Текст книги "На фарватерах Севастополя"

Автор книги: Владимир Дубровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Подошел «адмиральский час», но обычного сигнала «команде обедать» не последовало.

Командир стал еще более немногословным и сосредоточенным. С утра он не сходил с мостика, хотя помощник его уже не раз поднимался и просил разрешения заступить на вахту. Дежурные расчеты стояли у пушек. У сигнальщика щемило глаза от ослепительного солнечного света. Он еще раз (который за вахту!) взглянул в сторону солнца и увидел, что оттуда, словно из самого расплавленного диска, быстро вырастая, падают черные капли на корму охотника и на идущую в кильватере подводную лодку.

– Поднять сигнал «вижу самолеты противника!» – скомандовал Москалюк. – Помощник! Вызовите по радио истребители.

Одновременно он развернул навстречу вражеским самолетам свой корабль и приказал ставить дымовую завесу, чтобы закрыть подводную лодку.

– По самолетам огонь! – крикнул Москалюк.

Пушки охотника открыли огонь, и разрывы запятнали небо черными хлопьями. Уже ясно видны горбоносые «Ю-88». Вот отвалил первый самолет и спикировал на корабль. В какое-то мгновение Москалюк успел заметить, как отрываются от самолетов бомбы, услышал в грохоте корабельных пушек их сверлящий звук. Он громко скомандовал: «Право на борт!» и поставил ручки телеграфа на «самый полный вперед». Взрывы бомб, поднимая столбы воды, легли за кормой.

В пике вошел второй самолет, за ним третий… Пока один с ревом выходил из пике, другие, набрав высоту, снова сваливались на катер.

– Чертова карусель! – выругался Москалюк, с трудом шевеля пересохшими губами. Рядом стоящий рулевой косил глазом, стараясь угадать слова командира.

Густое облако дымовой завесы закрыло подводную лодку.

Принимая на себя атаки самолетов, морской охотник все дальше отрывался от завесы, уходя в море, сам бросался [62] навстречу самолетам, стремясь отвести их от подводной лодки.

«Чертова карусель» внезапно закончилась. Последний самолет, выйдя из пике, как-то неловко клюнул носом. Видно было, что он теряет скорость. Черный шлейф дыма протянулся за ним. Это командир кормового орудия старшина Благих пробил ему насквозь крыло.

Командир устало улыбнулся.

Сколько выстрелов сделали пушки? Краска шелушилась со стволов, и они почернели, как почернели усталые лица матросов. В наступившей тишине звенели медные гильзы, перекатываясь по палубе. Сколько времени бился охотник с фашистскими самолетами? Казалось, очень много, а прошло всего пятнадцать минут! Отставший «юнкерс» долго тянулся к далекому берегу, потом, словно споткнувшись, упал за холм, и там поднялось и встало, как черное дерево, лохматое облако дыма.

Дымовая завеса таяла, открывая пустынное море. Далеко-далеко в синем мареве показался долгожданный маяк на узкой полоске полуострова. Москалюк на малом ходу катера искал подводную лодку, но ее нигде не было. Синяя гладь до самой кромки берега выглядела пустыней.

– Где же подводная лодка? Вот и отразил атаку! Сигнальщик, куда же вы смотрели? – вырвалось у Москалюка.

Но он понимал и сам, что сигнальщик не мог увидеть подводную лодку за стеной дымовой завесы… Неужели ее потопили самолеты?

После оглушительной стрельбы наступила томительная тишина, зной стал еще нестерпимей. Во рту у Москалюка было горько, хотелось пить. Капли пота падали из-под фуражки на ручки машинного телеграфа.

– Справа, тридцать, перископ подлодки! – негромко доложил вдруг сигнальщик. Еще мгновенье, и, выдувая белые пузыри, из воды выглянула рубка подводной лодки. Отскочила крышка люка, и оттуда показалась голова человека с черной блестящей бородой. По палубе забегали матросы в комбинезонах, взлетели красные флажки. Сигнальщик читал вслух: «Благодарю за отражение атаки. Повреждения исправил. Командир».

Морщины напряжения сбежали с лица Москалюка. Он для чего-то снял с груди бинокль и стал запихивать его в футляр. Снова весело и громко стучали дизели подводной лодки, в воздухе барражировали «яки». С берега залетела острокрылая птица баклан и, выслеживая добычу, ныряла за кормой охотника. На юте курили матросы. [63]

– Помощник! – весело крикнул Москалюк. – Отбой боевой тревоги. Команде обедать!

Чуть накренившись, стройный и быстрый, морской охотник ложился на створ входных инкерманских маяков.

Глава двенадцатая

Одиннадцатого августа мы получили из штаба Черноморского флота очередную оперативную сводку.

Начальник штаба Морозов, распечатав пакет, долго сидел, задумавшись, над листом бумаги и не подошел, как делал это обычно, к большой сухопутной карте, висевшей на стенке КП под укрытием шелковой занавески. Не подошел в первый раз за все время войны и не посмотрел на обозначенную флажком линию сухопутных фронтов.

В этом было что-то непонятное и тревожное.

Все стало ясно, когда я прочел, что войска Южного фронта, сдерживая превосходящие силы противника, ведут бои на одесском направлении. К исходу десятого августа части Приморской армии с боями отошли к Одессе и заняли оборону.

Войска заняли оборону Одессы! Бои происходили на подступах к городу.

Я вспомнил шумный и красивый приморский город. Я был в Одессе в первые годы службы на Черном море. Тогда я бродил по городу, по его прямым, похожим на ленинградские, улицам, любовался прекрасным театром оперы и балета, сидел на открытой веранде Приморского бульвара, под широкими лапами веток каштанов. Поднимаясь по двухсотступенчатой гигантской лестнице, слышал разноязычную речь моряков, сошедших с торговых кораблей, которые собрались сюда из всех стран мира.

А теперь моряки Черноморского флота получили приказ Ставки Верховного Главнокомандования: «Одессу не сдавать и оборонять до последней возможности. Моряки должны показать пример стойкости!»

Так что же происходило в Одессе?

8 августа с появлением противника на дальних подступах в городе было объявлено осадное положение. В эти дни был создан Одесский оборонительный район во главе с контр-адмиралом Г. В. Жуковым. Это был человек с боевым опытом гражданской войны, сражался в Испании, давно служил на флоте и командовал различными кораблями. [64]

Членом Военного совета от флота был дивизионный комиссар И. И. Азаров.

Ответственность за оборону Одессы была, естественно, возложена на Военный совет Черноморского флота. Одесса была первой крупной военно-морской базой на Черном море, которую с ходу хотели захватить войска Антонеску. Одессу обороняли моряки и бойцы Приморской армии. Были созданы батальоны и полки морской пехоты.

И снова, как во времена крымской кампании и в годы гражданской войны, черноморцы отправились воевать на суше. Складывали в вещевой мешок робу и полосатую тельняшку, прятали в потайной карман фотографию дивчины и письма матери. Сняв бескозырки, прощались с «корешками», со своим кораблем, с родным Черноморским флотом.

Далеко не всех добровольцев могло послать командование на сухопутный фронт, но те, кто сошел с палубы корабля на твердую землю, рвались в бой. Они ходили в атаку в полный рост, в бескозырках и с пулеметными лентами вперекрест на груди. Переползать и маскироваться считали не матросским делом. Сражались бесстрашно. Скоро враги почувствовали силу и ярость матросских ударов и уже называли их «черная туча» и «черные дьяволы». И уже прославил себя в те дни 1-й морской полк добровольцев под командованием Осипова.

А в Севастополе из матросов и офицеров кораблей и частей главной базы формировалась морская бригада полковника Жидилова.

Погожим августовским днем нас, офицеров соединения, собрали в большом зале штаба. Здание штаба еще крепко стояло, но стены снаружи были разрисованы черными полосами камуфляжа и поцарапаны осколками бомб.

В зал вошли контр-адмирал Фадеев и начальник политотдела полковой комиссар Бобков. Николай Акимович Бобков временно замещал комиссара соединения.

Контр– адмирал Фадеев рассказал офицерам о смертельной угрозе Одессе и зачитал обращение Военного совета Черноморского флота о формировании частей морской пехоты для защиты Одессы.

Когда контр-адмирал закончил, первым поднялся, загремев стулом, краснея и волнуясь, флагманский штурман Дзевялтовский:

– Прошу направить в морскую пехоту. А здесь и без меня штурманы дивизионов справятся!

После Ивана Ивановича выступил флагманский связист старший лейтенант Кучумов. Он просил о том же. Офицеры [65] вставали один за другим и просили записать их в бригаду морской пехоты.

– Ну что ж, – сказал Бобков, обращаясь к контр-адмиралу, – остались только мы с тобой, Владимир Георгиевич! Так записывай и нас, начштаба, – повернулся он к Морозову, – будешь один охранять водный район.

Поднялся контр-адмирал Фадеев. За эти дни его моложавое, нервное лицо заметно покрылось тенью усталости, но темные глаза по-прежнему блестели энергией. Фадеев часто разговаривал иронически, насмешливо, на этот раз он был сосредоточен и суров.

– Все это очень хорошо. Мне понятно ваше стремление на фронт, бить врага! Командование рассмотрит список желающих идти в морскую пехоту, но всех мы не сможем отпустить. – Помолчав, контр-адмирал добавил: – Перед нашим соединением, перед моряками охраны водных районов Севастополя поставлены очень трудные задачи. И они потребуют не меньшего напряжения сил и героизма, чем на сухопутных фронтах. Защита подступов к Севастополю с моря ложится на наше соединение и береговую оборону.

В тот же вечер Иван Иванович пошел к начальнику политотдела полковому комиссару Бобкову. Бобков долго беседовал с ним. Он вспомнил первые дни войны, где Иван Иванович с Глуховым выходили на уничтожение магнитных мин. За это Дзевялтовский был представлен к ордену Красного Знамени.

– Вот перед твоим приходом был у меня отличный рулевой старший матрос Иван Голубец – командир катера Салагин прочит его в боцманы, а Голубец рвется в бой на сушу. Не видел, говорит, еще живого фашиста. Я ему отвечаю, что вы как рулевой здесь больше нужны, а он мне снова докладывает: «Я подготовил заместителя, и он справится не хуже. Отпустите меня. Отпустите, товарищ комиссар, чести катерника не посрамлю!» Да он ли один, вот посмотри, сколько у меня докладных!

– Такое же творится на всех кораблях, – продолжал комиссар. – Кажется, кому-кому, а уж тральщикам и катерам-охотникам достается больше всех. Ведь уничтожение магнитных мин – тяжелая и опасная работа. Ан нет, все рвутся: «Отправьте в морскую пехоту! Пошлите на фронт!» А кто будет охранять корабли в конвое, ходить, в дозоры, уничтожать магнитные мины? Чем же это не фронт? Учти, нас ждут очень суровые испытания здесь, в Севастополе! Здесь – в главной базе! С наступлением войск противника [66] на Одессу и Перекоп мы переходим на положение осажденной крепости, нас будут пытаться блокировать и с суши, и с моря, и с воздуха. Если ты хочешь уйти от сложной обстановки в тот момент, когда здесь ты наиболее нужен, я тебя удерживать не стану!

Как всегда в минуту душевных волнений, на лице Ивана Ивановича проступили красные пятна.

– Решайте сами, товарищ комиссар! Если нужно, я останусь. – Он резко поднялся со стула, видимо, желая быстрее закончить разговор. Комиссар с улыбкой протянул ему руку на прощанье.

Начальник политотдела полковой комиссар Николай Акимович Бобков был настоящим человеком. Его любили и уважали в соединении.

Бобков был назначен к нам еще до войны начальником политотдела. Его чистое простое русское лицо со спокойными внимательными глазами располагало к себе каждого.

Инструкторы политотдела, сами состарившиеся на политической работе, в первое время совместной службы с Бобковым иной раз бывали озадачены. Широко начитанный и эрудированный, полковой комиссар умел в непринужденной беседе прощупать знания своих работников.

Он часто цитировал слова Ленина, что коммунистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество.

Бобков требовал от работников политотдела изучения морского дела и тех дисциплин, знание которых необходимо для работы в соединении, где люди имели дело с минами, глубинными бомбами и другим миннотральным хозяйством. Для этого были организованы часы учебы по специальностям. Читать лекции приходилось нам, офицерам штаба, флагспециалистам. Бобков сам присутствовал на всех лекциях и никому не давал возможности уклониться от занятий под каким-либо благовидным предлогом.

Вполне понятно, что Дзевялтовский очень считался с мнением полкового комиссара Бобкова.

Человек смелый и решительный, Иван Иванович был способен иногда и на необычные поступки. Так, в первые дни войны с Дзевялтовским произошел такой случай. Корабли эскадры должны были выходить в море. Перед тем как открыть боны, тральщики нашего соединения протралили выходной фарватер. Стараниями операторов и Дзевялтовского отчет о тралении фарватера был закончен к сроку, и его нужно было доставить в оперативный отдел [67] штаба флота. Оставалось немного времени до назначенного часа, уже звонил по телефону оперативный дежурный, справляясь, готов ли отчет и когда будет доставлен. А тут, как назло, ни одной автомашины на базе нет, даже все грузовые ушли в порт, а «эмка» контр-адмирала в штабе флота.

Отправлять пакет на катере морем далеко и долго, послать нарочного пешком – еще дольше, опоздаешь. Начальник штаба Морозов рвал и метал, что с ним случалось крайне редко, он отличался сдержанностью. Иван Иванович уже закончил чертить схему траления и, считая свою миссию выполненной, курил у окна. Вдруг, повернувшись к начальнику штаба, сказал:

– Давайте я доставлю пакет!

Возле крыльца штаба матрос держал на поводу, видимо, только что пойманного рыжего жеребца с береговой базы и, хлопая его рукой по крупу, что-то говорил стоящему у входа часовому.

Иван Иванович выхватил злополучный пакет из рук растерявшегося писаря, выбежал на крыльцо и, с ходу прыгнув на спину лошади, поскакал по дороге, поднимая облако белой пыли. Он мчался по шоссе к городу и чуть не слетел с лошади, когда та шарахнулась от выскочившей из-за поворота дороги «эмки», на которой возвращался контр-адмирал. От неожиданности шофер резко повернул вправо, и они благополучно разошлись «левыми бортами».

– Это что еще за наездник? – воскликнул, не распознав штурмана, контр-адмирал Фадеев, но Дзевялтовский уже исчез за поворотом дороги.

Как Иван Иванович скакал по городу, неизвестно, но пакет был сдан вовремя. На обратном пути Дзевялтовский решил прогарцевать по проспекту Фрунзе, но был замечен комендантским патрулем. Началась погоня. В одном из переулков, бросив жеребца, Иван Иванович вошел во двор неизвестного дома, а жеребец в качестве трофея был доставлен в комендатуру города.

Всеведущий комендант города майор Старушкин все-таки дознался, кто был лихой наездник, и позвонил контр-адмиралу Фадееву. Тот, выслушав, кратко ответил:

– Лошадьми не занимаемся. Звоните не по адресу, – и положил трубку.

Глава тринадцатая

Контр– адмирал Фадеев зашел в оперативную комнату в старом нашем штабе. Он по-прежнему уверен, энергичен и решителен.

– Дубровский! Собирайтесь, поедете со мной! – сказал он быстро. – Возьмите у начштаба справку, сколько и каких кораблей мы можем выделить для конвойной службы!

Начштаба Морозов инструктирует меня, я записываю названия кораблей, номера катеров, и через несколько минут мы едем с Фадеевым в город.

По дороге мы видим несколько разрушенных домов, патрули с повязками на рукавах, военные автомашины. Севастополь по-прежнему живет напряженно и организованно. Чтобы попасть на береговой КП командующего флотом, нам пришлось проехать к железнодорожному вокзалу, в конец Южной бухты, а оттуда уже к Каменной пристани, мимо станции размагничивания, к многометровой скале, где в подземных тоннелях расположился береговой командный пункт командующего флотом.

На КП охрана проверяет пропуска, и мы попадаем в тоннель. Здесь сыро, воздух застоялый, электричество заменяет дневной свет, но все работают по своим отсекам, как и положено.

Здесь я узнаю, что для управления движением конвоев по Черному морю создан отдел коммуникаций, возглавляет его капитан 2 ранга И. М. Нестеров. Собранный, неторопливый, с размеренной речью, он представляется мне типичным штабным работником, к тому же он был в свое время неплохим подводником. Выясняется, что мне предстоит теперь ежедневно накануне выхода транспортов являться в отдел коммуникаций, имея на руках все данные о тральщиках и катерах-охотниках. Наши корабли имеют на вооружении и артиллерию, и глубинные бомбы, и гидроакустическую аппаратуру, и зенитные установки, словом, они вполне подходят для охраны транспортов.

В то время, когда я был у Нестерова, контр-адмирала принял командующий флотом Октябрьский. А через некоторое время комфлота в сопровождении Фадеева и командующего береговой обороной генерал-майора Моргунова вышли, оживленно беседуя.

Октябрьский, внимательно всматриваясь в окружающие севастопольские бухты крутые холмы, спросил у Моргунова:

– Как идут работы по сухопутной обороне Севастополя? [69]

Моргунов доложил, и разговор зашел о готовности больших стационарных батарей к стрельбе по береговым сухопутным целям.

Моргунов снова ответил, что батареи, как это известно и командующему флотом, полностью подготовлены и сейчас тренируют командиров орудий вести огонь по танкам самостоятельно.

Такой разговор удивил меня. Неужели можно предполагать, что противник нападет на Севастополь с суши? Нас, моряков, всю жизнь – ив военно-морском училище, и на соединениях и кораблях – учили и готовили к войне на море. К обороне Севастополя с моря приспособлены и все главные калибры береговой обороны. Всегда говорили о бое с кораблями противника, как было в первую мировую войну, когда на Черное море прорвались немецкие крейсеры «Гебен» и «Бреслау». Классическая оборона военно-морской базы – это бой на минно-артиллерийской позиции с линейными кораблями и тяжелыми крейсерами врага. И вдруг разговор о сухопутной обороне.

Возвращались мы в Стрелецкую бухту, когда уже стемнело. Машина медленно ехала по затихшему городу, светила луна, было тепло, и слышен был запах деревьев и цветов. Голубая дымка стояла над крышами зданий, доносился из подъездов домов девичий смех. Жизнь продолжалась своим чередом, хотя в лунных сумерках маячили на крышах дежурные, готовые сбросить «зажигалки» при очередном налете.

Неповторимый облик приобретал Севастополь в вечерние часы, он словно затаился и изготовился к отпору врага. Таким он мне и запомнился летом 1941 года.

Несмотря на частые налеты авиации, разрушения в городе пока незначительны. Сильный огонь зенитной артиллерии и отвага истребителей срывают планы гитлеровских асов. Только дома, белокаменные и красивые, стоят теперь словно закопченные, с черными мрачными полосами камуфляжа. Ничего не поделаешь – война.

На рассвете прохладного сентябрьского дня из Одесского порта выходил громадный теплоход «Жан Жорес» в охранении катера-охотника.

За кормой оставались высокие берега Одессы, покрытые дымкой тумана, чуть белел круглый Воронцовский маяк. После беспокойной ночи в задымленном порту, вспышек прожекторов, разрывов бомб во время ночного налета, когда [70] с берега несло гарью и дымом пожарищ, на море было совершенно тихо, свежо и прохладно.

Теплоход, легко раздвигая воду и чуть покачиваясь на мертвой зыби, отправлялся, казалось, в будничный рейс. Но на катере-охотнике, сопровождавшем теплоход, шла напряженная боевая служба.

Акустик чутко улавливал все шорохи и шумы на различных глубинах моря. Комендоры не отходили от пушек и открытых стеллажей со снарядами, а сигнальщики неотрывно следили за морем и воздухом. На ходовом мостике катера № 021 виднелась мальчишеская фигура лейтенанта Чеслера. Он внимательно оглядывал предрассветное серое небо и холодное осеннее море, любовался красавцем «Жаном Жоресом», который шел полным ходом.

Выходя из порта, лейтенант Чеслер был осведомлен о сложной обстановке на море, но кто из командиров кораблей, отправляясь в конвой, не надеялся на успешное плавание, зная в то же время о неизбежности встречи с противником, всегда неожиданной и всегда не такой, как предыдущая. Каков будет этот поход? Ведь на борту теплохода, в его каютах, салонах и просто на палубах расположилось до пяти тысяч пассажиров – женщин и детей.

Ночной налет фашистской авиации задержал «Жана Жореса» с выходом в море, и теперь ему предстояло догонять впереди идущий конвой.

Чеслер, обернувшись назад, видел, что у кормовой мачты стоит командир звена Глухов. Он показал боцману на ободранную рею мачты. Это вчера в ночной суматохе, когда во время разгрузки налетели самолеты, катер-охотник чуть не навалился в порту на борт теплохода. Команда охотника вместе с Чеслером бросилась тушить пожар на теплоходе, поэтому и вышли из порта сегодня с опозданием.

Боцман уже собрался послать на мачту матроса с ведерком шаровой краски. Но над катером пронесся шелестящий звук, и на море впереди по курсу теплохода поднялся чистый, высокий всплеск воды и сейчас же рассыпался.

Глухов был уже на мостике, когда вырос второй всплеск, и командир, прибавив скорость, повернул катер в сторону берега, откуда летели снаряды.

Глухов почувствовал, как сильно задрожала под ногами палуба, как мелко и быстро, словно подпрыгивая, заколебался в нактоузе компас, как сел на корму катер – от быстрого хода, словно готовясь к прыжку. [71]

– Что будешь делать, Петр? – спросил Глухов.

– Поставить дымовую завесу! – звонко в мегафон крикнул Чеслер и посмотрел на Глухова. Тот молча кивнул головой.

А боцман на корме уже разбил капсюль дымовой шашки, и сейчас же бело-серый дым заклубился, цепляясь за воду, и, раздуваемый ходом катера, стал подниматься гибкой стеной. Дымовая завеса медленно шла к берегу, на батарею противника.

Глухов опустил бинокль; он так и не успел рассмотреть, откуда стреляют, берег был далеко и от материка тянулся низкой косой. В этой обстановке не заслонишь корпусом катера громадный теплоход, не прикроешь его с воздуха заградительным огнем, не взбаламутишь море глубинными бомбами, не дошвырнешь своими малыми пушками снаряды на батарею противника – только дым может тут помочь.

Дымовые шашки на корме катера ядовито трещали и фыркали, и все больше росла дымовая завеса, закрывая теплоход. На «Жане Жоресе» в первое мгновение подумали, что на катере пожар, и приготовились оказать ему помощь, но теперь, поняв, в чем дело, капитан теплохода, поставив ручки машинного телеграфа «на самый полный вперед», уходил все дальше в море.

Вражеская батарея перенесла огонь по катеру, но он, быстрый и верткий, ловко маневрировал между всплесками и скоро уже и сам укрылся за дымовой завесой.

– Видишь, пригодился опыт Москалюка, – с улыбкой сказал Глухов, когда корабли вышли из зоны обстрела.

– А теперь жди, прилетят и «юнкерсы»! – добавил Глухов.

Отдохнувшее за ночь солнце давно уже оторвалось от горизонта и стремительно поднималось в небо, безоблачное и праздничное, каким бывает оно в начале осени. Посвежел ветерок, будоража море и разгоняя еще не растаявшую дымовую завесу. Со стороны берега появились три самолета.

«Юнкерсы» на небольшой высоте заходили с правого борта теплохода. Они знали, что на нем нет пулеметов и пушек, и поэтому рассчитывали разбомбить его безнаказанно.

Теплоход же, развивая предельную скорость, продолжал идти прежним курсом.

Самолеты шли на небольшой высоте, и это была их ошибка. Чеслер развернул катер, стремительно вышел им [72] навстречу и поставил плотную огневую завесу. «Юнкерсы» не выдержали огня и отвернули. Сделав вираж уже на большой высоте, они начали выходить в атаку с другого борта теплохода.

Чеслер снова повел катер навстречу самолетам, теперь уже с левого борта теплохода, но «юнкерсы» на этот раз сбросили бомбы с большой высоты и кинулись на катер. Обстреляв его из пулеметов, они с ревом ушли в сторону берега.

– Держись, командир! – подбадривал Чеслера Глухов, – нам надо дотянуть только до Тарханкута. Я уже вызвал по радио наши истребители.

Но атакующие бомбардировщики тоже вызвали самолеты. Шестерка «юнкерсов» в охранении «мессершмиттов» приближалась на большой высоте к каравану.

И вот высоко в небе завязался воздушный бой – это пришли из Севастополя истребители. Только два пикирующих бомбардировщика прорвались к теплоходу.

Чеслер снова навязал им бой, но они свалили бомбы в воду по корме корабля. Бомбы упали близко от теплохода, осколки пробили борт выше ватерлинии и зажгли деревянную палубу.

Клубы черного дыма тянулись за теплоходом. Катер Чеслера подошел ближе. Видно было, как упругие струи били из брандспойтов, как матросы экипажа и пассажиры боролись с огнем.

Показались каменистые берега Тарханкута, а вскоре уже можно было рассмотреть узкое горло Ак-Мечетской бухты. Там стояли транспорт, быстроходный тральщик и два катера-охотника, те корабли, с которыми Чеслер должен был выйти из Одессы, если бы не задержался с «Жаном Жоресом».

Глава четырнадцатая

Уже около двух месяцев сражается Одесса. Румыно-фашистские войска стремятся зажать ее в тиски, окружив со стороны суши, но Одесса яростно отбивается. Жители строят в городе баррикады, возводят противотанковые рвы и заграждения, создают отряды народного ополчения.

Командиры тральщиков и катеров-охотников, побывавшие в Одессе, рассказывают, что одесситы по-прежнему энергичны и полны решимости защищать свой город. Они не хотят эвакуироваться и прибывающие с Большой земли [73] воинские части встречают, как и до войны, цветами. По-прежнему зеленеют на улицах каштаны, хотя брусчатка мостовых пошла на укрепление баррикад и витрины магазинов заложены мешками с песком.

Исключительную храбрость и отвагу показывают моряки, морская пехота. На фронте туда, где бывает наиболее трудно, посылают моряков, и они спасают положение. Уже гремит слава о морских пехотинцах полковника Осипова: по пять-шесть раз в день ходят они в атаку, отбрасывая противника.

Огромную роль в обороне Одессы сыграли корабли Черноморского флота. Крейсеры и эсминцы, тральщики и катера-охотники не только непрерывно доставляли снабжение и пополнение гарнизону Одессы, но и вели артиллерийскую поддержку флангов оборонявшихся войск. Наверное, все корабли эскадры, кроме линейного, перебывали в Одессе и всеми калибрами пушек громили врага. Конечно, без активной помощи кораблей флота Одесса не сумела бы так успешно отражать атаки румыно-фашистских войск.

Чтобы сорвать успешные действия наших кораблей, противник применял не только бомбардировочную и торпедоносную авиацию, но и установил береговые орудия, которые обстреливали подходный фарватер и причалы Одесского порта. В сентябре в Одессу на лидере «Харьков» прибыл командующий флотом вице-адмирал Октябрьский. Лидер был обнаружен противником, и тяжелые батареи открыли огонь. Особенно интенсивный огонь был сосредоточен по проходу между Воронцовским маяком и молом, но лидер смело и удачно прорвался в порт.

Во время пребывания вице-адмирала Октябрьского в Одессе было решено высадить десант в районе Григорьевки, чтобы отбросить противника и лишить его возможности обстреливать порт.

Десант у Грпгорьевки был высажен удачно, противник отброшен, а захваченные у Антонеску дальнобойные пушки возили по улицам города. На пушках было написано: «Они стреляли по Одессе. Этого больше не будет».

В то же время Черноморский флот делал все возможное, чтобы помочь войскам 51-й отдельной армии, оборонявшей Крым. Еще в августе флот выделил восемь морских артиллерийских батарей и установил их в районе Перекопского перешейка. Были отправлены морские мины для минирования Сиваша и другое военное снаряжение. Тогда же под Ишунь ушли два батальона, а затем и вся 7-я бригада морской пехоты полковника Жидилова. В нее входили [74] лучшие матросы-добровольцы с кораблей и частей флота. Бригада насчитывала пять тысяч бойцов и очень нужна была для непосредственной обороны Севастополя. Авиация флота была также брошена на Перекоп.

Для поддержки артиллерийским огнем левого фланга обороняющихся войск выходили в Каркинитский залив наши корабли.

26 сентября с наступлением темноты тральщик «Взрыватель» вышел из Стрелецкой бухты. Был штиль, всходила луна, и море блестело таинственным и тихим светом, как на картине Айвазовского «Лунная ночь на море». На берегу уже отцветало, уходило лето, и теплая волна воздуха приносила на мостик корабля запахи осени, желтеющих листьев и тяжелых плодов. Но мир и тишина были обманчивы. Берег казался вымершим, не видно было ни одного огонька, лишь далеко где-то монотонно гудела автомашина и лязгало железо.

Командир корабля Трясцин, находясь на мостике, каждую минуту ждал, что тишину эту может нарушить разрыв авиационной бомбы противника или под килем, набухая, взорвется магнитная мина.

Все сильнее светила луна, поднимаясь на небе, она облегчала штурману работу и в то же время демаскировала корабль. При выходе в море справа открывалась Северная бухта, с высоты мостика она словно горела под луной, и Трясцин подумал, что в такие ночи фашистским летчикам легко ориентироваться под Севастополем; бухта, словно вырезанная из эмали, лежала в высоких черных берегах.

Отлично был виден массивный Константиновский равелин, там чуть мигнул огонек, наверное, приоткрыли дверь, выходящую на балкон, оттуда наблюдают за движением корабля. А затем потянулся высокий и обрывистый западный берег. Всюду было темно, и лишь возле Качи гудели невидимые в ночи самолеты, наверное, летчики прогревали моторы, готовясь в полет.

Трясцин имел задачу огнем своих пушек обстрелять скопление гитлеровских войск в районе селений Чюрим и Хорлы, надо было как можно ближе подойти к Перекопскому перешейку, чтобы с моря поддержать оборонявшиеся войска 51-й армии.

На корабле Трясщша находились и флагарт бригады тральщиков П. М. Мохначев и штурман Марковчин. Инструктировал их перед выходом в море контр-адмирал Фадеев, он надеялся на них: это были боевые, уже обстрелянные офицеры. Они не раз участвовали в огневых налетах [75] на побережье Одессы, занятое противником, конвоировали туда корабли, отражали атаки самолетов.

Эти офицеры хорошо знали друг друга. Трясцину очень нравился Мохначев, предельно открытый, правдивый и душевный человек. К тому же оба они были сдержанными, скромными офицерами и отличными специалистами.

Еще до войны лейтенант Мохначев, окончив училище, пришел на БТЩ «Взрыватель», а командиром тральщика был назначен Трясцин. Весной на одном из учений на евпаторийском рейде Трясцин получил от командира соединения Фадеева семафор по линии кораблей с благодарностью за отличную работу по постановке тралов. Большая заслуга в этом принадлежала Мохначеву, он был и минером и артиллеристом корабля.