Текст книги "Хорошим людям – доброе утро (Рассказы и повести)"

Автор книги: Владимир Железников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Лично я не против нарядов. Мне даже нравится, когда люди красиво одеты. Но здесь все это как-то было не к месту.

Ребята, как по команде, повернулись в Зинину сторону.

– А, это вы, молодой человек. – Босина оглянулась на ребят и сказала: – Знаете, ваша идея на этот раз не так удачна. Вы просто неоригинальный чудак – работать дворниками. В атомный век.

Она назвала меня чудаком, словно дураком обругала. Но я-то был доволен, что попал в «отряд» чудаков. А она, видно, думала, что обидела меня.

– Мы помогаем Гениной маме, – сказала Нина.

– А ваш директор школы об этом знает? – спросила Босина.

– При чем тут директор? – сказал я.

– А при том, что это эксплуатация детского труда. – Она посмотрела на тетю Марусю. – Да, да. Идем, Зиночка.

И они удалились. А меня даже в жар бросило от ее слов. Боялся поднять глаза на тетю Марусю.

– Ну, хватит, ребята, – сказала тетя Маруся. – Спасибо за помощь. Бегите по своим делам.

Мы прибежали на каток мокрые как мыши. В раздевалке катка уже никого не было. Только какая-то тетя, видно уборщица, разговаривала с маленьким, сухопарым мужчиной. Мы влетели всей оравой, и они сразу замолчали и уставились на нас.

– Это что еще за безобразие! – зашумела женщина. – С этими детьми нет сладу. Вы что, не знаете? Занятия кружка закончились. Давай, давай по домам! – Она кричала, размахивала руками и вытесняла нас понемногу из комнаты.

Тогда я шмыгнул под ее руку и подошел к мужчине. Торопливо рассказал ему, в чем дело. И тут нам абсолютно повезло. Можно сказать, фантастически повезло.

– Тетя Катя, погоди одну минуту, – сказал мужчина. – Дай я поговорю с ребятами.

Все малыши собрались вокруг нас, а Костиков, чтобы задобрить мужчину, сказал:

– Здравствуйте, дядя.

– Здравствуйте, тетя, – ответил мужчина.

Это было несколько неожиданно. И, может быть, обидно для Костикова. Он ведь не хотел посмеяться над этим мужчиной. Но мужчина весело рассмеялся. И все ребята рассмеялись.

– Значит, хотите всем классом учиться фигурному катанию? А коньков ни у кого, разумеется, нет? А в магазине купить нельзя, потому что они дорогие? В кружки записываться тоже нельзя, потому что запись прекращена.

– Что же делать? – робко спросила Нина. – Нам так хотелось. – Это она спасала мою затею. – Мы уже были осенью в бассейне. Но там взяли только одну нашу девочку.

«Теперь все пропало, – подумал я. – Он, может быть, решит, что мы ходим по всем стадионам, лишь бы куда-нибудь пристроиться».

– Так, – сказал мужчина. – Ты, паренек-вожатый, составь список всех ребят и против каждой фамилии проставь номер ботинок. Если наберем коньки, будем заниматься.

Тут я вытащил свою тетрадь с фотографиями ребят и протянул мужчине.

Он ваял ее и стал перелистывать. Медленно так перелистывал.

– Где это вы сфотографировались?

– В моментальной автоматической, в ГУМе.

– Скажи-ка…

По-моему, моя тетрадь ему понравилась. Это было переломным моментом в нашей беседе.

– Ну вот что, ребята. Я иду против правил, – сказал мужчина. – Но обожаю энтузиастов. Только по-честному, не опаздывать. Буду заниматься сверхурочно.

* * *

Однажды к нам в класс пришла Наташа.

– Ребята, – сказала Наташа. – В совете дружины довольны работой Бориса Збандуто. Они хотят, чтобы мы еще одного вожатого дали для октябрят, во второй «Б». Кто хочет?

И вдруг Саша Смолин сам поднял руку.

У меня от удивления глаза на лоб полезли. А Сашка покраснел, когда поймал мой взгляд, но руку не опустил.

– Ты, Смолин? – удивилась Наташа.

– А что? – спросил Сашка. – Не доверяете?

– Наташа, – сказал я, – раз Смолин хочет сам – значит, ему можно доверить. Мне же вы доверили.

И Сашка Смолин стал вожатым октябрят второго «Б».

Через несколько дней он совершенно спокойно подходит ко мне и говорит:

– А твои по сравнению с моими слабаки.

– Почему ты решил? – спокойно спросил я. – Без году неделя как попал в вожатые и уже все знаешь.

– А потому, что я взял классные журналы и сравнил. У твоих отметочки хуже. – И он мне показал аккуратно выписанные отметки своего и моего классов.

– А ты буквоед и бюрократ, – сказал я. – Но отметки – это еще не все. У моих душа хорошая.

– Ты что же, считаешь, что у моих души нет?

– Думаю.

– Один индюк думал, думал да в суп попал.

– А ты тот суп ел?

– Что-то не хочется, я из знакомых индюков супы не ем.

– Так вот, заруби на своей картошке, именуемой в анатомии носом, что этот индюк пока жив и здоров и постарается обставить второй «Б». – Я подбросил вверх теннисный мячик, который держал в руке, и преспокойно удалился.

* * *

Утром, как всегда, я побежал к Нине.

Я теперь каждый день бегал к ней. Боялся, проспит. Ужасно, до чего она любила спать. Вечером может лечь хоть в двенадцать часов, а утром не подымешь. Бабушка с ней справиться не могла, и я стал прибегать по утрам. Мы вместе делали зарядку. Потом Нина завтракала, и мы шли в школу.

– Все готово? – спросил я у Нины. – На зарядку становись. Заводи пластинку.

Я считал, что зарядку веселее делать под музыку. Мы обычно занимались зарядкой под мексиканские народные мелодии.

– Ничего не готово, – ответила Нина. – У бабушки болят ноги, и нет завтрака.

– Так, – сказал я. – А где бабушка?

Мы прошли к бабушке в комнату. Она лежала в кровати. Грустная.

– Здравствуй, Боря. Ходить сегодня не могу – ноги болят – и завтрак не приготовила.

– Хлеб есть? – спросил я.

– Нет хлеба, – ответила Нина. – Бабушка не любит с вечера покупать хлеб: она любит свежий.

– С детства так привыкла, – сказала бабушка виновато. – Мы всегда покупали хлеб утром.

– Аврал, – сказал я. – Зарядка на сегодня отменяется. Я бегу за хлебом и маслом, а ты кипятишь чай и варишь яйца.

Через пять минут я уже вернулся. У Нины вовсю горел газ.

– Газ нужно открывать поменьше, – сказал я. – Чтобы не обгорел чайник.

– Боря, а у меня яйца полопались, – сказала Нина.

– Эх ты, голова садовая. Если яйца опускаешь в кипяток, нужно его посолить, тогда они и лопаться не будут. Ну, садись питайся, а я покормлю бабушку.

Я налил чаю в стакан, намазал ломоть хлеба маслом, взял два яйца и пошел к бабушке.

– Вот, бабушка, позавтракайте, вам сразу лучше станет.

– Что ты, Боря, – сказала бабушка, – при моем тромбофлебите яйца есть нельзя.

– При чем?

– Болезнь такая – тромбофлебит. У старых обычно бывает. А в яйцах есть вещество, которое усиливает эту болезнь.

Вот не знал я этого.

– А что же вы кушать будете?

– Выпью чай, съем хлеб, – сказала бабушка. – И куда их понесло – в какую-то Африку. Не знаю, вызывать их или не вызывать.

– Зачем же вызывать, – сказал я. – Пока они доедут из Африки, вы уже поправитесь.

– Боря, я уже позавтракала, – сказала Нина. – Можно идти.

Я посмотрел на бабушку, и мне стало почему-то очень ее жалко.

– Вот что, Нина, ты оставайся дома. А я поговорю с вашей учительницей. Первый урок ты пропустишь, а на второй тебя кто-нибудь подменит. Ясно?

– Ясно.

На улице меня ждал Толя Костиков. Он поджидал нас с Ниной.

– Что так долго? Можно опоздать, а мы сегодня с Ниной дежурные. Сам говорил, что дежурные должны приходить в класс первыми.

– Говорил. Бабушка у Нины заболела.

– Заболела? Я тоже недавно болел: наелся мороженого и схватил ангину. Пришлось уколы делать. За каждый укол мне мама давала по конфете. Я потом так притерпелся, что мог сколько угодно уколов вынести. А у нее что, грипп или, может быть, свинка?

Да нет, – ответил я. – У нее другая болезнь, старческая. Яйца есть нельзя, и так далее.

– Это плохо, – сказал Костиков. – Я люблю яйца вкрутую. Мама ест белок, а я только желток.

– Нужно тебя, Костиков, обсудить на октябрятском сборе, – сказал я. – Неправильно тебя воспитывают: растешь ты, как тепличное растение. За каждый укол по конфете, в яйцах только желтки ешь… Что это такое?

Круглое, толстое лицо Костикова стало пунцово-красным.

– А что, разве нельзя одно любить, а другое – нет?

– Можно, но, понимаешь, у тебя это носит какой-то не такой характер. Вырастешь ты, поедешь, к примеру, в Сибирь; кто тебе там будет одни желтки от яиц давать?

– Я в Сибирь не поеду, – сказал Костиков. – Я буду полярником, поеду в Антарктиду.

– В Антарктиду? Тем более – там мороз семьдесят градусов и полное самообслуживание.

Вдруг Костиков рассмеялся.

– Ты чего? – удивился я. – По-моему, смеяться нечего.

– В Антарктиду берут консервы?

– Берут, – ответил я.

– А я буду там есть консервированный яичный порошок. Он из одних желтков.

Ох и хитрый был этот Костиков! Но мне теперь было не до него; теперь я думал о том, как помочь Нининой бабушке. Решил назначить к ней дежурных из малышей и выбрал первых пятерых ребят. А Нину после уроков повел к себе домой, чтобы покормить обедом.

Потихоньку открыл дверь.

– Ой, какая у вас большая передняя, – сказала Нина. – У нас она намного меньше.

– Тс-с! – сказал я.

Я боялся, что услышит Ольга Андреевна и что-нибудь выйдет не так.

– У вас что, нельзя громко разговаривать? – спросила Нина.

– Можно. Ну, знаешь, а вдруг соседка спит. Ты раздевайся и проходи в комнату. А я пойду разогрею обед.

Самое главное – это было успеть пообедать до прихода мамы. Мне неудобно было подгонять Нину, а ее прямо распирало от желания поговорить.

– Очень вкусный суп. Мама моя, знаешь, тоже готовит вкусные супы, а бабушка любит борщи да щи разные.

– Когда я ем, я глух и нем, – сказал я.

И тут вошла мама.

Она увидела Нину и остановилась как вкопанная. Как будто Нина была не худенькая, бледненькая девочка с тоненькими косичками, а дракон. Мама просто не могла произнести ни слова.

– Здравствуйте, – сказала Нина.

Она очень покраснела, и я тоже покраснел, точно мы сделали что-то недозволенное и нас поймали.

– Здравствуй, девочка, – сказала мама. – Сиди, сиди. Сейчас я вымою руки и пообедаю вместе с вами.

– Мама, мама! – Я был так рад, что готов был впервые в жизни сам расцеловать маму. – Нина сказала, что ты готовишь очень вкусные супы!..

– Ах, так это и есть Нина, у которой папа и мама уехали в Африку?

– Конечно, это она. У нее бабушка заболела, и у них нет обеда. Вот я ее и привел. А сейчас мы пойдем к ее бабушке. Мы одно дело придумали.

Потом мама убежала на кухню, а к нам в комнату пришла Ольга Андреевна. Она только качала головой, точно чему-то удивлялась.

– А мне Боря рассказывал, – сказала Нина, – что у вас сын в Сибири.

– Боря у нас молодец, – сказала Ольга Андреевна.

Мама пришла из кухни и принесла две кастрюльки.

– Вот, Нина, это твоей бабушке. А то что же она голодная.

– Что вы, – сказала Нина и покраснела.

– Боря, неси, да не разлей.

Вообще я терпеть не мог ходить с кастрюлями и с авоськами, а тут я шел и думал: «Хорошая у меня мама» – и совсем не стеснялся, что у меня в руках авоська. У Нининого подъезда нас поджидали малыши. Я велел прийти пятерым, а они пришли всем классом.

– Почему вы все пришли? – спросил я.

– Ну, Боря, – жалобно сказал Гена Симагин. – Всем хочется помочь Нине.

– Ладно, – согласился я. – Придется разбить вас на группы. – Я сосчитал ребят. – Первая группа пойдет за сахаром, вторая – за манной крупой, третья – в поликлинику, чтобы вызвать врача. Четвертая группа в резерве. Сейчас я подымусь с Ниной в квартиру и принесу деньги.

Дверь мы открыли потихоньку, чтобы не потревожить бабушку, и услыхали громкий голос Костикова. Он был дежурным.

– …У меня есть слабости. Я очень люблю сладкое и желтки от яиц. Боря сегодня сказал, что я избалованный. А я пришел домой и рассказал маме. Она мне говорит: про желтки – это Боря прав, а про сладкое – нет. А как вы думаете?

– Я тоже так думаю, – ответила бабушка. – Если сладкое у тебя не отбивает аппетит, значит, ничего страшного.

– Нет, совсем не отбивает, – обрадовался Костиков. – Я могу съесть пирожное, а потом преспокойно пообедать.

Нина засмеялась. Костиков услышал, что мы пришли, и выскочил в коридор.

– Что ты, Костиков, больному человеку не даешь отдохнуть? – спросил я.

– Просто я хотел ее развеселить, – ответил Костиков.

– Ну ладно, Костиков, ты иди, – сказал я. – Теперь Нина побудет с бабушкой. Покормит ее обедом.

Я взял у бабушки деньги и вышел на улицу.

– Сахарная группа, – сказал я, – ко мне. Вот вам деньги, купите килограмм сахарного песку. Кому из вас дать деньги?

– Я обычно забываю сдачу, – сказала Вера Соловьева.

– А я медленно считаю, и поэтому в очереди меня всегда ругают, – сказал Гена Симагин.

– А я, когда разговариваю с чужими людьми, начинаю заикаться, – сказал Гога Бунятов.

– Это ерунда, – сказал я. – Не обращай внимания, просто не думай об этом, и все. Назначаю тебя старшим – вот деньги. Просто удивительно, до чего у вас много недостатков.

Потом я отправил ребят за врачом и за крупой.

Самыми первыми вернулись ребята, которые ходили в поликлинику. Они привели с собой врача. Это им удалось сделать так быстро, потому что они не знали существующих порядков по вызову врачей. Они не знали, что нужно записаться, а потом идти домой и ждать, когда врач придет.

Ребята сидели в поликлинике и ждали, когда же им дадут врача. Им объясняли, что они могут идти, а врач придет позже. А они сидели. Потом к ним подошел какой-то старичок и сказал, что он врач, что он отработал свою смену, но с удовольствием пойдет с ребятами.

– Тише, – сказал врач. – Вы так галдите, что я не могу прослушать у больной сердце.

Скоро врач вышел от бабушки.

– Кто родственник больной? – спросил врач.

– Я родственник, – сказала Нина.

Врач посмотрел на Нину поверх очков. У него были седые лохматые брови и совсем лысая голова. Она блестела, точно отполированная.

– Ты? Ну, а кто-нибудь постарше здесь есть?

– Боря, – ответила Нина. – Он наш вожатый.

Врач так же подозрительно посмотрел на меня.

– Ничего страшного, – сказал он, – маленькое обострение. Но лежать, категорически лежать. На вашу ответственность, товарищ вожатый.

– Понятно, – ответил я.

– Ну и прекрасно. Сейчас я выпишу лекарство. Вы пойдете в аптеку и получите его. Больной нельзя есть ни шпинат, ни томат, ни мясо. Не пить кофе и крепкий чай.

– А что же ей тогда можно? – спросил я.

– Знаете ли, все остальное: творог со сметаной, свежую рыбу, всякие каши. Очень вкусно, например, кашу по-гурьевски. Само собой, категорически запрещается употреблять алкоголь. Я имею в виду водку, вино и даже пиво. Курить – курить тоже нельзя.

После этого врач ушел. А я подумал, что за бабушкой придется ухаживать нам.

* * *

Сашка, между прочим, взялся за своих октябрят по-настоящему. Было совершенно ясно, что ему не дают покоя наши дела.

Прихожу в школу, Сашка подходит ко мне и небрежно так протягивает свернутый трубочкой лист бумаги:

– Почитай.

Развернул бумажку и прочитал:

– «Второй „Б“ вызывает на соревнование по учебе и чистоте второй „А“».

Написано это было большими печатными буквами, а внизу стояли подписи Сашки Смолина и вожатых звездочек второго «Б».

Я посмотрел на Сашку и подумал, что он порядочная ехида. Вызывает, когда знает, что у него в классе ребята лучше учатся. Но вслух я сказал:

– Пожалуйста, мы принимаем вызов, и я уверен, что мы победим.

На следующий день мы рассказали все Наташе. Она согласилась, только заметила, что для полной картины необходимо еще, чтобы и сами вожатые включились в это соревнование. А то они так увлекутся, что забудут про свои уроки.

После этого я пошел к своим малышам. Что мне нравилось в них – так это то, что они за все брались горячо. Я им все сказал, и они твердо решили обогнать второй «Б».

– Можешь на меня надеяться, – сказал Толя Костиков. – Получу все четверки.

– И на меня тоже можешь надеяться, – сказал Гена Симагин.

– И на меня, и на меня!.. – закричали все.

– Только придется бороться со своими недостатками, – сказал я. – У нас ужас сколько недостатков! Одни любят поспать… – Я посмотрел на Нину. – Другие любят похвастаться… – Я посмотрел на Толю Костикова. – Третьи такие лентяи, что дама ничего не делают.

– А как же я буду бороться со своим недостатком? – спросил Гога Бунятов. – Я вот себе говорю: «Не буду заикаться», а потом волнуюсь и начинаю заикаться.

– Тебе, Гога, надо вырабатывать силу воли, – сказал я.

– И еще тебе надо петь, – сказала Нина. – Мне папа говорил, тебе надо петь.

– У нас соседи, – грустно сказал Гога. – Они будут ругаться.

– А ты приходи к нам. Моя бабушка любит, когда поют. Мы вместе с тобой будем петь.

– Хорошо, – сказал Гога. – Я попробую.

* * *

Как-то вечером я возвращался от Нины. Смотрю: идет Леонид Сергеевич – наш тренер по фигурному катанию.

Мы с ним подружились с тех пор, как стали заниматься у него в кружке. А тут он посмотрел на меня и прошел мимо. Точно не узнал.

– Леонид Сергеевич! Леонид Сергеевич! – крикнул я.

Он остановился. Скучный такой. Мокрый снег облепил его шапку и воротник пальто. Он как-то даже ссутулился, совсем не был похож на себя.

– А! Энтузиаст! – сказал он. – Куда путь держишь?

Я держал путь домой, но ответил, что никуда не держу. Гуляю просто.

– И я просто гуляю, – обрадовался он.

«Ну, – подумал я, – кого-нибудь, может быть, ты и проведешь, но не меня. Я-то знаю, что в такую погоду так просто не гуляют».

Постояли. Помолчали.

– Леонид Сергеевич, – сказал я, – как вы думаете, выйдет толк из моих ребят? Хорошо было бы, если бы кто-нибудь из них стал знаменитым фигуристом.

Надо было о чем-то спросить его, хотя, в общем, это было некстати.

– Конечно, выйдет. – Леонид Сергеевич помялся. – Знаешь, энтузиаст, у меня идея. Завернем ко мне. Я здесь близко живу. Посидим, побалакаем.

Я, конечно, согласился.

У Леонида Сергеевича была отдельная однокомнатная квартира. Там стояли шкафы, стол, стулья, ну, в общем, как во всех квартирах. Но мне в глаза бросился сразу большой шкаф. В этом шкафу стояли серебряные кубки, хрустальные вазы, висели большие круглые медали.

– Сейчас будем пить кофе, – сказал Леонид Сергеевич. – По-морскому – с солью. Отличный кофе. Ты пил когда-нибудь?

– Нет, не пил. – Тут я расхрабрился и спросил: – Что это вы, Леонид Сергеевич, на улице проскочили мимо меня?

– Думал, может быть, торопишься. Не хотел надоедать. Хуже всего, если другому надоедаешь. У него свои дела, а ты ему надоедаешь.

Потом мы пили кофе с солью. Действительно вкусно. Чего только моряки не придумают!

– Ваши кубки? – спросил я.

– Мои и моей жены, – ответил Леонид Сергеевич. – Еще довоенные. До войны мы с ней много призов брали в парном фигурном катании.

– А после войны перестали выступать?

– Жена погибла на фронте. Она была медицинской сестрой.

Когда он сказал про жену, я сразу замолчал. Неудобно так получилось, что я ему про это напомнил. А он, видно, совсем расстроился. Не знаешь никогда, что в таких случаях делать; как-то хочется помочь человеку, а что делать – неизвестно.

– Что же вы, так один и живете? – спросил я.

– Один, – ответил он. – Сын уехал в Сибирь.

– Ну, раз вы живете один, Леонид Сергеевич, то мы вас принимаем в свою октябрятскую компанию. Приготовьте фотокарточку – я вклею ее в свою тетрадь.

– Хорошо, энтузиаст. Я принимаю твое предложение.

По-моему, это было совсем неплохое предложение – мои малыши кого хочешь развеселят, но я-то видел, что настроение у Леонида Сергеевича ненамного улучшилось.

Так я и ушел домой.

* * *

Дело в том, что я просидел долго у Леонида Сергеевича и не выучил истории. Сидел и дрожал, что меня вызовут и полетит в тартарары все наше соревнование с Сашкой. И вдруг перед самым уроком истории в наш класс приходит Александра Ивановна, учительница из второго «А», и говорит:

– Боря, я должна срочно уйти, а у нас сейчас контрольная по арифметике. Ты, пожалуйста, посиди на уроке и последи за дисциплиной.

– А как же история? – спросил я.

– Я уже договорилась с твоей учительницей.

Я побежал во второй класс. Ребята тихие-тихие. Они еще не привыкли к контрольным. Я сел на учительское место. Очень скоро я понял по лицу Нины, что дела у нее подвигаются плохо. Я прошелся между партами. Боже мой, почти у всех ребят в примерах была одна и та же ошибка. Я сел на место и стал усиленно теребить руки. «Ну вот, – подумал я. – Так все удачно сложилось, я ушел с истории, а теперь все пропало».

Честно говоря, я недолго страдал и колебался: я тут же решил на бумажке примеры контрольной и пустил ее по рядам. К звонку, когда вернулась Александра Ивановна, ребята уже закончили контрольную работу.

Я вернулся в свой класс и узнал, что Сашка схватил двойку по истории. Не знаю, почему уж это случилось, но он тоже не выучил истории. У него было такое расстроенное лицо, что я пожалел его и сказал:

– Хочешь, мы эту двойку не будем принимать во внимание?

– Зачем же? – гордо ответил Сашка. – Я ее исправлю.

А на следующий день над Сашкой разразилась настоящая катастрофа. Мой класс получил по контрольной пятерки и четверки, а его – несколько троек и даже двойку. Мы твердо выходили на первое место.

Сашка перестал хорохориться, у него был жалкий и несчастный вид. И, чтобы успокоить Сашку, я рассказал ему все про контрольную.

– Так, так. Это просто подло, – сказал Сашка. Он даже покраснел: – Запрещенные приемчики. Да ты знаешь, что за это в честной спортивной борьбе навсегда лишают права выступать?

– Брось воспитывать, – сказал я. – Злишься, что проиграл?

– А еще друг, – сказал он. – А сам так поступаешь! – Сашка повернулся и ушел.

У меня испортилось настроение. Сашка даже не смотрел в мою сторону. Делает вид, что не замечает меня. Тогда я сам после уроков подошел к нему. Подошел и молчу. Что говорить, и так все ясно.

– Я все рассказал Наташе, – сказал он.

– Рассказал? – Я представил себе лица Наташи, Александры Ивановны, мамы, Иннокентия Иннокентьевича. – Что ты наделал? – закричал я. – Ты знаешь, сколько я людей подвел? Мне теперь хоть из дома уходи. Всех, всех я подвел. Вот если бы ты так поступил, я бы никогда не раздувал дело.

– Я бы тоже не раздувал, – сказал Сашка. – Но только вчера я дал себе слово поступать всегда честно и никогда не врать.

Все было кончено. У меня еще никогда не было такого несчастья, и я просто не знал, что делать.

– Иди к Наташе, – сказал Сашка.

– Я тебя ненавижу! – сказал я. – Ты все погубил. Все.

* * *

– Это очень плохо, что ты так поступил, – сказала Наташа. – Тебе все же нельзя было доверять воспитание детей. Ты слишком легкомысленный. Ну, в общем, от работы с октябрятами я тебя отстраняю, а твое поведение будем разбирать на сборе отряда. Как бы у Александры Ивановны не было из-за тебя неприятностей на педсовете.

На следующий день надо было идти на занятия к Леониду Сергеевичу. Но я, конечно, не пошел. Сидел один дома, и все. Долго сидел, стемнело уже, а я сидел, не зажигая света. И вдруг звонок. Открыл дверь. А за дверями сам Леонид Сергеевич.

– Ну, здравствуй, энтузиаст, – сказал Леонид Сергеевич. – Что такой печальный?

Точно он не знает, что со мной случилось.

– Да так… – ответил я.

– Разговаривать не хочется?

– Нет.

– Понятно. Помолчим вместе. Вместе веселее.

Ну, сели и молчим. Молчали. Молчали. Только незаметно было, чтобы от этого мне стало веселее. Себя еще больше жалко, и Сашку почему-то жалко.

– А я тебе принес свою фотокарточку, чтобы ты ее вклеил в октябрятскую тетрадь.

Я махнул рукой: «Что, мол, теперь об этом говорить». Но фотографию все же взял. На фотографии стояли Леонид Сергеевич и какая-то женщина. Я сразу догадался, что это и есть его жена, которая погибла на фронте. Они снимались, видно, на катке после удачного выступления, потому что оба были в спортивных костюмах и лица у них были веселые.

– Не нашел другой веселой фотографии, – сказал Леонид Сергеевич. – А мрачную не хотелось давать. Объясни это, пожалуйста, ребятам. А потом, я сейчас живу один в двух лицах: за нее и за себя. Она бы очень подошла к твоим ребятам.

В это время кто-то зазвонил в дверь. Я побежал открывать.

На пороге стояла Наташа. Как она быстро прибежала! То ни разу не была, а тут прилетела.

– Мамы нет дома, – сказал я. – Рано пришли.

Хотелось хлопнуть дверью перед ее носом. Но в коридор вышел Леонид Сергеевич.

– В чем дело? – спросил он.

Хоть я был сильно расстроен, но все же заметил, что появление Леонида Сергеевича произвело впечатление на Наташу.

– Мне надо поговорить с Бориной мамой. Я из школы.

– Мы и без мамы все обсудим. Раздевайтесь, входите.

Леонид Сергеевич, как настоящий кавалер, помог Наташе снять пальто. Наташа даже покраснела. Это, конечно, произошло у нее первый раз в жизни. В общем, пока они соревновались в вежливости, я преспокойно стоял в стороне. Внутри у меня все переворачивалось от тоски, а я стоял себе и наблюдал, как они друг перед другом хорохорились. Никто бы на свете не догадался, как мне сейчас плохо. Что, что, а выдержки у меня хватало всегда. Леонид Сергеевич пригласил Наташу в нашу комнату, а я пошел к Ольге Андреевне.

Никто не виноват, что в нашем доме такие тонкие перегородки между комнатами и все слышно.

– Вы понимаете, – сказала Наташа, – ему доверили малышей, а он так поступил… Сам врун и их учит обманывать. Это ужасно!

Она изобразила меня просто негодяем. И самое страшное, что это правда. Сашку обманул, ребят подвел. Никому ведь не объяснишь, что я просто увлекся и все забыл.

– Печальная история, – ответил Леонид Сергеевич. – Не подумал он, ну и сделал глупость. А парень он хороший. Октябрят своих любит. Все что-то придумывает для них. Они к нему даже домой бегают.

– Это правда – они к нему привязались, – сказала Наташа. – Но нельзя же так поступать. Он на них дурно влияет. Они слушаются его во всем, а если он их, к примеру, толкнет на воровство? Здесь налицо просто спайка.

После этого они оба замолчали. Я ждал, что Леонид Сергеевич ей на это ответит, но он молчал.

Неужели поверил, что я могу толкнуть малышей на воровство?

– Зря вы так. Разве можно подумать такое про Борьку. Фантазия у него добрая, человеческая. А если он из своих октябрят таких же фантазеров и мечтателей сделает, это же чудно! Зависти нет, безразличия нет. Все сделает для другого. Он, вы знаете, когда играет в шахматы, всегда поет.

– Доброта – это формальное качество, – сказала Наташа. – Капиталисты тоже добренькими бывают. На доброте коммунизм не построишь.

Это уже было просто оскорбление. Если бы кто-нибудь такое сказал про Леонида Сергеевича, я бы его в два счета выгнал. А он возьми и скажи:

– Наташа, интересно, что вы будете делать после школы?

Когда я услышал его вопрос, не поверил своим ушам. Он просто перевел разговор на другую тему.

– Не знаю, – ответила Наташа.

– Советую вам: поезжайте в Сибирь. У меня там сынишка работает.

Он ей еще предлагал поехать в Сибирь! Да. Быстро они договорились. Меня он не зовет в Сибирь, а ее: поезжайте к моему сыну, пожалуйста, в Сибирь. Вот, мол, адресок. Пошлите только телеграммку, а он вас там встретит… Мне все было ясно. Противно стало слушать, что они там дальше говорили.

Включил радио на полную мощность и стал прыгать и корчить рожи перед зеркалом. Пусть думают, что танцую. Быстро они спелись, я даже не ожидал.

Наконец Леонид Сергеевич постучал мне кулаком в стену. Я сначала не хотел к нему идти, а потом все же пошел.

– Ушла? – сказал я, хотя отлично слышал, как она уходила, и даже видел в замочную скважину, как он ей подавал пальто.

– Ушла. Неплохая девушка, но… – Он помахал в воздухе рукой. – Я ее в Сибирь пригласил. Там ребята ее быстро уму-разуму научат.

– Понятно.

– А с тобой все в порядке. Конечно, разберут тебя на сборе, как полагается. А матери можно об этом пока не докладывать. А то знаешь – женщины… Паника. Отцу напишет, и так далее.

Это уже было неплохо, но я даже глазом не моргнул. Пусть не думает, что я собираюсь перед ним рассыпаться в благодарностях. Вообще ненавижу, когда благодарят.

– Ну, пойду, – сказал Леонид Сергеевич. И ушел.

* * *

Прошло несколько дней. На сборе отряда меня еще не разбирали. Но ребята из второго «А» по-прежнему прибегали ко мне. Я не ходил к ним, а они бегали ко мне чаще, чем раньше. Каждую перемену несколько человек. И все разные. Точно они дежурство установили за моей персоной.

Только теперь в нашем классе никто надо мной не смеялся. Я даже думаю, что некоторые из наших завидовали, что малыши ко мне так привязались.

А тут после уроков ко мне ворвались Толя Костиков и Гена Симагин и сказали, что Нину увезли в больницу. У меня прямо похолодело все внутри.

– У нее заболел живот, и ее увезли, – сказал Костиков. – «Скорая» приезжала. «ЗИЛ-110».

Я побежал в учительскую к Александре Ивановне. Я бежал так быстро, что Костиков и Симагин отстали от меня. Когда я вышел из учительской, весь второй «А» стоял около дверей.

– У нее аппендицит. Будут делать операцию, – сказал я.

Мы пошли всем классом в больницу. Всем ребятам хотелось узнать, как Нина. Но мы ничего не узнали – операция еще не закончилась.

– Часа через два я снова пойду в больницу, – сказал я ребятам. – Кто хочет, может пойти со мной.

Дома я позвонил Нининой бабушке и соврал ей, что Нина задержалась в школе. Не мог же я сказать, что Нине вот сейчас делают операцию.

Когда через два часа я вышел на улицу, то у подъезда меня ждал весь класс. Даже Зина пришла.

– У матерей отпросились? – спросил я.

Они закивали головами.

– Мне мама сказала, – ответил Гена Симагин, – чтобы я не приходил домой до тех пор, пока все благополучно не кончится.

– А моя мама сказала, что сейчас аппендицит не опасная операция, – сказал Гога Бунятов.

– «Не опасная»! – возмутился Толя Костиков. – Живот разрезают, думаешь, не больно?

Все сразу замолчали.

Ребята остались во дворе больницы, а я пошел в приемный покой. В приемном покое было тихо и пахло больницей.

Оказывается, мы пришли не в приемные часы, и узнать что-нибудь было не так просто. Какая-то женщина пообещала узнать, ушла и пропала.

Потом появился мужчина в белом халате, в белом колпаке. Вид у него был усталый. Он стал снимать халат, и к нему вышла женщина из гардеробной, чтобы помочь ему. Может быть, это был хирург и он сегодня сделал какую-нибудь сложную операцию и спас жизнь человеку.

– Что вы ждете, молодой человек? – спросил он меня.

– Здесь девочке одной делали операцию. Пришел узнать.

– А вы ее брат?

– Вожатый я.

– А, значит, служебная необходимость. Понятно.

«Чудак какой-то в белом колпаке, – подумал я. – „Служебная необходимость“!»

– Нет, я так просто, – сказал я. – Да я не один.

Я показал ему на окно. Там, во дворе, на скамейке сидели мои малыши. Они сжались в комочки и болтали ногами. Издали они были похожи на воробьев, усевшихся на проводах.

– Весь класс, что ли? – удивился хирург.

Я кивнул головой.

– Как зовут твою девочку?

– Нина Морозова. Маленькая такая, с косичками.

– Подожди, – сказал хирург.

Он снова надел халат и пошел наверх.

А я разволновался до ужаса. Я, когда волнуюсь, все время зеваю и не могу сидеть на одном месте: хожу и хожу.

Ругал себя на чем свет стоит за то, что не запретил Нине ездить на пузе по перилам лестницы. Ведь все из-за этого и получилось. Она съехала на пузе и не смогла разогнуться. Ее прямо в больницу.