Текст книги "Хорошим людям – доброе утро (Рассказы и повести)"

Автор книги: Владимир Железников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

ДЕВУШКА В ВОЕННОМ
Рассказ

Почти целая неделя прошла для меня благополучно, но в субботу я получил сразу две двойки: по русскому и по арифметике.

Когда я пришел домой, мама спросила:

– Ну как, вызывали тебя сегодня?

– Нет, не вызывали, – соврал я. – Последнее время меня что-то совсем не вызывают.

А в воскресенье утром все открылось. Мама влезла в мой портфель, взяла дневник и увидела двойки.

– Юрий, – сказала она. – Что это значит?

– Это случайно, – ответил я. – Учительница вызвала меня на последнем уроке, когда почти уже началось воскресенье…

– Ты просто врун! – сердито сказала мама.

А тут еще папа ушел к своему приятелю и долго не возвращался. А мама ждала его, и настроение у нее было совсем плохое. Я сидел в своей комнате и не знал, что мне делать. Вдруг вошла мама, одетая по-праздничному, и сказала:

– Когда придет папа, покорми его обедом.

– А ты скоро вернешься?

– Не знаю.

Мама ушла, а я тяжело вздохнул и достал учебник по арифметике. Но не успел я раскрыть его, как кто-то позвонил.

Я думал, что пришел наконец папа. Но на пороге стоял высокий широкоплечий незнакомый мужчина.

– Здесь живет Нина Васильевна? – спросил он.

– Здесь, – ответил я. – Только мамы нет дома.

– Разреши подождать? – Он протянул мне руку. – Сухов, товарищ твоей мамы.

Сухов прошел в комнату, сильно припадая на правую ногу.

– Жалко, Нины нет, – сказал Сухов. – Как она выглядит? Все такая же?

Мне было непривычно, что чужой человек называл маму Ниной и спрашивал, такая же она или нет. А какая она еще может быть?

Мы помолчали.

– А я ей фотокарточку привез. Давно обещал, а привез только сейчас. – Сухов полез в карман.

На фотографии стояла девушка в военном костюме: в солдатских сапогах, в гимнастерке и юбке, но без оружия.

– Старший сержант, – сказали.

– Да. Старший сержант медицинской службы. Не приходилось встречаться?

– Нет. Первый раз вижу.

– Вот как? – удивился Сухов. – А это, брат ты мой, не простой человек. Если бы не она, не сидеть бы мне сейчас с тобой…

* * *

Мы молчали уже минут десять, и я чувствовал себя неудобно. Я заметил, что взрослые всегда предлагают чаю, когда им нечего говорить. Я сказал:

– Чаю не хотите?

– Чаю? Нет. Лучше я тебе расскажу одну историю. Тебе полезно ее знать.

– Про эту девушку? – догадался я.

– Да. Про эту девушку. – И Сухов начал рассказывать: – Это было на войне. Меня тяжело ранили в ногу и в живот. Когда ранят в живот, это особенно больно. Даже пошевельнуться страшно. Меня вытащили с поля боя и в автобусе повезли в госпиталь.

А тут враг стал бомбить дорогу. На передней машине ранили шофера, и все машины остановились. Когда фашистские самолеты улетели, в автобус влезла вот эта самая девушка, – Сухов показал на фотографию, – и сказала: «Товарищи, выходите из машины».

Все раненые поднялись на ноги и стали выходить, помогая друг другу, торопясь, потому что где-то недалеко уже слышен был рокот возвращающихся бомбардировщиков.

Один я остался лежать на нижней подвесной койке.

«А вы что лежите? Вставайте сейчас же! – сказала она. – Слышите, вражеские бомбардировщики возвращаются!»

«Вы что, не видите? Я тяжело ранен и не могу встать, – ответил я. – Идите-ка вы сами побыстрее отсюда».

И тут снова началась бомбежка. Бомбили особыми бомбами, с сиреной. Я закрыл глаза и натянул на голову одеяло, чтобы не поранили оконные стекла автобуса, которые от взрывов разлетались вдребезги. В конце концов взрывной волной автобус опрокинуло набок и меня чем-то тяжелым ударило по плечу. В ту же секунду вой падающих бомб и разрывы прекратились.

«Вам очень больно?» – услыхал я и открыл глаза.

Передо мной на корточках сидела девушка.

«Нашего шофера убили, – сказала она. – Надо нам выбираться. Говорят, фашисты прорвали фронт. Все уже ушли пешком. Только мы остались».

Она вытащила меня из машины и положила на траву. Встала и посмотрела вокруг.

«Никого?» – спросил я.

«Никого, – ответила она. Затем легла рядом, лицом вниз. – Теперь попробуйте повернуться на бок».

Я повернулся, и меня сильно затошнило от боли в животе.

«Ложитесь снова на спину», – сказала девушка.

Я повернулся, и моя спина плотно легла на ее спину. Мне казалось, что она не сможет даже тронуться с места, но она медленно поползла вперед, неся на себе меня.

«Устала, – сказала она. Девушка встала и снова оглянулась. – Никого, как в пустыне».

В это время из-за леса вынырнул самолет, пролетел бреющим над нами и дал очередь. Я увидел серую струйку пыли от пуль еще метров за десять от нас. Она прошла выше моей головы.

«Бегите! – крикнул я. – Он сейчас развернется».

Самолет снова шел на нас. Девушка упала. Фьють, фьють, фьють – просвистело снова рядом с нами. Девушка приподняла голову, но я сказал:

«Не шевелитесь! Пусть думает, что он нас убил».

Фашист летел прямо надо мной. Я закрыл глаза. Боялся, что он увидит, что у меня открыты глаза. Только оставил маленькую щелочку в одном глазу.

Фашист развернулся на одно крыло. Дал еще одну очередь, снова промазал и улетел.

«Улетел, – сказал я. – Мазила».

Потом девушка потащила меня дальше. Когда она меня дотащила до железнодорожной станции, было уже темно. Мы ползли десять часов.

* * *

– Вот, брат, какие бывают девушки, – сказал Сухов. – Один раненый сфотографировал ее для меня на память. И мы разъехались. Я – в тыл, она – обратно на фронт.

Я взял фотографию и стал смотреть. И вдруг узнал в этой девушке в военном костюме мою маму: мамины глаза, мамин нос. Только мама была не такой, как сейчас, а совсем девчонкой.

– Это мама? – спросил я. – Это моя мама спасла вас?

– Вот именно, – ответил Сухов. – Твоя мама.

Тут вернулся папа и перебил наш разговор.

– Нина! Нина! – закричал папа из прихожей. Он любил, когда мама его встречала.

– Мамы нет дома, – сказал я.

– А где же она?

– Не знаю, ушла куда-то.

– Странно, – сказал папа. – Выходит, я зря торопился.

– А маму ждет фронтовой товарищ, – сказал я.

Папа прошел в комнату. Сухов тяжело поднялся ему навстречу. Они внимательно посмотрели друг на друга и пожали руки. Сели, помолчали.

– А товарищ Сухов рассказывал мне, как они с мамой были на фронте.

– Да? – Папа посмотрел на Сухова. – Жалко, Нины нет. Сейчас бы обедом накормила.

– Обед ерунда, – ответил Сухов. – А что Нины нет, жалко.

Разговор у папы с Суховым почему-то не получался. Сухов скоро поднялся и ушел, пообещав зайти в другой раз.

* * *

– Ты будешь обедать? – спросил я папу. – Мама велела обедать, она придет не скоро.

– Не буду я обедать без мамы, – рассердился папа. – Могла бы в воскресенье посидеть дома!

Я повернулся и ушел в другую комнату. Минут через десять папа пришел ко мне.

– Юрка, – голос у папы был виноватый, – как ты думаешь, куда пошла мама?

– Не знаю. Оделась по-праздничному и ушла. Может быть, в театр, – сказал я, – или устраиваться на работу. Она давно говорила, что ей надоело сидеть дома и ухаживать за нами. Все равно мы этого не ценим.

– Чепуха, – сказал папа. – Во-первых, в театре в это время спектаклей нет. А во-вторых, в воскресенье не устраиваются на работу. И потом, она бы меня предупредила.

– А вот и не предупредила, – ответил я.

После этого я взял со стола мамину фотографию, которую оставил Сухов, и стал на нее смотреть.

– Так-так, по-праздничному, – грустно повторил папа. – Что у тебя за фотография? – спросил он. – Да ведь это мама!

– Вот именно, мама. Это товарищ Сухов оставил. Мама его из-под бомбежки вытащила.

– Сухова? Наша мама? – Папа пожал плечами. – Но ведь он в два раза выше мамы и в три раза тяжелее.

– Мне сам Сухов сказал. – И я повторил папе историю этой маминой фотографии.

– Да, Юрка, замечательная у нас мама. А мы с тобой этого не ценим.

– Я ценю, – сказал я. – Только иногда у меня так бывает…

– Выходит, я не ценю? – спросил папа.

– Нет, ты тоже ценишь, – сказал я. – Только у тебя тоже иногда бывает…

Папа походил по комнатам, несколько раз открывал входную дверь и прислушивался, не возвращается ли мама. Потом он снова взял фотографию, перевернул и прочел вслух:

– «Дорогому сержанту медицинской службы в день ее рождения. От однополчанина Андрея Сухова». Постой-постой, – сказал папа. – Какое сегодня число?

– Двадцать первое!

– Двадцать первое! День маминого рождения. Этого еще не хватало! – Папа схватился за голову. – Как же я забыл? А она, конечно, обиделась и ушла. И ты хорош – тоже забыл!

– Я две двойки получил. Она со мной не разговаривает.

– Хороший подарочек! Мы просто с тобой свиньи, – сказал папа. – Знаешь что, сходи в магазин и купи маме торт.

Но по дороге в магазин, пробегая мимо нашего сквера, я увидал маму. Она сидела на скамейке под развесистой липой и разговаривала с какой-то старухой. Я сразу догадался, что мама никуда не уходила. Она просто обиделась на папу и на меня за свой день рождения и ушла.

Я прибежал домой и закричал:

– Папа, я видел маму! Она сидит в нашем сквере и разговаривает с незнакомой старухой.

– А ты не ошибся? – сказал папа. – Живо тащи бритву, я буду бриться. Достань мой новый костюм и вычисти ботинки. Как бы она не ушла, – волновался папа.

– Конечно, – ответил я. – А ты сел бриться.

– Что же, по-твоему, я должен идти небритым? – Папа махнул рукой. – Ничего ты не понимаешь.

Я тоже взял и надел новую куртку, которую мама не разрешала мне еще носить.

– Юрка! – закричал папа. – Ты не видел, на улице цветы не продают?

– Не видел, – ответил я.

– Удивительно, – сказал папа, – ты никогда ничего не замечаешь.

Странно получается у лапы: я нашел маму и я же ничего не замечаю.

Наконец мы вышли. Папа зашагал так быстро, что мне пришлось бежать. Так мы шли до самого сквера. Но, когда папа увидел маму, он сразу замедлил шаг.

– Ты знаешь, Юрка, – сказал папа, – я почему-то волнуюсь и чувствую себя виноватым.

– А чего волноваться, – ответил я. – Попросим у мамы прощения, и все.

– Как у тебя все просто. – Папа глубоко вздохнул, точно собирался поднять какую-то тяжесть, и сказал: – Ну, вперед!

Мы вошли в сквер, шагая нога в ногу. Мы подошли к нашей маме.

Она подняла глаза и сказала:

– Ну вот, наконец-то.

Старуха, которая сидела рядом с мамой, посмотрела на нас, и мама добавила:

– Это мои мужчины.

ОСЛИК И ПЯТЫЙ ОКЕАН
Рассказ

Мы ехали автобусом в аэропорт. Я и мама. Мама сидела на первом сиденье, я – на втором. Мы так устроились из-за мамы. Она сказала, что я слишком ерзаю и обязательно помну ей платье.

Рядом с мамой разместился толстый и большой летчик. Он занимал много места, и мама оказалась у самой стенки. Я смотрел, как погибает новое, замечательно отглаженное мамино платье, и наконец сказал летчику:

– Может быть, вы пересядете ко мне, а то вам тесно.

Мама покраснела, а летчик стал извиняться.

– Простите, – говорит, – действительно вам неудобно.

– Ничего, ничего, – ответила мама. – Это я должна перед вами извиниться за своего сына.

«Вот здорово! Я же еще оказался виноватым! – подумал я. – Удивительно, до чего взрослые любят извиняться!»

Пассажиры в автобусе посмотрели на нас. Им очень, конечно, хотелось узнать, почему покраснела мама, и они с нетерпением ждали, что будет дальше. Но летчик просто пересел ко мне.

Наше сиденье покривилось, и я начал скатываться на летчика.

– Ты, я вижу, легче пуха, – заметил он.

Теперь покраснел я, взглянул на него и подумал: «Ну как я могу перевесить такую гору?» А вслух ответил:

– Я не самый легкий, у нас в классе есть полегче меня. Например… – Но кого назвать, я не знал и ловко перевел разговор: – Погода нелетная, сплошная облачность.

– Облачность есть. Ты верно заметил. – Летчик сощурил глаза и посмотрел на небо.

– Но это не опасно? – спросила мама.

– Какая же опасность? – ответил летчик. – Пока облачность низкая, ваш самолет никуда не полетит.

Я промолчал. Мне очень хотелось, чтобы летчик подумал, что мы тоже летим. А мама взяла и сказала:

– Что вы, мы не летим! Разве можно с детьми летать? Муж возвращается из командировки. Иркутским самолетом.

Я прилип к оконному стеклу и сделал вид, что не слышу маминых слов про детей.

– Иркутским? – переспросил летчик. – Можете не волноваться. Там пилот – мой старый друг. Надежный товарищ.

Автобус остановился у здания аэропорта. Мы попрощались с летчиком и пошли к справочному бюро.

– Скажите, – спросила мама как можно вежливее, – иркутский прибывает вовремя?

– Опаздывает, – ответили из окошка. – Подойдите через полчасика.

У мамы сразу испортилось настроение. Я стал смотреть по сторонам, чтобы придумать, как ее развлечь, и увидел летчика – нашего автобусного попутчика.

«Сейчас я все узнаю», – подумал я и пустился догонять летчика. Но он шел очень быстро и ни на кого не налетал, а я все время с кем-нибудь сталкивался.

Летчик открыл какую-то дверь и скрылся. Я прошмыгнул следам за ним и попал в длинный пустой коридор. Где искать теперь летчика, я не знал, потому что дверей было много и все плотно прикрыты. Только в одной в узенькую щель пробивалась полоска света.

Я медленно подошел и услышал знакомый голос:

– И давно потеряна связь?

– Больше часа, – ответила женщина.

Я слышал, как летчик стал ходить по комнате.

В дверную щель мне видна была карта, вдоль и поперек пересеченная разноцветным пунктиром. И по каждому пунктиру двигалась маленькая фигурка самолета.

– Позвони-ка еще разок, – сказал летчик.

Женщина, которую я не видел, спросила по телефону:

– Иркутский не появлялся?

И тут я догадался: «Иркутский! Это самолет, на котором летит папа».

Я открыл дверь и просунул голову. За столом сидела женщина. Она была в синем форменном кителе с двумя золотыми нашивками на рукаве. Летчик стоял спиной ко мне и смотрел в окно на аэродромное поле.

– Мальчик, ты откуда здесь? – строго спросила женщина.

Летчик оглянулся. Он совсем не удивился, что увидел меня.

– Это мой знакомый, – говорит. – Тоже иркутский встречает. Ты что, все слышал?

Я кивнул.

– Слышал и, может, даже испугался, хотя пугаться совсем нечего. Подумаешь, связь потеряли! Восстановят. Может быть, у них там просто испортилась рация. Лучше посмотри, какая карта. Это, брат, хитрая карта. Видишь, по ней игрушечные самолеты двигаются, они на наш аэродром летят. Можно сказать, говорящая карта. Посмотрел на нее – и сразу знаешь, где самолет находится.

Летчик говорил, но я плохо его слушал, а все шарил глазами по карте.

– Скажите, а где иркутский самолет?

– Иркутский? Вот он. – И летчик показал на маленький самолетик, который неподвижно стоял на зеленой пунктирной линии.

– Ну, я пошел. Мне к маме надо, – сказал я и вышел в зал ожидания.

Мама сидела в стороне от всех и читала газету.

– Ты где был? – спросила она.

– Да так, гулял, – соврал я.

Прошел еще час, а в справочной по-прежнему ничего не знали про иркутский самолет. Какие-то самолеты прилетали и улетали, а нашего все не было.

Мы сидели с мамой и не разговаривали. Тогда я незаметно сполз со стула и пошел в диспетчерскую. Я тихонько приоткрыл ее дверь и отыскал зеленую пунктирную линию. Иркутский самолет стоял на прежнем месте.

Я вернулся к маме. И тут снова появился летчик, он шел не торопясь.

– Товарищ, товарищ! – крикнула мама.

Он оглянулся и подошел.

– Я очень волнуюсь и поэтому решилась вас окликнуть. Почему-то до сих пор нет нашего самолета!

Летчик посмотрел на меня, и я отвернулся. Я боялся, что он сейчас все расскажет маме.

– Не волнуйтесь. Плохая погода. Где-нибудь сидит или сбился с курса. На нем знаете какой пилот бывалый! – Летчик сел рядом с мамой. – Отличный парень! Я его еще с войны знаю. Тогда он мальчишкой был. Если хотите, могу про него историю рассказать, все равно ведь нам ждать.

* * *

Было это в 1941 году…

Пилот считал раненых, которые подымались по лесенке в самолет. Одни опирались на автоматы, как на палку, некоторых несли на носилках. Он считал вслух: «Раз, два, три, четыре…» Все напряженно прислушивались к размеренному счету. «Пять, шесть, семь…»

Раненые стояли в очереди к самолету молча, но каждый из них с трепетом ждал, когда этот счет прекратится.

Среди раненых был здоровый мужчина. Он держал за руку мальчика лет одиннадцати, бледного, худенького, одетого в чистое гражданское платье, неизвестно как сохранившееся в этих партизанских лесах.

Пилот считал: «Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать». Потом он замолчал, и в самолет влезло еще несколько раненых.

«Все! – сказал он. – Больше сажать нельзя!»

Мальчик вырвался и отошел в сторону. К нему подошел его попутчик и начал что-то говорить. Мальчик слушал, опустив голову, потом снова вложил свою руку в его руку, и они стали в конец очереди.

В очереди, кроме них, осталось всего три человека. Двое совсем молодых парней, один с перебинтованными руками, другой с перевязанным лицом, на котором виднелись только удивительно голубые глаза. И третий постарше, бородатый.

Но пилот все равно сказал:

– Все, больше не могу! А то не взлетим.

Трое молчали. Они знали: раз нельзя, то нельзя, хотя если они останутся в лесу, без врача, то умрут от ран. Но они молчали. Их суровые лица, огрубелые от войны и невзгод, были мрачны.

И человек с мальчиком тоже молчал.

Пилот оглянулся. Эти трое поворачивались, чтобы уйти. Тогда он открыл люк самолета и крикнул:

«Сдать всем оружие и лишние вещи! Быстро!»

Обычно, когда самолеты летели из этих далеких партизанских лесов в Москву, то все раненые брали с собой оружие. Дорога была трудная, нередко случалось, что самолет в пути сбивали фашисты и раненым приходилось сражаться, чтобы не сдаваться в плен.

Скоро у самолета выросла горка автоматов, запасных обойм, гранат, пистолетов разных марок.

Пилот посмотрел на эту горку оружия, потом перевел взгляд на раненых. Они стояли теперь рядом, и мальчика из-за них не было видно. И крикнул:

«Еще!»

Из самолета полетели шинели, вещевые мешки, фляги с водой, чья-то рука выбросила несколько пар сапог. Тогда двое из этих, голубоглазый парень и бородатый, сели на землю и тоже скинули сапоги. Потом бородатый помог присесть третьему, у которого обе руки были перевязаны, и стащил с него сапоги.

«Ну, входите», – сказал пилот.

И трое, ступая босыми ногами по железным ступеням лесенки, скрылись в самолете.

Пилот уже хотел убрать лесенку, но мужчина с мальчиком сказал:

«Товарищ, паренька еще захвати. Необходимо…» – Он что-то хотел добавить, но посмотрел на мальчика и не стал.

Пилот нехотя отстегнул кобуру с пистолетом, сбросил кожаное пальто и кивнул мальчику:

«Входи».

Самолет дрогнул. Рев мотора разорвал ночную напряженную тишину. Машина медленно побежала, но все же набрала положенную скорость и взлетела.

Была осенняя ночь. Тихая и звездная. В самолете сидели и лежали люди. Прислушивались к шуму мотора. Они летели в темном небе, как слепые, ничего не видя, а где-то далеко-далеко под ними лежала земля. И вдруг они точно прозрели: самолет попал в луч вражеского прожектора. Все ждали, что в следующий момент прожектор погаснет, но он горел неярким светом, точно кто-то повесил в самолете обыкновенную электрическую лампочку.

Пассажиры самолета, и молодые и старые, поняли, что стоят на краю страшной пропасти. Они могли каждую секунду погибнуть, но никто не шелохнулся, потому что, если бы у них под ногами была земля, то они кричали бы и дрались, а тут они были в небе. Их привязывал к земле только острый луч прожектора, который готовил им гибель.

А мальчик думал об отце и плакал. Отец его погиб несколько дней назад. Он ничего не боялся, он только плакал.

Пилот попытался уйти от прожектора, но тот ухватил его крепко. Пушки не стреляли. Фашисты ждали: снизится самолет или нет? Снизится – значит, свой, нет – значит, советский. А пилот тем временем старался набрать высоту, чтобы уйти. Раздался первый залп, потом второй. Самолет сильно тряхнуло. Но он упрямо летел вперед, делая крутые виражи, бросаясь вниз так, что едва выходил на прямую. Люди в самолете падали друг на друга и от боли теряли сознание.

Потом прожектор пропал. Разрывы стали глуше. Пилот ввел самолет в облако и ушел от фашистов.

Прошло еще минут пятнадцать. В четкую работу мотора стали врываться непонятные звуки, будто птица на лету хлопала крыльями. Мотор зачихал и умолк.

Может быть, на время, может быть, мотор снова заговорит, закрутится винт и сильно потянет машину вперед. Но самолет скользил вниз, точно по хорошо укатанной плоскости. Он скользил легко и плавно, и никакая сила уже не могла удержать его на высоте.

Теперь летел не самолет, летела земля – она была большая, больше неба.

Самолет норовил клюнуть носом и сорваться в пике, а пилот удерживал его. Он планировал из последних сил и вглядывался в предутреннюю мглу, пытаясь найти в бесконечном лесном пространстве подходящую полянку. Наконец он увидел то, что искал: это была лесная поляна, – и пошел на посадку.

Самолет ударился о землю, но пилоту все же удалось выровнять машину. Она пробежала метров четыреста, подмяла редкий кустарник и у самых деревьев замерла.

Пилот вышел из кабины. Он снял шлем и молча обвел всех взглядом. Он смотрел в лица – старые, заросшие, усталые, и в молодые, еще безусые, тоже усталые. Пилот посмотрел на мальчика, подмигнул ему и неожиданно улыбнулся. И все сразу улыбнулись, и мальчик первый раз после гибели отца робко разжал губы.

Пилот напялил шлем на голову, открыл дверь самолета. Прыгнул на землю. На секунду замер: вдруг за каким-нибудь кустом снайпер взял его на прицел? Но кругом было тихо-тихо.

Пилот скоро вернулся.

«Пробиты баки. Ни капли бензина. Только в запасных осталось, но на нем не долететь».

«А фронт далеко?» – спросил бородатый партизан.

«Километров пятьдесят».

«Надо найти бензин. Пойдем в деревню, – сказал бородатый. – Коммунисты, прошу поднять руки».

Подняли руки трое партизан и пилот.

«Пойду я, – сказал бородатый, – товарищ пилот и… – Он посмотрел на троих партизан. Они были тяжело ранены. – И…»

«Я пойду».

Все оглянулись. Эта говорил мальчик.

«Я уже не раз ходил в разведку. Меня не тронут».

«Хорошо. Пойдешь ты. – Бородатый встал, поправил руку на перевязи и сказал: – Я, Михаил Скопин, коммунист».

«Я, Андрей Беспалов, коммунист», – сказал пилот.

И тогда все посмотрели на мальчика, и он сказал тихим голосом:

«Я, Коля Федосов, пионер».

* * *

Они ушли. К полудню им удалось отыскать дорогу и выйти к деревне. Они залегли в кустах, на лесной опушке, чтобы посоветоваться, что делать дальше.

«По-моему, нам надо дождаться ночи», – сказал пилот Беспалов.

«Ночью скорее поймают, – ответил Коля. – Я сейчас пойду».

«Один?»

«Да».

Скопин молчал. Он был опытный партизан и понимал, что мальчик прав.

«А что ты будешь говорить, если в деревне немцы?» – спросил Беспалов.

«Не в первый раз. – Коля встал, глаза его сузились и стали алыми. – Ну, я пошел».

Он подобрал на ходу прутик и, размахивая им, запылил к деревне. А те двое смотрели ему в спину, в белобрысый затылок и тоненькую шею. Мальчик ни разу не оглянулся.

«Да, – сказал наконец Беспалов, – это тебе паренек!»

А бородатый Скопин ничего не сказал.

Они лежали в кустах и ждали. Было жарко. Сначала хотелось пить, потом захотелось есть.

Беспалов смотрел на пыльную дорогу, которая вела в деревню. Он все ждал, когда же придет мальчик. Иногда он отрывал взгляд от дороги и оглядывался на Скопина. Тот лежал на спине, лица его стало бледным, на повязке появились свежие пятнышки крови.

«Больно?» – спрашивал Беспалов.

«Нет», – отвечал Скопин.

Прошло несколько часов. У Беспалова першило в горле, губы потрескались. А на дороге по-прежнему никого не было.

«Скопин, может, мне пойти? Я здесь, бугай, лежу, а он, маленький, там!»

«Брось ерунду молоть, – отвечал Скопин. – Тебя сразу схватят».

«А почему там такая тишина? Немцы, наверное, ушли».

«Если бы ушли, он бы вернулся».

Наступила тревожная ночь. Скопин задремал, а Беспалов лежал в темноте и ловил каждый шорох. Он решил ждать до утра, а утром идти в деревню. И вдруг послышался осторожный шепот:

«Товарищи, товарищи…»

Беспалов узнал голос мальчика и крикнул громко, неожиданно для себя:

«Коля! Коля! Мы здесь!»

«Тише! Не знаю, зачем вы так кричите? – сказал Коля. Он стоял рядом с Беспаловым, и от него сильно пахло бензином. – А еще военный летчик».

«Прости, Коля. Я рад, что ты вернулся!»

«Идемте за мной», – прошептал Коля.

Они прошли шагов тридцать вдоль опушки, и Беспалов увидел большой бидон из-под молока.

Беспалов хотел поднять бидон, но он был очень тяжелый, а руки, как назло, скользили по мокрому железу. Видно, дорогой бензин плескался и залил стенки бидона.

«Вам одному не поднять, он тяжелый, – сказал Коля. – Надо Скопина позвать».

«А как же ты дотащил его сюда?»

«Мне две женщины помогали. Они вернулись в деревню».

«Две женщины дотащили, а я, что же, не смогу, по-твоему? Смехота какая-то получается». – Беспалов присел на корточки, со злостью обхватил бидон руками, натужился, поднялся и поставил на плечо.

Коля взял его за руку и повел к тому месту, где они оставили Скопина.

* * *

Мы с мамой слушали летчика не перебивая. Я теперь думал сразу про папу и про Колю. Только каждый раз, когда радио объявляло о прилете нового самолета, летчик замолкал. Мы слушали радио.

Потом зал аэропорта наполнялся оживленными людьми. От них пахла чужими землями – жарким южным солнцем, соленым морем.

Я искал среди этих пассажиров папу. А вдруг диспетчер забыл объявить и это прилетел иркутский самолет? Разве чудес не бывает! И мама тоже искала. Только летчик никого не искал. Он раскуривал папиросу, украдкой поглядывая на маму, и продолжал рассказ.

* * *

…К утру Скопин, Беспалов и Коля добрались до самолета. Беспалов тут же выстругал небольшие колышки, забил ими дырки от снарядных осколков в баках, залил бензин, и уже через полчаса самолет приземлился на московском аэродроме.

Партизан – на «санитарку» и в госпиталь. А Коля остался с Беспаловым.

«Ну, а тебе куда?» – спросил его Беспалов.

Коля молчал.

«Ну, чего ты приуныл и не отвечаешь? Куда тебе?»

«У меня письмо в главный партизанский штаб. Там меня направят…»

«А мама твоя где?»

«Мамы нету».

Беспалов задрал голову кверху, и у него почему-то непривычно защекотало в горле.

«Ты посмотри, Коля, небо-то какое отличное».

«Большое, не то что в лесу», – ответил Коля.

«Вот что, в главный штаб ты успеешь сходить, а сейчас марш ко мне домой!» – Беспалов говорил громким голосом, чтобы увереннее себя чувствовать. Он боялся, что Коля вдруг откажется с ним идти и пропадет для него навсегда.

Через пять дней Беспалов получил новое боевое задание и улетел. Коля остался ждать его в Москве. Он не спрашивал, сколько ему жить у Беспалова. А Беспалов уже договорился в главном партизанском штабе, что Коля останется у него.

«Ты мне, браток, пиши, – на прощание попросил Беспалов. – Ладно?»

«Ладно».

Беспалов не знал, что ему еще сказать, похлопал летным шлемом по руке и решил успокоить Колю:

«Ничего, брат, скоро закруглим войну, подрастем и будем вместе бороздить пятый океан».

«А что за пятый океан?»

«Ну как же! На земле есть четыре океана, а пятый океан – это небо. Самый великий океан». – Беспалов поерошил Колины волосы и неловко поцеловал в ухо.

«Подождите! – Коля порылся в кармане и вытащил фигурку ослика. – Это я сам выпилил из дерева в партизанском лагере и на костре обжег. Хотел отцу подарить ко дню рождения. Возьмите его в полет».

* * *

В это время снова заговорило радио, и летчик замолчал.

– Самолет Иркутск – Москва прибудет через полчаса.

– Прибудет, прибудет! – закричал я.

– Ну вот видите, как все хорошо кончилось, – сказал летчик. – Я знал, Коля не подведет!

Но я уже бежал, можно сказать, летел. У дверей диспетчерской я на секунду остановился, потом тихонько нажал на дверь. Воздушная карта по-прежнему горела разноцветными линиями. Я нашел иркутский самолет. Теперь он не стоял, он двигался к Москве.

Я стал такой счастливый, что даже не знал, что мне делать от счастья.

Я бросился обратно в зал. Там сидела мама.

– Мама, а где же летчик? – спросил я.

– Он ушел.

– Как же ушел!

Вот никогда не бывает человеку до конца хорошо. Ведь мы еще не узнали, что случилось с Беспаловым.

Мама увидела, что я очень расстроился, а так как у нее самой было хорошее настроение, то она сказала:

– Вот что, на тебе двадцать копеек, иди купи себе газированной воды и мороженого.

Я пошел в буфет.

Там за одним столиком сидели два летчика. Один из них был наш знакомый. Я несколько раз прошел мимо, чтобы он меня заметил, и даже один раз задел его стул. Но он меня не замечал. Он сидел, откинувшись на спинку стула, внимательно слушал своего товарища и все время вертел в руке какую-то длинную цепочку. Я присмотрелся… и вдруг увидел, что к этой серебряной цепочке был прикован за ухо маленький черный ослик.

– Черный ослик, – прошептал я. – Тот самый, которого подарил Коля Беспалову. Так это же и есть Беспалов!

Я бросился вниз по лестнице с такой скоростью, что все встречные прижались к стенке. Я забыл про газированную воду и про мороженое.

– Мама! – закричал я страшным голосом. – Ты знаешь, кто этот летчик? Это… – Я сделал длинную паузу. – Это Беспалов!

Но тут объявили, что иркутский самолет идет на посадку. И мама сразу забыла про Беспалова и даже, может быть, про меня. Она побежала к выходу на летное поле, а я – следом за ней.

Перед нами лежало поле аэродрома, покрытое серыми бетонными плитами. А над ним синее-синее небо. «Так вот какой он, пятый океан!» – подумал я и тут же увидел огромный серебристый «ТУ-104».

Это был наш, иркутский самолет.