Текст книги "В начале будущего. Повесть о Глебе Кржижановском"

Автор книги: Владимир Красильщиков

Наконец подкатил автомобиль, который все ждали.

Щелкнул замок дверцы, показался Ленин в зимнем пальто. Сырой ветер чуть не сорвал кепку – Ленин удержал ее за козырек, надвинул покрепче, помог выбраться Надежде Константиновне, Марии Ильиничне и Калинину.

Тут же, откуда ни возьмись, к ним кинулся мальчонка лет девяти:

– Дяденька Ленин! Дяденька Левин! Я тебя сразу признал! Это мы дорогу украсили еловыми ветками...

Встречавшие стали оттаскивать его весьма неделикатно – за шиворот. Но Ленин удержал, привлек проныру:

– Как зовут?

– Петькой.

– У тебя, что же, папа с мамой здесь работают?

– Мамка работает, доярка она. А папка помер.

– «Помер»... – Ленин пристально оглядел его видавшие виды пальтишко с чужого плеча, стоптанные сапоги. – В школу ходишь?

– Пошел ноне... Я и телят пасу.

– Ишь ты! Молодчина.

Все же мальчишку оттеснили в сторону. Опасливо поглядывая на провода высокого напряжения, подвешенные над полем, к Ленину пробились делегаты рабочих и служащих хозяйства.

– Приветствуя нашего вождя на земле, политой нашим потом, мы вместе с ним в этот день выражаем горячее желание, чтобы сеть проволок, несущих рабочему и крестьянину освобождение от каторжного труда, от нищеты и голода, покрыла всю рабоче-крестьянскую Россию...

После короткого митинга Глеб Максимилианович кивнул Есину и Угримову. Борис Иванович поднял сигнальный флажок. И сейчас же на противоположной стороне поля механик склонился к лебедке. Стальной канат, протянутый от нее к плугу, вздрогнул, напрягся, зазвенел.

– Осторожней, Владимир Ильич! – предупредил Александр Иванович Угримов.

Машинист, сидевший на плуге, вертанул массивную рукоять – лемеха вонзились в землю, отвалили восемь одинаково тяжелых пластов.

Люди, с детства привыкшие к размаху сохи, в лучшем случае пароконного плуга, двинулись вслед за быстро уползавшим гигантом, словно завороженные. И впереди всех – Ленин.

Приотстав немного, Глеб Максимилианович объяснял Надежде Константиновне и Марии Ильиничне, подозвавшей еще корреспондента «Правды»:

– Идея и конструкция Бориса Ивановича Угримова. Он, как вы знаете, особоуполномоченный Совета Труда и Обороны по секции Главсельмаша... Принцип действия очень простой. По краям поля стоят две электрические лебедки. Механики включают то одну, то другую, и они тянут к себе плуг. У него две рамы – по восемь лемехов на каждой. Одна восьмерка пашет, когда плуг идет туда, другая – оттуда...

Тем временем плуг взбороздил поле до конца гона, и вторая лебедка потянула его обратно. Молодой безусый здоровяк машинист колдовал, священнодействовал рычагами, сидел красный от ветра и всеобщего внимания, от усердия, волнения и гордости. Пронзительно сверкали даже теперь, в этот тусклый осенний день, отшлифованные работой отвалы. По ним, из-под них все так же непрерывно – захватывающе и увлекательно, как в кинематографе! – струились ровные потоки сырой земли.

Владимир Ильич по-прежнему шел за плугом вдоль крайней борозды. Рядом с ним вышагивал тот же, первым встретивший его проныра мальчишка – Петя Мельников, прозванный на Бутырском хуторе Ежиком.

Вот Ленин подобрал ивовый прут, промерил глубину вспашки, одобрительно присвистнул. А Ежик запустил камнем в галок, слетевшихся на свежую зябь.

– Не надо, – остановил его Ильич. – Пусть червяков собирают... Откуда это у тебя такая папаха?

– Солдат подарил. Я ходил к ним кашу есть. Знатная каша! У-ух! Пшенная...

– «Пшенная...» – задумчиво повторил Ленин, нагнулся, набрал горсть земли – как истинный хлебороб, размял бережно, ласково, с надеждой: – Вот она – и пшенная, и гречневая, и с маслом...

Потом, когда Ильича обступили работники комиссии «Электроплуг», Борис Иванович Угримов доложил, что Брянский и Петроградские заводы уже выпустили четыре таких чудо-богатыря, а к весне будут работать на полях еще двадцать.

Есин рассказал, где их предполагают применить.

Ленин задумался, прикидывая, взвешивая что-то; вздохнув, заметил, что плуг слишком громоздок, да и обслуживает его многовато народу – пять человек!.. И все-таки... Важно, что это первая машина, созданная нашими рабочими, из наших материалов, на наших заводах.

– Ну, что ж? Двинемся дальше? – Александр Иванович Угримов пригласил на ферму первого показательного хозяйства «Электрозема».

Там все сразу обратили внимание на чистоту асфальтированных проездов, бетонных полов, покрашенных известкой стойл. Неожиданно сытые для нынешней лихой поры, холеные коровы привычно касались губами рычагов – и чашки автоматических поилок наполняла вода, поданная электричеством. В зале с просторными окнами и стенами из кафеля по волнистому экрану охладителя падала молочная река. Сияя медью, гудели электрические сепараторы. На круглом вращающемся столе никелированные шприцы впрыскивали в бидоны мощные струи воды, нагретой электричеством, а щетки, мелькавшие на концах шприцев с быстротой, доступной только электричеству, придавали луженым утробам бидонов радужный блеск.

Наклонившись к Ленину, Александр Иванович с гордостью рассказывал:

– Благодаря идеальной чистоте при дойке и разливке, благодаря гигиеническому содержанию и правильному кормлению животных молоко превосходит по качествам датское, признанное лучшим в мире. Весь удой идет в ясли, детские больницы, родильные дома.

– Сколько вы получили от правительства на оборудование такой фермы? – заинтересовался Ленин.

– Ни копейки. Все, что вы видите, поднято на средства нашего Общества сельского хозяйства. И все это полностью окупилось в два-три года...

– Слышите?! Слышите?! – Ленин обернулся к председателю Госплана и народным комиссарам. – Это общественное хозяйство процветает, несмотря на войны, на разруху и голод! Какие же возможности открываются для крупных советских хозяйств!..

Много интересного увидел и услышал в тот день Глеб Максимилианович, но особенно запомнился ему Ленин, идущий за плугом об руку с мальчонкой в солдатской папахе. И до вечера, обнадеживая, утверждая, слышалось все то же слово:

– Перепашем.

Через несколько недель, после ночного заседания Совета Труда и Обороны, Ленин позвал Кржижановского проехаться на автомобиле за город. Выглядел Ильич убийственно усталым. Сев рядом с ним, Глеб Максимилианович тут же стал его упрекать, корить за то, что он не бережет себя, что нельзя же – нельзя так! – день и ночь работа, одна работа, и только работа!

– Вы так любите Большой театр. Почему бы не отвлечься хорошей музыкой?

– Не могу. Она слишком сильно на меня действует.

– Бессонница убьет вас.

– Чтобы отдохнуть по-настоящему, мне надо сбрить бороду и удрать в Разлив. – Ленин невесело усмехнулся, оттянул край дверного фартука, жадно вдохнул воздух, пахнувший декабрьским снегом.

За слюдяными окнами автомобиля плыли опустевшие тротуары Тверской, дома, испещренные вывесками только что возникших «кооперативов» и «товариществ», магазины хотя и тускло, но освещенные – набитые всевозможной нэповской благодатью: коврами, канделябрами, парфюмерией, а кое-где и пирожными и банками какао Ван-Гутена.

– Скорее бы, – нарушил молчание Ленин, – скорее бы на витринах появился обыкновенный хлеб, учебники, рубанки, счетные и пишущие машины, электрические приборы, доступные каждому...

То пробивая наметы, то мастерски лавируя меж ними, Гиль вел тяжелую горячую машину стремительно, легко.

Промелькнул Александровский вокзал. Триумфальная арка. В свете автомобильных прожекторов заискрились, побежали навстречу нетронутые колесами снега на аллеях Петровского-Разумовского.

– Здорово! – Ленин потянулся, размялся и тут же спросил: – Как подвигается организация электротехнического института?

– Владимир Ильич! Мы же условились не говорить о деле...

– Хорошо, хорошо. Расскажите только, как с проектом нашего первого тепловоза и с производством тракторов на Коломенском заводе. Кстати! Вы подготовили данные для моего доклада Девятому съезду Советов?

– Не беспокойтесь... Вы знаете, добыча угля в этом году по сравнению с прошлым выросла на семьдесят миллионов пудов. Нефти – с двухсот тридцати трех до двухсот пятидесяти пяти, и притом доставка ее на Волгу – со ста трех до ста шестидесяти семи миллионов пудов. Бензину столько, что открыта аэролиния Москва – Харьков, регулярно летают наши переоборудованные для пассажиров «Ильи Муромцы»...

– А торф?

– О! Тут просто виктория. Единственная область, где мы превзошли довоенный уровень: сто тридцать девять миллионов пудов вместо девяноста трех прошлогодних.

– А вы говорите: Большой театр! Ваши цифры звучат, как музыка. Лучше музыки. Нуте-с, нуте-с, Глеб Максимилианович, дальше...

– Если за восемнадцатый и девятнадцатый годы мы открыли пятьдесят одну станцию мощностью три с половиной тысячи киловатт, то за двадцатый и нынешний, двадцать первый, пущены двести двадцать одна станция – двенадцать с лишним тысяч киловатт.

– И на мази еще двенадцать тысяч Каширки для Москвы да десять тысяч Уткиной Заводи для Питера. – Ленин широко расправил грудь, словно впервые так хорошо наполнил ее морозным воздухом. – Мне кажется, я уже отдохнул в Разливе... Помните тот белогвардейский анекдот – «Почему дом не строится»?

– Ну как же!

– А дом-то строится. Строится!

Вышло!..

 
Грибов уменье скрыться тонко,
У каждого здесь норов свой,
Лишь простодушные опенки
Не дорожат своей судьбой...
Масленок в дружном коллективе
Всегда под соснами живет —
Костюм с соломенным отливом
Легко за игол сброс сойдет...
Груздь молодой – весь под землею,
Надежным бугорком прикрыт,
Поди узнай-ка, под какою
Обычной кочкой он сидит...
На что осиновик отважен —
В мундире красном генерал, —
Но присмотрись: он принаряжен
Под лист, что осенью завял...
Гриб белый вовсе неприметен,
Хотя среди грибов царит.
Не так ли все идет на свете:
Не все то злато, что блестит...
 

Строки складывались легко. Грибы попадались часто. Глеб Максимилианович шел по лесу, точно опьяненный, посвежевший.

 
Но как чудесен день погожий:
Прозрачна голубая даль,
Все краски стали чище, строже,
На рощах – золотая шаль.
В такие дни душе так любо
С природой быть наедине
И позабыть все то, что грубо
Мешает жить тебе и мне...
 

Вдруг он остановился, вспомнив что-то, задумался. Да, Ленин тоже любит собирать грибы. И для него тоже лес – любимое место отдыха... В апреле двадцать второго года ему делали операцию – вынимали пулю... Врачи заставили, чтобы он переехал в Горки. Для тех, кто в эти годы часто встречается с Владимиром Ильичем, видно, как он деятельно борется с недугом.

Но однажды резанула Глеба Максимилиановича по сердцу записка Старика, в которой мелькнула фраза: «Когда меня не будет...»

Болезнь Ленина вынуждает беседовать с ним осторожно. Глеб Максимилианович стремится обращаться к нему лишь в крайних случаях – «минимально». Однако это не может ускользнуть от его, Ильича, глаза. Он по-прежнему ревниво интересуется всем, что связано с электрификацией, заботится о судьбе ГОЭЛРО. Особенно ценит Ленин начатое дело за то, что оно открывает возможность регулировать с одного щита производственный процесс сотен тысяч людей...

Вспомнив обо всем этом в лесу, Глеб Максимилианович подумал о том, что, возможно, даже наверняка, людям недалекого будущего покажется удивительным исчислять начало великих работ от грозного, опаленного войной, голодом и разрухой времени. Хотя... Что же тут удивительного? Именно для того, именно потому и делали революцию. Именно для великих работ и нужна была Революция-Созидательница. Другой эту революцию, другим ее вождя невозможно представить. И загад Ильича вовсе не мечта, а провидение на многие годы вперед, реальное предсказание того, что будет – будет!

Глеб Максимилианович еще не знал, что очень многое из этого он увидит – станет современником и соучастником многих и многих великих дел.

Долгую, поистине большую жизнь проживет Глеб Кржижановский... Продолжая работать на посту председателя Госплана, он будет готовить то, что потом войдет в историю под именем первой пятилетки. Выступит с докладом о ней на Пятом Всесоюзном съезде Советов.

Он увидит пуск и работу Каширской, Шатурской, Волховской станций, Днепрогэса... Он узнает о выполнении первой пятилетки, второй, четвертой...

Глеб Максимилианович Кржижановский будет членом Центрального Комитета Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), членом ВЦИК и ЦИК СССР, депутатом Верховного Совета СССР. Немало сил отдаст он строительству нового общества, нового государства как делегат Гаагской конференции, председатель правления Электростроя, член редакционного совета Большой Советской Энциклопедии, председатель Комитета по сооружению магистрали Волга—Дон, председатель Комитета по стандартизации при Совете Труда и Обороны, член Технического совета Днепростроя. Каждое дело – будь оно большое или поменьше – он будет делать так, что потом, вспоминая о совместной работе, сподвижники его скажут примерно, как Александр Иванович Угримов:

– Как помню себя, я никогда не боялся жизни трудной, часто бывало и опасной... Равно нисколько не боюсь положенной нам, как творению природы, смерти. Мне сдается, что это так потому, что есть во всей жизни великой природы правда, разум и любовь. Вы, дорогой Глеб Максимилианович, именно эту сторону жизни выражаете вашим отношением ко мне с такой ясностью и полнотой, что сам смысл жизни для меня становится и светлым и прекрасным. И это не слова, а уверенное, чистосердечное признание.

Крупный ученый-энергетик, Глеб Максимилианович Кржижановский в тысяча девятьсот двадцать девятом году избирается действительным членом Академии наук СССР и на протяжении десяти лет работает ее вице-президентом – собирает научные силы, организует работу ученых. Одновременно он возглавляет Энергетический институт Академии наук, которому в связи с шестидесятилетием Глеба Максимилиановича будет присвоено его имя.

Председатель Всесоюзного комитета по высшему техническому образованию при Центральном Исполнительном Комитете СССР. Председатель группы энергетики и председатель Комиссии по газификации при Отделении технических наук АН СССР. Член Совета по изучению производительных сил...

Трудно перечислить должности и дела Глеба Максимилиановича. Но его отношение к людям, работающим рядом, можно определить хотя бы из письма, написанного одной из скромных сотрудниц в тяжкую годину Отечественной войны:

«Теперь, когда жизнь стала так сложна и так полна всяких неожиданностей, то нечаянных радостей, то глубоких потрясений, когда не знаешь, что будет завтра, сегодня существуешь, а завтра можешь и не быть, мне очень хочется успеть написать Вам несколько строчек совсем неделового характера... Хочу успеть выразить Вам мою глубочайшую признательность за Ваше хорошее, разборчиво внимательное отношение к своим подчиненным. Я работаю в ЭНИНе семь лет. Мне не приходилось никогда беседовать с Вами, но сознание всегда было такое, что Вы в курсе всех дел, всей жизни института, что Вы зорко следите за всем, что делается в Вашем подчинении, и это всегда вносило известное моральное спокойствие и в психику, и в работу. Мы... чувствовали себя под Вашим руководством уверенно, «присмотренно». Всегда чувствовался и чувствуется Ваш острый проникновенный взгляд, который все видит и обо всем печется и незаслуженно не даст в обиду. Я никогда не пропускала ни одного Вашего выступления где бы то ни было и, уходя, уносила с собой что-то бодрящее, поднимающее дух к радостной деятельности...»

Двадцать пятый съезд Коммунистической партии, десятая пятилетка, перспективный план на пятнадцать лет – это ввод к девяностому году трехсот миллионов киловатт новой мощности, двухсот былых ГОЭЛРО, больше, чем введено до сих пор за все пятилетки. Это атомные станции по четыре—восемь миллионов киловатт с реакторами на тепловых нейтронах, научные и производственные разработки для создания в будущем термоядерных электростанций. И все же, думая сегодня о сооружении сверхмощных электроцентралей, о работе сверхдальних электропередач, об энергосистеме «Мир», соединяющей социалистические страны, люди невольно связывают все это с холодной, голодной, простреленной порой первых лет Революции, с ленинским «загадом» о свете над Россией, с трудом верного соратника Ильича Глеба Максимилиановича Кржижановского и по справедливости говорят:

– Все это начато ими еще тогда.