Текст книги "Красный сокол"
Автор книги: Владимир Шморгун
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
– В следующий раз он приволочет на аэродром если не бревно с блиндажа Гитлера, то его походную кухню, – не к месту съехидничал механик, заглядывая в развороченный бомбовой отсек.
– Представьте его к награде. Я поддержу, – повернулся к майору полковник истребительной авиации.
– За что? – вскинул брови майор. – За пренебрежение к приказам командира? Ведь он мог бы взорвать блиндаж. Вы можете вообразить последствия от той катастрофы, если б я не вмешался? – преувеличил командир полка значение своего вмешательства в действия раненого пилота.
– Воображение – не лучший способ воздать должное тому, что с трудом втискивается в воображение, – резонно восстал против однобоких домыслов пилот, изведавший на собственной шкуре не одну чрезвычайную ситуацию с летательным аппаратом на земле и в воздухе.
– Вы хотите, чтобы я погладил по головке? – умолк майор на слове, увидев спину полковника, не пожелавшего выслушать до конца его аргументы.
Глава 19
Козлы отпущения
Отданное командиром полка распоряжение обсудить случившееся на собрании летчиков набирало обороты не по дням, а по часам. Комиссар полка, присланный из штаба фронта, не был авиатором и потому безоговорочно доверял командиру, чье имя невольно сопоставлялось с именем влиятельного маршала. Не вникая в особенности летного дела и профессиональные качества авиаторов, он зациклился на политическом воспитании личного состава полка, всячески выпячивая свои знания в области коммунистического воспитания молодежи.
Набросав план проведения общего собрания и заменив слово «сестра» на «мать» в идейной реплике начальства, он показал подредактированную фразу командиру полка.
– Это ты хорошо придумал, «мать». Давай, жми. Важно, чтобы все поняли: приказ командира – закон для подчиненного. Подбери выступающих, чтобы… «Все под одну дудочку пели», – хотел сказать командир по-свойски, но воздержался. – Чтобы все не уходили от заданной темы. Понял?
И колесо подготовки общего собрания закрутилось. После ужина комиссар пошел к летчикам в землянку подбирать выступающих. Летчики согласились с темой, но высказали недоумение по поводу того, что в центр внимания взят неординарный случай. Комиссар и сам понимал, что для разговора о дисциплине командир выбрал не совсем удачный пример, но и откладывать до удобного, более яркого случая, тоже не резон: впереди чужая, вражеская земля. Тут необходимо держать ухо востро, не отпускать вожжи, не дать разгуляться широкой русской натуре, особенно молодых воинов, четыре года сдерживаемых напряжением боя, нравственными законами, сочувствием к мирному населению и уставными положениями. В итоге удалось уговорить и внести в список выступающих политрука второй эскадрильи и представителя Особого отдела дивизии.
Утром перед завтраком комиссар поделился своими сомнениями с командиром полка:
– Может, отложим собрание и пригласим на него Козлова? Неудобно без него, говорят некоторые.
– Мы не Козлова должны осудить, а сам факт недисциплинированности и его последствия. Куй железо – пока горячо, гласит народная мудрость, а от Козлова потребуйте, на всякий случай, объяснительную записку.
Во время ужина все эскадрильи и вспомогательные службы оповестили, что в девять часов вечера состоится общее собрание в бывшем коровнике, временно превращенном в клуб. Командирам подразделений поручалось обеспечить явку не менее пяти человек, свободных от вахты.
Зайдя за стол, покрытый красным полотнищем и освещаемый единственной электролампочкой от динамомашины, комиссар предложил избрать президиум из пяти человек.
– Слово имеет комсомолец Глухаренко, – возвестил комиссар, закончив свое вводное выступление.
Глухаренко отклеился от стены, которую подпирал плечом у входа, подошел к столу и прочитал по бумажке:
– Предлагаю избрать в президиум следующих товарищей: командира полка Георгия Семеновича Тимошенко, комиссара полка Бэ Бэ Полкан, командира эскадрильи Макарова, техника Важнецкого, уполовинумоченного (оживление в помещении)… Нет… уполномоченного (смех в темноте) Давишвили. Все.
– Как будем голосовать? Поименно или списком? – взял бразды правления в свои руки Бенислав Борисович Полкан.
– Списком, – раздалось несколько голосов.
– Хорошо. Возражений нет? Отводов нет, принимаем единогласно. Прошу президиум занять свои места, – почти на одном дыхании выстрелил заученные фразы председатель собрания.
Комиссар и командир полка сели за стол в центре, справа – уполномоченный, слева – летчики. Командир полка взял листок бумаги из рук комиссара и объявил:
– Собрание считаю продолженным. На повестке дня стоят два вопроса. Первый: Дисциплина – залог успеха. Второй: Разное. Кто за это, поднять руки. Прошу опустить. Против нет, воздержавшихся нет: принимается единогласно. Слово для доклада по первому вопросу предоставляю комиссару полка, – выдал заготовленную по шаблону фразу председатель президиума.
– Доклад рассчитан на сорок минут, выступающим – пять. Достаточно?
– Много! Покороче, – прозвучали реплики с задних рядов. Председатель повернулся налево, направо. Обмолвился с одним соседом, потом – с другим и твердо отчеканил:
– Договорились так: докладчику – двадцать, остальным – три минуты. Полетели. Только не сбиваться с избранного курса.
Комиссар просеменил к маленькой трибуне, поставленной на ящики, положил листы перед собой и уверенно зачастил:
– Эпиграфом к докладу и повестке дня я написал слова, выхваченные из гущи воинской доблести и славы наших предков, ходивших на врага под девизом: Дисциплина – мать порядка. Многие наши беды и несчастья происходят от недисциплинированности бойцов и командиров, забывающих, что недисциплинированность – мать беспорядка, родная сестра смертельной опасности. Партия учит…
В такой общей трансляции чьих-то фраз и тезисов, наподобие: Верховный главнокомандующий… Коммунистическая идеология… Сталинские соколы… Долг патриота… Партия большевиков… и так далее докладчик протараторил более двадцати минут, не замечая нарастающегося ропота и шума аудитории.
– Козлов не подчинился командиру и тем самым чуть не взорвал командный пункт, а мог бы взорвать черт знает что, если бы вздумал сесть на основную полосу. Мог стрелка погубить, самолет товарища повредить, аэродромную прислугу прибить… Да мало ли еще какой беды натворить?
– Тише! – прервал гвалт поднявшийся председатель. – Докладчик просит две минуты для закругления.
Когда оратор наконец покинул трибуну, первым выступил, как было условлено, политрук эскадрильи, который закидал слушателей общими фразами о необходимости соблюдать дисциплину и порядок в воздухе. После него попросил слово командир эскадрильи Макаров. Он с места, не выходя к трибуне, как бы дополнил к тому, что сказано было в докладе:
– Я хоть и приказал покинуть самолет, но пилот имеет право и не подчиниться такому приказу. Яне в обиде за такое неподчинение.
Вызванный по списку Глухаренко поспешил к трибуне выправить наметившийся крен:
– Командир эскадрильи прав, да. Но, одно дело не подчиниться там, в воздухе, – ткнул пальцем вверх комсорг, – ставя ни во что свою жизнь. Другое дело – не выполнить приказ командира полка на земле, где бомба могла наделать рикошета такого, что в голову не влезает. Комсомольцы так не поступают. Тут командует интуиция.
Как не поступают, так никто и не понял: то ли не подчиняться интуиции, то ли по интуиции не повиноваться командиру.
Дальше собрание пошло и вовсе наперекосяк. Одни с места предлагали заслушать Козлова, когда возвратится в полк; другие с трибуны требовали осудить недисциплинированность без Козлова; третьи – представить виновника аварии к правительственной награде за спасение стрелка Грызодуба. Но результативнее других оказалось выступление старшего штурмана полка капитана Компанийца. Он внес предложение создать комиссию по расследованию аварии. Оно и было принято единогласно под любимый сигнал: «Отбой».
Собрание как бы исчерпало на этом свой идеологический ресурс, отметая попытку начальства принять заранее подготовленный проект решения за основу. Утомленные пустословием докладчика и большинства выступающих, летчики не захотели даже дослушать дежурного пустозвона, ссылаясь на сигнал отхода ко сиу.
Необычайное происшествие в полку быстро стало достоянием гласности в армии, а собрание летчиков породило массу кривотолков. Командование армией вынужденно назначило свою комиссию из специалистов других полков, а председателем утвердили Федорова как непосредственного свидетеля происшедшего. Помимо бытующей в полку версии о зависании бомбы, комиссия установила, что спусковой тросик поврежден зенитным огнем. Значит, нет вины летчика, якобы производившего бомбежку не по инструкции.
Выводы по расследованию причин аварии были заслушаны на военном совете авиакорпуса с присутствием командира полка, которому тоже дали возможность высказаться по поводу примечания в акте. В нем действия командира полка оценивались как неправомочные с моральной точки зрения. В лучшем случае, как непрофессиональные. Зато поведение летчика Козлова – как героическое, заслуживающее поощрения, а не осуждения, как это пытались сделать на общем собрании по указанию Тимошенко.
– Почему вы считаете действия командира полка неправомочными? – обратился командир корпуса к председателю комиссии.
– Командир полка знал, что самолет Козлова в тяжелом аварийном состоянии, но не принял должных мер для аварийной посадки. Свои ошибки он пытался замазать надуманной недисциплинированностью летчика, который будто бы самовольно, наперекор приказу, принял решение спасти боевого товарища и машину. Он герой, товарищ генерал, настоящий. Без прикрас.
Военный совет учел выводы комиссии, и распоряжением по корпусу рекомендовано новому командиру полка представить двадцатидвухлетнего паренька к правительственной награде.
Приказом по корпусу майора Тимошенко от греха подальше (а вдруг он действительно какой-то родственник маршалу) перевели на ту же должность в другую дивизию, а штурмана Компанийца назначили временно исполняющим обязанности командира полка.
Война приближалась к концу. Мощные клещи протянулись к Берлину с юга и севера. Войска Конева и Рокоссовского с ходу форсировали Одер южнее Фюрстенберга и севернее Шведта. «Голубая линия» по Одеру затрещала по швам. Наиболее ожесточенное сопротивление немцы оказали на участке маршала Жукова в районе Зееловских высот. Но когда и эти сильно укрепленные позиции были преодолены и войска маршала подошли к окраинам столицы «тысячелетнего рейха», город оказался в полной осаде со всех сторон, а сопротивление – бессмысленным. Однако глубоко под землей, в бункерах Рейхсканцелярии, верхушка Третьего Рейха отклонила условия маршала Жукова о полной капитуляции, хотя на западном фронте немецкие войска по келейному указанию сверху прекратили сопротивление и начали организованно сдаваться в плен.
В это время в ставку Жукова для координации действия трех фронтов по окружению и уничтожению берлинской группировки войск были вызваны начальники штабов армий и корпусов, нацеленных на штурм агонизирующего города. Собираясь отбыть на важное совещание, начальник штаба Четвертой воздушной армии поинтересовался: все ли полки и дивизии перебазировались из Пруссии, где очаг сопротивления гитлеровцев сократился до границ княжества Габсбургов.
– Все, – доложил адъютант. – Осталось подписать Вам представление в штаб фронта на присвоение звания Героя Советского Союза, и можно улетать.
– Давай, кто там отличился в Пруссии? – подвинул к себе чернильницу начальник штаба, – Те-кс, Евгений Савицкий. Этому подпишу. Не каждый из тыла рвется на фронт, теряя уютное место, высокую должность и безопасную работу, чтобы лично сразиться с врагом. А вот Козлова Владимира что-то не помню. Кто рекомендует?
– Комиссия по расследованию ЧэПэ на аэродроме. Здесь можете не беспокоиться: все ступени представления соблюдены.
– Какое отношение имеет комиссия к представлению?
– Новый командир полка, опираясь на выводы комиссии, дает блестящую характеристику молодому штурмовику, вступившему в бой с истребителями врага. Да и мужество принятых решений в аварийной ситуации с висячей бомбой о многом свидетельствует.
– Постой, постой. Я что-то слышал об этом. Не тот ли это летчик, что телеграфный столб утащил с узла связи немецкого командования?
– Он самый. В последнем бою под Принцлау сбил «хейнкеля».
– А здесь записано два, – потыкал карандашом по наградному листу начальник штаба.
– Один, подтвержденный участниками боя. Второй записал ему Федоров из числа своих, уничтоженных в этом бою, чтобы только спасти парнишку от трибунала, которым угрожал ему Тимошенко, спасая свою честь.
– Ясно. А третий лист на кого вы мне под клад ываете? По разнарядке нам разрешили двоих представить: истребителя и штурмовика. Что тут неясно кадровикам?
– Кадровики, можно сказать, спасовали. Все-таки сбить семь самолетов в одном бою ни одному асу не удавалось.
– А подтверждения имеются?
– Насчет подтверждений туговато. Это же за линией фронта произошло. Свидетельствует ведомый Савельев, а штурмовики удостоверить точно не могут. Они видели бой, а кто и сколько одержал побед указать не могут. Мы оттуда ушли. Если сам летчик или его командир об этом не беспокоятся, то кому это нужно? Не велика беда.
Родина от этого не пострадает.
– Да-а какого же хрена представлять к Герою человека с недостоверными фактами? – возмутился начальник штаба.
– Командир корпуса настаивает.
– Понятно. Отложите его дело до уточнения. Ему пора хвоста накрутить. Опять своевольничает. Совсем забросил свои прямые обязанности по воспитанию молодежи. Колошматить юнцов – не геройство. С разнарядкой надо считаться.
Глава 20
Осада
В перерыве между заседаниями группа генералов и старших офицеров обступила начальника штаба фронта Малинина. Командующий армией генерал-лейтенант Берзарин и писатель Константин Симонов завели разговор о капитуляции немцев.
– Я бы на месте Гитлера пожалел население и город бы давно объявил открытым, а сейчас бы просто сдал, как французы сберегли Париж после прорыва оборонительной линии «Мажино», – открывая коробку «Казбека» и предлагая окружающим расслабиться табачком, раздумчиво проговорил генерал, приглашенный на совещание лично Жуковым.
– Для самолюбивых фанатиков народ – быдло. Чего его жалеть? – заметил начальник штаба. – Чем грандиознее конец, тем монументальнее венец.
– По-моему, венчать зачинщиков войны никто не собирается, – отозвался Симонов, раскручивая вояк на откровенность. – Народ их проклянет, как зарвавшихся псов кровавой бойни. После войны парижане первый памятник в городе поставят маршалу Петену за предотвращение разрушений в городе и неминуемой гибели невинного населения, – с вызывающей смелостью суждений закончил свою мысль собственный корреспондент главной газеты Красной Армии.
– Они его, скорее всего, расстреляют за предательство, за сотрудничество с немцами, – рассудил начальник штаба.
– Может статься и повесят, как итальянцы Муссолини, за ноги вниз головой, но памятник за спасенный город он заслужил. Тут, хоть стой, хоть падай, но кесарю – кесарево, а Богу – Богово отдай. Иначе человечество лишится человечности, превратится в скопище псевдопатриотических варваров. Мы и так… – осекся вдруг один из кандидатов на почётную должность коменданта осажденного города, завидев проходящего мимо «гориллу» из центра разведуправления.
– Памятники ставят по гражданским заслугам и совершенно мирными людьми, а не военными, – смягчил свое высказывание военный корреспондент «Красной Звезды», как только заплечных дел мастер скрылся в курительной комнате.
В этот момент прозвучала воздушная тревога. Командующий ударной армии поспешил во двор, чтобы лично удостовериться в степени опасности. Совещание проходило в секторе расположения его армии, и потому он чувствовал некоторую ответственность за безопасность проводимого мероприятия, хотя данное совещание при штабе фронта прикрывалось с воздуха Девятнадцатым, так называемым «маршальским» авиаполком особого подчинения. Этот полк сопровождал Жукова и обеспечивал безопасность с воздуха во всех его полетах по фронтам и армиям, начиная с 1943 года, и находился в распоряжении ставки Верховного Главнокомандования с одной стороны, а с другой – под патронажем Лаврентия Берии, маршала могущественного аппарата устрашения внутренних и внешних врагов.
Глава 21
Маршальский полк
«Маршальский» полк истребителей, сопровождавший Жукова в полетах по горячим точкам от Балтики до Черного моря, редко вступал в бой. Задача у него была иная, чем у обычных истребителей. А летчики отбирались в него первоклассные, чаще молодые, жаждущие заслонить собой тяжелый бомбардировщик с маршалом на борту. Некоторые годами вынашивали мечту встретиться в бою с хвалеными «мессершмиттами», томясь незамысловатой работой по охране высокой персоны, совершающей полеты вдали от фронта. В момент же нахождения правительственного лица на командном пункте армии, дивизии или фронта, летчики защищали участок от налета вражеской авиации и часто вступали в бой с превосходящими силами.
Желанный час настоящей работы для полка настал тогда, когда Жуков взял на себя командование Первым Белорусским фронтом. С этого момента полк особого подчинения постоянно находился в боевой готовности.
Подвижка Рокоссовского на второстепенное направление вызвала частичную перетасовку командиров на отдельных участках численно разросшейся группировки войск. Новая метла мела по-своему не только в области стратегии и тактики, но и в кадровой перестановке ключевых фигур войсковых соединений и подразделений. Командир полка особого подчинения ушел на повышение в должности, и на его место стали подыскивать другого человека. Учитывая недовольство командира дивизии своим заместителем, командующий воздушной армией предложил на почетный и, в общем-то, интересный пост полковника Федорова, надеясь таким образом с одной стороны удовлетворить его желание – отличиться в бою под занавес битвы народов, а с другой – избавиться от личной ответственности за безопасность легкомысленного гения воздушной акробатики, оберегаемого видными людьми. Сам Федоров, постоянно испытывая ограничения на боевые вылеты, не против был показать себя в новой ипостаси на фоне горящего Берлина. Он понимал, что другого случая засветиться в небе над столицей фашистов может и не представиться.
Естественно, не только он один горел желанием показать себя на завершающей стадии войны. Многие летчики были заряжены инстинктом мщения, считали благороднейшим делом, светлейшим порывом души сбить самолет или сбросить бомбу над центром «тысячелетнего рейха», перешедшего к этому времени от панацеи единой Европы в проклятие народов всего мира.
Летчики Люфтваффе, бесспорно, охотились за маршалом Жуковым, и потому на подступах к его командному пункту или штабу предугадывались интересные стычки в воздухе. Поэтому Федоров был не прочь принять такое активное подразделение под свою ответственность, лишь бы оказаться в гуще воздушных сражений.
Он прилетел на место базирования маршальского полка под Кюстрин, чтобы ознакомиться с положением дел в этом элитном подразделении, а потом уж дать согласие… на очередное понижение в должности. Не успел он свой Як-3 поставить в сторонку, как прозвучала тревога. Первая эскадрилья поднялась навстречу «фоккевульфам» последней модификации с литерной буквой «Д», означавшей, что тяжелый истребитель с четырьмя пушками является одновременно и штурмовиком с определенным запасом бомб. На когда-то подаренной ему «Доре» он на практике изучил ее тактические возможности в бою. Тяжеловесная степенная «Дора» превосходила «Яка» в скорости и вооружении, но уступала в подвижности, вертлявости. Особенно легчайшему в весе – Як-3, на котором любил выделывать он воздушные кренделя. Не удержавшись показать преимущество «Яка» над «Дорой» в маневренном бою, он без ведомого, без подстраховщика поднялся в воздух в роли свободного охотника на немецкого кабана.
К действиям эскадрильи он не стал приспосабливаться, а вознамерился сверху, кружась над клубком стальных птиц, наброситься на первый же отбившийся в сторону «фоккер». Наблюдая с высоты за боем, он поразился мастерству своих потенциальных подчиненных, храбро встретивших превосходящего противника как численно (шесть «яков» против десяти «фоккеров») так и в огневой мощи. Особенно его зачаровал удар, который нанес врагу «25-й», разогнавший самолет в пикировании сверху и клюнувший «фоккера» по-соколиному, снизу, на крутом вираже.
Приземлившись на аэродром, видавший виды ас воздушных потасовок подозвал к себе пилота «25-го» и поздравил с блестящей победой. Молодой человек, смущенно представший перед полковником в шлемофоне, отрапортовал:
– Старший лейтенант Крамаренко.
– Поздравляю с победой, – протянул руку, как равному, представительный полковник, прибывший в полк с неизвестной миссией. – Ваш неотразимый удар снизу заслуживает высшей оценки. Так держать. Как звать?
– Сергей. Сергей Макарович, товарищ полковник, – совсем стушевался старший лейтенант, чувствуя неуместность самовозвеличивающего ответа. – Есть, так держать, – поправился летчик, вытягиваясь по стойке «смирно».
– Давно воюешь? У кого учился бить фашиста по-сталински? – вглядываясь в юное лицо, полюбопытствовал полковник.
– Я-то что? – польщенный вниманием полковника, улыбнулся молодой человек. – Просто техника одержала верх над вооружением. А вот мой ведущий капитан Куманичкин завалил двух «фоккеров». Представляете? Это все равно, как боксер в легком весе, а посылает в нокаут мастодонта тяжелее себя в два раза. Да еще на встречном курсе. Не каждый на такое пойдет. Для такого дела нужна сноровка, выдержка, нервы и черт знает что в придачу к смелости.
– Вот именно: черт знает что. Твой ведущий, наверное, красивый психолог. Сразу уловил неопытность или чрезмерную наглость боша. Вот и поплатились фрицы. Запомни, Серега: всему голова – техника пилотирования. А смелость… тоже нужна. Да, ведь на одной храбрости далеко не улетишь. Сколько вас, отважных, погибло за войну из-за плохой подготовки, знаешь?
– Много. А вы, случайно, не к нам? Старшим инспектором пли начальником каким?
– Пока нет. А-а… стоп. Вижу: по мою душу соскучились.
Не дают оттянуться ни в воздухе, ни на земле. Извини, желаю удачи, – заторопился полковник, завидев адъютанта командира дивизии, примчавшегося на аэродром на американском «иллисе».
Николай Эрастович, выскочивший наружу по воздушной тревоге, не мог оторвать глаз от неба, завороженный динамикой боя. Шестерка «яков» разыграла с десяткой «фоккеров» воздушный спектакль с печальным концом для немцев. Повернувшись к помощнику, он продиктовал телеграмму: «По мастерству, красоте, спаянности этот бой является триумфом нашей авиации. Поражен мастерством и отвагой летчиков. Берзарин».
Как всегда, на войне, на фронте, в армии ежедневно, ежечасно образуются дыры, которые необходимо срочно затыкать, заделывать, чтобы не сбиться с рабочего ритма, удержать «на плаву» вверенный тебе корабль. Такая дыра показалась командующему армией – отсутствие толкового специалиста по приему новой партии истребителей американского производства. Это мог сделать только Федоров.
Скрипя зубами, что ему опять уготована участь военного чиновника, а не счастье одаренного летуна, не состоявшийся командир полка нехотя принял из рук вестового радиограмму по экстренной, не терпящей отлагательства приемке «мустангов» и неизбежном в таком случае переучивании пилотов по обузданию новой техники. Не в характере его было, привыкшего десять лет безоговорочно подчиняться, постоять за себя, за свои интересы, позаботиться о присвоении очередного воинского звания или оформлении очередной победы над врагом, как об этом пеклись сплошь и рядом елдыкины. Воспитанный в духе преданности партии большевиков и вождю, он с молодых лет без оглядки полагался на своих учителей и священные принципы, заложенные в призыве прорабов коммунистического общества: «Если партия скажет – надо, комсомол ответит – есть». К тому же он недооценивал свой творческий потенциал, хотя интуитивно верил, что выкрутится из любого положения, связанного с пилотированием, потому что любил технику, предназначенную ему судьбой, и обращался с ней как с невестой, которая должна платить ему тем же: любовью и преданностью. Одним словом, маршальский полк ему улыбнулся. Но и только.