Текст книги "Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя"

Автор книги: Владимир Чередниченко

Соавторы: Владимир Чередниченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Дядя Леша для пущей убедительности приложил руку к груди, и я увидел на тыльной стороне его ладони татуировку: паук головой вверх.

– Понял, – остановил я этот вулкан фальшивой доброжелательности и лжи. – Пойдемте на собрание.

Шли молча. Лишь перед входом в школу дядя Леша задержал меня вопросом:

– Свидание с Катенькой, думаю, будет позволено? Часа четыре, если можно...

Я посмотрел собеседнику в глаза.

– Час, не больше, – сказал холодно.

У Катиного отчима улыбка во весь рот. А в зрачках беспокойство бегает.

– Час, – повторял я. – И только через стекло.

– Это беспредел! [Так заключенные называют между собой случаи превышения прав сотрудниками колоний.] – задохнулся негодованием «родитель». – Хозяйку требую! Быстро!

Он поднял глаза, и мне на секунду стало не по себе.

– Вас провести в админкорпус? Пожалуйста, могу...

Отчим разжал кулаки. Постоял, подумал.

– Почему от дочери отрываете? – спросил хрипло. – Ведь это моя... Моя дочь! Оформленная!

Тут уже и меня повело на принцип.

– Свидание через стекло, – с усилием повторил. – В моем присутствии. – И чтобы окончательно избежать неопределенности, заявил жестко: – У Кати возврата к былому не будет.

Гримаса искривила лицо гостя, и тяжелая нижняя челюсть как бы перестала повиноваться, обвисла, обнажив ряд желтых от курева зубов. По потухшим глазам не трудно было определить: дядя Леша все понял.

5

Не все родители приехали. За партами чуть больше десятка женщин и двое мужчин. Надежда Викторовна подробно характеризует каждую из осужденных. Слушают ее внимательно, иногда прерывая вопросами, что-то уточняя. Позже дежурная по школе приглашает воспитанниц, те заходят с опущенными головами. Рассаживаются по трое. Шумарина остается у доски – она председатель, ей первой держать ответ перед родителями. Но они пока молчат.

– Неля, может, ты начнешь? – предлагает Заря. – Может, объяснишь: почему у нас так?..

Та переминается с ноги на ногу.

– Ну, говори, говори, председатель.

Шумарина начинает неуверенно:

– За ноябрь и декабрь в отделении шесть взысканий от начальника колонии... В этом году лучше.

– Что не хватает? Вас не кормят, обижают? – спрашивает, не вставая, мама Дорошенко.

– Просто безразличны все, – кривит губы Шумарина. – Десятый класс, многие перевода на «взрослую» ждут. Из тех, кто остается, одни предпочитают жить ни во что не вмешиваясь, другие... – Она махнула в отчаянии рукой. – Никто не думает о коллективе, каждый сам за себя. На работе план выполняем через раз, в школе «тройки», «двойки».

– Но ты же пять минут назад утверждала, что сейчас лучше, – заметила Заря. – Объясни, Неля, родителям.

Шумарина тяжело вздохнула, прижала руки к груди.

– И сейчас у нас так – то поднимаемся, то падаем.

– Почему? – спрашивает Надежда Викторовна. – Не мне, родителям это попробуй объяснить.

Председатель опустила голову, упали руки, упала тень от ресниц на побледневшие щеки.

– Есть среди нас еще так называемые «отрицательные», многие на них равняются.

– Дайте-ка я гляну на этих козырных! – с вызовом требует Дорошенко-старшая.

Цирульникова с Гуковой лишь переглядываются, но подняться не спешат.

– Ну-ка, дочка, подскажи, которые тут из них?..

Шумарина, сжимая губы, смотрит за окно. Тучи на небе сливаются в сплошную серую массу.

– Этих двоих и я назвать могу, но ты-то почему боишься? – вставляет Заря.

Реакция Шумариной на слова воспитателя была более сильной, чем я ожидал. Неля отшатнулась, словно получила удар, лицо напряглось, глаза заблестели.

– Отбоялась уже! – говорит вызывающе. – Цирульникова  и Гукова – встаньте!

Яна со Светой медленно, неохотно поднимаются. Присутствующие на собрании родители поворачивают к ним головы, рассматривают.

– Где их матери? Здесь есть? – спрашивает с места мама Наташи Столярчук.

– Мать Гуковой от дочери отказалась, – коротко информирует родителей Надежда Викторовна. – А Цирульниковой мамаша... Извините, что так ее называю, поверьте, она того заслуживает. Мы с Владимиром Ивановичем ей много писем написали – не отвечает. В Донецке я была в командировке, хотела встретиться с ней, но она пряталась, избегала встречи.

– Дочери-то она хоть пишет? – поинтересовалась Анна Анатольевна Водолажская.

– Дочери пишет, – кивнула Заря. – Во всех подробностях рассказывает, с каким мужчиной и как провела время, сколько выпито было... Но не о матери мы будем сейчас говорить – о Яне. Я расскажу вам подробно о том влиянии, которое она оказывает на остальных.

Цирульникова смотрит на меня красноречиво, как бы желая сказать: «Что же вы не заступитесь? Ведь покаялась перед всей колонией! Стараюсь не высовываться, не хочу на «взрослую» с крысиным хвостом...» Я делаю вид, что взгляд ее не замечаю, молчу. Ибо Цирульникова не выдержала в субботу, снова начудила, за что Надежда Викторовна успела побывать на ковре у начальства. Не дождавшись поддержки, Яна решила защищать себя сама.

– Извините, – перебивая воспитателя, сумрачно процедила, – вы сказали «оказывает влияние». Но ведь правильнее будет: оказывала.

– Ну, Цирульникова, – побагровела Заря, – не хотела я рассказывать, а теперь пусть все знают! Это она, Цирульникова, первой... – продолжала Надежда Викторовна, обращаясь уже к родителям, – увидела хлопцев на крыше соседнего ПТУ, которая в двадцати метрах от окон спальни. Жестами показывали: разденьтесь, мол, девчата, а мы вас сигаретами угостим. Активисты в это время были как раз на заседании штаба дружины, ну, а остальные, не смея Цирульниковой перечить, начали раздеваться...

– Да что же у вас тут происходит! – не выдержав, поднялась мама Водолажской. – Как мы ждем вас, доченьки! Сердце кровью обливается по ночам. А вы здесь... Вы домой не спешите?.. Но почему вы так? В письмах сообщаете, что все хорошо, на «пятерки» учитесь, а в самом деле спину здесь перед Цирульниковой гнете? Почему нет стремления уйти домой досрочно? Почему воспитателей своих изводите и учителей?

Выдохшись, Анна Анатольевна села. Достала платок, утирает слезы. Воспитанницы молчат, подавленные. Больно их донимают родительские слова, достают до глубины души, ранят.

Водолажскую сменила мама Наташи Столярчук. Оглядываясь на дочку, с болью заговорила:

– Я потрясена была, узнав, что вы «сеансы» устраиваете у окон для хлопцев из ПТУ. Коленки им свои обнажаете? А они сигаретами рассчитываются – вот ваша цена! Да взяли бы эту пачку и швырнули назад. Как подачка вам! Почему песню спеть вас не просили? Почему цветы, конфеты не бросают, задумывались? Да над вам смеются попросту, наблюдая дележку!

– Ну хватит, мать! – попыталась остановить ее Наташа. – Я перед теми пижонами не раздевалась. И не курила ихнее.

– О тебе разве одной речь? – с горечью продолжила Столярчук-старшая. – Знала бы ты, доченька, знали бы вы все, доченьки, каково нам ехать сюда к вам. В поезде попутчикам стыдно сказать, куда еду. Этот – на море, этот – в командировку, эта – к сыну в армию. А я? В тюрьму. К несовершеннолетней дочери...

Женщина уронила голову па подставленные ладони и разрыдалась.

В классе установилась тягостная тишина. Лишь всхлипывания матерей слышны да звуки баяна – в клубе, который в одном со школой помещении, Логинов что-то репетирует.

Не выдержала Шумарина. Задыхаясь, она рванула ворот школьного платья, пуговицы горохом посыпались на пол.

– Девки, действительно хватит... Не знаю, как вам, но я не могу это слышать...

6

Багряные лучи солнца, пробиваясь сквозь неплотно прикрытые шторы, становились короче и короче.

Долго я не мог уснуть, перебирал в памяти встречи, события и разговоры прошедшего дня. Родительский день дал обильную нишу для размышлений. Как-то мы привыкли винить в росте правонарушений и преступлений среди подростков в первую очередь семью. И совсем уж незначительно – другие социальные институты. Удобная позиция. Легче, конечно, перекладывать ответственность на чужие плечи. Только, я считаю, что эти девочки, помещенные за колючую проволоку, – немой укор не только и не столько родителям (речь не о таких, как мать Цирульниковой или отчим Корниенко), сколько нам, педагогам, обществу в целом. Из бесед с осужденными я давно проследил закономерность: у определенной части подростков конфликт с обществом вырос из конфликта со школой. Нет, я не склонен вовсе оправдывать родителей пьющих и совершенно не заботящихся о своих детях. Таких, скажем, как мать Цирульинковой, как отец Гали Бондарь или, например, отчим Кати Корниенко. Но в большинстве своем ведь родители другие: работающие порой от темна до темна, добирающиеся с нервотрепкой в общественном транспорте до дома, стоящие в бесконечных очередях. Скажете мне, что есть выходные дни, они должны быть отданы детям. Не соглашусь. Потому что и в выходные родители не освобождаются от массы бытовых забот. Иное дело, что к домашнему труду необходимо с малых лет приобщать детей своих, чего многие родители не делают, жалея их, а в результате приносят порой непоправимый вред и себе, и своему ребенку, и обществу:

В днепропетровских средних школах № 45 и № 69, вполне благополучных в смысле правонарушений и преступности, было проведено анкетирование. На вопрос «Где вы проводите большую часть вашего времени?» 87% старшеклассников ответили: в школе. На втором месте дворовая компания, художественные, музыкальные, спортивные школы, клубы по интересам, дискотеки. Семье, а значит, семейному воспитанию 83% старшеклассников отвели последнее место. На вопрос «Что вы делаете в семье?» большинство старшеклассников отвечают так: смотрим телевизор, учим уроки, спим, едим. Совсем немногие (около 15%). активно общаясь с родителями, помогают им в ведении домашнего хозяйства, знакомы с распределением бюджета в семье, участвуют в семейных советах. Исходя даже из одного этого анкетирования, становится ясной та значительная роль, которая ложится в смысле профилактики преступности и правонарушений на школу. Как осуществляется эта профилактика?

Вот несколько цитат из сочинений воспитанниц, в которых им предлагалось вспомнить уроки права:

«Мне нечего вспоминать, – признается Водолажская. – Это были серые будничные уроки. Мертвые уроки. Все, что говорил учитель, забывалось после звонка».

Дорошенко дополняет: «На уроках права мы играли в морской бой, читали книги или еще что-то делали. Оживились, правда, когда зашел в класс участковый в капитанской форме, но он рассказывал так занудно, в его речи было столько морали, что... опять играли в морской бой».

«А у нас уроки права вел учитель истории, – рассказывает Шумарина. – Но он сам сознался, что в университете его никто не учил, как нужно проводить такие уроки».

Цирульникова сообщает, что ее учительница две недели была на курсах повышения квалификации, но уроки после возвращения с этих курсов стали еще хуже.

А вот мнение воспитанницы Чичетки о существующем сегодня учебнике: «Читать учебник по основам государства и права невозможно. Будто не для людей пиcaлось, в для программирования роботов».

Конечно, необходимо перестраивать не только сложившуюся в школе систему правового воспитания, нужны кардинальные глубокие изменения, коренной пересмотр существующей сегодня образовательной и воспитательной концепции вообще. Нравственные начала зарождаются и устанавливаются в семье. Школа, к сожалению, больше занимается накоплением информации. Этому подчинены практически все предметы, даже литература.

Словом, мы тогда начнем решительное наступление на детскую преступность, когда и уроки в школе, и внеклассные мероприятия будут увлекательнее, чем собрания в подвале, на чердаке или в подворотне. По статистике, более 60% преступлений совершаются несовершеннолетними в то время, когда они должны находиться на уроках. Так давайте привлечем их на эти уроки! Но прежде всего избавим учеников от засилья учительской авторитарности, грубости, рукоприкладства, которые по-прежнему встречаются в школах.

Перестройка психологии учителя – задача едва ли не одна из самых важных, ибо значительно легче изменить аппарат управления народным образованием, переписать учебники или программы, чем изменить характер мышления и действий рядового учителя. Начинать здесь, видимо, нужно со строгого профессионального отбора при поступлении в педагогические вузы.

Думаю, что необходимо также избавиться от балласта многих формальных дисциплин и спецкурсов. Педагогический институт должен учить будущего учителя в первую очередь профессиональному мастерству. Профессиональной этике. Искусству любить детей. Искусству сопереживать. Пришло время сказать решительное «нет» заакадемизированности иных вузов, плодящих пусть даже неплохих предметников, но учителей с невысоким уровнем духовности, не способных (да и не желающих) воспитывать учащихся. В моей рабочей тетради выписаны примеры, когда учителя сознательно или невольно подталкивали своих воспитанников к совершению правонарушений. Вот выдержка из письма классного руководителя Корниенко:

«Как тебе отдыхается, Катенька? Ты, наверное, и думать о нас забыла? Знать не хочешь, в какое положение поставила всех учителей школы своей кражей? Прошел год, но до сих пор это пятно не смыто, до сих пор ругают нас в районо и на педконференциях. За что только, не понимаю. Ведь на отсутствие моего внимания ты не можешь пожаловаться, правда? Разве не я дала тебе бесплатное питание? Разве не я покрывала твои прогулы в школе и предупреждала, что докатишься ты потихоньку до тюрьмы?..»

Нужен ли комментарий к этим строчкам?

7

Не один час пришлось мне уговаривать Минееву хотя бы 8 марта прийти в колонию. Уговорил. Пришла Надежда Ивановна. Увидели ее воспитанницы, обступили вмиг, начали расспрашивать, упрекать: «Что же вы, наша любимая мамочка, не приходили? Разве не передавали, как мы ждем вас здесь?» У Минеевой на глазах выступили слезы. Ей тяжело было говорить. Хорошо, что девчонки и не вынуждали: перебивая друг друга, рассказывали свои бесхитростные новости.

Зазвенел звонок на построение. Майор Лидия Павловна Дьяченко, которая дежурила в то воскресенье, уступила место Минеевой. Та вышла, как когда-то перед строем:

– Здравствуйте, воспитанницы! – дрогнувшим голосом сказала.

– Здравия желаем! – ответили ей дружным хором.

– Хорошо отвечаете! – Надежда Ивановна похвалила. Воспитанницы заулыбались.

После сдачи Минеевой рапортов вышла вперед строя Лидия Павловна. Она объявила итоги соревнования между отделениями. У шестого за санитарное состояние второе место. Второе – это, конечно, не первое, но и не девятое, скажем, поэтому все дружно аплодируют. Все, кроме Надежды Ивановны.

– За санитарное состояние у всех должны быть первые места, – говорит Минеева озабоченно. – Вы же девушки...

Дьяченко вызывает из строя воспитанниц, которые допустили  брак на производстве. Среди них одна моя – Бондарь.

– В каком цеху работаете? – спрашивает девушек Минеева.

– Платья шьем, – сообщает, не поднимая глаз, Галина, – Мы исправимся, извините нас, Надежда Ивановна.

– Нет, это совсем никуда не годится, – разволновалась Минеева. – Вы знаете цену ткани, из которой шьете?.. Вы думаете о людях, которым покупать вашу продукцию?.. Все, возвращайтесь в строй, я на вас посмотрела.

После линейки один отряд строем пошагал в клуб на просмотр кинофильма, второй, вместе с Минеевой, – в Ленинскую комнату. Я предполагал, будет беседа, но Надежда Ивановна начала с песни. Музрук Юрий Георгиевич Логинов растянул меха баяна, Минеева даже плащ забыла снять, так увлеклась, запевая. Воспитанницы, раскачиваясь рядами, дружно подхватили:

Весна сорок пятого года,

Как долго Дунай тебя ждал,

Вальс русский на площади Вены свободной

Солдат на гармони играл.

Минеева в такт песни тоже раскачивается. И Юрий Георгиевич увлечен не меньше. Играет одной рукой на баяне, другой дирижирует. Припев запели вдвое громче, так, что стекла в рамах дребезжали:

Помнит Вена,

            помнят Альпы

                            и Дунай

Тот цветущий

            и поющий

                        яркий май.

В вихре танцев,

                в русском вальсе

                                    сквозь года

Помнит Вена,

                не забудет

                            никогда.

Только допели, Минеева сняла рывком плащ, бросила его на стул, сказала что-то вполголоса Логинову. Тот взял первые аккорды «Смуглянки» – веселой песни времен войны. Девчата оживают, улыбаются, а слезы на щеках еще не высохли:

Как-то летом на рассвете Заглянул в соседний сад.

Там смуглянка-молдаванка Собирала виноград...

– Стоп! – останавливает Надежда Ивановна аккомпаниатора. И к воспитанницам: – Как вы поете? На три с минусом! Будто бабы старые!

Начали заново.

Я слушаю и думаю: насколько поможет эта песня очиститься им? И поможет ли всем? Но даже если из двадцати поющих две прочувствуют слова песни до глубины души – и то хорошо.

Дина Владимировна Васильченко, сменившая Минееву па посту начальника колонии, понимает всю обманчивость и непостоянство сиюминутных результатов и нацеливает коллектив на достижение результата конечного. Конечно, руководителям колонии да и нам, рядовым учителям и воспитателям, удобнее, когда в зоне спокойно, нет никаких ЧП. Но более существенным видится другое: стремиться не к тому, чтобы в колонии непременно была тишь да благодать, а к тому, чтобы наши воспитанницы, освободившись, не возвратились на прежнюю стезю. В своей работе мы должны руководствоваться только этим. А что касается ЧП – они, хоть зто и звучит парадоксально, не только во вред. ЧП приносит иногда и результат положительный. Идя на нарушение, наша подопечная проявляет себя. При этом у воспитателей появляется возможность лучше узнать особенности ее характера, наметить действенный план индивидуальной работы с ней. Именно поэтому я взял для себя за правило не наказывать воспитанницу в соответствии с исправительно-трудовым кодексом, а искать педагогические решения возникающих противоречий.

Тем временем отзвучали последние аккорды баяна, воспитанницы выходят на построение.

Спрашиваю у Чичетки:

– Ты могла бы сейчас, оставшись с девчатами наедине, заругаться?

Воспитанница даже покраснела, отвечая:

– Не-а, – усиленно мотает головой.

– А ты? – останавливаю Гукову.

– Щас попробую! – обнажает в дурашливой улыбке выщербленные зубы.

8

Когда Минеева впервые предложила педсовету проведение конкурса рисунка на асфальте, единомышленников почти не нашлось.

– Рисовать на асфальте? – улыбнулась одна из воспитателей. – Но у вас же не детская площадка!

– Ничего не выйдет, не станут рисовать, – покачала головой другая.

– Может и не выйти, – согласилась тогда Надежда Ивановна. – Но попробовать, думаю, стоит.

Воспитанницы, передвигаясь на корточках, рисовали на асфальте земной шар, цветы, море, лес, зверушек и птиц. Старательно выписывали слова: «мир», «дружба», «любовь», «мама». Но больше было, конечно, цветов. Чаще всего выводилось цветными мелками слово «мама». Что ж, и праздник такой – 8 Марта. Накануне проводились предварительные туры в отделениях, и сейчас каждое выставило по одной художнице. Вокруг них столпились болельщики и советчики. Дружно ахали от восхищения и вздыхали сочувствующие в случае, если какая-то деталь рисунка не получалась.

Водолажская рисовала Буревестника. Работала старательно и увлеченно. Лишь раз отвлеклась, попросила пить, и Бубенцова тут же сбегала в жилой корпус, принесла. Подруги, пользуясь перерывом, выспрашивали: не устала ли, может, помощь нужна? Водолажскую всячески подбадривали: молодец, Олька, лучшего рисунка ни у кого не будет.

К Минеевой подошла Людмила Ивановна Корвегина, председатель жюри конкурса.

– Приглашаем вас принять участие в жюри!

– Ну, какой из меня оценщик! – Надежда Ивановна, улыбаясь, лишь развела руками. – Еще подсуживать начну кому по старой памяти!

– Но девочки вам доверяют, – настаивала учитель истории.

Возразить нечего. Пришлось Минеевой отвлечься от интересной беседы с Лидией Павловной Дьяченко и пойти смотреть рисунки. Надежда Ивановна, Корвегина и другие члены жюри, среди которых, разумеется, несколько воспитанниц, долго спорили, решали, кому из отделений присудить первое место. Когда дошли до рисунка Водолажской, Минеева, а она была много лет шефом шестого отделения, сложила свои полномочия. Шумарина дергала Надежду Ивановну за рукав.

– Что же вы молчите, скажите им? Ведь наш Буревестник лучше всех!

– Может, и лучше, – ответила Минеева. – И не удержалась от замечания: – Но ваш Буревестник переписан с картинки в учебнике, а жюри учитывает оригинальность, неповторимость композиции.

– Многие отделения перерисовывают с открыток,– обиженно поджав губы, заметила Шумарина.

Я наблюдал за увлеченными игрой воспитанницами и радовался... Вспомнил Шумарину полгода назад, вряд ли она стала бы тогда переживать за рисунок Водолажской.

– Вам нравится конкурс? Правда? – спрашивала взволнованная Минеева. – Знаете, иные педагогические теоретики не соглашаются, что наших девчат иногда нужно возвращать в детство, которого у многих не было.

И вот Лидия Павловна Дьяченко объявляет, что шестому отделению за рисунок присуждена похвальная грамота. Водолажская радостно смутилась, услышав это, и я радуюсь вместе с ней.

Присел на скамейке рядом с опечаленной Столярчук.

– О чем грустишь, Наталья?

– Думаю, – сказала воспитанница, и голос ее дрожал. – На свободе я видела – рисуют на асфальте. Но настоящая жизнь, считала я, другая: в барах, ресторанах. Рисунки казались детством. Сейчас в этом детстве я побывала и... расклеилась.

7. Переход на летнее время

1

За партами четырнадцать воспитанниц, с каждой неделей их становилось все меньше. Одни освободились, другие по достижении восемнадцатилетнего возраста отправлены в исправительно-трудовую колонию. Увезли и Цирульникову. Мы с ней попрощались тепло, я даже пожалел, что она уезжает. Особенно после письма, полученного От ее матери в ответ на мое, написанное полгода назад. Письмо еще раз подтвердило: не только одной Цирульниковой вина в том, что не заложены в ней с детства качества, которые для большинства людей являются привычной  нормой.

«Что, вы от меня хотите? – спрашивала в письме Цирульникова-старшая. – Попала к вам моя Яночка – воспитывайте, деньги за это получаете. Ко мне с тысячей вопросов лезть не надо. Если что не ясно по Янкиному прошлому, бабке пишите, она ее растила, пусть вам и отвечает. Знаю, начнете меня стыдить. Только, чтобы иметь претензии, надо влезть в мою шкуру и попробовать, каково оно без мужика остаться. Заглядывают, конечно, и ко мне старые друзья, выпьют, погостят, а уходят к своим женам. Есть, правда, холостяки, только они поспивались все и опустились, на кой мне такие? Если бы поняли, Иваныч, каково мне среди грязи, не писали бы такое умное письмо и не требовали, чтоб Янку помогала воспитывать. Когда мне? Была бы жизнь нормальная – было бы время свободное. А такого нет. Ищу работу. А в перерывах между хождениями по отделам кадров надо еще подумать как пропитаться. Мне ли до писем в такой обстановке? Разве могу голову напрягать, вспоминая детство Янки (зачем вам это?), когда столько есть других проблем? Не ругайте меня сильно, берегите мою доченьку, она ни в чем не виновата. Судья злая попалась – потому у Яночки большой срок».

Я веду урок. И время от времени вспоминаю о письме. Непривычно видеть пустым место за последней партой, где рядом с Гуковой сидела обычно Цирульникова. Сейчас она в исправительно-трудовой колонии. Вестей еще пет, но хочется надеяться, что там приняли Цирульникову хорошо, найдут ключ к ее душе, помогут обрести веру в себя, очиститься от шлака, который в течение многих лет она невольно в себя впитывала. Но куда возвратится она после освобождения? Кто ее встретит? Пьяная мать, совершенно безразличная к дочери? Былая компания, из которой почти все к тому времени закончат первое знакомство с местами не столь отдаленными? Сможет ли бабушка Цирульниковой противопоставить их влиянию свое? Только ведь и на этом круг проблем бывших колонистов не исчерпывается. О сложностях с трудоустройством, жильем, учебой, пропиской уже писалось в периодике, но они практически не решаются, ибо, как говорят в народе: «У семи нянек дитя без глаза». В США, к примеру, действует ассоциация, которая осуществляет разнообразную помощь осужденным. Содействует в устройстве на работу после освобождения (и это в стране с высоким процентом безработицы!), в получении крыши над головой, ссужает деньгами, оказывает психологическую помощь и моральную поддержку. Общество не отталкивает бывших преступников, а содействует их быстрой адаптации на свободе, и от этого в выигрыше все.

Водолажская что-то записывает в тетради и улыбается. Эта счастливая. Эту ждут. Она, если не изменит своего поведения в худшую сторону, будет, видимо, освобождена через несколько месяцев условно-досрочно.

Шумарина, Корниенко – эти тоже чувствуют себя уверенно. Оттого, что уже знают, как нужно жить после освобождения.

А место Дорошенко почему пустует?.. Вспомнил, ей сегодня освобождаться. Пошла с Надеждой Викторовной подписывать обходной лист. На утренней планерке у начальника колонии говорилось об этом. Дина Владимировна, называя имена освобождающихся девчат, еще высказала сожаление, что в зоне в связи с их уходом не становится просторнее и потому необходимо форсировать начатое строительство нового жилого корпуса. Преступность несовершеннолетних, к сожалению, продолжает расти вопреки прогнозам о ее неуклонном снижении в современных условиях. Необоснованные надежды на перестройку в данном вопросе весьма вредны. Перестройка, конечно, ломает стереотипы в сознании, сокрушает идолы и идеалы. И эта ломка не может не отразиться в первую очередь на молодежи. Подростки – максималисты, и, не видя реальных результатов, они сами начинают искать выход, самостоятельно пытаются решить свои проблемы, нередко противоправными способами.

Там, на планерке, еще вспоминали тезку нашей Дорошенко, тоже Оксану, только Хмельникову, которую перевели сюда из Томска. Колоритная личность! Три дня как прибыла с этапа, находится в карантине, но уже хорошо известна всей колонии.

2

Судьба Хмельниковой в чем-то схожа с десятками других. Мать она почти не помнит, та «сгорела» от водки, когда девочке было десять лет. Трезвенник-отец, вздохнув облегченно, всецело погрузился в личную жизнь. Старшей сестре тоже было не до Оксаны. Потянувшись за братом-картежником, младшая тем не менее в отличие от некоторых таких же «неприсмотренных» сверстниц училась в школе прилежно, уроки почти не прогуливала, в притонах не напивалась и под заборами не валялась. Но все свободное время было отдано компании. Девочку привлекала преступная романтика, нравился язык приятелей брата, их бесшабашность, показная смелость и щедрость. Иногда она выполняла в квартире, где собирались поиграть, несложные поручения, готовила закуску, следила за музыкой. Позже, взрослея, занялась делами посерьезней. Однажды узнав, что некто Оползень задолжал друзьям брата пять тысяч рублей, упросила не калечить его пока, вызвалась сама изъять этот должок. Компания не возражала. Хмельникова тут же, при брате, набрала номер телефона Оползня.

– Это крематорий? – спросила игриво у шестидесятипятилетнего любителя карточной игры, отозвавшегося на ее голос с того конца провода. – Из центра управления полетами беспокоят. Вы приготовили нашему председателю топливо? – И резко меняя тон: – Слушай, фрайер, я завтра в пять зайду, приготовь должок Графу, понял?

– Все понял, завтра в пять жду, – послышалось из трубки раздосадованное.

После школы Хмельникова забежала домой, быстренько сделала уроки по математике и физике, заказала по телефону такси и поехала к Оползню должок выколачивать. Старик встретил юную гостью доброжелательной улыбкой, провел на кухню, предложил коньяку.

– Подавись им, – грубо отвергла спиртное Хмельникова. – Монету гони!

Ей трудно описать все, что произошло в дальнейшие несколько минут. Оползень сорвался. Пытался изнасиловать ее. Изорвал на ней одежду, поцарапал грудь. Но Хмельникова не из робкого десятка: вывернувшись, она схватила со стола кухонный нож, ударила Оползня в живот. Тот мешком повалился на пол. А гостья дрожащими пальцами набрала по телефону «скорую».

Итог этому – четыре года лишения свободы. Два из них Хмельникова провела в Томской ВТК. Причины перевода стали ясны, когда Дина Владимировна зачитала вслух характеристику из прежней колонии, которая была аккуратно подшита в сопроводительных документах; «Вспыльчива, жестока, замкнута, злопамятная, агрессивная. За попытки физической расправы над осужденными и грубые нарушения режима наказывалась 18 раз...»

В нашей колонии Хмельникова «проявила» себя в первые минуты после прибытия. Только привезли Оксану с этапа, водитель, помогая выбраться из машины, по ее словам, больно сжал локоть. Так она кинулась на него как кошка.

– Всю жизнь дергаться будешь! – свистящим шепотом предупредила.

Дежурный помощник начальника колонии долго убеждала Хмельникову: никто тебе здесь не трогал и трогать не будет, по иным законам живем.

День прошел нормально. А потом воспитатель карантина Людмила Викторовна Хаджикова в числе других осужденных попросила и новенькую помочь разгрузить продукты, всего несколько ящиков. Хмельникова посмотрела на нее презрительно:

– Ты, женщина! Тебе надо, ты и разгружай!

– Ладно, – не стала настаивать Хаджикова, – отдыхай.

И в тот же день – еще одно столкновение. Контролер объявила Хмельниковой о ее очереди мыть полы в камере и в коридоре. Та попыталась переложить это на сокамерницу.

– Иди ты, Капралова, мне нельзя.

– Еще чего! – услышала дерзкое в ответ.

Лицо Хмельниковой наливалось кровью.

– В лоб дам – побежишь!

Капралова бежать не хотела, и Хмельникова тут же исполнила угрозу. Получив сокрушительный удар кулаком в переносицу, сокамерница не удержалась на ногах, отлетела к кровати, ударилась головой об стену. Контролер прибежала:

– Ты и здесь буянишь?

– Это не я, – расплылась в улыбке Хмельникова.

Вот такая в колонии новенькая. Ведет себя похлеще Цирульниковой и Гуковой вместе взятых. Впрочем, мне не придется с ней работать. Шестое отделение, воспитанницы которого заканчивают сейчас десятый класс, переформировывается постепенно. Новенькие в отделение направляются из числа тех, кто заканчивал или успел закончить на свободе восьмой класс. Лаврентьева, Столярчук, Мариненко и другие девчата, распределенные в отделение, учатся сейчас в подготовительном классе, а на воспитательные часы и другие мероприятия мы их объединяем. И спят они в одной комнате с прежним составом шестого отделения. Количество десятиклассниц с каждой неделей уменьшается. Вот вихрем ворвалась в класс Дорошенко. Остановилась между рядами парт, руки прижала к груди.