Текст книги "Красный сокол"

Автор книги: Владимир Шморгун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Глава 6
Яблоки раздора

Летом, когда второкурсников распределили по строительным бригадам, возводившим ангары, а вновь прибывших поставили на подмостки строящегося учебного корпуса по принципу: хочешь учиться – построй себе класс для занятий, официально состоялся первый выпуск военных пилотов. Но направление в строевую часть получило только семеро выпускников. Остальных, наиболее способных, задержали до особого распоряжения. Каждому из них предложили должность при училище. Некоторые дали согласие на прохождение военной службы при школе в качестве инструктора или заведующего ангаром. Иван всей душой рвался в строевую часть. По слухам, да и по словам Чкалова, с которым он познакомился во время появления Ворошилова в школе, авиаподразделения получают более совершенные машины, чем «каракатица» «Авро». Из нее он выжал все, что можно. Хотелось новых впечатлений, новых побед в небе.

На вечере по случаю первого выпуска и начала нового учебного года, в присутствии всех инструкторов, преподавателей, родителей, представителей городской власти, Федоров, получая из рук начальника училища свидетельство военного пилота с отличием и денежную премию от наркомата военных дел, заверил присутствующих, что будет дорожить честью советского летчика, честью комсомольца, непрерывно повышать мастерство военного пилота, зорко охранять воздушное пространство отчизны от недругов.

Ему бурно аплодировали. Особенно первокурсники с последних рядов. А растроганный председатель собрания, милейший Степанчёнок взял его нежно под локоть и, как невесту, усадил за стол почетного президиума.

К ужину курсантам выдали к чаю вместо сахара по порции конфет и по яблоку. Угощение по рядам разносила сияющая от успеха мужа принаряженная Аня. Ее тонкая, гибкая фигурка скользила между столами и скамейками, приковывая взгляды здоровых, полных энергии и страсти новобранцев.

Один из них, сухой и длинный, с подчеркнуто откинутой головой, прозванный немцами-инструкторами, под присмотром которых он работал на строительстве спортивного зала, Паулем, а первокурсники – Павой, хищно погладил ее по спине, когда она наклонилась.

Аня выпрямилась, ожгла взглядом нахала и молча продолжила свое дело. «Ух, какие жгучие глаза!» – услышала она краем уха, продвигаясь дальше по рядам.

– Карош Маша, а… никс ваша, – заметил инструктор.

– Говорят, она втюрилась в Ивана! Ну, того, что выступал на трибуне, – провякал паренек, сидевший напротив нахалюги, перекатывая карамельку во рту.

– Что мне твой Иван! – взорвался самоуверенный новичок. – Я Паша Днепровский! Меня вся тамошняя шпана знает. Не таких девок обламывал. Поспорим, что она не станет брыкаться, когда я ее приласкаю!

– Не ерепенься, Пава. Ивана тоже знают. И не только в Луганске, – подал голос сосед по столу. – Ты знаешь, какие он фартовые наколки набрасывает?

– Ша, братцы, идет! Словно лебедь плывет… – полушепотом сообщил еще один претендент на девичью красу.

Павел угловым зрением определил момент встречи и, когда девушке оставалось сделать два шага, чтоб проскочить мимо почему-то притихшего стола, кумир днепропетровской шпаны откинулся на спину и, как шлагбаум, преградил ей дорогу, удерживая длинное тело носками ботинок, зацепившись ими за перекладину стола. Аня уперлась коленками в грудь шутника и бросила взгляд вниз, силясь найти выход из щекотливого положения. Но импровизатор любовного выпада охватил руками голые коленки смутившейся девушки и одновременно ухитрился пальцами нырнуть под юбку, коснувшись бедер, отчего дивчина завизжала как резаный поросенок. Ее сопрано заглушил баритон растянувшегося у ног певца, затянувшего на цыганский манер:

«Как люблю я вас, в этот грозный час!»

Не представляя, как выпутаться из неприятного положения, Аня непроизвольно со всего маху трахнула деревянным подносом по стриженой голове обидчика. Днепропетровец ужом взвился из-за стола и ринулся с кулаками за Аней: «Ах, курва! Я тебе… Вот зараза!»

В другом конце огромной столовой вскочил, как ужаленный, Иван и рванулся на помощь жене. Весь зал всполошился растревоженным муравейником и мигом разделился на два враждебных лагеря. Днепропетровцы удерживали своего лидера, рвущегося за убежавшей раздатчицей, а луганские уцепились за возбужденного героя. За теми и другими уже толпились соратники яблочного разбора и защитники поруганной чести.

Появившийся из малого командирского зала Степанчёнок выхватил пистолет и взлетел на стол. «Стоять! Ни с места: стрелять буду!» – заорал он на весь зал, перекрывая шум. Убедившись, что слова его не возымели достаточного действия, выстрелил в потолок. «Всем по местам!» – последовала уже более спокойная команда, сопровождаемая отмашкой пистолетом. На ходу разобравшись в причинах потасовки, во всеуслышание приказал: «После ужина Федорову и Тарасову явиться в кабинет комиссара школы».

Когда два главных, набычившихся участника ссоры замаячили перед дверью комиссара, из кабинета вышла заплаканная Аня.

Иван метнулся к ней, стремясь узнать причину слез. Но молодая жена лишь махнула рукой: «Потом», – и заспешила к выходу.

В тесный кабинет, набитый инструкторами и руководителями групп, вызывали по одному. Ивану задали всего один вопрос, уточняющий ситуацию, и отпустили, посоветовав не разжигать конфликт.

Тарасова допрашивали более пристрастно и основательно, но из него ничего не удалось выжать, кроме честного признания:

– Я не знал, что она замужем.

На самый интимный вопрос «Как ты мог запустить руку под юбку?» Павел по-детски угрюмо огрызнулся:

– Не знаю. Она сама туда скользнула.

На другой день начальник училища пригласил в кабинет весь инструкторско-командирский состав. После короткого доклада комиссара и выступлений непосредственных очевидцев инцидента решили пересмотреть списки курсантов нового набора и равномерно распределить по взводам и ротам «луганцев» и «днепровцев», чтобы затруднить возможность объединяться «патриотам» по земляческому признаку. «А то им ненароком вздурится пойти друг на друга стенкой», – подытожил начальник.

Глава 7
Дуэль

Дело о возникшем в столовой происшествии еще не закрыли, а оно уже получило новое развитие. Иван, восстановив полную картину происшедшего, возмутился наглостью новобранца и запиской через «Бобра» вызвал Тарасова на дуэль.

Володька Бобров, как и Ваня, по вечерам занимался фехтованием в спортивном зале училища, куда заглядывал и Тарасов, примериваясь к снарядам.

«Бобер», увлеченный идеей рыцарского поединка, незаметно подстерег Павла и молча вручил ему вчетверо сложенную бумажку, исписанную красивым каллиграфическим почерком оскорбленного: «Как рыцарь женского пола и покровитель публично униженной подруги жизни, вызываю Вас на дуэль во имя чести и достоинства настоящего мужа и пилота отважной авиации РККА. Согласен на любой достойный Вас вид оружия и клянусь держать в тайне исход поединка до конца дней своих. Федоров».

Павел оторвался от прочитанного, внимательно взглянул в серьезные глаза однокурсника, с которым вместе таскали цемент и кирпичи на строительстве этого спортивного зала. Медленно сложил записку, кивнул головой: «Вызов принимаю».

– Клянись, что сохранишь в тайне это… в общем – всё, – запнулся поверенный «рыцаря женского пола».

– Клянусь, – твердо отрезал напарник по стройгруппе.

– Выбирай секунданта и посылай ко мне, – озираясь по сторонам, прошептал Бобер. – Я буду после ужина возле турника.

Прошло около часа с начала работы спортивных секций, и Бобер забеспокоился: состоится ли условное свидание. К концу занятий в сектор гимнастических снарядов зашел высокий улыбчивый парень. Присев на корточки, тихонько спросил у прыщавого курсантика, колдующего над борцовским ковриком, упорно не желающим складываться концами «тютелька в тютельку»:

– Кто здесь Бобер?

Прыщавый взглянул на запоздавшего посетителя зала и молча показал на края коврика. Сложив подстилку вдвое и скатав в рулон, оба еще раз взглянули друг на друга и без слов отнесли коврик в угол. Поманив пальчиком покладистого помощника, Прыщавый пошел в другой конец зала, где располагались две большие открытые ниши и кладовая мелкого спортивного инвентаря. Последние спортсмены, застегиваясь на ходу, покидали пропахшие свежей краской и потом раздевалки. Около одной из ниш копался крупный атлетического телосложения курсант.

– Володя! – окликнул Прыщавый. – К тебе, – и ушел восвояси.

– Жора, – протянул руку гость.

– Владимир, – пожал пальцы Бобров.

– Я от Павлина, от Тараса. Врубился?

– Очень приятно слышать, – осклабился Бобров. – Пистолеты можешь достать?

– Откуда у бедного курсанта «пушка»? – слегка вытянулось улыбчивое лицо щеголеватого Жоры.

– А ножи или что-нибудь в этом роде? – заговорщицки продолжал выяснять позицию соперника посредник оскорбленной стороны.

– Да ему все равно. А меня от этого увольте, – полностью убрал ухмылку с лица франтоватый свидетель скандальной истории. Я человек тут новый. Ничего не знаю. Вы – местные, вам и карты в руки.

– Лады. Собираемся сегодня, сразу после отбоя у глухой стены котельной, где дырка в заборе. Уходи, не красуйся на глазах у физрука.

Тарасов и Жора Костылев подошли к дыре с опозданием. С наружной стороны забора тихо переговаривались двое: «Рапиры завернешь в бумагу и пронесешь утром в учебный корпус, а оттуда уже в спортзал. Понял?» – низким баритоном натаскивал Ваня своего дружка по аэроклубу.

– Ау, соколики, – подал голос Жора, раздвигая доски.

Вчетвером молча отошли подальше от запретной зоны. Остановились на ровной площадке между проселочной дорогой и пологим скатом к речушке. Секунданты долго шептались о чем-то. Потом подошли к Тарасову, стоящему на отшибе ближе к речной пойме.

– Что Вы желаете сообщить своему противнику перед боем? – официально, без шуток и тени иронии произнес заготовленную фразу Бобер.

– Я уже говорил и сейчас скажу: я не знал, что она замужем. Против Федорова ничего не имею. Готов извиниться где угодно. К чему ломать комедию?

– Когда рукопожатье рук так много значит для двоих? – продекламировал чьи-то стихи секундант, воодушевленный предстоящим боем. – Однако… принято. Честь имею, – слегка кивнул головой, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов режиссер драки.

Иван стоял спиной к секундантам и потому выслушал предложение противной стороны, не шелохнувшись, гордо и надменно.

Ответом противника весьма польщен, но не удовлетворен, – заговорил дуэлянт, не утруждая себя повернуться лицом к посредникам. – Слово «курва» можно смыть только кровью. Честь имею.

Сраженный наповал неприступностью противной стороны, Жора не стал убеждать, как намеривался, прекратить «комедию» и разойтись друзьями. Брошенное на весь зал оскорбление заглушить шуткой невозможно. Тем более – келейно, ночью, когда лицом к лицу лицо не распознать. «Жаль, конечно, – подумал он. – Тарас за сутки изменился, почернел. Хоть и не до конца, наверное. Не легко, очевидно, наступать на горло «собственной песне». Трудно избавляться от укоренившейся с детства разнузданной свободы, а надо. Иначе летчиком не станешь».

– А-а, делайте, как знаете, – махнул он рукой. – Лишь бы честно. Без подвоха.

Бобров палкой прочертил две линии на расстоянии пяти метров друг от друга.

– Это поле чести. Поле брани, – пояснил знаток рыцарской романтики. – Секунданты будут стоять каждый у своей черты. Право первому нападать дается тому, кому брошена перчатка. Противник обороняется тупой рапирой. Через три минуты дуэлянты меняются оружием. По истечении второй трехминутки, при ничейном результате колпачок с острия шпаги снимается и друзья… пардон, противники дерутся до первой крови. Отступление за свою черту считается позорным бегством. Ясно? К барьеру!

Ваня отражал медвежьи выпады Павлина без труда. Сказывался навык перворазрядника по фехтованию. Поменявшись рапирами, он на первой же минуте уколол обидчика в руку выше локтя. Кровь и боль насторожила обороняющегося, но нападающий отказался от поражающих ударов, довольствуясь только устрашающими обманными движениями.

По окончании боя Ваня отбросил рапиру в сторону и протянул руку для примирения. Тарас угрюмо буркнул: «Прости". Пожимая прямую бесчувственную ладонь победителя, добавил: «Надеюсь, теперь квиты».

– Забудь. И больше в чужой монастырь со своими дурацкими шутками не суйся, – подытожил исход схватки главный постановщик поединка вездесущий Бобер.

Однако как ни старались участники дуэли сохранить в тайне ночное происшествие, отзвуки происшедшего быстро достигли ушей большого начальства, благодаря оплошности сподвижника преуспевающего военлета. Бобер споткнулся на ровном месте, как раз на проходной. Концы рапир проткнули бумагу и выдали хозяина секретной поклажи с головой. И, хотя запнувшись, тот быстро выкрутился, мол, рапиры они брали для тренировок, дотошный начальник караула Елдыкин проверил подозрительные объяснения и доложил по инстанции.

Используя свой выросший за последнее время авторитет, Иван пытался тихо, не поднимая шума, замять это дельце на корню. Но застрявший на мелких административно-командных должностях Елдыкин отказался порвать рапорт и таким образом похоронить в караульном помещении выявленное воровство. Дело о краже рапир моментально обросло домыслами и в конце концов снежным комом докатилось до комиссара, изрядно напугав блюстителя порядка. Если вопрос о сроке пребывания Тарасова в стенах училища был предрешен на второй день после инцидента в столовой, то теперь вопрос об исключении из школы коснулся всех причастных к ночному поединку.

Начальство школы понимало, что наказывать пилота, обласканного самим Ворошиловым, по меньшей мере – неудобно, а то и чревато опасными последствиями прежде всего для руководства училища. Чтобы не навредить общему делу и себе, естественно, решено было удовлетворить неоднократную просьбу талантливого пилота и направить его для дальнейшего прохождения службы в строевую часть. Удерживание способного ученика и растущего летчика на какой бы то ни было должности в школе теряло, таким образом, всякий смысл. В то же время приказ откомандировать провинившегося инструктора в распоряжение штаба военного округа выглядел для всего личного состава как строгое дисциплинарное наказание. Курсантам же было совсем невдомек, что отчисление из школы «героя поединка» открывало ему новые горизонты пилотирования на современнейших самолетах, поставляемых в действующую армию.

Жора заслушал приказ об отчислении перед общим строем курсантов с неизменной ухмылкой на лице. Но при посадке на поезд не выдержал свою «фирменную» позу. На приглашение сопровождающих приезжать для поступления в училище на следующий год, буркнул, чуть не плача, обидную фразу: «Обойдусь без вашей задрипанной школы».

Тарас, скрывая оскорбленное чувство незаслуженного наказания, на прощанье заявил приунывшим товарищам: «Не горюйте. Ждите меня через год. Привет начальству».

Импульсивный Бобров, услышав свою фамилию в числе последних, приговоренных к изгнанию из школы, ставшей почти родным домом, не сдержал своих эмоций: «Вот гады! Все равно я буду здесь учиться на зло перестраховщикам!»

Глава 8
Всё выше, и выше, и выше

Штаб Киевского военного округа направил Ивана Федорова в запасной полк авиабригады, где проверялись боевые машины, поступающие на вооружение армии. Вначале ему доверили «Фокер-Д7» германского производства. Уже при первых его полетах командир полка Ментузов отметил уверенность, с какой Иван управлялся с тяжеловесной машиной, поверил в его мастерство и не побоялся назначить летчика командиром звена. А вскоре досрочно представил к очередному званию. Ободренный продвижением по службе, Иван все свободное время (благо, что Аня оставалась в Луганске) посвятил физкультуре. С удовольствием занялся мотоциклетным спортом и уже через несколько месяцев продемонстрировал свое искусство на первомайском параде в Киеве – прокатил по Крещатику мимо правительственной трибуны «живую» спортивную пирамиду в виде пятиконечной звезды из ребят, затянутых в золотистые сверкающие ткани.

Командующий округом удивился тому, что за рулем сидел летчик, тут же отдал распоряжение комбригу Гуздееву закрепить трехколесный «Пежо» за умелым водителем. За такой короткий срок никто из летчиков бригады не заслуживал столь необычного внимания от высокого начальства.

К осени Федоров полностью освоил истребитель И-15, прозванный им «тупорылым», о котором вдохновенно пел в небе Луганска во время приезда туда Ворошилова. Тогда он узнал об этом самолете от Чкалова. Теперь, после серии полетов, он не считал его верхом совершенства. За несколько дней полетов он выжал из него все, что мог дать мотор, но полного удовлетворения не получил. На истребитель И-16 он пересел уже в качестве командира звена. Маленький выносливый «ишачок» очень пришелся по душе. Но что-то мешало ему достигнуть той виртуозности и легкости, при которых душа поет, а сердце бьется в упоении. И тогда он снял бронированные плиты, прикрывающие пилота сзади и с боков от вражеских пуль и снарядов. Машина сразу обрела воздушную невесомость и послушность руля. На ней он выделывал такие коленца, какие даже опытным летунам не снились.

Слухи о его акробатических номерах в воздухе дошли до ушей самого Поликарпова, генерального конструктора истребительной авиации. Ивану предложили внести в конструкцию свои рационализаторские предложения. Так началась его карьера внештатного летчика-испытателя.

Чтобы досконально изучить все недостатки и возможности самолета при выполнении фигур высшего пилотажа, Федоров поочередно снимал и вновь устанавливал тяжелые плиты, пока не добился ясности для своих выводов по улучшению полетной характеристики истребителя.

– От легкого к тяжелому, от простого к сложному – вот путь познания всякой вещи, – менторским тоном наставлял молодых пилотов мастер воздушной акробатики.

Его работа по испытанию самолетов в полевых условиях получила признание у ведущего конструктора страны Поликарпова. А однажды командир вызвал вечером:

– Готовься! Есть информация, что пригласят на парад в Тушино. Глядишь, перед Самим будешь показывать и пике, и бочку, и петли!

– Ого-о! – обрадовался Иван. – Кажется, дело пошло!

И правда, после парада в Тушино ему доверили показательный полет над Красной площадью в Москве.

Как-то раз, во время осенних маневров войск двух соседних военных округов, Федорову поручили доставить срочное донесение на наблюдательный пункт командующего армиями, где находился Клим Ворошилов. Ориентир: две скирды соломы на краю оврага. Он посадил связной самолет У-2 между скирдами. Вылез чистеньким, подтянутым и доложил как положено: кратко, внятно.

Ворошилов узнал земляка и, чтобы как-то скрасить время в ожидании приглашенных командиров, с напускной суровостью набросился на элегантного связного:

– А это что у тебя в карманчике?

Со смешанным чувством удивления и страха Иван взглянул на верхний нагрудный карман куртки: – Ручка.

– Кому она больше подходит? Народному комиссару или боевому летчику?

– Народному комиссару, – подавленно ответил Ваня, готовясь к худшему. Жаль было выбрасывать самодельную ручку.

– Так вот, спрячь эту оглоблю за голенище. Там ей место. Ты же – не штабной писарь.

– Так точно! Есть спрятать, товарищ народный комиссар! – облегченно выпалил повеселевший владелец штабного орудия, засовывая металлическую ручку за голенище.

Между тем прибытие вызванных на совещание командиров задерживалось. Погода стояла отвратительная. Моросил дождик. Нарком нервничал, не зная, на ком сорвать злость.

Командир корпуса Демидов, верный своим барским замашкам, выехал к месту сбора на белоснежной «Эмке». Но машина завязла в грязи на промокшем поле в нескольких километрах от командного пункта. Кругом – ни души. Пришлось пассажирам, выбиваясь из сил, толкать автомобиль, пока машина окончательно не загрузла в вязком черноземе колхозного поля. А время клонилось к вечеру. С наблюдательной вышки в бинокль еле угадывались силуэты людей на краю лесочка. Командующий войсками «синих» предложил послать в разведку самолет. Иван резонно заметил, что на самолете вряд ли можно взлететь по намокшей земле, а тем более оказать помощь пострадавшим.

– Давайте я слетаю на мотоцикле, – заявил летчик.

Командующий выразительно посмотрел на Климента Ефремовича: «Откуда, мол, и что это за летчик такой, летающий на мотоцикле?»

Ворошилов неопределенно пожал плечами. Обронил: – Пусть летит.

Иван вскочил на штабной мотоцикл, раза два газанул для порядка на месте, круто развернулся и поколесил, выбирая твердые прогалины в поле, к темнеющему лесочку.

Через полчаса к наблюдательной вышке подкатил чистенький, несмотря на царившую вокруг слякоть и грязь, мотоцикл с командиром корпуса, заляпанным с головы до ног глиной. Лицо наркома исказилось гримасой:

– Что это за командиры, по уши замызганные глиной? На кого вы похожи? Вам не на машине ездить, а на колхозной колымаге! Посмотрите на этого мотоциклиста. Хоть сейчас на парад! Отдайте ему машину, а сами ходите пешком. Чище будете.

– Он летчик, а не мотоциклист, – взял на себя смелость напомнить наркому – кто есть кто – адъютант.

– А комкор что? Не летчик? Хвосты заносит самолетам? Позор! – выкрикнул вошедший в раж главнокомандующий и повернулся к окаменевшему командарму. – Приступим к совещанию пока… без доблестной авиации. Пусть хоть умоется, бедолага, – сменил гнев на милость хозяин тактических учений.

Позднее, когда маневры закончились, Демидов вызвал Федорова к себе:

– Принимай машину. Проследи, чтобы все было «на большой».

– А куда мне ее, товарищ комкор? Пусть остается у вас. Авось обойдется. Мало ли что может сказать человек сгоряча, – сделал попытку отказаться от автомобиля обескураженный летун.

– Нельзя! Слово такого человека для меня – закон, – уперся командир корпуса. – Впрочем, пока документально не подтвердим, пусть будет по-вашему, – согласился командир. – В любой момент можете пользоваться машиной без стеснений. Стоит только предупредить заранее адъютанта.

На том и расстались. По-доброму, по-мирному. Как и подобает высокому начальству с еще выше обласканным подчиненным. Но за все метеором пролетевшие зимние месяцы бедному командиру звена так и не выпал удобный момент воспользоваться богатым подарком судьбы. И лишь весной, когда его назначили командиром запасной эскадрильи новых экспериментальных истребителей И-153, он отважился обратиться к командиру полка с просьбой съездить на родину и забрать к себе Аню, изнывающую от разлуки.

Весна и теплые солнечные лучи надоумили его обрадовать родных и близких своим появлением не на самолете, а на персональном авто. Правда, фактически принадлежащем другой персоне. Хотя формально, по выправленным в конце концов бумагам, светлая «Эмка» благородных кровей считалась теперь собственностью преуспевающего летчика простой породы.

Комкор Демидов, наследник железоделательных заводов на Урале, искренне увлекался авиацией, благоволил талантливым летчикам и с уважением относился к Ивану. Для пилота, спящего и видящего во сне небо, жаждущего подняться к звездам, открылись, благодаря двойному покровительству, новые границы воздушного океана, зовущие к новым победам, к новым высотам счастья прижизненной славы.