Текст книги "Крушение надежд"

Автор книги: Владимир Голяховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 59 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

29. Третья невыполнимая задача Хрущева

В мае 1957 года Хрущев неожиданно выдвинул новый лозунг: «Догнать и перегнать Америку в производстве мяса и молочных продуктов в два-три года». Партийная машина повторяла лозунг с пафосом, повсюду были развешены транспаранты. Новый поворот удивил всех. Хотя у народа не было достоверной информации о том, что делается в Америке, все-таки было известно, что американцы живут намного зажиточней. Люди понимали, что лозунг Хрущева не имел никаких реальных предпосылок.

Моня Гендель тут же пустил остроту: «Догнать Америку мы можем, но перегонять не стоит, чтобы они не увидели наш голый зал». Остроту стали повторять по всей стране.

Многие члены руководства страны тоже считали, что это «липа». Хрущев раздражал их своим диктаторским поведением и вмешательством во все дела. К тому же кровавые события в Венгрии спровоцировали в Кремле давно назревавший взрыв несогласия. В июне 1957 года Хрущев на несколько дней выехал из Москвы, и в его отсутствие Маленков, Молотов, Каганович и Булганин сговорились снять его с поста первого секретаря ЦК. Каждый из них уже давно затаил на него обиду, и вот наступил момент возмездия.

Сразу после его возвращения, 18 июня 1957 года, началось заседание Президиума ЦК партии. Неожиданно для Хрущева ветераны руководства один за другим выступили с критикой его ошибок.

Начал Маленков:

– Ты самовольно занял пост первого секретаря ЦК и хочешь поставить партию над государством. Я отменил «конверты» секретарей обкомов, а ты своей волей выплатил им деньги из партийной кассы. За эту взятку аппаратчики помогли тебе стать Первым. Твои разоблачения культа личности Сталина на Двадцатом съезде вызвали антисоветские выступления в Польше и в Восточной Германии и привели к венгерскому восстанию. А что ты сделал с сельским хозяйством страны? Специалисты тебе говорили, что нужно проводить интенсификацию плодородных земель Украины и Поволжья. А ты вместо этого провел постановление об освоении целины. Это была не интенсификация аграрного сектора, а его расширение. А с расширением пришло и распыление средств. По твоей вине пустили на ветер восемнадцать миллиардов рублей. Ты заставлял всех сажать кукурузу, и на это потратили миллиарды, а кукуруза так и не прижилась. В народе смеются над тобой, поют частушки:

 
Надрывал Никита пузо,
Чтоб сажали кукурузу.
 

Члены Президиума сдержанно засмеялись, даже сам Хрущев криво улыбнулся.

Дискуссия разгоралась, стороны начали обвинять друг друга, выкладывать все карты на стол. Маленков продолжал:

– Что за глупая идея была выдвинуть этот лозунг? «Догнать и перегнать Америку!» Ты знаешь, что Америка производит в год шестнадцать миллионов тонн мяса, а Россия всего семь с половиной?

Хрущев нечем было крыть, он заговорил о политических репрессиях:

– Это вы, вместе с вашим Сталиным, изуродовали жизнь страны и исказили ее историю, вы олицетворяли репрессии для миллионов людей. По вашей вине их губили в лагерях и тюрьмах. А я противостоял этому. Как настоящий ленинец!

Маленков закричал:

– Это ты противостоял?! Ты идеализировал Сталина, считал себя его любимцем, бесстыдно втирался к нему в доверие, лез без мыла в жопу, бесстыдно угодничал, плясал гопак по его указке. Тебе мало было двух-трех тысяч репрессированных, ты хотел во много раз больше! Помнишь телеграмму?!

Каганович поддержал Маленкова:

– Верно, на Украине ты оставил по себе плохую память. Она была разорена и ослаблена голодом тридцатых, а ты, вместо того чтобы поправлять дела, продолжал разорять ее, арестовывая самых ценных работников. Ты сам себя назначил на пост первого секретаря, а теперь взялся учить нас всех. Зачем ты самовольно подарил Крым Украине? Что ты мелешь о каких-то «правах государства»? У нас до тебя не было понятия «правовое государство», мы руководствовались не законом, а нашей революционной совестью. Ты отходишь от марксистско-ленинского учения о государстве.

Хрущев понял, что допустил ошибку: не почувствовал во время заговор против себя. Он побагровел, ему надо был отбиться любыми средствами:

– Ты, Каганович, говоришь, что я отхожу от учения? Ты «руководствовался революционной совестью»? А сам отошел от всего! Где была твоя совесть, когда ты даже от своего еврейства отошел, чтобы угодить Сталину? Когда тебя спрашивали, какая национальность, ты отвечал: «У меня нет национальности, у меня есть Сталин».

Каганович тоже побагровел и закричал:

– Я не еврей, я – интернационалист. Но уж если ты вспомнил про евреев, так ты сам тысячами выселял их из Украины. Когда Сталин отправил меня сменить тебя на посту первого секретаря украинского ЦК, ко мне приходила делегация киевских евреев жаловаться на тебя: ты был против возвращения многих евреев на Украину. У меня есть документ, твое выступление! – Каганович достал из папки пожелтевшую бумагу и зачитал: «Я не хочу, чтобы украинский народ воспринимал победу Красной Армии над гитлеровской Германией и возвращение советской власти на Украину как возвращение евреев. Пусть лучше едут в Биробиджан, там места хватит»[36]36
  Цитата из выступления Н.Хрущева на заседании Совета Министров Украины.


[Закрыть]. Ты разорял Украину!

Заседание превращалось в базарную перебранку. Хрущев пришел в ярость, замахал руками:

– Я разорял Украину? А вы, вы все, кто оставались в Кремле, вы разоряли Россию, из-за вас в те годы начался голод в Поволжье и на Северном Кавказе!

Это вызвало бурю возражений, крики:

– Это все дела Сталина!

– Не сваливайте все на покойника.

Маленков брезгливо поморщился:

– Один ты у нас чист совершенно, товарищ Хрущев.

Молотов методично читал по блокноту обвинения против Хрущева. Бывший министр иностранных дел, он критиковал теперешнюю внешнюю политику:

– Чтобы угодить югославу Тито, ты снял меня с поста министра иностранных дел, на котором я проработал почти двадцать лет.

Хрущев иронически ответил:

– Ну да, конечно, это ведь вы, Вячеслав Михайлович, в тридцать девятом году заключили мирный договор с гитлеровским министром иностранных дел Риббентропом. Это вы ездили в Берлин на поклон к Гитлеру и жали ему руку. А что получилось после? Через два года Гитлер напал на нас и началась война, в которой мы едва устояли!

Молотов парировал:

– Этот пакт и мой визит были устроены по указанию и под нажимом Сталина. Он хотел задобрить Гитлера, чтобы оттянуть возможную войну. Это была не моя, а его политика. А тебе тоже незачем было заводить дорогостоящую дружбу с египетским президентом Насером и давать ему громадный заем. Зачем ты пригласил афганского короля и наобещал построить дорогу через весь Афганистан? Ты не дипломат и никогда им не был. Твои принципиальные международные ошибки дорого обходятся стране.

Хрущеву надо было отбиться во что бы то ни стало, он злобно сказал:

– Вы говорите о принципах, а сами даже побоялись защитить свою жену еврейку, когда ее арестовали по указке Сталина. Где были ваши принципы? Вон, Ворошилов, тот нашелся, как защитить свою Екатерину Давыдовну. Когда ее пришли арестовывать, он вышел с пистолетом в руке и сказал, что будет стрелять в тех, которые пришли за ней. А вы даже на это не решились.

Но у Ворошилова тоже нашлось обвинение:

– Это по твоему указу было бесчеловечно подавлено восстание в Венгрии, там танки шли по детям.

Хрущев крикнул:

– Это вранье! Ты, Клим, заврался, не было такого. Сам ты откажись наконец от своего вранья про оборону Царицына в 1918 году. Сталин тогда просрал Царицын, как и польский фронт, а потом силой и шантажом навязал Царицыну свое имя – Сталинград. Неужели у тебя, старого, дряхлого человека, не найдется мужества и совести, чтобы рассказать правду, которую ты сам видел и которую нагло исказил в своей книжонке «Сталин и Красная Армия»?

Маленков продолжал наступать на Хрущева:

– Ты скажи, кто посылал арестованных крупных партийных работников в особую тюрьму комитета партийного контроля в «Матросской тишине»?

– Я об этой тюрьме ничего не знал. Все это делалось по указаниям Сталина и Берии.

– Про тюрьму ты знал, и знал, что были организованы тюрьма и лагерь для жен арестованных. Знал!

К удивлению Хрущева, против него выступил даже преданный ему Булганин. Оставалась одна надежда, что его поддержит Дмитрий Шепилов. Ведь именно Хрущев сделал его министром иностранных дел и членом Президиума. Шепилов сидел молча, ему явно не хотелось выступать против босса. Хрущев ждал: сейчас Шепилов расколет эту группу. Самым важным казалось именно это: если группа расколется, кто-нибудь перейдет на его сторону. Тогда исход спора можно повернуть.

Первухин спросил Шепилова:

– А как вы оцениваете руководство товарища Хрущева?

Шепилов неохотно и нерешительно ответил:

– Вы руководители с длительным опытом, работали со Сталиным. У меня опыта нет.

– Не увиливайте от ответа.

Шепилов, человек образованный, историк, член-корреспондент Академии наук, попал в сложное положение, ему приходилось взвешивать, на чью сторону выгоднее встать. Все основные члены Президиума уже высказались против Хрущева. А тот приподнялся в кресле и впился глазами в Шепилова, надеясь на его поддержку. Помолчав, Шепилов буркнул:

– Очевидно, в вашей критике есть много правды.

– Так вы с ним или вы присоединяетесь к нам?

– Как вам сказать… Кое в чем я к вам присоединяюсь.

Обескураженный Хрущев воскликнул:

– Шепилов, и ты тоже к ним примкнул?!

И опустил голову, подумав: «И ты, как тот убийца Цезаря в сенате, Брут».

Из одиннадцати членов Президиума семеро выступили против него.

Маленков заявил:

– Есть предложение освободить товарища Хрущева от обязанностей первого секретаря ЦК, но оставить его рядовым секретарем. Кто «за», прошу поднять руку.

Руки подняли большинство. Хрущев понял, что проиграл, перестал огрызаться, сидел потерянный, на лице – выражение затравленного волка.

* * *

Помощь Хрущеву пришла с неожиданной стороны. Екатерина Фурцева, единственная женщина в партийной верхушке, присутствовала на заседании, но не была членом Президиума и не имела права голоса. Про эту миловидную женщину с серо-голубыми глазами ходили слухи, говорили, что она бывшая любовница Хрущева. Злые языки даже прозвали ее Никитские Ворота и Екатерина Третья. Хрущев и Фурцева были два сапога пара – он бывший пастух, она бывшая ткачиха.

В начале карьеры у Фурцевой был покровитель – первый секретарь Фрунзенского райкома партии Богуславский, еврей из плеяды старых коммунистов-интеллигентов. Он во многом воспитал ее мировоззрение. Но когда в 1948 году на волне гонений его исключили из партии и сняли с должности, Фурцева предала его: на собрании публично раскаялась в «своих ошибках». Это помогло ей удержаться и продвинуться.

Теперь, сидя на заседании в задних рядах, Фурцева понимала, что если Хрущева устранят, ей самой не удержаться – ее карьера полностью зависела от него. Возможно, ей стало его по-женски жалко. Любви между ними уже не было, но ее задело: за что эти старые пердуны хотят растоптать его? И теперь она сидела и размышляла, как ей позвать на помощь других членов ЦК. Подумав, применила маленькую женскую хитрость, отпросилась выйти. Рядом с комнатой, где заседал Президиум, был всего один туалет, мужской. Фурцевой нужно было идти по коридорам довольно далеко, в отсек, где находился женский туалет. Когда она встала, враги Хрущева вытянули шеи и посмотрели на нее с подозрением, но она смущенно сказала:

– Вы все бегаете в туалет. Я тоже имею права хоть раз выйти с заседания.

Но вместо туалета Фурцева помчалась в свой кабинет и по кремлевскому телефону-вертушке стала обзванивать членов ЦК и высоких генералов, чтобы они приехали и не дали произойти новому кремлевскому перевороту. Она по-женски страстно умоляла:

– Приезжайте, помогите не допустить снятия Никиты Сергеевича с поста первого секретаря!

Многие из тех, кого она обзванивала, обещали сейчас же приехать и заявить, что не пойдут против Хрущева. В этих уговорах Фурцева оказалась не одинокой, тот же самый трюк проделал новый кандидат в члены Президиума Леонид Брежнев, тоже ставленник Хрущева. Он вышел как бы в туалет, а на самом деле позвонил министру обороны маршалу Жукову и министру госбезопасности Серову:

– Надо срочно поддержать товарища Хрущева.

Когда Брежнев вернулся в комнату, к нему поочередно подсаживались Молотов, Каганович, а затем Первухин:

– Куда это ты мотался, а?

– У меня расстройство желудка, я все время просидел в уборной.

Вскоре после этого приехали Жуков, Серов, Игнатов и стали появляться те, кому звонила Фурцева. Они все неожиданно вошли в комнату заседаний, Жуков обвел всех взглядом полководца и строго сказал:

– Что здесь происходит? Обсуждение работы первого секретаря? Такие важные дела нельзя решать келейно. Я тоже кандидат в члены Президиума и с этим не согласен. Я разослал свои военные самолеты, чтобы срочно доставить в Кремль для обсуждения других членов ЦК. Через час они будут здесь.

* * *

Весь состав Президиума должен был скоро вылететь в Ленинград на празднование 250-летия основания города. Торжествам придавалось большое значение, и визит руководителей был заранее объявлен как дань уважения городу-герою. Его улицы и площади тщательно подготовили, множество зданий в центре покрасили и всюду развесили флаги, лозунги «Да здравствует наше родное советское правительство!» и портреты Хрущева, Молотова, Маленкова и других.

Но напрасно ленинградцы ждали именитых гостей, вместо торжественного визита эти люди проводили внеочередной пленум ЦК, чтобы разрешить споры в верхушке.

Прибывшие члены ЦК первым делом подходили к Хрущеву и тепло с ним здоровались. Они помнили, что это он оставил им знаменитые «конверты», помнили, что именно Маленков хотел их отменить. Поэтому партийные бонзы заранее были на стороне Хрущева.

Увидев поддержку, он приободрился и, открывая пленум, начал прямо с обвинения выступавших против него вчера:

– Товарищи Маленков, Молотов, Каганович и Булганин идут против партии, у них антипартийный подход к руководству страной, они – антипартийная группировка. И примкнувший к ним Шепилов тоже.

Выступления были горячими, первым выступил маршал Жуков:

– Я представляю здесь Советскую Армию и от ее имени заявляю, что поддерживаю товарища Хрущева. Армия не может допустить, чтобы первого секретаря сняли из-за келейных споров со старыми соратниками Сталина. Когда шла война с гитлеровской Германией, я был для них хорош, потому что спасал страну от поражения. А когда война окончилась победой и я подписал капитуляцию Германии, никто из них не поддержал меня перед Сталиным. Где была тогда ваша партийная совесть? Теперь вы вдруг решили ее проявить и опять делаете ошибку. Правильно говорит товарищ Хрущев: вы идете против партии.

Это сразу укрепило позицию Хрущева, за него выступили Микоян, Серов, Игнатов, Брежнев и многие члены ЦК. Горячую эмоциональную речь произнесла Екатерина Фурцева:

– Вы хотите затоптать в грязь человека, который расшевелил сталинский муравейник. Это, действительно, выступление против партии, антипартийный подход, как правильно сказал Никита Сергеевич.

После ее речи Хрущев окончательно почувствовал, что наступил момент его торжества. Он стал горячиться и, как всегда, рубить сплеча:

– Я предлагаю исключить товарищей Молотова, Маленкова, Кагановича, Булганина из состава Президиума как антипартийную группировку! – Затем остановился и добавил: – И примкнувшего к ним Шепилова. Прошу голосовать.

Такого резкого поворота дел не ждал никто. Интриги и склоки случались нередко, но исключение группы многолетних руководителей было большой неожиданностью.

– Какая же мы антипартийная группировка? – воскликнул Маленков. – Мы не против партии, а против тебя! Ты что, отождествляешь себя с партией?

За предложение Хрущева сначала поднялось несколько рук. Люди понимали, что, если они не проголосуют, в будущем их ожидает та же участь. Страх, который они привыкли испытывать перед Сталиным, теперь обуял их снова, уже перед Хрущевым, – поднялись все руки.

Хрущев подытожил:

– Так, значит, большинство за исключение товарищей Молотова, Маленкова, Кагановича, Булганина и примкнувшего к ним Шепилова как антипартийной группировки.

Молотов крикнул:

– Я не собираюсь голосовать за такую глупость. Как вы смеете исключать нас, старейших и самых заслуженных членов партии и ЦК? Это фарс!

Хрущев немедленно отреагировал:

– По-вашему, голосование членов ЦК – это фарс? Что ж, будем считать, товарища Молотова воздержавшимся. А кто против?

Руки подняли только сами исключаемые.

– Против меньшинство. Итак, антипартийная группировка исключена, – радостно заключил Хрущев и зааплодировал первым, за ним зааплодировали остальные.

Хрущев продолжал:

– Поскольку исключенные все были членами Президиума, предлагаю рассмотреть вопрос о введении на их место новых членов, товарищей Жукова, Фурцеву и Брежнева.

Так он сразу отблагодарил тех, кто помог ему победить.

Обескураженные партийцы вышли из зала с опущенными головами. Ну, по крайней мере, их не выволокли, как когда-то Берию.

* * *

Через несколько дней в газетах было объявлено об исключении «антипартийной группировки из состава Президиума» и добавлено следующее: «Товарищ Хрущев, Никита Сергеевич, назначен Председателем Совета Министров СССР с оставлением в должности первого секретаря ЦК партии». Подобную власть имел только Сталин.

Так Хрущев смог разрешить третью сказочную задачу Иванушки-дурачка, и опять с помощью маршала Жукова.

Поездка на юбилей Ленинграда состоялась на неделю позже. Срочно убрали с площадей портреты исключенных, художники дни и ночи писали портреты новых членов Жукова, Фурцевой и Брежнева. Портрет Хрущева красовался первым, как раньше портрет Сталина. В народе так и говорили: царь Никита.

В триумфальном выступлении Хрущев устроил еще один разнос «антипартийной группировке»: «Мы их разгромили, изгнали вон из рядов ленинской партии, стерли в пух и прах!»

Люди не могли не удивляться: много лет эти «стертые в пух и прах» были во главе партии и вдруг оказалось, что они «антипартийные». Что-то тут не то. Хрущев в выступлениях называл Шепилова не иначе, как «и примкнувший к ним Шепилов». Так писали и в газетах. Эта фраза до того приелась, что остряк Моня Гендель пустил в народ шутку: «Какая самая длинная фамилия из двадцати трех букв? – Ипримкнувшийкнимшепилов»[37]37
  Ход исторического заседания Президиума записан по воспоминаниям его участников.


[Закрыть].

30. Моня Гендель читает лекцию в колхозе

Во Всесоюзном обществе «Знание» царила суета – пришло указание разослать всех членов общества по стране с лекцией «Единая несокрушимая ленинская линия партии и разгром антипартийной группировки». Конечно, тема не соответствовала задачам общества, которое было организовано Академией наук для «распространения знаний, непрерывного образования граждан и содействия достижению уровня передовых государств». Но партийные власти давно превратили общество в рупор пропаганды политических идей, никак с наукой не связанных.

Вызвали сюда и Моню Генделя, дали указания:

– Поедете в Калужскую область, в село Туча, разъяснять колхозникам, что «антипартийная группировка» и примкнувший к ним Шепилов хотели повернуть страну вспять, к сталинским нормам, но первый секретарь ЦК Хрущев, как верный ленинец, сумел вовремя разгадать их тайные намерения и нанес им сокрушительный удар.

Выдали Моне срочно напечатанный номер «Блокнота агитатора» с инструкцией, как и кого критиковать, и указали:

– Строго придерживайтесь формулировок этой брошюры.

Перед отъездом Моня поговорил с Алешей:

– Слушай, ну чего колхозники поймут из моих рассказов обо всей этой катавасии? А я обязан им проговаривать это: «…и примкнувший к ним Шепилов». Полная абракадабра. Напиши мне на дорогу наколку, изобрази эпиграммку про это самое. Может, прочту им по пьянке.

Алеша написал:

 
Те, кто правил нами ловко,
Оказались группировкой,
А страшнее крокодилов
«Ипримкнушийкнимшепилов»;
Но Хрущев другим на страх
Их разделал в пух и прах.
 

Посмеиваясь простодушной едкости этой эпиграммы, Моня собрался в путь.

На полустанке его ожидала колхозная подвода. На дно подводы было постелено немного сена – для смягчения ударов городского зада лектора при подпрыгивании на ухабах. Возница, подросток лет четырнадцати, лениво дергал вожжи и не проявлял к приезжему никакого интереса. Только раз спросил:

– Покурить не будет у вас?

– А ты уже куришь?

– А то.

– И за девками ударяешь?

– А то.

– А в школу ходишь?

– А то.

– Ну, тогда на, закуривай.

Моня открыл пачку папирос «Казбек» с черным силуэтом лихого кавказца, скачущего на фоне горы Казбек. Паренек удивленно уставился, таких еще никогда не видел, взял папиросу, затянулся, закашлялся от непривычного табака:

– Слабые. Махорка лучше. – И тоном специалиста пояснил: – Особливо дерунок.

Лошадка была еще более понурая, чем юнец возница, семенила не спеша по глинистой дороге с глубокой изъезженной колеей. Моню подбрасывало на ухабах, качало, когда колесо проваливалось вглубь колеи. Пальто и шляпа покрылись мелкими брызгами грязи. В таком виде он предстал перед председателем-украинцем, инвалидом войны, переселившимся в калужскую деревню к русской жене. В колхозе это был единственный член партии.

– Товарищ председатель, необходимо вечером собрать колхозников для лекции.

Председатель слушал и морщился:

– Дай колы ж я нэ знаю? Из райкома разнарядка прышла. Да-й только не захочут они, гражданин лектор, прийтить послухать. Безыдейные все, гады.

– Надо как-то организовать.

Председатель почесал затылок:

– Мы вот што сробим: позовем громодян на кину.

На двери правления он повесил клочок бумаги с объявлением: «Сегодня имеет состояться заграничное кино „Анна Конда“, перед киной товарищ из Москвы будет говорить про партийную группировку».

Моня спросил:

– Почему «партийная»? Группировка как раз антипартийная.

– Дай хиба ж им это не все едино? Не поймут гады, безыдейные.

– А что это за кино «Анна Конда»?

– Да-й кто ж его знает? Про змеюку какую-то огромадную. Спымали ее.

– Так эта змея называется анаконда.

– Вот я и написал: «Анна Конда».

Молодежь пришла «на кину», пожилых насильно сгоняли в избу правления.

Девки кокетливо косились на «городского», одетого в костюм с галстуком, хихикали в кулак, перебрасывались замечаниями. Парни пришли и сразу начадили махоркой так, что в комнате застыл сизый дым. У Мони щекотало горло, он кашлял, но, напустив на себя важный вид, громко критиковал «антипартийную группировку и „примкнувшего к ним Шепилова“», прямо по инструкции разъясняя колхозникам, что товарищ Хрущев «вывел их на чистую воду». Слушали вяло, лузгали семечки, сплевывали на пол, не могли понять партийных интриг и не интересовались ими. Пожилые клевали носом, девки хихикали и перешептывались, оглядываясь на парней. Тех было мало, и они вовсю подмигивали девкам. Среди них был и возница, что привез лектора.

Моня, как ни заливался соловьем, видел, что его слова тонут в сизой пустоте – интереса не было. Председатель время от времени прерывал его речь громким выкриком:

– Громодяне, встать!

Все нехотя вставали.

После двух-трех выкриков Моня удивился:

– Зачем вы это делаете?

– Дай как же ж вы не бачите? Сплють, гады.

Когда Моня закончил лекцию, одна из девок зычным голосом воскликнула:

– А куды ж раньше смотрели-то? Недоглядели, что ли, супостатов этих, которые супротив партии? Туды их в штаны!

Председатель сказал ему:

– Бригадирша Тамара Пчелкина – жох дывчина, на коне верхом без седла сидит.

Моня присмотрелся: в телогрейке, сапогах и косынке она выглядела, как остальные, только более задиристой. Как ему извернуться с ответом? Он решил объяснить попроще, попонятней:

– Так они же прикидывались коммунистами.

– То-то, что прикидывались! – выпалила Тамара и нагло и лихо подмигнула ему.

Пожилые закивали головами:

– Сорняк с корнем вырывать надоть.

– Вот их и вырвали с корнем.

Тамара не унималась с вопросами и замечаниями:

– Прежде чем выбирать их, думать было надо.

Моня удивился ее активности:

– Верно, прежде надо было. Но кто знал? – И задал философский вопрос: – Кто знает, что, вообще, было прежде – курица или яйцо?

Пожилая баба крикнула с места:

– Эх, милый, прежде-то и курицы, и яйца были.

Кто не спал, те рассмеялись, а баба спросила:

– А что это ты, товарищ илекгор, длиннючее что-то все повторял? Вроде как «иш имущий сам со шпилом». С каким шпилом?

Моня усмехнулся про себя: так они поняли «и примкнувший к ним Шепилов»

– Это про Шепилова, министра иностранных дел. Он примкнул к антипартийной группировке, про него товарищ Хрущев так и сказал: «И примкнувший к ним Шепилов».

– Не сориентировался, значит, бедолага, не сообразил вроде. А министр ведь.

– Еще вопросы будут?

Поднялся худощавый бородатый мужичок.

– Что хочешь спросить, дедушка?

– Милый, а того, который про кукурузу-то все трепался, того спымали али нет?

Моня даже поперхнулся, вопрос был прямо про Хрущева. Насколько же они никого из руководителей страны не знают и ничего не понимают… А старик продолжал шамкать беззубым ртом:

– Уж больно сильно заставляли нас кукурузу-то сеять. Районные агрономы приедут и давай разъяснять, это, мол, по указанию самого главного из Москвы. А нам он что главный, что не главный, мы-то знаем, что кукуруза здеся спокон веков не росла. Одного только вреда наделали. Вот мы и интересуемся: спымали того главного али нет?

Чтобы отвести вопрос и не разъяснять, что это и есть сам Хрущев, Моня спросил деда:

– А тебе оно надо, дедушка?

– Да нет, милый, это я так, для интереса, значится.

Тогда Моня решился прочитать эпиграмму Алеши:

– Вот я вам сейчас для интереса прочитаю стишок, вы все сразу поймете:

 
Те, кто правил нами ловко,
Оказались группировкой,
И страшнее крокодилов
«Ипримкнушийкнимшепилов»;
Но Хрущев, другим на страх,
Их разделал в пух и прах.
 

Люди оживились, засмеялись, это им было понятней лекции.

– Во-во, ты нам побольше частушек этаких рассказывай.

Потом на маленьком экране из простыни крутили кино, которого никто не понял, удивлялись поимке анаконды в Венесуэле. На улице стемнело, молодежь собралась на «сходку». За деревней на столбе горел единственный яркий фонарь. Бригадирша Тамара неторопливо подшила к Моне, фактически уперлась в него грудями и кокетливо сказала:

– Что ж, лектор, городской товарищ, пойдемте с нами, послухайте и вы наши частушки. А ночевать коли негде, ко мне милости просим.

– Спасибо за приглашение. Я уж собрался здесь, в правлении, спать.

– Что ж здесь-то? У меня половчей будет. – И опять подмигнула.

Моня глянул ей в лицо: девка смазливая, глаза лучистые. И тоже подмигнул ей…

Сначала «на сходке» пропели «политические»:

 
Слава богу, понемногу
Стал я разживаться:
Продал дом, купил ворота,
Начал запираться.
 
 
Ай, спасибо Сталину,
Жить счастливо стали мы:
Я и лошадь, я и бык,
Я и баба, и мужик.
 
 
Ой боюся я, боюся,
Я на Фурцевой женюся,
Буду тискать сиськи я
Самые марксистские.
 
 
Пропою я вам еще
Частушку небывалую:
Стал Никита наш Хрущев
Кремлевским вышибалою.
 

После этого перешли на «лирические»:

 
Частый дождичек идет,
Ветка к ветке клонится,
Парень девушку е..ет —
Хочет познакомиться.
 
 
Девушки, капут, капут!
У нас по-новому е..ут:
Руки-ноги во хомут
Засупонят и е..ут.
 
 
Полюбила Яху я,
У Яхи мельница своя.
Как узнала Яху я —
У Яхи нету ни х..я.
 

Вышел вперед возница-подросток, который привез Моню, и срывающимся подростковым голосом пропел:

 
Мимо тещиного дома
Я без шутки не хожу:
То ей х..й в окошко суну,
То ей жопу покажу.
 

Кто-то из парней крикнул:

– Одуванчик, давай одуванчик, что ли!

Гармошка заиграла плясовую, в центр круга вытолкнули одну из девушек, двое ребят подскочили, ловко задрали ей подол сарафана и связали узлом над головой. Сапоги и сиреневого цвета трусы внизу, связанный сарафан сверху – в таком виде она, действительно, стала похожа на одуванчик. Моня удивился затее, подумал: «Деревенский стриптиз». Парни гоготали, девушки фыркали и визжали, а «одуванчик» закрутилась под гармошку и общее улюлюканье:

– Эй, бля, пляши почаще!

Бригадирша толкнула Моню локтем, сказала:

– Нечего заглядываться, товарищ лектор. В городе, небось, на лучшее нагляделся. Пойдем, что ли, ко мне. Тебя как звать-то?

Моня соврал:

– Михаилом.

– А меня Тамарой. Я с мамашей живу, но ты не стесняйсь, она глухая и почти ничего не видит. В войну перетрудилась, без коней бабы-то ведь на себе пахали. Вот больная и стала. А ваш Хрущев там, в Москве, выдумал, чтобы упразднить приусадебные участки и ограничить продажу кормов для личного скота. А колхозники только и кормятся с этих участков, и своих коров, коз и свиней тоже с них кормят.

На ботинки Мони налипло столько глины, что он еле понимал ноги, скользил и балансировал. Тамара крепко подхватила его и опять подмигнула. Он соображал: «Хочет со мной переспать, что ж, попробую деревенские страсти».

В избе Тамара первым делом взяла коромысло и ведра:

– Водицы надо принесть, чать, сам с дороги помыться хочешь и ботинки свои очистить. А нужник вон тама, за огородом, – махнула рукой на деревянную кабинку-уборную.

Моня подхватил ведра:

– Дай я тебе помогу.

Она со смехом ткнула его в бок:

– Куды тебе, это дело деревенское.

– Я ведь все-таки мужик.

Моня взялся крутить ручку колодца, поднимая ведра со дна. Тамара затопила печь и поставила греть воду:

– Сымай рубашку, полью тебе, – поливая ему на шею и спину, девушка продолжала говорить: – Аккуратно вы ходите, городские, не то, что наши мужики. Рубашка-то у тебя, небось, синтетитская да с запонками. Ну, а теперь ты уходи, я тоже сполоснусь.

«Подмыться хочет», – решил Моня и через щель в занавеске украдкой наблюдал за ней. Она сняла сапоги, и он увидел, что у нее красивые стройные ноги, немного полноватые из-за сильных мышц. Она заметила, задернула плотней занавеску, засмеялась:

– Налюбуешься еще!

Моня оглядывал бедную комнату: стены бревенчатые, растресканные, заткнуты паклей. В углу старые иконы, на стене тикают часы-ходики допотопной конструкции – с двумя гирьками на цепи, рядом старое зеркало в раме, все в трещинах, так что трудно что-нибудь разглядеть, вся другая стена в семейных фотографиях, сильно отретушированных, все лица похожи. Древний буфет, тумбочка с вышитой тряпочкой на ней, четыре старых стула, скамейка у стены, небольшой стол – вот и все убранство. Была еще полка с книгами, а на ней романы «Как закалялась сталь», «Молодая гвардия», «Кавалер Золотой звезды» – патриотические творения социалистического реализма.

Моня подумал: «До чего же скудно живет русская деревня».

Она вошла – без косынки, с распущенными волосами, в пестром облегающем платье, до того привлекательная, будто ее подменили. Причесалась перед зеркалом, намазала губы и надела туфли на каблуках. Ходила она на них неловко, припадая на обе ноги. Моня смотрел на нее с удивлением и нащупывал в кармане брюк презерватив.

– Что, залюбовался? Понравилась, что ли?