Текст книги "Сталинградцы
(Рассказы жителей о героической обороне)"

Автор книги: Владимир Шмерлинг

Соавторы: Евгений Герасимов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Трудный день
М. А. Одиноков

Я работал секретарем Ворошиловского райкома партии. В 8 часов вечера 13 сентября на командный пункт вбежал связной и доложил, что немецкие войска прорвали фронт нашей обороны и подходят к Собачьей бойне; заняли первые кварталы у Дар-Горы, а в Дзержинском районе подошли к Красным казармам.

Я послал связных по району для того, чтобы как можно скорей собрать партийный актив и сообщить полученные мною указания. Секретари парторганизаций, директора заводов, работники райисполкома и штаба МПВО один за другим спускались в штольню. Многие из них раньше только изредка встречались друг с другом, теперь же всех сблизила опасность и напряжённая борьба. Наши люди работали на строительстве рубежей, на предприятиях района выпускали миномёты и гранаты, снабжали передовую водой, боролись со шпионами и диверсантами, с оружием в руках уходили на линию огня.

В нашем районе в типографии глухонемых печаталось городское издание газеты «Сталинградская правда», которая в сгоревшем и разрушенном городе продолжала нести боевое большевистское слово. Газета призывала сталинградцев достойно переносить выпавшие на их долю испытания и все свои силы отдавать обороне родного города.

Жители нашего района организованно и дисциплинированно вели себя в самые трудные дни обороны, – теперь же всем предстояло самое тяжёлое. Нелегко было мне объявить собравшимся приказ о том, что большинство из них должны немедленно переправиться на левый берег и там ждать дальнейших указаний. Мы должны были сохранить боеспособность нашей партийной организации. Я говорил о том, что борьба наша в самом разгаре и с ещё большей яростью мы будем мстить фашистам за страдания родного города.

В Сталинграде же остаётся только небольшая группа руководящих работников района.

Прощание было коротким. Опустел наш командный пункт. Бойцы районного рабочего батальона, располагавшегося невдалеке от штольни, также тронулись в путь. Они спешили влиться в ряды защитников города.

…В 2 часа ночи я получил приказание перейти со своими людьми на командный пункт Ерманского района.

Мы покинули штольню. Над нами, в ночном небе, кружились немецкие бомбардировщики, кругом было светло от пожаров и ракет. Содрогалась земля. С разных сторон немцы били из орудий и миномётов по центру города.

Ночь на баррикадах в центре города.

Выходя из штольни, я пожал руки двум бойцам-связистам из воинской части, оборонявшей наш район.

Мне хотелось что-нибудь сказать им, но я сказал только:

– До свиданья, товарищи!

В 3 часа ночи мы спускались в бетонный склеп, расположенный возле Домов специалистов. Там размещался командный пункт Ерманского района. Как раз в это время наши «катюши» дали залп по немцам, атаковавшим Красные казармы.

Бойцы и командиры МПВО Ерманского района не обрадовались нашему появлению. Они поняли, что в нашем районе немцы.

Никто не спал. Все сидели приунывшие, молчаливые.

– Давай, Иван Трофимович, – обратился я к товарищу Шишкину, председателю нашего райисполкома, – вспомним старину, запоём песню.

Иван Трофимович отмахнулся. – У меня не получится, а ты спой.

И не знаю, как это получилось – не часто это со мной бывало, – а тут я запел. И пел я под этими тяжёлыми бетонными сводами свою любимую песню:

 
«Стой, ямщик! жара несносная,
Дальше ехать не могу!»
Вишь пора-то сенокосная —
Вся деревня на лугу.
 

Пел я и чувствовал, что песня моя нравится бойцам. Когда я кончил, все стали просить меня спеть еще что-нибудь, но у меня зарядки хватило только на одну песню.

Недолго мы пробыли на командном пункте Ерманского района. В тот же день всем нам приказано было перебраться на левый берег.

Мы спустились к Соляной пристани, где были расположены командные пункты НКВД и военных штабов. Здесь мы встретили начальника областного управления милиции товарища Бирюкова, который спешно формировал отряд для уничтожения немецкой разведки, просочившейся к Домам НКВД и Домам специалистов.

– Ну, брат, победим немцев, если мы с тобой живы будем, в день Победы поцелуемся, – сказал мне он.

Отряд формировался из работников НКВД, НКГБ и городской милиции.

Мы стояли у самой воды, дожидаясь команды на погрузку. Налетело 10 немецких бомбардировщиков. Они сделали два захода. Много наших людей было ранено и убито. Я оказался в воронке с одним неизвестным мне бойцом. С трудом мы откопали друг друга. Вылез я, землю отряхиваю, осматриваюсь. Впечатление такое, что вот-вот немцы прорвутся к берегу. Уже слышно было цоканье пуль, когда мы получили приказ начать погрузку. Мы грузились на речной трамвайчик, а в это время бойцы-чекисты подымались в гору отражать новые атаки немцев на переправу. В дни своей юности, в годы гражданской войны, в родном Царицыне я сражался в рядах чекистов. И поэтому теперь я с особой гордостью смотрел на этих людей.

Трамвайчик взял на буксир два плашкоута. Когда мы отчаливали, немецкие автоматчики, пробравшиеся в развалины домов, расположенных у берега Волги, открыли огонь. Они ранили двух человек, стоявших на палубе.

Капитан трамвайчика, старый волгарь, вёл его среди разрывов. Я смотрел на капитана и думал, как этот человек, который всю свою жизнь возил на трамвайчике рабочих Судоремонтного завода, молочниц и тех, кто хотел отдохнуть на песчаном пляже левого берега, теперь нашёл в себе и силы и умение так маневрировать среди огня.

Этот старик поразил нас всех своим спокойствием и выдержкой.

Тяжело было покидать Сталинград! Может быть, многое мы уже забыли, а вот этого никогда не забудем. И вспоминается не только то, что видели, но и то, что было на сердце.

Вот мы на левом берегу. Отошли метров на триста, остановились и обернулись. Между нами и теми людьми, которые так недавно ушли в бой, лежала Волга. Мы стояли на левом берегу, а всеми своими мыслями, всем существом своим были в Сталинграде.

Горит Сталинград, а это значит – горит вековой труд моей семьи – потомственных каменщиков. Ещё прадеды мои и со стороны отца и со стороны матери пришли из Мокшанского уезда строить Царицын. Они до самой смерти не бросали фартука, ведра и лопаточки. Строили они крепкие каменные дома в три кирпича, славились своими фигурными работами. Нас, Одиноковых, все знали в Сталинграде.

Набережную, которую я только что покинул на правом берегу, строил мой прадед, Одиноков Матвей. Здания Главного почтамта, Дворца пионеров, Дворца физкультуры строил мой дед, Одиноков Семён. Сожжены и разрушены театр имени Максима Горького, гостиница «Интурист», Универмаг… Зарево стоит над «Баррикадами» и «Красным Октябрём». Эти заводы, эти здания строил мой отец, Одиноков Афанасий Семёнович.

Разрушены и сожжены банно-прачечный комбинат по Курской улице, здание обкома партии и облисполкома. Их строили мои старшие братья, Одиноковы Степан и Виктор.

Бывало, когда мы ещё были маленькими детьми и в воскресные дни отец и мать водили нас по городу, всегда отец любил показывать, какое здание в городе кто из Одиноковых строил.

Там, на правом берегу, осталась моя мать, Анастасия Ивановна. Когда ей предложили выехать, она сказала: «Не поеду из города, где девятерых родила. Ты уж меня не уговаривай».

Я стоял на берегу и видел перед собой мать, которая осталась одна.

Встреча гвардейцев Родимцева
И. Т. Петраков

14 сентября днём в воздухе появились эскадрильи фашистских бомбардировщиков, и началась страшная артиллерийская канонада… Этот день напоминает нам, сталинградцам, 23 августа, но тогда немцы обрушились на мирный город, теперь же среди развалин домов стояли баррикады, защищавшиеся воинскими частями.

Мины и снаряды стали рваться сплошной стеной на самом берегу Волги, в расположении нашей обороны и у блиндажей, где ждали переправы раненые бойцы.

Я командовал истребительной ротой, сформированной из работников милиции и управления НКВД.

Мы занимали оборону на берегу Волги от Домов специалистов до дома № 13 по Пензенской улице, имея задачу в случае подхода противника до прибытия подкрепления из-за Волги прикрывать центральную переправу.

Враг где-то был недалеко, но где точно, мы не знали. Наша истребительная рота приготовилась к бою. Я и мой помощник Ромашков пошли к площади 9 января на разведку. Из Дома военведа немцы открыли огонь. Метрах в пяти от нас по железному кузову сгоревшей автомашины прошла очередь немецких автоматчиков, перебегавших от окна к окну.

Я приказал Ромашкову вместе с пятнадцатью бойцами занять оборону и не дать прорваться противнику к переправе со стороны площади 9 января.

При спуске к Волге, когда я шёл к основной группе бойцов своей роты, невдалеке разорвался снаряд. Я был оглушён и опрокинут в кучу золы. Не помню, сколько я пролежал. Один из бойцов заметил меня и приволок к выходу штольни. Из горла текла кровь, в голове шумело, и я почти ничего не слышал. Бойцы обмыли мое лицо от запекшейся крови и напоили меня. Постепенно я стал приходить в сознание и начал разбираться в обстановке.

Немцы были уже над нами, метрах в ста пятидесяти, занимая верхние этажи зданий. Они уже овладели Пензенской улицей, заняли некоторые Дома специалистов, вошли в дом Госбанка, из которого били прямой наводкой из пушек и миномётов по городской переправе. Уже слышны были их голоса:

– Рус, Волга, буль, буль! Сдавайся!

Меня вызвал к телефону член Городского комитета обороны товарищ Воронин. Он приказал любой ценой удержать берег.

– Надо продержаться всего несколько часов, так как уже идёт помощь, – сказал он.

Несмотря на огромное превосходство в людях и вооружении, немцам не удалось потеснить наших бойцов. Тогда враг решил разведать наши силы.

В лощине, которая шла от Домов специалистов к нашему командному пункту, появился мальчик лет двенадцати. Это вызвало подозрение у одного нашего бойца-милиционера, и он задержал мальчика.

Задержанный оказался весьма смышлёным юнцом. Он потребовал, чтобы его отвели к командиру.

– Как зовут тебя? – спросил я его.

– Коля, – ответил он и начал рассказывать о том, что отец и мать его убиты при бомбёжке, а сам он с другими жителями скрывался в подвале Домов специалистов. Когда немцы ворвались в этот подвал, одна старуха, жившая тут, сказала им что-то по-немецки, и они послали её куда-то. Но старуха, должно быть, испугалась: она скоро вернулась. И тогда офицер послал его, Колю, пригрозив, что если он не узнает, сколько нас – его расстреляют. И не только это рассказал нам мальчик. От него мы узнали и о численности и о вооружении немцев.

Из показаний Коли и личных наблюдений мы выяснили, что перед нами батальон хорошо вооружённых, отборных немецких солдат.

Впоследствии было точно установлено, что против нас сражался в полном составе первый батальон 194-го полка 71-й стрелковой дивизии 6-й немецкой армии под командованием «рыцаря железного креста» капитана Гинделянга.

Нас же, прижатых к берегу, было всего человек 60.

Около 8 часов вечера мне доложили, что большая группа немецких автоматчиков, под прикрытием пулемётного огня, по балке от Домов специалистов продвигается к городской переправе. Около пивного завода немцы захватили две пушки, расчёты которых погибли, и готовятся открыть из этих пушек огонь.

Надо было немедленно принимать решение. Переправа от моего командного пункта была в 250 метрах, пивной завод – в 150 метрах. Я решил контратаковать противника с двух сторон. Ромашков возглавил группу бойцов из 15 человек. Столько же примерно было и в моей группе. С криком «ура» одновременно с Ромашковым мы бросились в атаку. По-видимому, немцы не были осведомлены о нашей численности. Дружная атака завершилась успехом. Пушки снова были наши.

Больше всего беспокоило то, что боеприпасы подходили к концу.

Стемнело. В небе – со стороны противника – повисли ракеты.

Немецкая авиация продолжала налёты на территорию заводов. В Нефтесиндикате загорелись баки с горючим. Горящая нефть плыла по Волге. Она приближалась к нам. Жуткая картина! Горящая нефть может отрезать нас от левого берега, откуда мы с минуты на минуту ждём помощи.

– Это грознее, чем немецкие автоматчики. Неужели мы погибнем? – сказал Ромашков, когда мы вышли с ним на берег Волги.

Я ему ничего не ответил.

О чём я только ни думал тогда…

Вспоминал, как вот в такие же вечера, на этом же самом месте, где сейчас расположились бойцы, где только что кипел жаркий бой, я часто гулял с детьми по набережной, по гудкам угадывал названия пароходов. Теперь всё сметено – причалы и пристани. Только кое-где из-под воды торчат горящие, как свечи, брусья и стойки.

Вся Волга была в огоньках, которые то вспыхивали, то угасали. Между ними мчалась к нашему берегу моторная лодка.

Прибыли наши товарищи, работники НКВД. Они привезли нам боеприпасы и поздравили с первым боевым успехом.

Ночью было решено до подхода воинских частей выбить немцев из Домов специалистов и из дома Госбанка. Оттуда они просматривали переправы и могли сорвать высадку войск на наш берег.

Пушки, отбитые у немцев, были приготовлены к стрельбе. Условились, что атака начнется после пяти орудийных выстрелов. Артиллеристов среди нас не было. Кое-как при помощи одного нашего работника, который понимал толк в артиллерийском деле, я зарядил и дал первый выстрел по дому Госбанка, затем второй и третий.

Конечно, артиллерист из меня, мягко сказать, был неважный и в цель я, видимо, не попал, так как не умел наводить. Открою замок и верчу рукоятку до тех пор, пока в просвете ствола пушки не увижу цель.

– Смотрите! – крикнул младший лейтенант Мрыхин, находившийся при мне.

Я вижу, что к городской переправе плывёт катер с бойцами. Немцы ведут по нему огонь из пушек, которые стоят около Домов специалистов. Снаряды рвутся вокруг катера. Вот-вот он разлетится в щепки. Тогда я снова бросаюсь к пушке и бью по Домам специалистов – туда, откуда ведёт огонь вражеская батарея.

Катер благополучно достиг нашего берега. Из него вышли полковник Елин и батальонный комиссар Кокушкин. Подошло ещё несколько катеров с бойцами. Это были гвардейцы дивизии генерала Родимцева.

На защиту Сталинграда прибыли гвардейцы.

До этого я никогда не видел гвардейцев, но когда они выходили на берег, все словно литые, уверенные в себе, я невольно подумал: «Вот это да, вот это гвардия!»

Расположив свой штаб в штольне, полковник пригласил меня доложить ему обстановку.

Тем временем его подразделения быстро располагались по окопам и сразу же открывали огонь по врагу.

Я повёл полковника Елина на возвышенность в районе пивного завода. Отсюда он произвёл короткую рекогносцировку местности.

Немецкие автоматчики вели огонь в нашу сторону, но, казалось, полковник этого не замечает.

К нему подбежал старший лейтенант и, не соблюдая уставных правил, стал докладывать о трудной обстановке, сложившейся на его участке обороны.

Елин спокойно, но строго спросил его:

– Вы из какой конторы прибыли ко мне?

Тогда старший лейтенант смутился, подтянулся и уже совсем по-другому сказал:

– Разрешите обратиться, товарищ гвардии полковник?

– Вот так, – сказал Елин. – В какой бы обстановке вы ни находились, не забывайте, что вы гвардеец.

С прибытием дивизии Родимцева наш небольшой отряд мог считать свою задачу выполненной. Но нам не хотелось покидать правого берега Волги, и генерал Родимцев, с которым мне пришлось встретиться на другой день, разрешил нам остаться в городе.

– Если вы здесь уже обжились, так и оставайтесь в своей штольне и держитесь, как держались. Ваши люди хорошо знают город, а это нам важно, мы ведь здесь гости, – засмеялся он.

Помню я, как, выйдя из штольни покурить, генерал остановил проходившего мимо командира:

– Ну как, орел, дела?

– Прекрасно, товарищ гвардии генерал-майор. Только что-то немцы обстрел усилили, хотят этим громом наше новоселье отметить.

– Да, не нравится им наше новоселье, – сказал генерал. – А главное потому, что у нас выгодная, заманчивая позиция. У нас рядом и воды и рыбки много, а у немцев с водичкой ох, как плохо… Волга рядом и жажда сильная, а попить нельзя. Наши орлы не дадут им напиться.

– Мы жадные на воду, – вставил кто-то из близстоящих солдат.

– Не можем зря воду расходовать на посторонних, – заметил другой боец. – И так Волга обмелела.

Когда генерал проходил у железнодорожного полотна, тянувшегося вдоль Волги, я слышал, как бойцы в окопах говорили:

– Куда – то наш отец опять пошёл, беспокоится, видимо, за фланги.

Как заняли гвардейцы позиции, которые мы удерживали до их подхода, так и простояли тут всю оборону. Недаром на стене соляной пристани они написали на память о себе:

«Выстояв, мы победили смерть».

Партизаны из Ельшанки
В. А. Иванов

Работали мы с отцом на мебельно-ящичном комбинате в Ельшанке. Когда сгорел он, выдали нам в заводском бомбоубежище эвакуационные свидетельства, и мы пошли домой за мамой и вещами. Повернув за угол, увидели большой костёр. Это горел наш дом. Бомба упала рядом с ним. Воронка занимала весь двор. А здесь у нас было вырыто убежище, в котором, уходя на завод, мы оставили маму.

Чего только не было в этой воронке! Все мои самодельные приёмники – побитые, искрошенные; остатки радиолы, которую я сделал незадолго до войны; патефонные пластинки – у нас их было несколько альбомов; черепки посуды, куски одежды.

Отец увидел лоскуток маминого платья, поднял его.

– Вот и всё, – говорит.

Больше он ни слова не сказал. Долго мы ходили вокруг воронки молча. Отец поднимет патефонную пластинку, посмотрит на неё и кинет в сторону.

Не могли никак расстаться с этой воронкой. Походим, постоим…

Мне стало казаться, что мама кричит из-под земли, и я задрожал.

– Ну, пойдём, – сказал отец.

Не знаю, куда мы шли. По дороге завернули к старым знакомым – Палагушкиным. Отец Палагушкин на железной дороге работал, сын Юрий, мой товарищ, в девятом классе учился, музыкант, играл на альте в заводском оркестре.

– Что же будем делать? – спрашивает Палагушкин-отец.

Мой отец говорит:

– Из Сталинграда никуда не поеду, пойду в рабочий батальон.

Палагушкины тоже пошли с нами. Недели две воевали мы в рабочем батальоне. Сидели в окопах у Мечетки на Тракторном, отбивали гранатами немецкие танки в посёлке Купоросном, возле техникума, в котором я учился, действовали из засад, как снайперы, били по немцам, которые, просочившись через советскую оборону, засели в нескольких домиках. Потом нас сменили воинские части, и наш рабочий батальон решено было перебросить на левый берег.

Но отец упорно стоял на одном:

– Из Сталинграда – никуда.

Палагушкины тоже не хотели уходить из города. Мы решили перейти вчетвером на партизанские методы борьбы.

Из оружия мы оставили у себя только финские ножи, спрятали их под носки и пошли в тыл немцев.

Немцы, должно быть, не ожидали, что в городе появятся партизаны, и первое время не очень остерегались нас. Возле станции Сталинград-2 они складывали под открытым небом боеприпасы – мины, гранаты, патроны. Часовых было только двое, ходили вокруг. Ночью мой отец с Палагушкиным-отцом подползли к ним и сняли их бесшумно ножами. У меня было несколько плиточек толу – утащил ещё днём с одной немецкой автомашины. Мы с Юрием положили их под брезент на ящик с минами и от папироски подожгли шнур.

Этот взрыв встревожил немцев. Они стали прибивать на уцелевших телефонных столбах доски с надписью: «Смерть партизанам».

– Это к нам относится, – говорил отец.

На другую ночь мы залегли в кювете возле одного столба с такой надписью, выжидая, пока мимо пройдёт какой-нибудь немец. Дождались. Он и опомниться не успел, как повис на столбе. Надпись на доске мы не стали менять. Отец сказал:

– И без того понятно, кому смерть.

Это было на Дар-Горе в нашем Ворошиловском районе. Местность хорошо знакомая, укрыться есть где – кругом развалины; а пищи сколько хочешь – мы с Юрием быстро наловчились таскать продукты с немецких машин.

Несколько дней партизанили мы так вчетвером, сами по себе воевали. Потом наши старики решили, что это не годится, толку мало. Оба они – старые солдаты, участники обороны Царицына – хотели действовать организованнее, установить связь с какой-нибудь воинской частью. Ночью мы переползли линию фронта, вышли к погрузочной Волго-Донской пристани. Тут нас задержали моряки стрелковой бригады. Они привели нас в свой штаб, под железнодорожный мост через Царицу. Дежурный, сидевший у телефона, оказался наш хороший знакомый, мой старший школьный товарищ – лейтенант Степаненко. Мы с ним моментально договорились.

– Виктор, ты? – закричал он, освещая меня фонариком. Я не видел его с начала войны, но по голосу сразу узнал. Кричу:

– Сергей?

Он удивляется, спрашивает:

– Чего вы тут?

Я отвечаю:

– Хотим прикрепиться к какой-нибудь воинской части.

Тут же, под мостом, на наших удостоверениях, выданных штабом рабочего батальона, была сделана приписка: «Прикрепляется к ОСБ».

Моряки прозвали нас «партизанами из Ельшанки», а в отдельности каждого называли: стариков – «батями», молодых – «сынками». Мы выполняли задания комбатов – майора Минькова и капитана Шальмана: перевозили раненых на левый берег, а оттуда доставляли боеприпасы и продукты, как проводники ходили с моряками в разведку, забрасывали гранатами немецкие штабы, создавали панику в тылу немцев. Когда начались ожесточённые бои за элеватор, переходивший несколько раз из рук в руки, вместе с моряками ходили в атаку. Отец все вперёд рвался, расчищал мне дорогу штыком, а я шёл позади него с пистолетом – охранял отца, а то он в такие моменты забывался, ничего не видел вокруг себя, и немцы всё старались подобраться к нему сбоку.

Моряки штыковыми атаками опрокидывали немецкую пехоту; она бежала назад, но вместо пехоты выходили танки, вылетали самолёты. Морякам опять приходилось занимать оборону. Они несли большие потери. На берегу Волги собралось много раненых. Санитары не успевали эвакуировать их. Командование послало нас на помощь. Мы сбивали из брёвен плоты, грузили на них раненых, выводили на стрежень, потом возвращались вплавь и снова сбивали плоты.

Трудно стало морякам, когда немцы, прорываясь к Волге долиной речки Царица, вклинились здесь в центр города. Наша бригада была рассечена на части и отрезана от гвардейцев Родимцева, державших оборону к северу от устья Царицы за памятником Хользунову. Моряки дрались уже отдельными разрозненными кучками в развалинах зданий. Одна 45-мм пушка с расчетом стояла возле полуразрушенного дома. А вокруг во всех домах были немцы. Моряки не хотели сниматься с выгодной позиции, остались в окружении. Но у них кончился боезапас, пушка замолкла. Тогда капитан Шальман вызвал нас с берега и дал задание поднести к этому орудию снаряды. Мы подносили все четверо – я с отцом и оба Палагушкины, – пробирались развалинами между немцами. Мы передавали снаряды морякам в руки, и они вели огонь, пока не получили приказ выкатить пушку к берегу Волги. Метров сто надо было катить её открытым местом. Одни катили пушку, а другие шли вокруг неё и вели огонь из автоматов по домам, в которых сидели немцы.

Такие схватки шли по всей долине речки Царицы. Моряков всё меньше становилось. Отбиваясь, они отходили к Волге. К концу сентября наша передовая была уже метрах в двадцати от берега. Из-за Волги мы не могли получить ни подкреплений, ни боеприпасов, так как берег возле устья Царицы был под огнем немцев. Моряки лежали в грудах арматурного железа, отбиваясь гранатами. Позади – бетонная стенка площадки, на которой стояли подъемные механизмы причалов, а за этой площадкой – вода.

Самый памятный день – 28 сентября. До трёх часов ночи продолжался бой. Я лежал, зарывшись в железо. Вдруг слышу – немцы разговаривают, совсем рядом. Оглянулся вокруг – наших никого уже не видно, а немцы ползут. Я бросил в них две последние гранаты. В это время из-за бетонной площадки донёсся голос отца. Он кричал:

– Виктор! Давай сюда.

Я кинулся в тоннель под бетонную площадку. Прижался к стене, выпустил из автомата все патроны и бегу к Волге. Смотрю, отец тащит к воде какой-то мешок. Догоняю, спрашиваю:

– Чего это ты?

– Манка, – говорит. – В тоннели нашёл.

Отец мой – хозяйственный человек: что пригодится, обязательно поднимет.

– Брось, – говорю, – погибнешь из-за этой манки. Ну её к чёрту!

Меня обозлило, что отец в такой момент о какой-то манке заботится.

А отец на меня накинулся:

– Что же, по-твоему, – говорит, – немцам ее оставлять?

Заспорили мы с ним и забыли, что немцы уже у бетонной площадки.

Тут капитан Шальман бросил нам катушку с телефонным проводом, крикнул:

– Вяжите скорее плот.

Приказано было переправляться через Волгу, кто как может. Немцы стреляли по всему берегу – от устья Царицы вниз. Вся Волга была исчерчена трассирующими пулями. Моряки стаскивали в воду сухие брёвна.

Нас собралось пятеро: мы с Палагушкиными и один раненый моряк, который не мог сам плыть.

Луна всё время светила, но у самой воды, за брёвнами, тень была. Мы связали телефонным кабелем два бревна, сели на них и хотели было уже грести прямо на тот берег, но отец спрыгнул с плота и по грудь в воде погнал его вверх по Волге. Он увидал, что плывущие впереди нас падают с брёвен убитыми, и решил переправляться выше, за устьем Царицы. Это и спасло нас. Выше Царицы Волга почти не обстреливалась.

Вода покрывала брёвна и доходила нам по пояс. Мешок с манкой, чтобы его не смыло, отец себе на спину привязал. Он сидел за рулевого, а мы все гребли дощечками от снарядных ящиков. Разгорячились и не чувствовали, что сидим в холодной воде. Дрожь стала пробирать, только когда вылезли на песчаную косу Голодного острова.

С Голодного острова через старое русло Волги перебрались на понтоне. На том берегу зашли в какой-то пустой домик, затопили печь, разделись догола и стали сушить одежду.

Отец сразу взялся манку варить. В хате нашёлся большой котел, но ухвата не было. Стоим мы у печки, видим, что манка кипит, выливается из котла, а достать не можем. Есть страшно захотелось. Отец говорит мне:

– Ну-ка, возьми!

И Палагушкин-отец подмигивает Юре:

– Ну-ну, молодежь!

Жаль мне манку, а как спасти ее, не знаю: печь жарко горит, весь котел в огне. Отец смеётся, берёт мокрые портянки, обертывает ими руки и вытаскивает котел из огня.

Сели мы вокруг котла голые, наелись манки и тут же заснули. Просыпаюсь, смотрю – отец уже бреется.

– Подымайся, – говорит, – пойдём моряков искать.

Штаб моряков был неподалеку в лесу. Там формировался сводный батальон. Мы прикрепились к этому батальону и в тот же день на бронекатерах вернулись в Сталинград. Высадка произошла в северной части города, где в те дни начались жестокие бои на территории заводов «Красный Октябрь», «Баррикады» и на Тракторном.