Текст книги "Сталинградцы
(Рассказы жителей о героической обороне)"

Автор книги: Владимир Шмерлинг

Соавторы: Евгений Герасимов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Рассказ маленького сталинградца
Володя Бесфамильный

У меня никого нет, только одна сестрёнка Рая. Наш дом сгорел. Мы сидели в щели, и Рая плакала – она ужасная плакса. Мама дала ей подшлёпника. Рая еще больше заплакала. Я сказал ей:

– Рая, ты не плачь, мы найдём с тобой другую пещерку и будем жить без мамы.

Мама рассердилась, сказала, что я гадкий мальчик, не жалею её. А я нарочно сказал Рае, что мы уйдём с ней в другую пещерку, чтобы она не плакала.

Папа пришёл с завода с ружьём, сказал, чтоб мы никуда не уходили из щели и слушались маму. На заводе бой был. Папа нас защищал от немцев. Все уходили на тот берег Волги, а мы ждали папу. Я плакал, что папа долго не идёт. Папа не пришёл. Его убили немцы. Мама тоже плакала. Говорила:

– Теперь мы одни остались.

Рая – маленькая, она ничего не понимала, просила есть. Мама ходила на Волгу. Там затонула баржа с пшеницей. Мама приносила нам пшеницу. Мы её ели. Она была мокрая. Один раз мама пошла и не вернулась. Была сильная бомбёжка. На нашем дворе красноармейцы рыли окопы. Они увидели, что мама упала, побежали в овраг и принесли её. Мама лежала мёртвая. По ней пшеница рассыпалась. Было очень страшно.

В горящем Сталинграде.

Красноармейцы похоронили маму на дворе и сказали, что отправят нас за Волгу. Мы сидели с Раей в щели и плакали. Красноармейцы принесли нам хлеба и сахара. Они сказали:

– Сидите тихонько, по улице ходит слон.

Я спрашиваю:

– Какой слон?

Они говорят:

– Настоящий слон из зоопарка. У него тоже дом сгорел.

Ночью не стреляли. Я захотел посмотреть на слона и сказал Рае:

– Давай пойдём потихоньку и посмотрим.

Она сказала:

– Давай!

Рая никогда не видела слона. Я взял ее за руку, и мы пошли. На улице никого не было. Рая спрашивает:

– Где же слон?

Я увидел пожар, и мы пошли туда искать слона. Рая не могла идти. Она еще маленькая. Она спотыкается. Я взял её на руки. Немного прошёл и упал вместе с ней в ямку, расшиб себе нос. Рая тоже расшиблась, стала плакать.

– Я хочу к маме.

Я сказал Рае:

– Ты посиди в ямке, а я схожу, только посмотрю слона и вернусь к тебе. – Там горел один дом. Я пошёл туда. Там слона не было. Я заглянул на другую улицу. Там горело много домов. Мне захотелось посмотреть. Я пошёл, но вспомнил, что Рая ждёт меня, и побежал назад. Я бежал быстро и упал, расшиб коленку. Было очень больно, но я не заплакал. Мне было жалко Раю. Она осталась одна. Я не мог ее найти. Я побежал не в ту сторону и заблудился. На углу стояла пушка. Возле неё были красноармейцы. Один красноармеец побежал за мной. Он взял меня на руки и сказал:

– Куда ты, мальчик, бежишь?

Я сказал, что потерял сестрёнку Раю. Он меня спросил:

– А где твоя мама?

Я вспомнил, что маму убила бомба, и заплакал. Я сказал красноармейцу:

– У меня только одна сестрёнка Рая.

Он меня спросил:

– Как тебя звать, герой?

Я сказал, что меня зовут Владимир Иванович.

Он меня отнёс в подвал к другим красноармейцам.

– Вот, – говорит, – Владимир Иванович потерял свою сестрёнку.

Они спрашивают:

– Как же ты потерял?

Я говорю:

– Пошёл искать слона и потерял.

Они сказали, что слон ушел к Волге, а Рая утром найдётся.

Я не спал, всё думал, что мне хорошо, я поел, а Рая сидит в ямке голодная. Сахар я не ел. Я оставил его Рае.

Утром красноармейцы стреляли из пушки. Я вылез тихонько из подвала и смотрел, как они стреляют. Они меня прогнали, а я все-таки опять вылез.

Ночью пришла одна тетя и сказала:

– Ну, Владимир Иванович, пойдём со мной.

Я пошёл с ней. Поднялась сильная стрельба. Мы долго лежали, потом поползли. Тётя велела мне забраться ей на спину. Мы приползли к Волге. Там было много детей. Я слышу – кто-то плачет. Думаю: наверное, это – Рая. Так и есть – Рая. Она мне говорит:

– А я видела большущего слона.

Другие дети говорят:

– Мы тоже видели.

Мне не жалко, что я не видел слона, зато я нашел Раю. Я никогда больше не оставлю её одну.

Последние слова уезжающих
К. А. Бирюков

Противник днём и ночью штурмовал переправу с воздуха. Женщины с детьми вереницами спускались с крутого берега к Волге, чтобы сесть здесь на катер, лодку или паром. Когда их захватывал очередной налёг фашистской авиации, они руками рыли для себя норы в прибрежной круче. В ожидании посадки они сидели в этих норах, посылая проклятия врагу. Некоторые семьи жили здесь подолгу. Это были семьи бойцов рабочих батальонов, сдерживавших натиск немецких войск на окраинах заводского района. Трудно им было покинуть город, который защищали их мужья.

Помню, как после одного налёта, задержавшего отправку очередной партии эвакуированных, проходя по берегу, на котором работали сандружинницы, убирая убитых и перевязывая раненых, я услышал стон, доносившийся из груды щебня и досок. Подняв доски, я увидел двух раненых женщин. Вокруг них были разбросаны продукты и кое-какие домашние вещи. Стонала молодая женщина, раненная сравнительно легко. Другая, пожилая, раненная тяжело, лежала молча. Я думал, что она потеряла сознание, но когда подошли вызванные мною сандружинницы, чтобы погрузить раненых на переправу, на глазах у этой женщины появились слезы, и она стала просить, обращаясь ко мне:

– Сынок, ты не трогай меня, не отправляй за Волгу, пусть я лучше в Сталинграде умру.

Не мог я оставить ее на берегу, хотя видел, что этой женщине уже немного осталось жить. Она замолчала и закрыла глаза. Уже на переправе она опять сквозь слёзы посмотрела на меня и прошептала:

– Зря вы меня увозите из Сталинграда.

Помню еще одного старика лет шестидесяти. За спиной у него были мешок и корзиночка, вероятно, с продуктами. Он нёс трехлетнюю девочку, а другую, постарше, вёл за руку. Когда он остановил меня, чтобы узнать порядок переправы, я спросил его:

– А где мать этих детишек?

Он посмотрел на меня так, как будто был очень удивлён вопросом, и ответил:

– Мать убита, отец ушёл в ополчение защищать город.

Мне хотелось узнать, куда он держит путь, но не такое было время, чтобы расспрашивать об этом. Я дал ему место на первом отходящем катере. Он снял со спины мешок, корзиночку, посадил на них девочек и опять, подойдя ко мне, взмахнул рукой в сторону горящего города:

– Похороните фашистов здесь, чтобы они не шагнули дальше.

Потом он вытер рукавом слезу, поцеловал меня и сказал:

– Только не сдавайте Сталинград.

Возвращаясь в город проверить, как идёт подготовка к отправке людей, я встретил по дороге женщину, идущую к Волге с тремя детьми в возрасте от семи до четырнадцати лет. Малыши и мать их сгибались под тяжестью узлов с домашним скарбом. Женщина спросила меня, как пройти к переправе. Я ответил ей, она поблагодарила и пошла дальше, но вдруг остановилась, окликнула меня и подозвала к себе.

– Вот вы военный, – сказала она, – и неужели вы думаете, что Сталинград будет сдан?

– Есть приказ Сталинград не сдавать, – сказал я.

– А скажите, – спросила она, – правда, что товарищ Сталин лично руководит обороной Сталинграда? Говорят, что его видели сегодня в городе.

Так как я помедлил с ответом, женщина сказала:

– Ну, да ладно, – молчите, я же знаю, что это – военная тайна.

НА РУБЕЖЕ У ТРАКТОРНОГО

По тревоге
К. А. Костюченко

Утром 23 августа немецкие бомбардировщики налетели на село Орловку, расположенное в пяти километрах в северо-западном направлении от Тракторного. Я тогда работал начальником отделения милиции Тракторозаводского района. Вместе с политруком отделения милиции Хупавым мы решили выехать на машине в Орловку, чтобы на месте оказать помощь населению. Когда мы прибыли туда, бомбёжка уже прекратилась. Село горело. На дороге валялись убитые запряженные лошади. Падая, они перевернули брошенные телеги. Отовсюду доносились стоны. Мы нашли председателя сельсовета – безрукого инвалида – и вместе с нашим шофером начали извлекать из-под обломков заваленных людей. В это время совсем близко от нас разорвалось несколько мин. Я подумал: недалеко от Орловки по Сухой Мечетке – танкодром; там часто проводят учебные стрельбы, – должно быть, произошла ошибка, поставили мишень в сторону села. Только так мог я тогда объяснить миномётный обстрел этого далекого еще от фронта населённого пункта. В это время к председателю сельсовета подбежал мальчик, крича:

– Дяденька, вон за тем домиком немцы.

Мы обернулись и увидели, как в двухстах шагах от нас, по направлению к дороге, идущей из Орловки на завод, шли цепочкой восемнадцать немецких автоматчиков.

Всё стало ясно. Я как командир истребительного батальона должен был немедленно вернуться в свой район.

Мы едва успели проскочить через мостик при выезде из села.

Вернувшись, я сразу же поспешил к секретарю райкома ВКП(б) товарищу Приходько и рассказал о том, что видел и слышал.

Оказалось, что своим рассказом я только подтвердил то, что уже было известно. До меня в партком Тракторного завода прибежал кузнец коммунист Белосветов, живший у посёлка Рынок.

– Сам видел около четырнадцати немецких танков. На их башнях сидят немцы и едят колбасу.

Белосветову не сразу поверили. Ведь ещё те, которые недавно вернулись с работ на оборонительных рубежах под Орловкой, не видели никаких немцев. Но потом прибежало ещё несколько человек, за ними другие, и все говорили одно и то же:

– Немцы подходят к Сталинграду.

А ведь тогда мы знали, что упорные бои идут на Дону на расстоянии 75–80 километров от Сталинграда. Трудно было сразу поверить тому, что фронт так неожиданно мог приблизиться к нам.

Посланная разведка подтвердила тревожные вести. На крыше Тракторного были усилены наблюдательные посты.

О появлении немцев у стен нашего завода было немедленно сообщено в Городской комитет обороны.

Положение было тревожное. Ведь в северной части города из воинских частей были только зенитчики, прикрывавшие аэродром и Латашинскую железнодорожную переправу, Ремонтно-восстановительный батальон и учебный бронетанковый батальон, который после очередного выпуска еще не укомплектовался.

Штаб 1-го истребительного батальона объявил боевую тревогу.

Прямо с работы, из заводских цехов, не успев сменить спецовки и смыть машинное масло с рук, в штаб начали стекаться бойцы. Начальник штаба, заведующий кафедрой Сталинградского механического института Панченко уже был на своём месте. Люди молча получали винтовки, гранаты, надевали металлические каски, которые сразу придавали им воинский вид.

Плечом к плечу встали бывалые воины – участники обороны Царицына, наша старая рабочая гвардия – и молодёжь, еще никогда не нюхавшая пороха.

По сигналу боевой тревоги бойцы рабочих батальонов получают оружие в своих цехах.

Отцы и дети были в одном строю. Я подошёл к группе бойцов, уже получивших оружие. Пожилой слесарь с Тракторного рассказывал о том, как в 1918 году товарищ Сталин был на «Красном Октябре» и орудийном заводе.

В это время появившиеся над посёлком немецкие самолёты сбросили первые бомбы на Тракторный завод. Они упали на обойно-кузовой цех.

Командиры истребительных батальонов и отрядов народного ополчения, начальники служб МПВО, начальники цехов были собраны на несколько минут в районном комитете партии. Всем нам было доложено об обстановке. Каждый получил короткое указание, с чего ему начинать, что делать в ближайшие часы.

Нам сразу же выдали на заводе 20 пулемётов, необходимое количество патронов и тысячи полторы гранат.

У всех бойцов истребительного батальона была только одна мысль – скорее в бой.

Я помню, как командир роты, рабочий тракторозаводец Симонов, обратился к молодому бойцу Володину:

– Если хочешь, можешь сбегать домой, попрощаться с родными.

Володин ничего не ответил, только с укоризной посмотрел на своего командира. Они поняли друг друга. Впереди был немец, а позади – горящий родной город.

Не прошло и часа после тревоги, как наш батальон выступил. Мы шли по Дубовской дороге, по которой вчера еще ходили на учебные занятия.

Вслед за нами должны были выступить бойцы танковой бригады народного ополчения.

Впереди, в нескольких километрах от завода, учебный танковый батальон и артиллеристы-зенитчики уже вели неравный бой с немецкими танками.

Мы заняли по боевому расчёту заранее подготовленный оборонительный рубеж, установили пулемёты, окопались и приготовились к бою.

Ночью группа бойцов была направлена в первую боевую разведку. Разведчики обнаружили по Сухой Мечетке от Дубовского моста до посёлка Рынок свыше двух батальонов немцев и тридцать танков, у каменных карьеров, вблизи посёлка Спартановка – около пятисот немецких автоматчиков. Немцы были уже и в совхозе Тракторный и в селе Орловка.

На Мокрой Мечетке
К. М. Сазыкин

Люди приходили из цехов, с огородов, из дому – каждый в том, в чём застала его тревога. Некоторые пришли одетые по-праздничному, так как было воскресенье.

Это были бойцы истребительного батальона завода «Красный Октябрь», сформированного из коммунистов-добровольцев. Часть бойцов сейчас же была послана в помощь милиции, наиболее пожилые заняли оборонительный рубеж у нашего завода, в Вишневой балке, а остальные выступили на Тракторный. Все получили винтовки и боевые патроны.

Обстановка сначала была не совсем ясная, слухи противоречили один другому. Мы знали, что ещё накануне фронт был на Дону, и поэтому появление немцев у Тракторного прежде всего вызвало мысль о воздушном десанте. Вскоре всё выяснилось. Противник прорвался на Дону, подкатил на танках с автоматчиками к Тракторному и вышел к Волге у Латашинских садов, севернее города. Таким образом, город оказался в полукольце немецких войск, хотя линия фронта была еще в нескольких десятках километров от него.

Мы не могли ни на минуту забыть, что большинство населения города не эвакуировано ещё, что в городе наши жёны, матери, дети.

Среди наших рабочих было немало участников обороны Царицына в 1918 году. Стариков-царицынцев мы оставили в Вишневой балке, но и в отряде, выступившем на Тракторный, были боевые ветераны, такие, как наш командир Позднышев, рабочий листопрокатки, Бондарев из цеха блюминга, Жеряков из сортового цеха. Все они воевали в 1918 году юношами. Мне тоже в годы гражданской войны пришлось сражаться совсем молодым. Теперь меня назначили комиссаром истребительного батальона. Обращаясь к бойцам, я сказал, как говорили, бывало, старые красногвардейцы молодым добровольцам, впервые державшим в руках оружие:

– Кто боится смерти, пусть сейчас же заявит, мы его отпустим домой, чтобы он не подвёл товарищей своей трусостью.

Но теперь это было лишнее. Давно уже краснозаводцы изучали по ночам винтовки, автоматы, пулемёты и практиковались, бросая в цель бутылки с зажигательной смесью и ручные гранаты. Все были уже подготовлены к тому, чтобы в жестоком бою защищать город.

Рано утром 24 августа мы выехали с завода на автобусах и, прибыв на Тракторный, заняли рубеж в садике у берега Мокрой Мечетки, по ту сторону которой были уже немцы. Здесь я заметил в рядах бойцов Ольгу Ковалеву, не числившуюся в нашем батальоне. Я не сразу узнал Ольгу, так как обыкновенно встречал ее в цехе, у печи, одетую, как мужчина, в брюки, а тут она была в сером женском костюме, праздничной косынке. Должно быть, накануне у неё был выходной день, она собиралась в город и не успела переодеться, как и многие.

На заводе «Красный Октябрь» Ковалеву знали все. Это была женщина средних лет, выросшая на Волге, в Дубовском детском доме, работавшая сначала каменщиком горячей кладки, потом помощником сталевара и сталеваром. Кажется, она была первой женщиной-сталеваром в Советском Союзе. Ее бригада считалась одной из лучших в мартеновском цехе и последнее время в соревновании сталеплавильщиков занимала ведущее место.

Мы не принимали в батальон женщин, поэтому я сказал Ковалевой:

– Уходи, Ольга! Твое место не здесь.

Она всегда была не особенно разговорчивой. Мне пришлось несколько раз повторить ей: «Уходи, Ольга!», прежде чем она ответила, посмотрев пристально на меня своими чёрными глазами:

– Никуда я не уйду, и ты не имеешь права выгонять меня.

Спорить с ней было трудно. Это была женщина резкая, суровая. Я подумал, что на неё можно положиться – не подведёт – и разрешил ей остаться.

Мы действовали совместно с учебным батальоном танкистов. Сначала сидели в обороне, ожидая наступления немцев из-за Мечетки, но противник атаковывал нас только с воздуха. Тут мы понесли первые потери. При разрыве бомб, упавших в садик, где были наши окопы, погибли Николай Жеряков и рабочий листопрокатного цеха Федор Комчаров. Несколько человек было ранено, их пришлось отправить в госпиталь. Убитых мы похоронили тут же, в садике.

Противник укрепился за Мокрой Мечеткой в хуторе Мелиоративный, у дороги на Дубовку, и, видимо, поджидал подкреплений. Утром 25 августа мы получили танковые пулемёты, и нам приказали перейти Мечетку и занять рубеж для наступления на хутор.

Рабочие-бойцы Сталинградского Тракторного завода заняли оборонительный рубеж у заводских стен.

Командиры рот Семенов, Мордвинов, политруки Петельский и Едкин провели беседы в своих подразделениях, объяснили задачу, показали маршрут движения, и бойцы двинулись вперёд. Наступление поддерживалось с Тракторного огнём нескольких танков и пулемётной ротой. За Мечеткой батальон сосредоточивался в ложбине. Минут пятнадцать мы ждали сигнала атаки.

Бойцам не терпелось увидеть врага, притаившегося в хуторе. Они выползали на бугорок, выглядывали из-за него, оживленно передавали друг другу свои наблюдения:

– Забегали фрицы, засуетились.

Я по близорукости своей не видел немцев. Но хуторок был маленький – несколько построек – и мне тоже казалось, что немцев там немного и мы их легко выбьем оттуда.

Взвилась ракета, и, поднявшись во весь рост, бойцы побежали цепью. Правый фланг вёл Позднышев, левый – я.

Противник открыл из хутора сильный огонь. Упал, раненный в грудь навылет, политрук Едкин, ещё несколько бойцов, но батальон быстро продвигался вперёд. Только в середине цепи произошла какая-то заминка. Я бросился туда и увидел Ольгу Ковалеву, стоявшую возле залегшего в лощинке пулемётного расчёта. Размахивая рукой, она что-то доказывала пулемётчикам, чего-то требовала от них.

Дело было вот в чём. Пулемёты мы получили прямо с заводского склада. Перед наступлением не хватило времени, чтобы разобрать их и как следует протереть. А в этот день был очень сильный ветер с песчаной пылью – «сталинградский дождь», как говорят у нас. Густо смазанные пулемёты быстро забило песком, и они стали отказывать в работе. Ребята, с которыми спорила Ольга, залегли, чтобы разобрать пулемёт и протереть его.

Ольга добивалась, чтобы они вернулись в цепь. Она была возмущена, что ребята, имея винтовки, возятся с неисправным пулемётом, доказывала им, что они не имеют права отставать от товарищей, что сначала надо взять хутор, а потом уже приводить в порядок пулемёт. В пылу возмущения Ольга, должно быть, забыла, что стоит под огнём противника; похоже было, что это происходит не на поле боя, а в цехе. Она командовала тут, как у себя в бригаде, у мартеновской печи.

Должно быть, оттого, что поле, по которому мы наступали, у самого завода, все хорошо знали, бойцы чувствовали себя здесь полными хозяевами и их сначала трудно было заставить маскироваться, делать перебежки. Люди бежали, не пригибаясь, в перегонки, стремясь как можно скорее добраться до противника, точно были уверены, что как только они доберутся до него, дело будет кончено.

Потом мы слыхали, что немцы не сразу поняли, кто это идёт на них в атаку. И одежда наша их смутила – очень пёстрая: кто в шлеме, кто в кепке, кто вовсе без головного убора, а особенно, должно быть, их поразило то, что мы издалека поднялись в атаку, когда надо было ещё передвигаться перебежками. Они вообразили, что это моряки на них несутся, и начали уже было отступать. Мы видели, как немцы бежали к роще, что за хутором, но к этой роще уже подходили истребители-тракторозаводцы, наступавшие навстречу нашему левому флангу, и немцы, возвращаясь назад, метались по хутору. Вдруг с правой окраины хутора нам стали давать сигналы прекратить огонь. Мы не понимали, в чём дело, и продолжали стрелять с хода, пока к нам не прибежал связной тракторозаводцев, сообщивший, что правая сторона хутора уже занята их батальоном. Тогда по цепи была передана команда взять левее.

Наш левый фланг был уже у самого хутора, но немцы оправились и, отбив тракторозаводцев, обрушились на нас сильнейшим миномётным огнем. Часть наших бойцов задержалась у дороги, идущей на Дубовку. Здесь стояло два подбитых танка. Это были танки учебного батальона. Накануне танкисты, как обычно, вышли сюда на полевые занятия. Увидев какие-то машины, появившиеся на бугре, они решили, что это их условный «противник». А это оказался самый настоящий противник. Оба танка были подбиты раньше, чем их экипажи поняли свою ошибку.

Подбитые танки послужили для нас хорошим укрытием. Часть бойцов, залегших за танками, вела огонь по возвращавшимся из рощи немцам, а часть ворвалась в хутор.

В центре цепи продвигалось отделение помощника мастера мартена № 1 Кузьмина, в составе которого была Ольга Ковалева. Она заметила немецкого автоматчика, стрелявшего с чердака одной хаты, и стала подползать к нему, маскируясь в высохшей траве. Потом я потерял ее из виду, так как бежавший рядом со мной командир взвода Юшин упал, раненный в грудь, на середине дороги и мне надо было оказать ему помощь – оттащить в укрытие. Там лежали пустые бочки из-под керосина. Только я оттащил за них Юшина, как на дворе хутора был убит пулемётчик Орлов. От меня до него было всего метров десять, но все мои попытки подползти к нему, чтобы взять его пулемёт, оказались тщетными. Это расстояние простреливалось немецкими автоматчиками, они не подпускали меня к убитому.

Мы потеряли уже много товарищей, а миномётный огонь всё усиливался. Поэтому я приказал бойцам отползти метров на сто от хутора, в зелёную посадку. Убедившись, что все раненые вынесены, я тоже стал отползать. Чтобы не выпускать из глаз противника – больше всего мы боялись попасть живыми в руки немцев, – я отползал, пятясь, и вот чувствую, что ноги во что-то упираются. Это была Ольга Ковалева. Она лежала убитая, ничком, раскинув руки. Косынка с головы слетела, ветер растрепал волосы, у правой вытянутой руки – винтовка, у левой – выроненная граната, лицо окровавленное, левый глаз выбит. Видно было, что она упала, когда бежала вперёд.

Немцы перебегали двор хутора в нескольких десятках метров от меня. Я успел только взять винтовку и гранату Ольги, чтобы сохранить на вечную память об этой мужественной женщине, не уступившей своего права защищать родной город. Неподалеку от Ковалевой лежал убитый командир ее отделения Александр Кузьмин.

В этом же бою погиб и командир батальона Позднышев. Не увидев меня среди бойцов, отступивших в зелёную посадку, он подумал, что, может быть, я лежу раненый и меня не заметили среди убитых, решил меня спасти и пополз с двумя бойцами обратно к хутору. Я не встретил его. Он был убит, когда осматривал трупы, разыскивая меня.

Ночь мы провели в обороне. Нас осталось всего сорок три человека. Меньше половины… На следующий день на наш участок прибыло два танка, и мы опять пошли в атаку. Танкисты, молодые, азартные ребята, вырвались вперёд. Немцы отрезали нас от них миномётным огнем и стали бить по танкам. Им тоже пришлось вернуться, не дойдя до хутора. После этого нам приказано было больше в атаку не ходить, держать оборону. Наша численность уменьшилась до 34 бойцов.

С часа на час мы ожидали атаки со стороны противника, но почему-то противник не шёл в атаку. Ночью бойцы Лодянов и Сисеров вызвались пойти в разведку. Вернувшись, они сообщили, что немцы зарываются в землю, рубят лес, строят блиндажи, землянки, указали танкистам места, где ведутся эти работы, и танкисты по этим местам дали огонь.

Со стороны хутора часто доносились стоны и крики: «Товарищи, помогите!», «Ваня, выручай!» и тому подобные. Трудно сказать, что там происходило, – может быть, это немцы нас провоцировали, заманивали в засаду, может, действительно, наши люди, попавшие в руки врага, звали на помощь. Тяжело было слышать доносившиеся из тьмы стоны и крики. Не раз бойцы готовы были ринуться на помощь, только строгий приказ удерживал их от этого.

В обороне мы просидели несколько дней, не вылезая из окопов. Только ночью кто-нибудь ходил на Тракторный за продуктами. Противник обстреливал нас из миномётов, пулемётов, автоматов.

Бойцы рабочих батальонов отбивают атаки немецких танков.

Как-то утром мы увидели двух командиров, вышедших из оврага Мечетки и смотревших в бинокль. Я лежал в нескольких метрах от них, в лощине. Они меня не видели.

– Чего смотрите? – окликнул я их.

Они подошли ко мне. Это были лейтенант и сержант. Я представился.

– На смену вам пришли, – сказал лейтенант.

– Вдвоём? – удивился я.

Они засмеялись:

– Такой у нас порядок.

И оба вернулись вниз. Потом из оврага стали подниматься группы бойцов. Одна за другой.

– Струхнул немец, не идёт в атаку? – спросил меня пожилой командир в очках.

– Днём и ночью топорами стучат, – ответил я.

Он спросил меня, куда можно выдвинуть наблюдателей. Я показал на лощинку метрах в 80 от хутора.

– Не годится, надо поближе к противнику, – сказал он.

Я не понял: как, думаю, ближе, ведь место открытое – не доберёшься! Когда мы отходили в тыл, я видел, как два красноармейца поползли в сторону хутора.