Текст книги "В начале будущего. Повесть о Глебе Кржижановском"
Автор книги: Владимир Красильщиков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
– На войне как на войне, – возразил Мартов, привстав и поправив очки. – Белый террор – ответ на красный террор.
– Конечно... – Иронизируя, усмехнулся Глеб Максимилианович. – Само собой разумеется!.. Расскажите мне еще об «ужасах чрезвычайки».
– А вы, я вижу, мне о прелестях ее хотите рассказать?
– Не собираюсь. Хочу лишь одно заметить: когда бьют вас, вы вопите: «красный террор», «ужасы чрезвычайки», а когда бьют нас – тут же: «что поделаешь, на войне как на войне».
Мартов распрямился, характерным движением привычного оратора приподнял руки, но Глеб Максимилианович не дал ему ответить:
– И еще добавлю исключительно как инженер, только цифры. За прошлый – девятнадцатый и позапрошлый – восемнадцатый годы, то есть за два года отчаяннейшей гражданской войны, Чрезвычайной комиссией арестовано всего сто двадцать восемь тысяч человек. Именно «всего» – по всей России. Из них освобождены пятьдесят четыре тысячи – почти половина, расстреляны – девять тысяч шестьсот. При подавлении белогвардейских выступлений погибло около двух тысяч восставших, а сотрудников ЧК – около трех тысяч.
– Из этого с бесспорной очевидностью следует, что ЧК – наиболее гуманная организация из всех, какие до сих пор знало человечество? Нечто вроде филантропического приюта или вегетарианской богадельни?
– Из этого следует, что пролетариат слишком сдержан и мягок.
– Может быть, пролетариат и сдержан, но сие заведение... – Мартов обернулся к высокому серо-зеленому дому, Возле которого они стояли, грустные глаза его, все усталое, осунувшееся, изможденное лицо изобразили муку, – сие заведение и созидание несовместимы.
– Вы уверены?
– Абсолютно! Где есть ЧК, там нет и не может быть созидательного интеллекта. И вы с этим еще столкнетесь. Вы убедитесь в том, как только вам понадобится не расстреливать, а строить...
Две, казалось бы, случайные встречи.
Случайные!?
Ну, нет! Закономерные, характерные. Что он там наговорил, Глеб Максимилианович, этим двум господам?..
Правильно, все правильно наговорил: слишком гуманна, слишком добра, подчас даже преступно великодушна революция наша. Освободили Пуришкевича, который своей прямотой и откровенностью подкупил сотрудников ЧК – дал честное слово рыцаря, что навсегда слагает оружие. И сколько же еще голов вогнал в петлю тот «благородный рыцарь»!..
А сами вы, господа «витии»! Брызжете слюной, ногами и руками отмахиваетесь от власти Советов. А власть Советов вам – и селедочку, чтобы с голоду не подыхали, и шишечки, будьте любезны, чтобы – плохо ли, хорошо ли – обогрелись, не закоченели.
«...Нет и не может быть созидательного интеллекта...» – говорите?
А изыскания на знаменитых Днепровских порогах, которые мы ведем, несмотря на то что район работ непрерывно подвергается набегам петлюровцев, махновцев, белогвардейцев?..
Или щедрое финансирование строительства электрической станции под Каширой – и по семь и по пятнадцать миллионов рублей – в разгар нашествия Деникина?..
Или направление Александра Васильевича Винтера в Шатуру, отпуск Советом Народных Комиссаров десяти миллионов рублей и еще более драгоценного продовольствия прошлой голодной зимой, признание постройки этого электрического гиганта срочной работой государственной важности?..
Наконец, открытие Дмитрия Сергеевича Рождественского! В самое последнее время! Трудами директора советского оптического института в Петрограде разгадана тайна строения простейшего атома – лития. Наверняка эта победа, весть о которой промелькнула в ряду сообщений о панской угрозе, о нормах выдачи соли и спичек, станет шагом на пути к оседланию фантастических сил материи...
И еще, господа «витии»! Что-то, помню я, вы не горевали, когда «созидательный интеллект», заложенный Генрихом Осиповичем Графтио в проект освещения и обогрева Питера за счет Волхова, угасал по царским канцеляриям, от департамента к департаменту, от превосходительства к высокоблагородию и от высоко– к просто благородию. А ведь мы тот проект уже воплощаем. И не шумим, не хвастаемся этим. А надо бы! Надо бы хвастать. И еще надо гордиться тем, что не только ЧК у нас, в нашем государственном аппарате, но и ЦЭС – то есть Центральный электротехнический совет, а еще – Электрострой. И скоро будет много новых – различных – «строев».
Будет!..
Он шел стремительно, размашисто, не обращая внимания ни на встречных прохожих, ни на ломовиков, сердито покрикивавших на него, – убыстрял и убыстрял шаг по мере того, как нарастал темп и накал воображаемой дискуссии с реальными противниками...
«Вспомните, – мысленно обращался к ним Глеб Максимилианович, – вспомните выступление профессора Постникова еще до революции, в шестнадцатом году, на съезде электротехников. Тогда большинство маститых носителей «созидательного интеллекта» плохо слушали его, а вернее бы сказать, не хотели слушать. До сих пор возмущает памятная картина демонстративного равнодушия просвященных бар. Но старик не испугался – адресовал свои пожелания к нам, немногим, и слова его запали в сердце:
– Что изменит лицо жизни? – спрашивал он. – Что послужит ключом исторического перелома? – И сам отвечал: – Различные историки единодушны в этом: развитие производительных, я бы назвал, вулканических сил. Век пара отступает перед веком электричества, новые силы действуют в пользу четвертого сословия – пролетариата. И вы, владеющие оружием электротехники, отдайте его в руки четвертого сословия.
Так-то, господа «витии»! Вам бы хоть теперь понять то, что уже тогда ощущал и видел старик профессор, стоявший одной ногой в могиле.
– Погодь, гражданин-товарищ! – Тяжелая шубная рукавица уперлась в грудь Глеба Максимилиановича, шибанула запахом потной овчины.
«Где это я? – Он оглянулся. – Ого! Чистые пруды. Мясницкие ворота прошагал».
Тут же перед ним со скрежетом и скрипом ухнула подпиленная ветла.
– Что вы делаете?! – Рассердился Кржижановский. – Бульвар на дрова!
– Ахти! – Богатырь дворник скинул рукавицу, отер лоб. – Все одно гнилая. Только старые валим.
– Гм... Только старые...
– Теперь можно, ступайте...
«Да! А два брата с Арбата?!» – вспомнил Глеб Максимилианович без всякой связи с предыдущим, как бы вдруг перебивая самого себя, и зашагал еще быстрее по дорожке вдоль пруда, на котором когда-то был каток, а теперь маршировали зазябшие, пестро одетые бойцы всевобуча с деревянными ружьями. Ни пристани, ни навеса для лодок, ни самих лодок – все давно растащили, давно пожгли.
Два брата с Арбата...
О них стоило вспомнить: Борис и Александр Угримовы. Дед их жил аскетом в своем волынском имении после того, как повесили Рылеева – его друга, завещал детям и правнукам ни за что не служить царскими чиновниками, но защищать Россию при любых обстоятельствах.
Выполняя его волю, отец стал почетным мировым судьей – перебрался в Москву. С самых ранних пор братья были очень дружны, безгранично доверяли друг другу, делились сокровенными мыслями, переживаниями. Привыкнув видеть их всегда вместе, кто-то и пустил в обиход эти «два брата с Арбата», приставшие к ним на всю жизнь.
Братья Угримовы учились в одной гимназии и вместе пошли в университет. Только там судьба наконец развела их, да и то ненадолго. Старший, Борис, стал инженером– электриком, Александр – агропомом-биологом. И опять они вместе – едут совершенствоваться: Борис – в Высшем Электротехническом институте Карлсруэ, Александр, по совету любимого учителя Климента Аркадьевича Тимирязева, – в Высшем сельскохозяйственном институте Лейпцигского университета.
Борис Иванович Угримов – один из первых в Москве энтузиастов электротехники. В Биржевом институте ему удалось поставить приличную лабораторию и подготовить несколько сот инженеров-электриков. Еще двадцать лет назад, на Всемирной выставке в Париже, он получил медаль за изобретение электрического котла. По доверию виднейших ученых мира помогал разобраться в тяжбе об открытии беспроволочного телеграфа между Поповым и Маркони.
Александр Иванович для исследований привез в Лейпцигский университет девяносто восемь пудов чернозему из собственного имения – с Волыни – и своей диссертацией поверг видавших виды профессоров и знавших себе цену агрономов немецких в восторженное смятение. Так и ходили вокруг него, причмокивали: «О-о! Шварцэрде!» Черная земля!.. Слыхать-то про нее слыхали еще со времен Екатерины, а вот узнали толком лишь теперь.
Вернувшись в Россию, увенчанный, помимо всего прочего, еще и титулом «ученика несравненного Вейсмана» – создателя хромосомной теории наследственности, основоположника генетики, двадцативосьмилетний Александр Угримов избирается президентом Московского общества сельского хозяйства, кем и пребывает по нынешний день.
Революцию он встретил без особого энтузиазма. К делам ее относится весьма скептически, к вождям, мягко говоря, недоверчиво.
Иное дело – Борис Иванович. Еще в восемнадцатом году пошел работать товарищем председателя секции физики и электротехники Всероссийского совета народного хозяйства. А летом девятнадцатого Народный комиссариат земледелия поручил ему возглавить Бюро по электрификации сельского хозяйства.
Легко сказать: организуй, возглавь... А как? Ни Ому, ни Амперу не доводилось, ни Ом, ни Ампер ничего определенного относительно Бюро по электрификации сельского хозяйства посоветовать не могут. И с этой своей заботой Борис Иванович тогда обратился в Садовники, к инженеру-большевику Кржижановскому.
Глеб Максимилианович выслушал его внимательно и просил приехать вместе с братом – будто бы хотел разузнать у того о новейших системах мелиорации, о превращении болот в культурные луга и пашни.
Александр Угримов сначала отнекивался, но к назначенному часу братья были у Кржижановского.
Хозяин принял их радушно, даже ласково: усадил, угостил чаем, выставил на стол все, что было в доме, – и сахар, и сухарики ржаные, и лесные орехи – в разговоре, как бы между прочим, вспомнил:
– Только что звонил Ленин – просил приехать к половине шестого. Я воспользовался случаем и уговорил его принять нас всех троих. Вы не возражаете?
Борис Иванович оживился. А младший брат сразу, должно быть, заподозрил какой-то подвох, нечто затеваемое «против» него, – и насторожился, напрягся.
Через четверть часа они были в приемной Совнаркома». Глеб Максимилианович прошел в кабинет Ленина, предупредив, что привез обоих «декабристов» и что младший очень боится, как бы его тут не стали вовлекать в партию.
– Дворянские революционеры! – Ленин задумчиво усмехнулся и с улыбкой покачал головой: – В партию?! Партия обязывает.
– Старший – наш, а вот младший... – Глеб Максимилианович развел руками: – Но голова – тоже девяносто шестой пробы.
– Так и быть, – согласился Ленин, – постановим не ковать из него комиссара. Пригласите.
Братья вошли сразу вместе, оба, так что даже потеснили друг друга в дверях.
Ленин поднялся навстречу и, пожимая руки, сказал, что хорошо помнит Бориса Ивановича и рад приходу его вместе с агрономом.
Агроном тут же втиснулся в глубину кресла, точно занимая оборону за массивным высоким подлокотником.
Борис Иванович, не присаживаясь, заговорил о своих заботах – в Бюро по электрификации сельского хозяйства, о создании которого Ленин знал. Потом посетовал, что, мол, «бюро» – слово пугающее, несущее в себе слишком много отрицательного заряда, пожаловался на то, что в Наркомземе у них пока еще нет определенного плана работы и как бы не оказаться оторванным от главного – строительства электрических станций.
– Да, бесспорно, это главное, – подумав, произнес Ленин и хотел добавить еще что-то.
Но в этот момент дежурный телефонист выглянул из– за двери в углу, возле окна. И Ленин, извинившись, поспешил туда – в свою «будку».
Должно быть, не желая обидеть оставшихся, он не притворил дверь, и они, молчаливо переглядываясь, невольно ловили доносившиеся слова:
– Деникин признал Колчака «верховным правителем России...». «Красная Горка» в руках мятежников... В Петрограде раскрыта еще одна контрреволюционная организация – «Национальный центр»...
– Главное, бесспорно, электрические станции... – рассеянно продолжал Ленин, вернувшись. Но тут же собрался, сосредоточился. – Ничего вам не могу посоветовать, – признался он, оглянулся на дверь «будки», черканул что– то черным толстым карандашом на листе из блокнота. – У меня, так же как и у вас, нет опыта в подобном деле.
Ни у кого нет. Одно скажу вам: верно, слово «бюро» несет и частицу отрицательного заряда – «бюрократизм», «бюрократия»... Но ведь дело не в слове. Вы – электрик и, уверен, лучше меня знаете, как отрицательный заряд нейтрализуется положительным.
– В процессе совершаемой работы.
– Вот! Вот именно! – подхватил Ленин. – Все непреодолимые трудности, все неразрешимые проблемы преодолеваются, решаются только в процессе совершаемой работы. – По-прежнему без какого бы то ни было заигрывания он добавил: – Вы просите, чтобы я вам помог, а я хотел просить помощи у вас, – и, привстав, заходил привычно по кабинету – из угла в угол. – Думаю, излишне вам рассказывать, во что превратили наше земледелие пять лет войны. Есть точные цифры, где-то был листочек – не найду. Ну да не в цифрах сейчас дело – и так ясно, сколько отнято у земли лошадей: кавалерия требует больше, чем артиллерия, артиллерия – больше, чем кавалерия... В деревне – жалкие одры... Вот если бы подпрячь в плуг русскому мужику электричество. Я слышал об электропахоте. Это возможно? Это действительно?..
Тут вдруг произошло неожиданное – то есть то, чего ждали, а потом забыли ждать: Александр Иванович подался вперед, поднялся на пружинах своего мягкого убежища и заходил рядом с Лениным, заговорил о том, как в бытность докторантом ездил по деревням Шварцвальда – этого живописнейшего уголка старой Германии.
– Там, в горах, среди черных еловых лесов, рассеченных долинами, с ручьями и речушками, спешащими к Рейну, – там построены гидростанции... В деревне, которая издавна славится умельцами – они делают резные «домики» для знаменитых часов с кукушкой, – в этой деревне электричество освещало дома и мастерские, приводило в действие лесопилку, водокачку, зернодробилки, соломорезки... А их молочная! Она мне особенно запомнилась. Она очень хорошо была поставлена, их кооперативная молочная: электрические сепараторы, электрические маслобойки!..
– Как это замечательно! – произнес Ленин и остановился, точно прислушиваясь к шуму далеких водопадов, к рокоту невидимых моторов. – Нашей бы деревне все это! Но как же все-таки с электроплугом?
– Плугом? – Александр Иванович задумался, припоминая. – Все машины там были стационарные, а на полях работали обычными орудиями – с лошадьми, с волами, даже с коровами – где полегче.
– А в хозяйстве Арним-Кривен? – подсказал Борис Иванович.
– Позвольте! Позвольте! – спохватился Александр Угримов и опять пошел шагать за Лениным. – Действительно! Мы с братом... Кажется, в третьем году... Ездили по лучшим хозяйствам Саксонии и Пруссии. И два дня наблюдали любопытнейшие опыты: сравнение пахоты силой пара и силой электричества.
– Нуте-с, нуте-с!
– Поле было разбито на два одинаковых участка. По одному локомобиль тянул на тросе балансовый плуг. Рядом, на другом участке, установили столбы с проводами...
– Собственно, электроплуга там не было, – вмешался Борис Иванович. – Пахали при помощи электродвигателей, которые – тоже за стальной трос – тянули плуг.
Ильич слушал внимательно. Он тут же, не боясь обнаружить незнание, переспросил, когда Борис Иванович употребил непонятное техническое выражение, и еще о глубине вспашки, нетерпеливо поторопил, когда Александр Иванович слишком уж увлекся подробностями:
– Ну и как же? Каков результат?
– Результат не в пользу электропахоты, Владимир Ильич. Оказалось, пахота паровым плугом на восемнадцать процентов дешевле электрической.
– Электропахота остается большой, пока еще неразрешенной проблемой, – заметил Борис Иванович.
– Тем более! – Ленин не был ни разочарован, ни озадачен таким оборотом дела. – Именно поэтому и надо как можно скорее, как можно смелее браться за ее решение... Вот вам и положительный заряд для вашего бюро, – добавил он, улыбаясь, на прощание.
Вспоминая все это, Глеб Максимилианович повеселел. Так и виделись ему рядом с Ильичем покладистый, основательный Борис Иванович и порывистый, не знающий полутонов и плавных переходов – любить, так любить, ненавидеть, так от всего сердца – Александр Угримов.
«Нет, не оскудела и не оскудеет земля наша стоящими людьми, – думал Глеб Максимилианович, перейдя по Устьинскому мосту через Москва-реку, скованную необычно чистым в нынешнюю зиму льдом, и сворачивая к себе в Садовники. – Пусть каркают «фарадеи» и «фарадейчики» всех степеней, пусть предрекают нашу погибель мартовы всех рангов... Пусть! Мы еще поглядим! Мы еще повоюем! Есть традиция русской инженерной мысли. Помаленьку, но идут подготовительные работы для электрификации Северо-Западного, Центрально-промышленного, Донецкого районов. Мы начали их буквально на второй день после революции. Есть у нас уже и первый опыт и даже определенные успехи: проектируем и строим районные станции. Электрические станции тех текстильных фабрик в Орехово-Зуеве, в Богородске, Павлово-Посаде, которые не работают из-за того, что нет хлопка, мы оборудуем шахтными топками для торфа и дров, подключаем в общую линию, вернее, даже не линию, а сеть, связанную с «Электропередачей» и с Москвой. Так возникает весьма и весьма любопытная, весьма и весьма перспективная штуковина – я бы назвал ее первой объединенной энергетической системой страны... А в селах и уездных городах Московской губернии что делается? Всюду закладываются новые станции – закладываются, несмотря на тяготы военного времени и разрухи. Люди не страшатся «трудовой повинности», собирают медь на провода: самовары, чайники жертвуют– только дай свет! Деньги, выданные губернскому электроотделу на нынешний год, позволят электрифицировать все уездные города и каждое десятое село Подмосковья...»
Нет, не в пустоту направлял свой «положительный заряд» Ленин, когда его слушали два брата с Арбата. Начинать вам, Глеб Максимилианович, не на пустом месте, действовать не в безвоздушном пространстве! И вообще... Вообще! Легко быть оптимистом за праздничным столом, ломящимся от яств, – каждый дурак сможет, а вы попробуйте теперь... Попробуйте!
Домой он вернулся в состоянии приподнятости, может быть, окрыленности, охваченный задиристой жаждой действия. Едва успел сбросить доху, кинулся к телефону:
– Борис Иванович? Добрый день! Кржижановский говорит. Да, да. Вы, конечно, слышали о предстоящих работах – о плане электрификации? Можно рассчитывать на Ваше участие?.. Что же вы молчите, Борис Иванович?
– Я просто щажу микрофонный рожок – не решаюсь крикнуть «ура».
– Ах, так! Спасибо вам!
– За что?
– Так... За все. В вас я и не сомневался, а вот брат Ваш... Напомните мне, пожалуйста, номер его телефона.
– Он сейчас у меня: за керосином пришел. Могу позвать.
– Если можно... Александр Иванович? Приветствую... Не знаю, как вы отнесетесь... Не знаю, как начать...
– Начинайте прямо, Глеб Максимилианович, с самого начала.
– Пожалуй что...
– Да. Так вернее всего.
– Ну, хорошо...
– Я вас слушаю, Глеб Максимилианович!
– Александр Иванович... Что бы вы сказали?.. Что бы вы ответили, если б вам предложили работать в учреждении – в советском учреждении... цель и смысл которого – экономическое возрождение России?
– Возрождение? А в партию вы меня тоже вступать заставите?
– От вас потребуются ваши знания. Вы нужны как ученый, и только в этом качестве... Ну, так как же, Александр Иванович, а?
– А как вы думаете, Глеб Максимилианович, что может ответить на все это человек, которому еще дедом завещано быть вместе с Россией при любых обстоятельствах?
– Вот это разговор!..
Не успел отойти от городского телефона – зазвенел другой, установленный вчера по специальному поручению Ленина – соединяющий прямым проводом кабинет Глеба Максимилиановича с «верхним» коммутатором Кремля.
– Да, да? – Знакомый баритон послышался в трубке так, словно Ленин говорил из соседней комнаты. – Как слышно? То-то! Напоминаю: давайте брошюру скорее, как можно скорее и еще скорее. Звонил полчаса назад – сказали: гуляете.
– Брал разбег, злостью заряжался.
– Злость в работе – дело доброе.
– Как-то лучше пишется, когда видишь лицо врага.
– Ну и как же теперь, увидали?
– Вполне! – Глеб Максимилианович хотел рассказать о встрече с Мартовым, но подумал: зачем, к чему это? Разве у Владимира Ильича есть время на пересуды? И продолжал о главном: – План всей работы, по-моему, сложился – в порядке первого приближения, конечно. Сначала пойдет статья «Торф и кризис топлива».
– Та, что уже напечатана в «Правде»?
– Потом только что одобренная вами – «Задачи электрификации промышленности».
– Та-ак...
– Далее – «Электрификация сельского хозяйства».
– О-о! Объять необъятное... Не слишком ли дерзок замах? Не лучше ли назвать как-нибудь поскромнее, поосторожнее, а дать пошире, поглубже?
Кржижановский с досадой закусил губу: «Почему он меня сдерживает, возвращает из поднебесья на грешную землю? Ну а если спокойно?.. Если разобраться? Сельское хозяйство далеко не та область, о которой ты мог бы сказать: «Вот мой конек». И вообще, под силу ли такая проблемища одному человеку? Глупо претендовать на всезнайство... В Комиссии надо будет поручить сельское хозяйство очень крепким людям. И обижаться не на что: Ленин сразу нащупал слабину в твоих наметках. Поделом! Не действуй методом наскока.
В трубку он сказал:
– Тогда так, Владимир Ильич,– «Электрификация земледелия».
– А еще скромнее?
– Ну... Тезисы, что ли, по вопросу об электрификации земледелия.
– Вот это уже больше похоже на дело.
– Вы считаете?
– Безусловно. Вам необходимо добиться одного... Каждому, кто будет читать вашу брошюру, из этой ее части пусть станет ясно: мы ставим своей задачей возвратить крестьянству то, что получили в виде хлеба. Вы должны убедить читателя, что организация промышленности на базе электрификации покончит с рознью между городом и деревней, даст возможность победить даже в самых глухих углах отсталость, темноту, нищету, болезни и одичание. От вас требуется только это.
– Да, «только»!..
– Дальше.
– Наконец, моя четвертая статья, Владимир Ильич, – «План районных станций России». Здесь, пожалуй, тоже немного самонадеянно, претенциозно. Лучше, может быть, не «план», а «к плану»?
– Ну, что ж... Однако общее название, общее звучание не должно снижаться или сужаться. Пусть так и остается: «Основные задачи электрификации России». И пожалуйста, когда сядете писать, смотрите не только в лицо врага, но и в лицо друга. Жму руку. Всего!
Глеб Максимилианович прошелся по кабинету, оглянулся на новый, сверкавший лаком телефонный аппарат, потрогал его, переставил подальше от края, постоял, раздумывая, опустился в рабочее кресло и вывел на титульном листе – эпиграфом:
«Век пара – век буржуазии, век электричества – век социализма».
