони.
Кидался сивый монах под их горячие морды.
Дама теряла зонтик и падала в обморок.
Ветров кричал: «Отлично, Теткин! Дубль!»
Сколько раз? Может, два, может, пять.
А где же Ксеня?
Вот она сидит в сторонке с Сережей. Головы оба наклонили. О том говорят, о сем.
– А зимой у вас холодно? – спрашивает Сережа.
– Не то чтобы холодно, а вьюжно, – говорит Ксеня. – Зато снег всегда чистый-чистый лежит. Я зимой волосы мою снегом.
– Как, прямо так?
– Ну нет, что вы, его надо в тазу растопить… А на лыжах вы где там в Москве катаетесь?
– Да я что-то не помню, когда я катался на лыжах, – посмеивается Сережа.
– Да что вы! А мы каждый день после школы надеваем лыжи и – на вал.
– Где мы с вами были?
– Левее, за поворотом. Там спуск пологий. Знаете, изваляешься вся, мама лупит меня веником, ты что, кричит, маленькая?
– А вы что на это? – спрашивает Сережа.
– Смеюсь.
– А вот и юпитеры гасят, – говорит Сережа.
Да вот и впрямь будто бы съемкам конец. Убирают товары с прилавков, лошадей распрягают. Артисты все тянутся к школе. А монахи, будь они неладны, снова от всех в стороне шушукаются. Опять что-нибудь замышляют.
– Сережа, спросите у них, что же там с отцом…
– А вот сейчас, – говорит Сережа и идет к монахам.
Через минуту все трое машут Ксене руками.
Ксеня подходит. Сережа ей улыбается.
Сивый монах возбужден еще от прыжков, бледен и будто на себя не похож.
А на кого ж он похож? На кого-то знакомого. Да какой же это Теткин!.. Ксеня хватает сивого монаха за руку.
– Отец!
– А то кто же, – улыбается монах. – Я самый. Вот облачился после обеда…
– Тише, дочка, – говорит черный монах, – еще конспирация не раскрыта.
– А где же Теткин? – спрашивает Сережа.
Черный монах машет рукой:
– На колокольне!..
– Я вот чего все время боялся, – говорит отец, – что он проснется раньше времени. А там у меня веревки, колокола…
– Да будет тебе, развезло его, – говорит черный монах. – Спит как убитый.
– А ты меня сразу не признала? – удивляется отец. – Ну, когда под лошадей-то шла?
– Нет, – смеется Ксеня.
– И мать меня не узнала бы?.. Неужто так преобразился? Хоть бы в зеркало на себя поглядеть!
– Тише, – говорит монах, – вон Ветров движется к нам. Данилыч, никакой ты ей не отец.
Подкатился Ветров.
– Устал, Теткин? Устал? Утомился? Руки дрожат?
– Да как не устать, – посмеивается отец. – Устал.
– А деньги у тебя есть?
Черный монах громко сморкается.
– Нет, – говорит отец. – Врать не буду. Чего нет, того нет.
– Ну ничего, ничего! Я скажу, чтобы тебе сегодня деньги выдали. Да, да, сегодня! – говорит Ветров. – Такой актер, как ты, Теткин, не может ходить без денег. А другие до получки подождут!.. Я тебе еще эпизод подберу. Хороший такой эпизод. А другим не подберу!.. И в следующий фильм возьму. Там у меня есть для тебя небольшая роль.
– Премного благодарен, – говорит отец и поглядывает на монаха.
А тот неистово сморкается и похлопывает его по плечу.
– Ну-ка, идите сюда поближе, – говорит вдруг Ветров и подозрительно поглядывает по сторонам.
Все смыкают круг.
– Я, когда ехал, знаете о чем думал? Знаете?
– О чем? – спрашивает монах.
Ветров раздувает ноздри и шепчет:
– Яблоки тут должны поспеть!
– Это точно! – говорит отец. – У нас белый налив…
Но черный монах хлопает его по спине.
– Мы купили сегодня, утром, – говорит он, – да съели все…
– Что это как водкой от тебя пахнет, Рогов? – говорит Ветров монаху. – Теткин, а от тебя нет.
Монах отстраняется. Ветров хлопает себя по колену.
– Да, так я не об этом! Купили – съели, снова купили – снова съели… Тоска! В сад нужно забраться, понимаете, в чей-нибудь сад!
– Вот это да-а… – гудит монах, – это дело-о…
– Да зачем же?.. – растерянно спрашивает отец. – Я бы принес…
– Ах ты, Теткин, – говорит монах и обнимает отца за плечо.
– Ах ты, Теткин! – восклицает Ветров и обнимает его с другой стороны. – Не понимаешь, а такой актер! Ты пойдешь? – спрашивает он монаха и тычет ему в бороду пальцем.
– Пойду, Борис Михайлович.
– Ты пойдешь? – спрашивает он у отца.
– Он-то? – говорит монах. – Он пойдет!
Отец говорит:
– Отчего не пойти…
– Ты пойдешь? – спрашивает Ветров Ксеню.
– Нет, меня дома ждут, – говорит Ксеня.
– Ага, дома! Мамочка?
– Мамочка.
– Папочка?
– Папочка.
Ветров к Сереже:
– Ты пойдешь?
– Нет, и я не пойду.
– Предатели! – кричит Ветров, раздувая ноздри. – У-у провокаторы! Дилетанты! Снобы!
– Карьеристы они, – гудит черный монах. – Ничего, Борис Михайлыч, мы и без них пойдем.
– А они не донесут?..
– Ксеня-то? – спрашивает отец. – Нет, она не скажет…
И тут вдруг на колокольне вздрогнули, заволновались колокола. Они ударили несколько раз в беспорядке, разноголосо и умолкли, но от самого большого над городом еще долго плыл басовитый гул.
– Это что же там? – спросил Ветров.
Отец с монахом переглянулись и беспокойно задвигались.
– Мы пойдем, Борис Михайлыч, – сказал монах. – Как стемнеет, вы нас ждите…
Отец потянул его за рукав, и они, оглядываясь, торопливо пошли в сторону парка.
– У меня и фонарик есть! – крикнул Ветров.
Но отец с монахом его уже не слышали. Он достал из кармана фонарик и показал Ксене:
– Я по дороге купил, в Ногинске. Хороший фонарик. В Москве таких нет.
Ксеня сказала:
– Подумаешь, у нас тоже такие продают.
– А ты кто такая? – спросил Ветров. – Кто она такая, Сережка? Что она ко мне пристает?..
– Вот еще!.. – фыркнула Ксеня и засмеялась.
– Ты смотри у меня! – крикнул Ветров. – Я с тобой еще поговорю!..
И тут же пошел – быстро-быстро – к школе, размахивая руками и бормоча что-то себе под нос.
37
Вечер приходит в этот город так же, как и в другие такие города, – постепенно. Крадучись.
Сначала в боковой улице выйдут две-три хозяйки посидеть на лавке, посудачить возле своего же крыльца. Потом откуда ни возьмись потянутся вдоль заборов усталые козы. А тут и синяя вывеска зажжется на углу: «Ресторан». А там две пары каблучков процокают и белые рубашки за тополями мелькнут.
По главной улице туда и обратно пронесутся отважные мотоциклисты.
Проедет запозднившийся трактор с зажженными фарами.
И дальний автобус, весь освещенный внутри.
И после, в парке, в зеленых кронах деревьев прохрипит что-то, будто сонная птица, и призывно разнесется по окрестным улицам: «Возможно, что есть замечательный парень…» Или еще что-нибудь в этом же роде.
И вот начнут открываться калитки, парадные двери, и все, кто выйдет из них, как бы нехотя, посмеиваясь, потянутся в парк.
И далее будет все, что полагается вслед за этим, – ни больше и ни меньше, чем на столичных гуляньях.
А тем временем над городом лениво и медленно взойдет луна.
38
Где же были Ксеня с Сережей столько времени? Всюду. И в монастыре. И за городской заставой. И возле старинных церквей.
Идут, идут. Потом сядут. Посидят, посидят, снова пойдут.
А разговоров-то сколько у них, разговоров! Сначала она ему что-нибудь расскажет, потом он ей. А то вместе начнут, перебивая друг друга.
И про учебу, и про новые кинофильмы, и про давнее прошлое нашего государства, и даже про международную политику был у них разговор.
Наговорятся вдоволь, а потом и замолчат вместе.
– Что это вы молчите, Ксеня? – спросит Сережа.
Она ему ответит:
– Да так… А вы что молчите?
Сережа ответит:
– А я не молчу, я спрашиваю вас, почему вы молчите.
Ксеня скажет:
– И я вас спрашиваю. Значит, и я не молчу.
Оба засмеются и снова молчат.
Потом Сережа вдруг заговорит горячо и строго:
– Я, Ксеня, молчу не оттого, что нечего сказать, а оттого, что все равно не успею – близко ваш дом. Вы ведь уходить собираетесь. А у меня автобус рано утром. Значит, мы уже с вами не увидимся, так что все равно не договорим. Я вам лучше письмо напишу.
– Да, – скажет Ксеня, – мне и в самом деле пора домой.
И не просто скажет, а свернет на свою улицу. И, уже как бы отчужденная, впереди Сережи пойдет.
39
Ах, какая тихая улица! Тьмой окуталась, так будто и замерла совсем. Постоишь да послушаешь – ни звука. Но нет! То собака тявкнет в глубине двора… То лягушка в траве прошуршит… А то вдруг появится голова в чьем-то окне, громко зевнет, поглядит во все стороны и спрячется…
– А я думал, такой тишины не бывает, – шепчет Сережа.
– Бывает, – шепчет и Ксеня. – Вам там, в Москве, наверное, кажется, что нас совсем нет.
– Иногда кажется, – вздыхает Сережа. – Чаще думаем о других странах. Даже о других планетах чаще думаем. А что есть такой город и эта ваша улица – как-то случайно, неожиданно для себя узнаём.
