Текст книги "Хорошим людям – доброе утро (Рассказы и повести)"

Автор книги: Владимир Железников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Глава пятая

Когда утром Саша вошел в класс, то все сразу стали смотреть на него. Он прошел под этими напряженными взглядами к своему месту и положил портфель в парту.

– Ты что это вчера убежал? – спросил Гошка.

– Захотел и убежал, – ответил Саша.

– А если Александра Ивановна узнает, что ты прогулял, тогда что?

– А ты это видел? – Саша выставил свой главный козырь. – Ты это видел? – И он протянул Гошке прямо к носу правую руку, на которой была шоферская заметина.

– А что это? – спросил Гошка.

– «Что, что»!.. Работал в гараже, вот что, помогал одному шоферу ремонтировать машину и выпачкал руку машинным маслом.

– Брось врать, – сказал Гошка.

– А ты понюхай.

Гошка долго нюхал заметину на Сашиной руке, прямо вынюхал ее. Саша даже испугался, что он ее сотрет. Потом ее нюхали все мальчишки подряд.

– Подумаешь, – сказал Гошка, – а я собираю марки.

Саше не хотелось упускать с таким трудом завоеванное внимание ребят, и он соврал:

– И я собираю.

Хотя он марок не собирал, а только слышал, что их собирает отец Маринки.

– Давай меняться, – обрадовался Гошка.

– Как – меняться? – не понял Саша.

– Обыкновенно, – сказал Гошка, – я тебе отдаю лишние марки, а ты мне. Это и называется «меняться».

– Давай, – согласился Саша.

– Так завтра не забудь, принеси, – сказал Гошка.

– Не забуду, – сказал Саша.

Но вот зазвенел звонок, и появилась Александра Ивановна. Она проверила, все ли в классе, и спросила у Саши, почему он вчера не был в школе. Саша опустил голову.

– Саша, – сказала Александра Ивановна, – когда с тобой разговаривает учительница, надо встать.

Саша встал.

– Так почему же ты вчера не был в школе? – снова спросила Александра Ивановна.

– У меня болела голова, – соврал Саша.

– Это уважительная причина, – сказала Александра Ивановна. – Только в следующий раз, ребята, если кто-нибудь пропустит школу, принесите справку от родителей или от врача.

И все страхи остались позади. А ребята думали, что Саша простак. А он соврал – и концы в воду. А если бы он сказал правду, тут такой бы скандал начался: «Как смел, да как тебе не стыдно!» Нет, Саша не простак, он очень-очень хитрый.

– Ребята, – сказала Александра Ивановна, – положите свои тетради справа от себя на парте, а я пройду по рядам и посмотрю, как вы написали букву «А» заглавную и букву «а» маленькую.

Все вытащили тетради и положили с правой стороны, и Саша тоже положил. Только у всех были написаны буквы, а у него были чистые листы.

Александра Ивановна шла по рядам и одобрительно кивала головой: ей нравилось, что ребята аккуратно выполнили домашнее задание. Потом она дошла до Саши, посмотрела на чистые листы его тетради и сказала:

– Огоньков, пройди к доске, возьми мел и напиши нам букву «А» заглавную. Знаешь, как ее писать?

– Знаю, – ответил Саша.

Взял мел и написал букву «А» вверх ногами.

Все ребята начали смеяться, а Гошка крикнул:

– Буква «А» встала на голову! Не буква, а акробат.

– Тише, тише, ребята, – сказала Александра Ивановна. – Саша вчера не был в школе, поэтому он написал неправильно.

Саша стер ладошкой то, что написал, и вывел мелом букву «А».

– Вот теперь правильно, – сказала Александра Ивановна. – В следующий раз никогда не торопись, сначала подумай, а потом пиши.

Глава шестая

Саша осторожно, стараясь не шуметь, опустился в кресла. Оно жалобно-жалобно звякнуло. Саша потянул носом, все было по-прежнему. Теперь надо было сидеть и ждать, когда Петру Петровичу надоест читать, он снимет очки, потрет глаза рукой и скажет: «Чертовски устали глаза». Тогда, значит, настала очередь разговора с Сашей.

Но сегодня Петр Петрович долго не откладывал книгу, и Саша сидел как мышь, боялся ему помешать. Что-то у него пело в голове, что-то путалось… Потом вдруг в комнату вошел высоченный человек в сандалиях на босу ногу и в тунике. У него была шея борца, она была у него прямая, как колонна, и на ней покоилась голова, украшенная длинными кудрявыми волосами.

Кто бы это мог быть? И вдруг Саша догадался: это был сам Геркулес. Ну да, конечно, древнегреческий герой Геркулес. Хорошо бы спросить его об этом, чтобы окончательно убедиться, но неудобно.

Человек в сандалиях подошел к Саше и поднял его вместе с креслом на вытянутых руках, и Саша достал руками до потолка, и где-то внизу остался Петр Петрович.

Ясно, что это был Геркулес. Ах, как ему стало хорошо и весело! Теперь Саша убедился, что Геркулес действительно могучий человек, настоящий богатырь, прямо чемпион мира Юрий Власов.

«И все это от геркулесовой каши?» – спросил Саша.

«Да, – ответил Геркулес. – И еще от настойчивости».

Саша слышал, как хлопнула входная дверь, и сразу Геркулес пропал, исчез, просто испарился… Он закричал:

– Геркулес, Геркулес, не уходи, мне надо спросить у тебя одну очень важную вещь!

– Ты что раскричался? – Перед Сашей стоял Петр Петрович. Правое плечо, то, что без руки, у него было поднято выше подбородка.

– Здесь был Геркулес, – сказал Саша. – Я только что с ним разговаривал. Он был в сандалиях на босу ногу и в тунике. Я его сразу узнал. Мне надо было спросить у него одну важную вещь, а он пропал.

– Не расстраивайся, – сказал Петр Петрович. – Он еще обязательно придет к тебе. Я лично знал одного мальчика, так только стоило ему сесть в это кресло, к нему тут же заявлялся сам великий Христофор Колумб. И они вместе отправлялись в далекие путешествия.

– Это вы рассказываете про Игоря? – спросил Саша.

– Про него, – ответил Петр Петрович. – А теперь иди встречай мать, она вернулась с работы, все матери очень любят, когда их встречают сыновья.

Саша встал и пошел к матери, но в голове у него пело: «Геркулес милый, милый Геркулес».

Мама сидела за письменным столом, перед ней лежала толстая книга, а глаза у нее были закрыты.

– Не подвигается работа? – спросил Саша.

– Не подвигается, – ответила мама.

– Я знаю, – сказал Саша, – ты волнуешься, что от папы нет давно писем.

Мама растрепала Сашины волосы. Она любила их так трепать.

– О, какой у меня наблюдательный сын! – сказала мама и попыталась улыбнуться, но из этого ничего не вышло.

Они замолчали. В комнате появились темные углы. Горела только настольная лампа под зеленым абажуром. Потом они услыхали звук шагов.

– Геркулес, милый Геркулес, – прошептал Саша.

– Что ты там шепчешь? – спросила мама.

– Ничего, – ответил Саша. – Ты слышала, по коридору кто-то прошел?

– Это Петр Петрович, – сказала мама.

Саша знал, что это Петр Петрович. Он его шаги узнавал всегда, потому что Петр Петрович чуть волочил левую ногу, ему ее прострелили в гражданскую войну. Это было в 1918 году.

– А по-моему, это кто-то другой, – сказал Саша. – Например, Геркулес. (Ах, как это имя звенело у него в голове и камешком каталось во рту!) Знаешь что, пойдем в комнату Петра Петровича, и ты посидишь в волшебном кресле. У тебя все заботы как рукой снимет.

– Нет, Саша, – сказала мама, – мне надо работать.

– Даже если тебе не хочется? – спросил Саша.

– Надо уметь себя заставить, – сказала мама. – И потом, я уже взрослая, и мне ни к чему сидеть в волшебном кресле.

– А Петр Петрович?.. – сказал Саша. – Он совсем старик, а сидит. Он говорит, что это ему помогает думать. Пойдем, я тебя очень прошу.

Мама встала, взяла Сашу за руку, и они молча, без единого слова, стараясь ступать осторожно, так, что был слышен только скрип половиц и какой-то непонятный шорох, а шагов их не было слышно, отправились в комнату Петра Петровича.

Их зеленоватые длинные тени упали на стену, прошлись по занавескам и вышли в дверь. В коридоре они растворились: в коридоре не было света, а они не стали его включать.

– Осторожно, – сказала мама шепотом, – не наскочи на холодильник.

Саша только крепче сжал ее руку, и она крепко-крепко сжала его маленькую теплую ладошку…

Они вошли в комнату Петра Петровича и в темноте подошли к волшебному креслу. Было тихо-тихо.

– Ну, садись, – великодушно предложил он матери. – Садись, а я постою рядом.

Мама осторожно опустилась в кресло. Оно прозвенело под ней всеми своими пружинами.

– О, какая я стала тяжелая, – сказала мама. – Раньше оно подо мной так не пело.

Саша промолчал. Он знал: сейчас, в этот миг, ничего нельзя говорить. Ничего.

– Здравствуй, кресло, – сказала мама. И слегка качнулась в нем, как это делал всегда Саша.

Кресло снова прозвенело свою песню.

– Ведь я что волнуюсь… – сказала мама. – Он пошел на штурм действующего Авачинского вулкана. А вулкан этот выбрасывает лаву, ее температура семьсот градусов: это все равно что раскаленная, клокочущая сталь, выпущенная из доменной печи. А ему, видите ли, обязательно надо спускаться в кратер вулкана.

– Он это делает ради науки, – сказал Саша. – Он говорил мне: вулканы – пушки земли. Они стреляют лавой, а эту лаву можно собрать, и потом узнаешь, что делается глубоко-глубоко под землей.

– Он и тебя перетянул на свою сторону, – сказала мама.

– Но он не первый раз спускается в кратер, – ответил Саша.

– В прошлом году он сломал себе руку, – сказала мама. – А в позапрошлом году его ударило глыбой лавы по спине, и ему пришлось пролежать целый месяц. Врач боялся, что у него поврежден позвоночник, а когда поврежден позвоночник, надо лежать на доске. Там никаких досок не было, пришлось сорвать с домика экспедиции двери, и он лежал на этих дверях. А ты видел, какие у него руки? Все в ожогах.

Они снова помолчали. За окном в небе полыхали отсветы большого города.

– Можно, я сяду рядом с тобой? – спросил Саша.

Мама подвинулась, и он сел и стал раскачиваться и звенеть пружинами. И этот звон, как нежный звук струн, раздавался у них в ушах, и чуть-чуть веселил их души, и соединял их со всем миром. Теперь для них не существовало темноты, одиночества, далеких расстояний.

– Как хорошо, что ты привел меня сюда, – сказала мама. – Конечно же, Сергей прав, что поехал на Камчатку, что взбирается на эти вулканы, а потом, точно цирковой акробат, спускается в кратеры. Он спускается на тысячу метров в глубину, а навстречу ему подымаются испарения лавы… Мягкое, мудрое кресло, я буду терпеливо ждать его писем.

Мама обняла Сашу за плечи и потихоньку укачивала его, точно маленького. Сколько они так просидели, неизвестно, но только Саша слышал, как к нему подошел Геркулес, тронул его за плечо и сказал:

«Вот я и пришел. Прости меня, что я так неожиданно исчез, но здесь раздались чужие голоса».

«Это был Петр Петрович, – сказал Саша. – Правда, он не такой сильный, как ты, но тоже герой. Некоторые взрослые кое-чего не понимают, а он все-все понимает».

«Ну, я слушаю, о чем ты меня хочешь спросить?»

«А ты не будешь смеяться?» – спросил Саша.

«Ни за что! – сказал Геркулес. – Клянусь тебе именем богини Афины Паллады».

«А-а-а! – сказал Саша. – Вообще-то я в бога не верю, мы теперь знаем, что бога нет. Но ведь ты жил три тысячи лет назад, и у тебя не было другого выхода».

«Афина Паллада – богиня мудрости, – сказал сердито Геркулес. – Она не позволит мне соврать».

«Прошу тебя, не сердись, – сказал Саша. – Если бы ты жил в наше время, и ты бы не верил в бога».

«Спрашивай», – сказал Геркулес.

«Геркулес! – Саше было неловко, и он тянул время. – Скажи, тебя не дразнят „девчонкой“ за то, что ты носишь длинные волосы?»

«Я не обращаю внимания на глупых людей, а умные никогда никого не дразнят».

«А меня дразнят „девчонкой“. Это Гошка Сапегин придумал, хотя он совсем, по-моему, не глупый».

«Ну, если он не глупый, то он скоро перестанет тебя дразнить. А ты пока потерпи».

«Вот и мама говорит: „Ты пока потерпи“. А знаешь, как трудно терпеть?.. Геркулес, а почему ты носишь длинные волосы?»

«Так нравится моей матушке, – сказал Геркулес. – А это для меня закон…»

Мать Саши осторожно подняла его на руки и понесла из комнаты.

«Ах, какой он стал тяжелый, – подумала она. – Почти мужчина».

Глава седьмая

Стоило ему войти в класс, как на него вихрем налетел Гошка.

– Принес марки? – спросил он, увидел по Сашиному лицу, что тот ничего не принес, и закричал: – Не принес? Несчастный хвастунишка, врун, врун! А может быть, у тебя их даже нет?

– Нет, есть, – соврал Саша. – Просто я забыл.

– Посмотрим, – сказал Гошка. – Потерпим до завтра. А то придется тебя звать не просто «девчонкой», а «девчонкой-врунишкой».

После школы Саша решил зайти к Маринке и попросить у нее две марки. Подумаешь, две какие-то несчастные марки, неужели она не даст ему их. Он вошел во двор и увидел, что ворота гаража открыты. Саша сначала заглянул в гараж. Там он увидел своего знакомого шофера.

– Здравствуйте, дядя, – сказал Саша.

– А, здравствуй, малый, если не шутишь.

– Хотите, я вам принесу воды?

– Ну принеси, – ответил шофер.

Саша схватил ведро и побежал в глубь гаража за водой. Принес воду и сказал:

– А теперь мне надо идти.

– Важное дело? – спросил шофер.

– Да, – ответил Саша. – Важное.

После разговора с шофером у Саши настроение стало получше. И он побежал к Маринке.

Она была дома одна. Сначала пришлось поиграть с ней в куклы, потом в пароходы, а потом Саша попросил у Маринки, чтобы она показала ему коллекцию папиных марок.

Маринка влезла в папин стол и достала большой квадратный альбом в синем переплете… Каждая страница была прикрыта в нем папиросной бумагой, а под бумагой, на сером толстом картоне, в карманчиках лежали марки.

– Только ты не перепутай их, а то папа будет ругаться. Он эти марки собирает всю жизнь, с девятилетнего возраста.

– А у нас в классе один мальчик, Гошка Сапегин, – сказал Саша, – тоже собирает марки. И даже меняется.

– Как это – меняется? – не поняла Маринка.

– Очень просто, – сказал Саша. – Он отдает, например, твоему папе лишние марки, а твой папа ему свои лишние марки.

– А у моего папы нет лишних марок, – сказала Маринка.

Саша подумал, что, пожалуй, Маринка не даст ему две марки для Гошки, и представил себе, как Гошка завтра будет кричать на него на весь класс: «Врунишка, хвастунишка!»

На каждом листе было написано название страны, но Саше трудно было прочесть эти названия. Он просто ворошил марки: на них были портреты каких-то людей, какие-то дома, деревья, звери, церкви… Их здесь было так много, и Саша подумал, что Маринкин папа совсем не обеднеет, если отдаст ему две марки для этого ненасытного, кровожадного Гошки.

– Ну, насмотрелся? – спросила Маринка.

Ей хотелось побыстрее убрать альбом в стол, потому что папа никому ни под каким видом не позволял брать альбом с марками без его разрешения. И Маринка впервые его сама держала в руках, и сделала она это только ради Саши.

– Сейчас, – ответил Саша и покосился на Маринку. Нет, и просить не стоит, все равно не даст.

Он уже хотел отложить альбом, но тут позвонили в дверь, и Маринка побежала открывать. А Саша вдруг сделал нечто странное, нечто ужасно необыкновенное, нечто такое, что нельзя никому делать ни при каких условиях: он вытащил из марочного карманчика две маленькие старенькие марки (нет, он не взял большие, хорошие марки) и быстро положил их в карман. При этом у него сильно-сильно заколотилось сердце.

Тут же вернулась Маринка. Саша уже стоял в другом конце комнаты. Маринка взяла альбом и сунула обратно в стол. Саша решил ей сказать что-нибудь веселое и беззаботное, хотелось ему притвориться, но вдруг у него пропал голос. Он постоял немного и прохрипел:

– Я пойду.

– Посиди еще немного. Давай поиграем в «дочки-матери». Ты будешь мой сын, а я буду готовить тебе обед.

Но Саша не стал играть и ушел домой.

Дома он вытащил марки из кармана, разгладил их и положил в дневник.

Глава восьмая

Нельзя сказать, что Саша чувствовал себя спокойно. Нет, совсем не так. Во-первых, ему совсем не хотелось есть, во-вторых, когда он делал уроки, то поставил две большие кляксы.

Бабушка уже два раза говорила ему, чтобы он шел гулять во двор, но он отказывался.

И вдруг, когда Саша так сидел, раздался звонок в дверь. Он по привычке прислушался, кто пришел. И когда он услышал голос Маринкиного папы, им овладел дикий страх, он судорожно схватил дневник и сунул его под тахту.

– Евдокия Фроловна, – сказал Маринкин папа, – вы меня ради бога извините, но произошла какая-то странная история: пропали мои две самые ценные марки. Вы понимаете, каждой марке по сто двадцать лет. Я за ними гонялся с детства.

– Вы уж простите меня, но я марки не собираю, – сказала бабушка.

– Извините, извините, я волнуюсь и говорю непонятно. Да, в конце концов, дело даже не в марках, а в факте…

– В каком факте? – спросила бабушка.

– В факте пропажи.

– В факте пропажи?

– Ну да. Возможно, он взял их по глупости. Ну, знаете, как ребята, не отдавая отчета в своем поступке. Он ведь не понимает, какая это ценность.

– А я тут при чем? – не поняла бабушка.

– Их мог взять только Саша, – ответил Маринкин папа. – Он сегодня был у нас, попросил у Маринки посмотреть мой альбом… И вот результат: нет двух самых ценных марок.

В следующую секунду Маринкин папа и бабушка появились перед Сашей. Они стояли рядом, безмолвные, как статуи.

Саша поднял на них глаза и, стараясь говорить как можно громче, сказал:

– Я не брал марок. Честное слово, я не брал никаких марок.

Может быть, сейчас он даже сознался бы, отдал бы эти марки, но он просто боялся сознаться.

– Саша, – сказал Маринкин папа. Он смотрел на Сашу сверху вниз, и Саше казалось, что он сейчас клюнет его носом в самую макушку. – Я понимаю, ты просто не подумал, тебе ничего не будет, я тебя заранее прощаю, только отдай мне марки.

– Я не брал марок, – снова сказал Саша и даже более уверенно.

Маринкин папа снова клюнул носом. Только теперь Саше показалось, что он просто готов заплакать и совсем не собирается клевать его в макушку.

– Ну, хочешь, я тебе дам за эти две марки пять марок: одну новую, например, марку республики Танганьики, Великобританию, Канаду, Ирак и любую страну по твоему выбору… Ну ладно, я тебе дам десять любых марок.

– Честное слово, я ничего у вас не брал, – сказал Саша. Ему стало как-то полегче, он понял, что никто не докажет, что именно он взял эти марки.

– Саша у нас никогда не врет, – сказала бабушка.

Маринкин папа снова жалобно клюнул носом и сказал:

– Значит, это все же сделала она, ну, я ей сейчас покажу!

Он выскочил из комнаты размашистым шагом, и Саша представил себе, как он бежит по лестнице, прыгая сразу через пять, нет, через десять ступенек, как он врывается домой и начинает страшным голосом кричать на Маринку и клевать ее своим длинным птичьим носом.

– Саша, – сказала бабушка, – а может, ты все же взял марки?

– Ничего я не брал, – сказал Саша. – И чего вы ко мне все пристали? – Он немного помолчал. – Бабушка, а что он сейчас сделает Маринке?

– Не знаю, – ответила бабушка. – Всякие бывают отцы. Один покричит и успокоится, а другой перестанет разговаривать. Не будет ее замечать, точно она для него не существует: в общем, будет прорабатывать ее своим молчанием и презрением. А другой, может быть, и накажет ремешком.

Бабушка вышла из комнаты. Саша тяжело вздохнул. Он сидел на тахте, под которой лежал его дневник с двумя марками. Ох эти проклятые две марки!

У Саши сами собой потекли слезы и закапали на пол. Они падали на чистый, аккуратно натертый паркетный пол, и на полу появились светленькие точечки от Сашиных слез. И тут вернулась бабушка. Она посмотрела на Сашу и сразу все поняла.

Бабушка так сильно побледнела, точно случилось какое-то большее-большое несчастье. Она подбежала к телефону, дрожащими руками набрала номер телефона и закричала в трубку маме: «Немедленно приходи домой!» Мама, видно, что-то спросила бабушку, и та ответила: «Жив, но немедленно приходи домой». Она повесила трубку и заметалась по комнате. Она металась по комнате до тех пор, пока не влетела мама.

– Полюбуйся на своего сынка, – сказала бабушка. – Вот к чему приводит отсутствие отца. Он, он, он… – Бабушка заплакала. – Он украл две марки у Маринкиного отца. Влез в альбом и украл.

– Так, – сказала мама. – А откуда это стало известно?

– Сначала пришел Маринкин папа, – ответила бабушка. – И он отказывался, нахально так отказывался, нагло. Представляешь, говорит: «Честное слово, я не брал». И я, старая дура, говорю: «Наш Саша никогда не врет». А потом тот убежал, а он разревелся.

– Ты лгун и вор, – сказала мама. – Сейчас же собирайся, пойдем к Маринке.

Саша сидел, низко опустив голову.

– Посмотри на меня. – Она взяла Сашу за подбородок и подняла его голову.

И Саша увидел ее глаза, и ее рот, и веки глаз, которые все время напряженно вздрагивали. Все-все в этом лице было для него незнакомым и чужим.

– Где эти марки? – спросила мама.

Саша встал на колени, вытащил из-под тахты дневник и достал марки. Мама взяла марки в руки и долго-долго смотрела на них, стараясь прочитать, что там написано, точно это сейчас было самое главное.

– Пошли, – сказала мама.

– А может быть, их отнесу я? – робко прошептала бабушка.

Мама ей ничего не ответила, и они вышли на лестничную площадку. Саша шел медленно-медленно, мама изредка подталкивала его.

Они вышли во двор, пересекли его и вошли в подъезд, где жила Маринка. Сели в лифт и поднялись на шестой этаж.

– Звони, – сказала мама.

Саша надавил кнопку звонка. Им открыла дверь Маринка. Саша внимательно посмотрел на нее: она была такая же, как всегда. Значит, отец ее не выполнил своей угрозы.

– Марина, позови своего папу, – сказала мама.

Маринка убежала и вернулась с отцом.

– Здравствуйте, – сказала мама.

– Здравствуйте, – ответил Маринкин папа и как-то весь согнулся, словно ему было неудобно, что он такой высокий.

– Ну? – сказала мама.

– Это я ваял, – сказал Саша. Больше он ничего не мог выдавить.

Мама протянула марки Маринкиному папе. Он схватил их и тут же стал рассматривать.

– Все в порядке, – сказал он довольным голосом, – уголки не повредили. Знаете, я был уверен, что они найдутся, только боялся, что повредят уголки. Это самое ценное в марке. – Потом он посмотрел на Сашу и добавил: – Из тебя никогда не выйдет настоящего коллекционера.

Саша еще ниже опустил голову, чтобы никого не видеть. Он теперь видел только ноги. Мамины ноги в туфлях на высоких каблуках, ноги Маринкиного отца в туфлях сорок пятого размера и Маринкины ноги в ботинках с облупленными носами. Эти ноги иногда немного двигались. Там наверху над ним его мама и Маринкин папа произносили какие-то слова, но Саша ничего не слышал.

– Нам пора, – сказала мама. – До свидания. Простите.

– Что вы, – сказал Маринкин отец. Он почему-то тронул Сашу за плечо и клюнул носом. – В конце концов все кончилось благополучно, и нечего так расстраиваться.

Он открыл им дверь. Первой вышла мама, а когда Саша проходил мимо него, он тихо прошептал ему: «Мужайся». И клюнул носом.

Всю дорогу домой Саша шел позади матери. И думал, что теперь его долго-долго будет ругать бабушка, а потом она еще возьмет да скажет Петру Петровичу. Вот тогда-то совсем неизвестно, что делать…