Текст книги "В начале будущего. Повесть о Глебе Кржижановском"
Автор книги: Владимир Красильщиков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
В чем дело? Что это, случайное совпадение? Или тактика – не раскрывать до поры свои карты, не давать лишнее время на размышления, на подготовку?
Позвонил секретарю.
– Пожалуйста, поторопите Милютина, Ларина и Крицмана с присылкой тезисов об едином хозяйственном плане.
Вскоре уже пора перейти из кабинета в зал заседаний...
И вот длинный-предлинный стол в этом зале. Пятнадцать мест с одной стороны, пятнадцать с другой. Ведущие политические и хозяйственные деятели страны: Аванесов, Рудзутак, Брюханов, Попов, Халатов, Ломов, Милютин...
Вдоль стены со строгими деревянными панелями, с глубокими проемами четырех окон, за которыми в слепой пустоте ночи надрывается метель, расселись приглашенные товарищи, докладчики, эксперты.
Во главе стола, точнее, уже за другим, приставленным к нему, как перекладина буквы Т, — Ленин. В левой руке – часы, правая – над листком для заметок.
Рывком поднимается Михаил Александрович Ларин – тот самый, что слывет старым партийным работником и литератором. В былые годы – меньшевик, а в девятьсот седьмом – автор самого правого из проектов созыва «широкого рабочего съезда», которым пытались заменить партию. Во время войны примкнул к Мартову...
Опять Мартов и мартовцы – пусть бывшие! – против Ленина, против ГОЭЛРО...
Ларин так долго подавался вправо, что оказался слева: после Февральской революции он занял самую левую позицию среди меньшевиков-интернационалистов, после июльских событий вошел в большевистскую партию и ныне трудится на посту заместителя председателя Высшего совета по перевозкам. Самонадеян, самоуверен, привык идти напролом, без оглядки и полагает это главным достоинством революционера.
Перед началом заседания, прочитав проект положения о Государственной общеплановой комиссии, подошел к Ленину и шепнул на ухо как бы в шутку:
– Вы дали нам мизинец, мы возьмем всю руку,
Для себя Ленин называет его «архиловким нахалом», смеется:
– Если Ларин просит миллион, то давать ему надо полтинник.
Ларина, и прежде всего его, имел в виду Владимир Ильич, когда предупреждал Кржижановского, что придется отшибать нетактичных коммунистов.
С убежденностью всезнающего метра, с апломбом пророка Ларин бросает в лицо Ленину:
– Как можно признавать ГОЭЛРО основным планом восстановления всего народного хозяйства? Как можно всерьез говорить о немедленном приступе к практическому проведению этого плана в жизнь, если жизнь сплошь и рядом на каждом шагу опрокидывает куда более скромные наши наметки?..
В плане ГОЭЛРО, составленном техниками, хромает экономическое обоснование. Не учтен прирост населения. Слабы расчеты необходимого ввоза и так далее и так далее...
Я считаю, что во главе технической группы, предложенной товарищем Лениным, если хотите, над ней, надо обязательно поставить экономический президиум...
Он говорит многозначительно и запальчиво, то и дело снимая и надевая очки. Отирает взмокший, начинающий лысеть – «бог лица прибавляет» – лоб.
Но Ленин умещает суть его выступления в строку:
...«Дело не кончается одной техникой»...
В три строки – следующее выступление, заместителя председателя Высшего Совета Народного Хозяйства Милютина:
«Ларин часто путает (Милютин)
|| Задача экономически-политическая [Ни разу не возразил Ленин]»
Раскинув перед собой широкие сухие руки так, что левая легла на общий стол, а правая уперлась в тот, за которым сидел Ленин, Рыков поморщился: нет, ни Ларин не произвел впечатления, ни зам не сверкнул красноречием, хотя все же сказал, что с точки зрения методологической план ГОЭЛРО построен неправильно. Взял слово.
Председатель Высшего Совета Народного Хозяйства говорит не торопясь – отмеривая, процеживая каждое слово, каждый вздох: у зама одна ответственность, у преда – иная. Привычно заикаясь, он растягивает начальные согласные – выгадывает секунды, чтобы отмерить, взвесить еще и еще раз:
– Н-н-не надо спешить. В-в-ведь прежде, чем выполнять ГОЭЛРО, его н-н-необходимо еще утвердить. Можно его утвердить н-немедля, с-сейчас? Можно. А нужно ли?.. Может быть, лучше утвердить после съезда электротехнического – после, как сказано в постановлении Совнаркома от восьмого сего февраля, «всестороннего обсуждения технико-экономических вопросов, связанных с осуществлением плана электрификации России»?
Всем своим видом – и тем, как сжимает в кулаке карандаш, как отмахивает такт своим словам, как придерживает вытянутыми пальцами другой руки бумаги на столе, но не заглядывает в них – по памяти безошибочно цитирует нужные параграфы, – всем своим видом Рыков как бы внушает Ленину: «Без моего благословения ГОЭЛРО не отправится в путь. Я могу дать «добро», могу и не дать».
– III-ш-што, если в результате упомянутого «всестороннего обсуждения» упомянутый план электрификации окажется планом электрофикции?.. – Он прикрывает рот ладонью, будто бы разглаживая усы, сдерживает улыбку. – Н-н-не скрою, д-да, я слыхал, что есть ошибки. Товарищ Ларин, товарищ Милютин пять минут назад подтвердили нам это. – И тут же великодушно защищает председателя ГОЭЛРО от Ларина и Милютина: – Кржижановский не только теоретик, но и практик... Однако излишней нервозностью, чрезмерной поспешностью, – смотрит на Ленина, – затемняется существо дела.
Ленин буквально хватает последнюю фразу – с маху так и записывает:
«...затемняется существо дела...»
По тому, как задиристо он склоняет голову, как наперекор противнику – размашисто и стремительно – мчит по листку свой толстый черный карандаш, нетрудно заметить, что он повторяет эту фразу про себя с иной интонацией, вкладывает в нее совсем иной смысл.
Тем временем предложенный Лениным проект атакует уже новый оратор – Валериан Валерианович Осинский, заместитель народного комиссара земледелия. Это экономист и литератор, во время Брестских переговоров – глава «левых коммунистов», сторонник продолжения «революционной» войны, теперь один из вождей фракционной группы «демократического централизма»:
– Легкомыслие – утверждать!.. – Обращается он исключительно к Ленину и с присущей ему особенностью во всем усматривать политиканство, козни, направленные против него, подозрительно щурится, встряхивает густой шевелюрой: – Легкомыслие – утверждать план электрификации! Нарушать решения Восьмого съезда Советов, который не утвердил, а одобрил! Кржижановскому задание не было дано выработать государственный план. Общеплановая комиссия будет наполовину административная комиссия, а Кржижановский не администратор. Разве не так, Владимир Ильич? Сами же вы признавали...
Спокойно, сдерживая себя, Ленин кивает, стискивает зубы так, что желваки играют на лице.
– Вот видите! У него в ГОЭЛРО буржуазные спецы, правые эсеры и прочие, коммунистов мало. ГОЭЛРО должна дать кадры экспертов, а не общеплановой комиссии. И вообще!.. – вдруг махнув рукой, срывается Осинский. – Я всегда был против! Никогда не верил! Почему электрификация, а не газификация, скажем? Все равно пустое фантазерство. Сначала восстановим хоть частью старое, прежде чем строить новое. Я не полагаюсь на Кржижановского. Пусть экономист просмотрит, только экономисты могут сделать...
Его сумбурное, переполненное эмоциями выступление подлило масла в огонь. Дебаты пошли по второму кругу: снова Рыков, снова Милютин, снова Ларин...
«Опять об одном и том же! – недовольно усмехнулся про себя Ильич. – Мешают додумать».
Он пришел в свое обычное, преобладающее настроение – напряженной сосредоточенности, набрасывал план заключительного слова.
А перед ним в зале за столом шумели, то и дело повторяли:
– Экономика...
– Экономист...
– Экономический...
Ленин как бы отодвинулся от наседавших противников, сдержал себя, собрался, записал, сжимая каждое слово до предела – в слог: «отн к эк» – «отношение к экономике», – прислушался к тягучему тенорку Рыкова, помедлил, добавил: «(Далеко, в куток!) «Мозг»».
«Да, вот главное. Именно мозгом должен стать Госплан. А эти... Живую работу заменяют интеллигентским и бюрократическим прожектерством! Конечно, «планы» – вещь такая, говорить и спорить можно бесконечно. Но неумно допускать общие разглагольствования и споры о «принципах» построения плана, когда надо взяться за изучение уже данного, единственно научного плана, исправить его на основании... опыта!» – Снова черканул, еще стремительнее, словно досаждая, словно наперекор, в пику своим оппонентам:
«(хоз здр смысл)» – «(хозяйственный здравый смысл)».
Рослый, прямой, застегнутый на все пуговицы, с аккуратно зачесанными назад волосами, с крупными, чуть вывернутыми губами, делающими его лицо обиженным, Милютин перебирает на столе бумаги, обдает прокуренным, табачным дыханием, долго ищет нужную.
Почему-то нелегко поверить, что из тридцати семи своих лет половину этот человек отдал революции, семь провел в тюрьмах и ссылке, после Февральского переворота был председателем Саратовского Совета, на Апрельской конференции избран в ЦК большевиков, в Октябре – народный комиссар земледелия первого Советского правительства. Пост, впрочем, вскоре им оставленный из-за несогласия с позицией Ленина и ленинцев. В это, к сожалению, поверить уже легче...
Сейчас Владимир Павлович больше напоминает учителя, старающегося вдолбить школярам трудный урок.
– Тезис первый, – монотонно читает он. – Единым хозяйственным планом называется совокупность... – Тезис второй. Осуществление единого хозяйственного плана становится возможным только после свержения капитализма... Тезис третий... Тезис четвертый...
«Какая скученция! – думает Ленин. – Дельный экономист, вместо пустяковых тезисов, засядет за изучение фактов, цифр, данных, проанализирует наш собственный опыт и скажет: ошибка там-то, исправлять ее надо так-то...» – Он опускает карандаш на бумагу так, точно надоедливого и нудного Милютина отметает: обводит слова «(хозяйственный здравый смысл)» густой черной рамкой. Дает слово следующему оратору.
Опять – Ларин.
Щуплый, юркий, желчный, Ларин едва успел раскрыть рот – уже сказал всем что-нибудь неприятное, даже единомышленников своих не пощадил, увлекшись.
«Н-да-а... – глядя на него, задумывается Ленин. – Коммунист, не доказавший своего умения объединять и скромно направлять работу специалистов, входя в суть дела, изучая его детально, такой коммунист часто вреден. Таких коммунистов у нас много, и я бы их отдал дюжинами за одного добросовестно изучающего свое дело и знающего буржуазного спеца».
Рука его опускается на листок, второй рамкой – еще раз! – выделяет и подчеркивает слова «(хозяйственный здравый смысл)», двумя четкими линиями отбивает от дальнейшего, останавливается, будто насторожившись, прикидывая, и решительно продолжает:
««Дело затемняется»...
бюрократизмом (Рыков)...
и литературщиной (Милютин, Ларин и Осинский)».
Набрасывая свой план, Ленин то и дело косится на брызжущего слюной Ларина, который уже противопоставляет тезисам Милютина собственные тезисы, пересыпает речь шутками вроде:
Мужик рубит
Лошадь везет...
И вдруг... Вдруг Владимир Ильич просто-напросто взрывается смехом.
Но это совсем не тот радушно-заразительный ленинский смех. Это смех-вызов, смех-горечь, ирония, смех-выстрел. Недаром на листок для заметок он ложится строками, напоминающими беспощадно злую частушку:
«Мужик рубит
Лошадь везет
Советский служащий крадет
Экономист пишет тезисы».
Наконец выговорились все противники.
Владимир Ильич спокойно отложил толстый черный карандаш, откашлялся, уперся руками в край стола:
– Тяжелое впечатление производят ваши разговоры... – И тут же всегда так ярко выраженная у него потребность высказаться, выяснить суть взяла верх над сдержанностью:
– Пустейшее говорение. Рассуждения о том, как надо подойти к изучению, вместо изучения... Пустейшее «производство тезисов» или высасывание из пальца лозунгов и проектов! Высокомерно-бюрократическое невнимание к тому живому делу, которое уже сделано и которое надо продолжать. Да, да, товарищ Осинский! Не смотрите зверем. Единственная серьезная работа по вопросу об едином хозяйственном плане есть «План электрификации РСФСР». Он разработан – разумеется, лишь в порядке первого приближения, – Ленин усмехнулся тому, что невольно употребил излюбленное выражение Глеба Максимилиановича и повторил с особым ударением для Рыкова, Милютина, Ларина и всех тех, кто чересчур напирает на допущенные ошибки, стараясь тем самым перечеркнуть всю работу ГОЭЛРО, – лишь в порядке первого приближения – лучшими учеными силами нашей республики по поручению высших ее органов. И борьбу с невежественным самомнением сановников, – взгляд на Рыкова – Осинского, – с интеллигентским самомнением коммунистических литераторов, – кивок в сторону Ларина – Милютина, – приходится начать с самого скромного дела, с простого рассказа об истории этой книги, ее содержании, ее значении.
Скользнув взглядом по заметкам на листке, Ленин напоминает, что главной задачей, поставленной ВЦИК Кржижановскому и его Комиссии, была «научная выработка государственного плана всего народного хозяйства». Результатом работ ГОЭЛРО стал обширный – и превосходный – научный труд.
Обстоятельно и увлеченно Владимир Ильич говорит о том, что для правильной оценки труда, совершенного ГОЭЛРО, надо обратиться к примеру Германии. Там аналогичную работу проделал ученый Баллод. Он составил научный план социалистической перестройки всего народного хозяйства. В капиталистической Германии план повис в воздухе, остался литературщиной, работой одиночки...
План электрификации России – это точные расчеты специалистов по всем основным вопросам, по всем отраслям промышленности... вплоть до расчета производства кожи, обуви по две пары на душу... В итоге – и материальный и финансовый баланс электрификации... Баланс рассчитан на увеличение обрабатывающей промышленности за десять лет на восемьдесят процентов, а добывающей – на восемьдесят—сто. Дефицит золотого баланса... «может быть покрыт путем концессий и кредитных операций». Электрификация сама – золото: использование половины мощностей Северного района для увеличения заготовок и сплава леса через Мурманск, Архангельск и другие порты за границу могло бы дать до полумиллиарда валютных рублей в год! И не когда-нибудь, а в ближайшее время! Вот это и называется – «работа государственного мозга». Вот это и есть хозяйственный здравый смысл, воплощенный в научно обоснованном плане.
Он рассказывал им так, точно тыкал их носом в то, что все они хорошо знали, – и это шокировало их всех. Рассказывал так, будто сам написал каждую строку, выносил каждую цифру, – и его слушали с невольным вниманием. Хотя и Ларин, ни секунды не сидевший спокойно, и монументально-неприступный Осинский, и Рыков, то и дело наклонявшийся к Милютину, с улыбкой шептавший что-то на ухо, – все они, раскрасневшиеся, даже чуть взмокшие от напряжения, по-прежнему стеной держались против Ленина, показывали ему: «вы – мечтатель, мы – реалисты, говорите, говорите...»
Он видел это, чувствовал, понимал. Но не раздражался от того, что мечту его хватали, сдерживали, давили грубыми руками, а с еще большим воодушевлением бросался на штурм стены.
– Непонимание дела чудовищное! Господство интеллигентского и бюрократического самомнения над настоящим делом. Насмешечки над фантастичностью плана, вопросы насчет газификации и прочее обнаруживают самомнение невежества. – Он подался вперед и, не задев рукавом ни ту, ни другую крышки чернильниц на столе, выбросил над ними широкую ладонь, точно выкладывая перед Осинским его же собственные «идеи»: – Поправлять с кондачка работу сотен лучших специалистов, отделываться пошло звучащими шуточками, чваниться своим правом «не утвердить», – разве это не позорно?
Ленин не усидел – быстро обошел свой стол, остановился позади покатой, туго обтянутой суконным френчем спины Осинского, так что оказался прямо против Рыкова. Теперь Ленин возражал ему одному, словно тот только что бросил реплику:
– Конечно, право «утверждать» и «не утверждать» всегда остается за сановником и сановниками. Если понимать разумно это право... то под утверждением надо понимать ряд заказов и приказов: то-то, тогда-то и там-то купить, то-то начать строить, такие-то материалы собрать и подвезти... Если же толковать по-бюрократически, тогда «утверждение» означает самодурство сановников, бумажную волокиту, игру в проверяющие комиссии, одним словом, чисто чиновничье убийство живого дела. – И опять широкий жест, привычно-ленинское движение правой рукой вперед и вправо: «возьми себе все, что ты подарил мне».
Рыкова передернуло. Он начал оправдываться, возражать.
Но:
– К порядку! К порядку! Я вас не перебивал. – И Владимир Ильич обратился к Милютину.
Резким движением Рыков достал кожаный портсигар, примял, сунул в рот папиросу, глянул на Ленина с той виновато-боязливой неприязнью, с какой курильщики смотрят на тех, кто не терпит курения, отошел к печке, запрокинул голову, пустил струю дыма в вытяжку.
В зале тем временем все звучал громкий грудной баритон:
– Надо же научиться ценить науку, отвергать «коммунистическое» чванство дилетантов и бюрократов, надо же научиться работать систематично, используя свой же опыт, свою же практику! Дело идет у нас уже давно не об общих принципах, а именно о практическом опыте, нам опять в десять раз ценнее хотя бы буржуазный, но знающий дело «специалист науки и техники», чем чванный коммунист, готовый в любую минуту дня и ночи написать «тезисы», выдвинуть «лозунги», преподнести голые абстракции.
Милютин справедливо принял все это на свой счет, заерзал, готовясь к отпору, но Ленин уже обогнул стол в обратном направлении и остановился против Ларина – лицо в лицо, глаза в глаза:
– ...не командовать, а подходить к специалистам пауки и техники чрезвычайно осторожно и умело, учась у них и помогая им расширять свой кругозор, исходя из завоеваний и данных соответственной науки, памятуя, что инженер придет к признанию коммунизма не так, как пришел подпольщик-пропагандист, литератор, а через данные своей науки, что по-своему придет к признанию коммунизма агроном, по-своему лесовод...
Ларин, до сих пор усмехавшийся, пожимавший плечами – воплощавший в себе упрек Ленину, который словами можно было бы выразить примерно так: «ну, стоит ли ломиться в открытую дверь?» – вдруг затих.
Ленин вернулся на свое место во главе стола, но не сел, а продолжал стоя:
– Никакого другого единого хозяйственного плана, кроме – ГОЭЛРО, нет и быть не может. Строить что-либо серьезное, в смысле улучшения общего плана нашего народного хозяйства, можно только на этой основе, только продолжая начатое, иначе это будет игра в администрирование или, проще, самодурство... Голосую за Государственную общеплановую комиссию на основе ГОЭЛРО во главе с Кржижановским – человеком широкого опыта, научно образованным, способным привлекать к себе людей. Кто за?
Ленин смотрел в упор на Рыкова, снова усевшегося на свое место.
На Рыкова – настороженно, выжидательно – смотрели и остальные.
Но Рыков не поднимал руку.
Против предложения Ленина было явное большинство.
– Та-ак... – Ленин потупился, опустил взгляд: – Заседание Совета Труда и Обороны объявляется закрытым, – и стремительно вышел.
В коридоре, у двери, он столкнулся с Глебом Максимилиановичем Кржижановским.
– О-о! Подслушивали! Как некрасиво!
– Я не подслушивал, Владимир Ильич!
– Да-а?.. А что же вы делали? Чуть-чуть не отбил вашей милости нос.
– Я не виноват, Владимир Ильич, что у вас такой зычный голос... Дверь была плохо притворена...
– «Плохо притворена»! Скажите!.. А может быть, вы ее сами приоткрыли?
– Может быть, и так, – признался Глеб Максимилианович и, несмотря на удручающую серьезность положения, улыбнулся доверительно.
– Все слышали? – спросил Ленин, вновь мрачнея.
– Все. Что же это такое? Обструкция? Бойкот?
– Почему? Лишь эпизод войны, которую приходится вести в партии. Предсъездовская дискуссия. «Рабочая оппозиция» – Шляпников, Коллонтай, Троцкий с его «перетряхиванием» профсоюзов. «Буферная группа» Бухарина, Ларина, Преображенского. «Демократический централизм» платформы Бубнова – Сапронова – Осинского... Партия больна. Партию треплет лихорадка...
Только теперь Глеб Максимилианович до конца осознал весь смысл происшедшего. Он негодовал на людей, виновных в болезни партии – той партии, которую Кржижановский вместе с Лениным вынашивал, взращивал еще в юности... Да, нужно мужество и мужество, чтобы так, как Ленин, посмотреть в лицо горькой истине...
Владимир Ильич кивнул на дверь, из-за которой молча, по одному, выходили так и не побежденные им противники:
– Все это по беспроволочным сплетням немедленно передается буржуазии. Все это завтра же кумушки советских учреждений будут, подбоченясь, повторять со злорадством!.. Погодите! – вдруг спохватился он. – Вам велено было отдыхать. Почему вы здесь? Как добрались из Архангельского?
– Пустяки. Важно, что добрался.
– На чем?
– Где на лошади, где пешком, а от Подольска – на паровике... Владимир Ильич! А все же в тезисах Милютина есть, мне кажется, та широта, которой возможно, не хватает нам?
– Вздор! Самая большая опасность, это – забюрократизировать дело с планом государственного хозяйства. Это опасность великая. Ее не видит Милютин. Очень боюсь, что, иначе подходя к делу, и вы не видите ее, Глеб Максимилианович!
– Ну, уж положим!..
– Да, да! – От неприятных переживаний он уже переходил к делу, и дело, как всегда, волновало его. – Мы нищие. Голодные, разоренные нищие. Целый, цельный, настоящий план для нас теперь «бюрократическая утопия». Не гоняйтесь за ней. Тотчас, не медля ни дня, ни часа, по кусочкам выделить важнейшее, минимум предприятий и их поставить. Пойдемте ко мне – поговорим.
Кржижановский хотел пойти, но увидел в конце коридора, у дверей ленинской квартиры, Мартенса. Людвиг Карлович Мартенс два года был неофициальным представителем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики в США. Он только что, сегодня, вернулся в Москву, и Ленин специально посылал за ним автомобиль...
– Лучше завтра, – сказал Глеб Максимилианович, – уже без двадцати одиннадцать.
– Ну что ж, завтра так завтра! – понимающе улыбнулся Ленин и задумчиво припомнил: – «где на лошади, где пешком...» Молодец, что приехали! Завтра вы мне очень понадобитесь. На Совете Труда и Обороны свет клином не сошелся. Есть Политбюро. Есть Совнарком. Отдохните как следует. Выспитесь хорошенько.
– Что же все-таки делать, Владимир Ильич?
– Как «что делать»? Драться!
