Текст книги "Крушение надежд"

Автор книги: Владимир Голяховский

32. Расправа Хрущева с маршалом Жуковым

В отсутствии Жукова Хрущев заручился поддержкой других членов Президиума. Самым верным из них был Михаил Суслов, ему Хрущев сказал прямо:

– Жуков провалился, не оправдал доверия партии. Он стремится оторвать вооруженные силы от партии, хочет сосредоточить руководство армией в одном лице, отделить ее от народа. Фактически, он идет против партии. Ты подготовь пленум с критикой Жукова и исключением его из Президиума как зазнавшегося.

Суслов был главным идеологом партии, хотя никакого образования не имел. Недоучка из крестьян, с такой же простой речью, как у Хрущева, в начале карьеры он проявил себя как ярый сталинист. После войны он вел так называемые «расследования» и проводил аресты среди людей, остававшихся на оккупированной территории. Тогда по его указаниям осудили и сослали многие тысячи невинных людей. Суслов арестовал даже некоторых москвичей, не уехавших в эвакуацию, когда гитлеровцы подошли близко к городу, он подозревал, что они остались, желая служить немцам. Особенно большие «заслуги» были у Суслова по чистке республик Прибалтики от «буржуазных элементов». Он сослал в лагеря ГУЛАГа сотни тысяч прибалтов. В 1948 году именно он был главным идеологом кампании против еврейских «безродных космополитов» и «буржуазного преклонения перед Западом». В 1950 году Суслов принимал активное участие в приговоре Еврейскому антифашистскому комитету.

Сотрудники аппарата Суслова боялись его и звали между собой «серым кардиналом». Но Хрущев любил Суслова за верность и ввел его в Президиум ЦК.

* * *

Затеять маневр, подготавливая устранение Жукова, было игрой с огнем – за Жуковым стояла вся армия. Хрущев сговорился и с маршалом Малиновским:

– Родион Яковлевич, мы с тобой старые друзья, с фронтовых времен. Скажу тебе по-дружески: Жуков-то вдет против партии, он стал зазнаваться и представляет угрозу партии. Это можно характеризовать как заговор.

Идти против партии, затевать заговор? За такое обвинение поплатились жизнью многие тысячи высокопоставленных работников при Сталине, в том числе маршалы и высшие генералы. Малиновский насторожился.

– Мы хотим назначить тебя военным министром, – сказал Хрущев.

– Меня?.. Никита Сергеевич, а как же Жуков?

– А вот как… – И Хрущев открыл ему свой план: – Я послал Жукова в Югославию и Албанию. Пока он вернется, тебе поручается привлечь на свою сторону Генеральный штаб и командующих военными округами. Играй на том, что командному составу дают мало квартир, недостаточно платят и виноват в этом Жуков.

Так завязался новый, четвертый по счету заговор Хрущева. Но начальник Главного разведывательного управления генерал Штеменко позвонил Жукову и предупредил о каких-то маневрах в Президиуме ЦК. На же другой день после приема в Тиране, 26 октября 1957 года, Жуков срочно прервал свой визит и вылетел в Москву.

* * *

Прилетев, он не увидел в аэропорту встречающих членов правительства, хотя по традиции все собирались на встречи и проводы друг друга. Когда Жуков сошел с трапа самолета, его окружили незнакомые офицеры органов безопасности:

– Товарищ маршал, пожалуйста, садитесь в машину.

– По чьему приказу вы действуете?

– По приказу маршала Малиновского.

Машина была не его, и шофер оказался другой. Сначала Жукова привезли в Кремль на заседание узкого состава Президиума. К его удивлению, первым выступил Суслов:

– Состоялись армейские и флотские партактивы, которые считают, что маршал Жуков проводит неправильную политическую линию, игнорируя политических работников от партии и Главное политическое управление. Он идет против партии.

Жуков поразился, сердито заявил:

– Не считаю правильным, что без меня собрали такие совещания. Вывод о том, что я стремился отгородить вооруженные силы от партии, считаю диким. Слава мне не нужна. Прошу назначить комиссию для расследования.

Его отвезли на загородную дачу, охраняемую не армейскими, а офицерами госбезопасности. Оставалось надеяться, что кто-нибудь из верных генералов сможет выручить его. Но прилетевшие с ним генералов тоже были изолированы.

Хрущев созвал пленум Президиума ЦК, посвященный улучшению партийно-политической работы в армии и на флоте, он состоялся 29 октября 1957 года. В зале специально повесили большой портрет Жукова кисти художника Яковлева, маршал был изображен верхом на белом коне на фоне берлинских Бранденбургских ворот и горящего рейхстага – символическое изображение победителя гитлеровской Германии. Этот портрет Жуков велел повесить в музее Советской Армии, к пленуму его срочно сняли оттуда и вывесили в Кремле, как на позор. Хрущев указывал на него пальцем:

– Вот он, рассматривает армию как свою вотчину.

С подготовленным выступлением поднялся Суслов:

– Партийные ленинские принципы грубо нарушались министром обороны товарищем Жуковым, который вел линию на отрыв вооруженных сил от партии, на ослабление партийных организаций и фактически на ликвидацию парторганов в Советской Армии, на уход из-под контроля ЦК. Мы имеем дело с тенденцией рассматривать советские Вооруженные силы как свою вотчину. Нам не нужны такие военачальники.

Хрущев стукнул кулаком по столу:

– Правильно, Жуков пошел против партии!

Суслова поддержал Брежнев, который всего три месяца назад сам просил Жукова спасти Хрущева. За ним выступил вечный соглашатель Микоян, сказал округлую фразу: «Отношения армии и партии вызывают тревогу» – вроде бы согласился с Сусловым и Брежневым, но не осудил и Жукова.

Зато бывший друг Жукова министр госбезопасности Игнатов заявил:

– Говорят в низах: «Пришел Жуков – аракчеевский режим стал».

Хрущев подытожил:

– Предлагается освободить Жукова от обязанностей министра обороны.

Пленум постановил: «Маршал Жуков нарушал ленинские партийные принципы руководства Вооруженными Силами, проводил линию на свертывание работы партийных организаций, политорганов и военных советов, на ликвидацию руководства и контроля над армией и Военно-морским флотом со стороны партии, ее ЦК и правительства…» Жукова исключили из состава Президиума ЦК и ЦК КПСС и уволили с поста министра обороны. В газете «Правда» в небольшом сообщении в разделе «Хроника» сообщалось об отставке Жукова и назначении на должность министра обороны маршала Малиновского.

Люди читали, и большинство поражались: как могло оказаться, что самый знаменитый полководец, гордость армии, только три месяца назад назначенный министром, оказался неподходящим для этой должности?

* * *

Павел Берг сказал Марии:

– Что ж, история повторяется. Помнишь? Сталин сделал то же самое с моим другом маршалом Тухачевским в тридцать седьмом, послал его с государственным визитом в Англию, а вскоре после этого расстрелял как изменника. Это постановление Пленума и статья в «Правде» – пример того, как партийный аппарат манипулирует словами в угоду Хрущеву. Эффект диктаторской власти остался тем же самым. А нам с тобой придется насторожиться, не помешает ли вся эта история каким-нибудь образом Албании, стране, где теперь наша дочь.

Мария испугано глянула на него и вздохнула. Страх за Лилю жил постоянно.

Расстроенный Саша Фисатов примчался домой к Бергам, прямо с порога возбужденно заговорил:

– Дядя Павел, дядя Павел, что случилось с маршалом Жуковым?

– Саша, его сняли со всех постов.

– Да, я знаю, что его сняли. Но почему?!

– Хрущев заявил, что он пошел против партии.

– Что значит «пошел против партии»? Ведь маршал Жуков сам всю жизнь в партии. Я этого не понимаю.

– Никто не понимает. Хрущев сказал – и все повторяют. На самом деле это значит, что он пошел против Хрущева. А Хрущев как любой диктатор считает себя и партией, и даже государством. Французский король Людовик XIV говорил: «Государство – это я». И Хрущев так считает.

– Но как можно было сделать это с таким человеком? Ведь он самый заслуженный военный.

– Саша, история советского государства полна преследованиями заслуженных людей, в том числе и военных. В тридцать седьмом году арестовали маршала Тухачевского, самого выдающегося нашего полководца. В газетах написали, что раскрыт заговор, которым руководили он и еще семь высших командиров Красной армии. Их обвиняли в том, что они шпионы иностранных держав, что вели подрывную работу с целью ослабить армию и даже желали поражения Красной Армии, для того чтобы вернуть масть помещиков и капиталистов. Их всех расстреляли. И в течение девяти дней после расстрела Тухачевского были арестованы еще семьдесят семь – из восьмидесяти восьми – высших командиров, многие казнены.

Кроме них арестовали девятьсот восемьдесят генерал-майоров, тридцать семь генерал-лейтенантов, двадцать одного генерал-полковника, шестнадцать полковых и семнадцать бригадных комиссаров. Всего же были арестованы около тридцати пяти тысяч командиров[39]39
  Подробное описание этого фрагмента нашей истории в первой книге «Еврейской саги» («Семья Берг»).


[Закрыть]. Армия была обезглавлена и деморализована. Все это было сделано по указанию Сталина, который хотел быть единственным военачальником. А в результате Россия чуть не проиграла войну гитлеровской Германии, только выносливость и сила народа спасли ее. Но об этом ты знаешь сам, как участник войны.

– Так вот как оно было… Я никогда не слышал об этом. Значит, мы чуть ли не проиграли войну по вине Сталина. Когда меня взяли в плен, я никак не мог понять, почему мы проигрываем, – растеряно пробормотал Саша.

* * *

Полгода маршала Жукова держали под домашним арестом, Его портреты было приказано снять в военных кабинетах и с полковых линеек славы. Хрущев в выступлениях называл его «зазнавшимся Бонапартом» и говорил, что он заслужил «щелчок по носу». Через полгода, 15 марта 1958 года, Жукова отправили в отставку без какого-либо признания его громадных заслуг перед страной.

Люди недоумевали, они именно считали Жукова настоящим победителем в войне с гитлеровской Германией. Особенно возмущались ветераны войны. Они собирались на своих кухнях, пили водку, критиковали Хрущева. Но открытых протестов не было, народ привык бояться и не протестовал.

Хотя Павел в войне не участвовал, но как военный историк понимал значение Жукова и сказал Алеше:

– В Двадцать пятом сонете Шекспир писал:

 
Военачальник, баловень побед,
В бою последнем терпит пораженье,
И всех его заслуг потерян след.
Его удел – опала и забвенье.
 

А у Жукова даже последнего боя не было. Он проиграл не другому полководцу, а интригану. Очень горестный конец.

Алеша, как всегда, внимательно вслушался в слова Павла и вскоре написал:

Несправедливость

 
В Вас выражалась много лет
Победоносная стихия.
Вы были баловнем побед,
И вам обязана Россия
Своим спасеньем на войне,
Когда фашистов вы громили.
В жестокой битве и огне
Вы вашу славу заслужили.
 
 
Несли вы гордо честь свою,
Под стать любому великану,
Но без сражения в бою
Вы проиграли интригану.
Вы испытали на себе
Сполна хрущевскую ретивость —
За славой выпало судьбе
Познать его несправедливость.
 

Когда Саша прочитал стихи Алеши, он горячо воскликнул:

– Алеша, какой ты молодец, ты так хорошо написал! Надо, чтобы маршал Жуков прочитал эти стихи.

– Но как это сделать? – отозвался Алеша.

– Я найду его и передам ему в руки. Подпиши стихи.

– Где же ты его найдешь?

Павел сказал уверенно:

– Если Саша захочет, он найдет.

Действительно, это было непросто. Саша узнал, что Жуков отдыхает в Кисловодске, в санатории ЦК партии имени 10-летия Октября, и поехал туда. Его не хотели пускать в корпус для привилегированных отдыхающих, но начальник санатория увидел его Золотую звезду Героя, и сам проводил в корпус.

Жуков грустно сидел у телевизора, он был в гражданском костюме.

– Товарищ маршал, Георгий Константинович, я Саша Фисатов, сержант, радист из Дрездена. Помните?

– Да, да, конечно, помню вас.

– Я привез вам стихи поэта Алеши Гинзбурга, моего дальнего родственника.

Жуков прочитал стихи, вздохнул:

– Спасибо, хорошо написано, с уважением. Я уже начинаю отвыкать от уважения.

Когда Саша пошел с ним на прогулку, Жуков спросил:

– Когда вас после войны арестовал СМЕРШ, что вам помогло это пережить?

Саша смутился:

– Георгий Константинович, вы меня извините, пожалуйста, если я что-то не так скажу. Смершевцы били меня, но я отказывался подписать, что я американский шпион. Избив, они бросали меня в холодной камере на пол. Но меня уже много раз до этого били немцы, и тогда я понял, что перенесу все, если буду спать. Я спал мертвым сном, и ко мне возвращались силы для новых испытаний. И в тюрьме я засыпал после побоев, и сон помогал мне.

Жуков вздохнул и сказал:

– Да, сон помогает переживаниям. Есть в жизни вещи, которые невозможно забыть. Человек просто-напросто не в состоянии их забыть, но помнить их можно по-разному. Есть три разные памяти. Можно не забывать зло. Это одно. Можно не забывать опыта. Это другое. Можно не забывать прошлого, думая о будущем. Это третье. Когда меня вывели из состава Президиума ЦК и я вернулся после этого домой, то твердо решил не потерять себя, не сломаться, не раскиснуть, не утратить силу воли, как бы ни было тяжело. Что мне помогло? Я поступил так. Вернувшись, принял снотворное. Проспал несколько часов. Поднялся. Поел. Принял снотворное. Опять заснул… Так продолжалось пятнадцать суток, которые я проспал с короткими перерывами. И я как-то пережил все то, что мучило меня, что сидело в памяти. Все то, о чем бы я думал, с чем внутренне спорил бы, что переживал бы в бодрствующем состоянии, все это я пережил, видимо, во сне. Спорил, и доказывал, и огорчался – все во сне. А потом, когда прошли эти пятнадцать суток, поехал на рыбалку. И лишь после этого написал в ЦК, попросил разрешения уехать лечиться на курорт. Так я пережил этот тяжелый момент[40]40
  Воспоминания маршала Жукова, записанные писателем К. Симоновым.


[Закрыть].

33. Павел Берг находит работу

Мария утром уходила на работу, а Павел шел бродить по улицам, чтобы не сидеть дома одному с мрачными мыслями. Во время прогулок он узнавал старые улицы и дома и даже улыбался им. Какое наслаждение просто ходить по улицам, это может понять только тот, кто был надолго лишен простой человеческой свободы. Но что бродить попусту! Он клал в карман сумку-«авоську» и заходил в продовольственные магазины: может где-то «выбросили» приличные продукты? В магазинах всегда толкались очереди: сумрачные домохозяйки, пронырливые пенсионеры и, конечно, возбужденные приезжие – визит в столицу на день, для закупок, поскольку снабжение на местах практически отсутствовало.

В забитых толпой магазинах все вытягивали шеи, стараясь увидеть через головы, что на прилавках. Люди были раздражены, толкались. Толкался и Павел, и ему это даже нравилось. Он хорошо изучил тактику покупок, становился в разные очереди, чтобы ему взвешивали товар, потом становился в очередь в кассу, потом с чеком в руках снова возвращаться в очередь к прилавку и терпеливо ждал, пока продавцы отпустят тех, кому еще только взвешивали. Вся эта толкотня занимала не меньше часа, а то и двух. Особо большие очереди, «восьмерками», бывали в Елисеевском магазине у Пушкинской площади и в гастрономе на Смоленской.

Изучив эту суетливую технологию, Павел довольно умело нырял туда, где «выбросили» товар. Эта занятость отвлекала его от дум. И он был доволен, что принесет в дом хоть что-то, помогая Марии с Нюшей.

Нюша говорила Марии с добродушной усмешкой:

– Наш-то Павлуша ходил по торговым точкам. Это, касаточка, как в сказке, «по кочкам, по кочкам». А он – по торговым точкам.

И они обе добродушно посмеивались, принимая от него принесенные продукты.

Во время одной из прогулок Павлу очень повезло – он купил два десятка яиц. Это был дефицитный товар, выдавали только по десятку на руки, но он схитрил, дважды встал в очередь. Яйца были маленькие и грязные, на них виднелись следы куриного помета и солома. Павел уложил их в серые картонки с ячейками, осторожно положил в плетеную авоську и шел домой из Трубниковского переулка мимо какого-то старинного особняка на улице Воровского (нынешней Поварской). У входа он заметил высокого мужчину лет пятидесяти, садившегося в правительственную «Победу», на место рядом с шофером. Они встретились глазами:

– Павел Берг, подполковник, историк? – воскликнул тот.

– Он самый, – улыбаясь, ответил Павел, – а вы генерал Ильин, Владимирская пересылочная, камера семьдесят четвертая.

– Верно, камера семьдесят четвертая. Только генерал я бывший, а теперь гражданская крыса, работаю вот в этом учреждении, – он указал на особняк.

– Что это за учреждение?

– Союз писателей. А вы не знали?

– Не знал, я ведь недавно вернулся.

В те годы нередко случались встречи бывших заключенных, их реабилитировали тысячами. У всех за плечами было много общего, горьких страданий и мук. Павел вспомнил, как в 1943 году, когда его уже пятый год перегоняли из одной тюрьмы в другую, в пересылочной Владимирской тюрьме он на короткое время оказался в одной камере с Виктором Ильиным. До войны они несколько раз встречались на собраниях. Павел тогда был подполковником и преподавал историю в Академии имени Фрунзе, а генерал-майор Ильин был комиссаром 3-го ранга, заведовал отделом науки и культуры в Комитете госбезопасности.

В камере они с трудом узнали друг друга, и Павел удивился: генерал госбезопасности в тюрьме? Кого только ему не приходилось встречать на этапе, был он в одной камере с бывшим министром авиационной промышленности Шахуриным, бывшим маршалом авиации Новиковым. Но с генералом КГБ! А Ильин скрывал свое прошлое, говорил, что работал на киностудии документальных фильмов. Но Павел его узнал, и тогда Ильин рассказал, что стал жертвой борьбы за власть, его посадил начальник СМЕРШа генерал Абакумов. Он придрался к тому, что в 1936 году Ильин встречался с маршалом Тухачевским, расстрелянным в 1937-м.

Павел тоже рассказал Ильину, что дружил с Тухачевским со времен Гражданской войны и тоже был арестован из-за связи с ним. За несколько дней в тюремной камере они лучше узнали друг друга. Ильину нравился глубокий аналитический ум Павла, а Павлу был симпатичен оптимизм и острый юмор Ильина. На короткое время между ними возникла «дружба каторжников». С тех пор они ничего не знали друг о друге.

Стоя у машины рядом с подъездом Союза писателей, Ильин спросил:

– У вас есть немного свободного времени?

– Для вас, конечно, есть.

– Тогда я отпущу машину, и мы с вами зайдем внутрь, поговорим.

И Ильин повел гостя в особняк. Павел чувствовал себя неуютно с авоськой, наполненной яйцами. Ильин заметил, все понял и подозвал швейцара у стойки:

– Андрей Иванович, припрячьте куда-нибудь эту сумку, только осторожно. Как ее называют-то?

Пожилой швейцар ухмыльнулся:

– Называют «авоська», мол, авось чего купишь. – И тихо добавил: – А в народе, извиняюсь, прозвали ее «нихуяшка», ни х..я, мол, не купишь.

Павел улыбнулся точности народного слова, а Ильин расхохотался, хлопая себя по ляжкам.

В старинном двухсветном зале особняка, отделанном панелями из дорогого темного дерева, располагался закрытый ресторан для писателей. За столиками сидело много людей, официантка, любезно улыбаясь, предложила Ильину:

– Виктор Николаевич, пожалуйте сюда. – Видно было, что Ильин здесь на хорошем счету.

– Нет, Тоня, накрой нам в углу, подальше.

Им сразу же усадили за столик под большой лестницей, в стороне.

– Сядем, выпьем, вспомним, побеседуем, – сказал Ильин и быстро заказал официантке ужин: – Как всегда. Понимаешь?

– Понимаю, Виктор Николаевич.

Павел с любопытством и осторожно оглядывался вокруг, а услышав заказ, смущенно сказал:

– У меня с деньгами плоховато.

– Бросьте, дорогой историк, я пригласил – я угощаю. А плоховато, черт подери, было и у меня, когда освободили и я попал в Рязань, рабочим. Потом уже устроился сюда. До чего же я чертовски рад, что довелось нам встретиться! – И Ильин опять хлопнул себя по ляжкам, такая уж у него была привычка выражать удовольствие. – Ну, выпьем.

Павла поразили деликатесы, которыми немедленно уставили стол. Очевидно, ресторан писателей был на особом снабжении.

Он спросил:

– Так что же вы тут делаете?

Ильин наклонился к нему над столом, улыбнулся, оглянувшись вокруг, понизил голос:

– Управляю советскими писателями.

И с усмешкой рассказал: его должность – секретарь московского отделения Союза писателей по организационным вопросам, а в обязанности входит помощь первому секретарю и организация работы.

– Ну, между нами, фактически я-то и делаю всю работу вместо первого. Писатели пишут, сочиняют, но работать не умеют и не хотят, – добавил он со смехом. – Ну, конечно, от Московского комитета партии инструкции получаю, от Центрального Комитета, от всех, кому не лень управлять идеологией. А им всем не лень. Меня поставили следить за порядком. Писатели все считают себя гениями. Если их по-военному поставить в шеренгу и приказать: «По порядку номеров рассчитайсь!», то каждый выкрикнет: «Первый!» Да, народ заносчивый и сверхчувствительный…

Павел понял, что Ильин, хоть и не остался генералом КГБ, продолжает делать ту же работу, и тихо сказал:

– Художник не может творить, если чувствительность не обострена до предела.

Ильин поднял рюмку:

– Да, чувствительность у них обостренная. Ну, за вас! Поговорим лучше о вас. Какие у вас планы, собираетесь вернуться к истории?

– Нет, назад мне пути нет. Да и отстал я от науки за шестнадцать лет сидки. Хоть меня и реабилитировали, но прежний душок остался, мне не доверят анализ истории, захотят, чтобы я интерпретировал все согласно основной линии партии, не станут печатать мои статьи.

– Да, понимаю и сочувствую. Что же предполагаете делать?

– Пока не представляю. Сижу на шее у жены, хожу за покупками. Вот купил яйца. Жена – медсестра, доучиться на доктора ей не дали: когда меня арестовали, ее исключили из института как жену врага народа. А у сестер, сами знаете, зарплата почти нищенская. Я уж подумывал наняться почтальоном, да ноги не так ходят, спина побаливает. Боюсь, тяжелую сумку с почтой не выдержу.

Ильин опять потянулся к нему через стол:

– Бросьте, профессор. Слушайте, мне нужен помощник – вести дела архива. Я могу предложить эту должность вам. Архив – это не только бумаги, необходим контакт с писателями. Нужен умный и интеллигентный человек, чтобы ладить с ними. Хотя я сам тоже пострадал, они все равно видят во мне генерала госбезопасности и сторонятся. А вы ничем не запятнаны, известный историк.

– В прошлом известный, – усмехнулся Павел.

– Нет, многие помнят вас и до сих пор хранят «Огонек» со статьей «Два русских еврея». А ведь среди так называемых русских писателей масса евреев, только скрываются они под псевдонимами. Черт побери, я совсем не антисемит, но скажу вам: хоть фамилии у многих из них русские, но нрав непокорный и эмоции – чисто еврейские. У вас, как у еврея, безупречная репутация: сидел, невинно пострадал. Вам они будут больше доверять. Ну как, идет? Будем работать вместе?

Павел не был готов к такому повороту:

– Спасибо, конечно, интересно было бы поработать в Союзе писателей. Думаете, меня возьмут в такое учреждение?

– У меня влияние в секретариате Союза и «рука» в ЦК. Если я попрошу, вас возьмут. И зарплату обещаю лучше, чем у медсестры.

Павлу хотелось узнать, но спросить он постеснялся: какую зарплату?

* * *

Мария обрадовалась принесенным яйцам:

– Павлик, ты стал такой практичный. Я не помню, чтобы ты был таким в молодости.

– Это еще что, – похвастался Павел, – я уже так напрактиковался, что устраиваюсь на работу.

– На какую работу?

Когда Павел рассказал, Мария забеспокоилась:

– Не будет ли тебе трудно работать целый день?

– Машенька, после лагерей мне ничего не может быть трудно.

– Но ты становишься старше, здоровье не то.

– Машенька, надо же мне что-то делать, деньги зарабатывать надо? К тому же работать в Союзе писателей – это интересно. И последний аргумент: мой непосредственный начальник Ильин хорошо ко мне отнесся, и мы с ним легко сработаемся.

Павел отнес Ильину документы, выяснил условия работы, зарплата оказалась втрое больше, чем у Марии.

Она очень обрадовалась и, когда они пошли к Августе с Алешей, с порога воскликнула:

– Павлик получил работу, он будет работать в аппарате Союза писателей.

Они устроили импровизированный праздник, Павел пил свою любимую водку, а Алеша тут же сочинил экспромт:

 
Чтоб в писательском Союзе
Больше не было иллюзий,
Всех писателей поверг
В удивленье Павел Берг.
 

* * *

Павлу выделили стол в коридоре, недалеко от кабинета первого секретаря, где постоянно сидел Ильин. По ходу работы он часто вызывал Павла к себе, всегда подчеркнуто уважительно:

– Профессор Берг, можно вас на минуту?

Секретарши, видя перед собой пожилого человека и узнав, что в прошлом он был профессором, отнеслись к нему с почтением. Ежедневная работа давала Павлу удовлетворение: привычная рутинная обязанность идти утром на работу, общение с людьми, рабочие разговоры, обсуждение общих дел. Он даже преобразился, держался прямей, ходить стал быстрей, одевался лучше, купил новый галстук. Проснулись прежние привычки, и он попросил Нюшу:

– Пожалуйста, накрахмальте мне воротнички рубашек, как раньше.

Работа была в основном бумажная – писать протоколы заседаний правления Союза писателей и собирать протоколы старых заседаний. В один из первых дней работы ему попалось на глаза старое письмо секретариата:

«24 марта 1953 года. В ЦК КПСС, Секретарю ЦК КПСС Н.С.ХРУЩЕВУ.

…В настоящее время в московской организации ССП состоит 1102 человека: 662 русских (60 %), 329 евреев (29,8 %), 23 украинца, 21 армянин, 67 представителей других национальностей. При создании ССП в 1934 году в московскую организацию был принят 351 человек, из них писателей еврейской национальности – 124 человека (35,3 %).

Такой искусственно завышенный прием в ССП лиц еврейской национальности объясняется тем, что многие из них принимались не по литературным заслугам, а в результате снижения требований, приятельских отношений, а в ряде случаев в результате замаскированных проявлений националистической семейственности. <…> Руководство СПП считает необходимым последовательно и неуклонно освобождать Союз писателей от балласта. <…> За ряд месяцев из Союза исключено 11 человек; секретариатом ССП внесена в Президиум рекомендация исключить еще 11 человек. Работа эта будет продолжаться….

Подписи: А.Фадеев, А.Сурков, К.Симонов».

С привычной для историка методичностью Павел сопоставил дату письма – 24 марта 1953 годами с датой смерти Сталина – 5 марта того же года. Письмо было отправлено Хрущеву всего через девятнадцать дней. Еще продолжало набирать обороты «дело врачей-отравителей» (хотя через десять дней, 4 апреля, их неожиданно освободили, признав «дело» спровоцированной ошибкой). Павел анализировал: зачем и для чего было написано это письмо руководителей Союза писателей? Вряд ли они ни с того ни с сего решили направить его Хрущеву. Скорей всего, от него поступил запрос. Получается, что тогда еврейских врачей все еще считали виновными, и Хрущев мог настаивать на чистке Союза писателей – на исключении евреев. А в угоду ему руководители Союза верноподданнически обещали работать над этим. В документе называлось только число евреев, и от этого несло матерым антисемитизмом. Павлу было ясно скрытое значение этого документа, с горькой иронией он думал: «Евреи им всем мешают, а каких русских они принимали в Союз писателей? Бесталанных, но зато верноподданных».

И тут же Павлу на глаза попался протокол встречи Хрущева с французским журналистом Сержем Груссаром. Француз задал вопрос о Биробиджане. Хрущев ответил: «Когда из Крыма выселили татар, некоторые евреи начали развивать идею о переселении туда евреев, чтобы создать в Крыму еврейское государство. А что это было бы за государство? Это был бы американский плацдарм на юге страны. Я был против этой идеи и полностью соглашался в этом вопросе со Сталиным»[41]41
  Выписка из протоколов встреч Хрущева с иностранными журналистами.


[Закрыть]. Признав опыт с Биробиджаном неудачным, Хрущев так и сказал: «Евреи все интеллигенты, все и всегда стремятся в университеты».

Павел решил снять копии с этих интересных документов. Он переписал напечатанное на машинке, спрятал в карман – это были ценные исторические свидетельства официального антисемитизма. Он знал: это может пригодиться.