Текст книги "На фарватерах Севастополя"
Автор книги: Владимир Дубровский
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Ночью 1 июля Военный совет СОР – вице-адмирал Октябрьский и Кулаков с группой офицеров на последним самолете, который чудом поднялся с изуродованного бомбами и снарядами аэродрома, вылетели в Краснодар. В ту же ночь на подводной лодке «Щ-209» под командованием В. Иванова ушли на Кавказ и командующий Приморской армией генерал Петров со своим штабом и офицерами. Ушли на последней подводной лодке в Новороссийск контрадмирал Фадеев вместе с начальником штаба Морозовым, Дзевялтовским и Кучумовым.
Днем 2 июля упорные бои продолжали группы наших войск в районе. 35-й батареи, которая, расстреляв весь боезапас, была взорвана. Бои продолжались и в развалинах Севастополя.
Около полуночи 2 июля в район пристаней 35-й батареи подошли из Новороссийска наши тральщики «Защитник» под командованием старшего лейтенанта Михайлова и БТЩ «Взрыв». При помощи катеров и шлюпок они сняли с берега эвакуируемых бойцов и загрузили до отказа свои корабли. В 3 часа 30 минут они ушли из Севастополя и благополучно прибыли в Новороссийск.
В эту же ночь подошли к Херсонесскому маяку катера-охотники под командованием старшего лейтенанта Глухова. Из Новороссийска вышло восемь катеров, но не все они достигли Севастополя.
Днем 1 июля на переходе в море воздушная разведка противника обнаружила катера, и первая девятка «юнкерсов» сбросила бомбы. Осколки посекли борт катера № 071, [204] где находился глухов, несколько матросов верхней команды было ранено.
Через полчаса прилетели снова «юнкерсы» и атаковали катера. Атаки самолетов следовали одна за другой в течение всего светлого времени. В последней атаке перед заходом солнца осколками под ключицу был ранен Глухов. Он попросил боцмана перевязать его и, с трудом надев китель, остался на мостике.
Когда катера подошли к минному полю, наступила ночь. Катера шли в кильватерном строю без огней. Луна еще не взошла, море было спокойным, лишь белые буруны от форштевней кораблей были далеко видны. На гладкой поверхности моря сигнальщики искали подходный буй, от которого надо было ложиться курсом на Херсонесский маяк. Но плавучего буя не было, не включали больше даже затемненный огонь Херсонесского маяка.
Впереди по ходу кораблей на покрасневшем небе показались резные силуэты Крымских гор. От берега по воде доносился глухой гул. И уже через несколько миль стали видны вспышки разрывов снарядов, в небе, словно догоняя друг друга, мелькали трассирующие пули. Теперь уже ясно был виден берег, и Глухов повел катера мимо разрушенного Херсонесского маяка к причалам Стрелецкой бухты. Катера шли средним ходом, по боевой тревоге стояли матросы у пушек и пулеметов, готовые ко всяким неожиданностям.
Глухов уже видел, что это не луна подсвечивала небо и горы: над городом стояло зарево пожаров.
При входе в бухту головной катер, где находился Глухов, был обстрелян с берега из автоматов. Застопорив машины, Глухов прислушался к ночному шуму и выстрелам. Стреляли немцы.
Глухов включил моторы и дал сигнал катерам действовать самостоятельно. Часть катеров пошла в Казачью и Камышовую бухты, а остальные – к новой пристани у 35-й батареи.
В Камышовой бухте Глухов пришвартовал катер у небольшой деревянной пристани. На берегу оказалось множество людей, незаметных с катера в темноте. Лежали на земле раненые, звякало оружие, суетились санитарки. Люди приносили пресную воду, перевязывали друг другу раны, разыскивали земляков и однополчан, делили последнюю щепотку табаку на две тоненькие цигарки. Морской пехотинец в бескозырке и солдатской гимнастерке попросил у Глухова «одолжить табачку». У Глухова табаку не оказалось, [205] ему стало почему-то неловко, и он крикнул на катер вахтенному матросу:
– Скажи ребятам, у кого есть курево, пусть тащат на берег!
В бухте у уреза воды чернел высокий корпус разрушенной плавучей батареи. На открытой палубе ее виднелись темные фигуры матросов.
Глухову казалось, что все по-прежнему на крымской земле, и в то же время он чувствовал, что что-то изменилось. Он видел неторопливые движения и усталое спокойствие одних, и непотушенный огонь ненависти и ярости к врагу у других. Они не просили табачку, а требовательными голосами спрашивали, привезли ли снаряды и патроны и есть ли на кораблях гранаты. Черные и обожженные, они жадно пили холодную воду и, перебросив автоматы на грудь, снова уходили в темную ночь, на последний рубеж обороны Севастополя.
Катер Глухова, как и другие, ушел из бухты перед рассветом. Принятых за ночь тяжелораненых бойцов разместили в кают-компании и восьмиместном кубрике. Легкораненые расположились на верхней палубе и на корме за ходовым мостиком.
В предрассветной мгле в море, уже за минными заграждениями, на катер Глухова налетели четыре «юнкерса». Они разделились попарно и заходили с носа и с кормы катера. Первыми отделились бомбы кормовой группы, и Глухову казалось, что они лягут по корме, и он дал полный ход вперед. И в ту же минуту он увидел, как «юнкерсы», заходившие с носа, сбросили бомбы, и летели эти бомбы прямо на катер. Глухов успел поставить ручку телеграфа правой машины на «полный назад», и машины заработали враздрай. Задрожала палуба катера, белым гребнем поднялась вода по корме, и нос стал уходить вправо. Глухов снова поставил ручки телеграфа «вперед», и катер, присев на корму, рванулся вперед. Уже видно было, что бомбы упадут по левому борту катера. И вдруг бомба шлепнулась об воду, подпрыгнув, перелетела через нос катера и разорвалась у правого борта. Осколки ударили в форпик катера, полетели на мостик. Катер с ходу зарылся в воду, казалось, что ему оторвало нос. Тяжело был ранен в грудь командир катера Осадчий и контужен помощник командира. Сорвалась с фундамента и была повреждена носовая пушка. Но моторы, несмотря на сотрясение, работали, и катер, набрав полный форпик воды и теряя скорость, продолжал уходить в море. Высокие берега Крыма уже начали [206] таять за горизонтом, закрываясь белыми пухлыми облаками, вечно стоящими над вершинами Крымских гор, когда в небе появились «мессершмитты».
С оглушительным ревом два самолета прошли высоко над катером, стреляя из пушек и пулеметов. Но всплески легли в воду по корме. При приближении самолетов Глухов приказал всем раненым укрыться в отсеках и кубриках.
– Комендоры, к пушкам и пулеметам! Остальные вниз, – скомандовал он. – Быстро!
И все раненые бойцы, находившиеся на верхней палубе, как при срочном погружении на подводной лодке, посыпались вниз, задраивая за собой люки. На верхней палубе, кроме Глухова, остались рулевой и сигнальщик на мостике, пулеметчики у ДШК да комендоры у кормовой пушки. Раненый командир катера Осадчий лежал в ходовой рубке; помощника командира, контуженного и потерявшего сознание, снесли вниз, в каюту.
Словно чувствуя, что орудия катера не могут уже вести плотный огонь, «мессершмитты» на втором заходе низко прошли над кораблем. Казалось, самолеты своим бронированным брюхом зацепятся за мачту. В этом заходе был убит пулеметчик правого ДШК и тяжело ранен последний из оставшихся в строю комендоров у левого пулемета. А «мессершмитты» снова, на большой скорости, шли на катер. Рулевой, только что быстро вращавший штурвал, вдруг присел на корточки да так и остался сидеть у штурвала. Глухов нагнулся к нему: на белом лбу рулевого чернела вмятина, и тоненькой струйкой по лицу стекала кровь. Без чувств лежал на палубе раненный в живот сигнальщик, зажав в скрюченной руке бинокль. Глухов, ухватившись за штурвал, уводил катер от огня «мессершмиттов». На этот раз самолеты прошли так низко, что он видел остроносое лицо фашиста в сбитом на затылок шлеме. Фашистский летчик грозил Глухову кулаком.
– Ах, сволочь! – заскрипел зубами Глухов. – Мне бы добраться только до пулемета, я бы тебе показал!
И в это время снаряд самолетной пушки угодил в палубу корабля у машинного отсека. Моторы разом чихнули и заглохли, катер уткнулся носом в воду и остановился. Были убиты оба комендора, и вышла из строя кормовая пушка. Стало очень тихо, только звенели уходившие в небо самолеты.
Откинулась крышка люка, и из машинного отсека выглянул механик. [207]
– Перебита бензиновая магистраль. Старшина Климов убит. Воробьев ранен! – доложил он Глухову и снова скрылся.
Глухов сошел с мостика и, преодолевая боль в спине, стал к пулемету. А «мессершмитты» решили добить катер и, развернувшись, снова пошли в атаку, швыряя огонь из пушек и пулеметов. Глухов дал длинную очередь из ДШК, казалось, в самое брюхо головного «мессершмитта». Но тот, не сбавляя скорости, взмыл вверх.
Теперь на верхней палубе в живых остался один только Глухов.
Но вот приподнялась крышка люка машинного отсека и показалась курчавая голова моториста Воробьева.
– Товарищ старший лейтенант! Разрешите, я вам помогу.
Не дожидаясь ответа, Воробьев выскочил на верхнюю палубу и стал к пулемету, расправляя железную ленту ДШК.
– Ну, вот мы и снова с тобой вдвоем остались, Воробьев! Помнишь, как в море штормовали! – говорил мотористу Глухов, не поворачивая головы и следя за самолетами.
«Как давно это было! Уже год, наверное, прошел», – подумал Глухов, вспоминая, как под баян веселого моториста они пели песни, поднимая людей в поход.
Теперь только один «мессершмитт», стреляя, снова шел на катер. На этот раз снаряд угодил в кормовой срез. Полетели щепки, осколки подожгли дымовую шашку, и сразу верхнюю палубу и мостик катера заволокло дымом.
Воробьев бросился было к дымовой шашке и в это время заметил, как побледнел Глухов и стал опускаться на палубу. Привалившись к тумбе пулемета, он зажимал обеими руками левый бок. Кровь, просочившись между пальцами, стекала на деревянную палубу.
Воробьев стал приподнимать Глухова, оба они задыхались в ядовитом дыму, но Глухов сказал твердо:
– Пойди в машину к механику и попробуйте завести моторы!
В дыму Глухов не видел больше «мессершмитта»; не слышно было и рева его моторов. «Наверное, улетел», – подумал Глухов, сидя на мокрой палубе.
Механик вылез из машинного отсека на палубу, вместе с Воробьевым они раздели Глухова, обмотали рану простыней и помогли ему перебраться на командирский мостик. [208]
Поднявшийся ветер относил дымовую завесу в море, и мостик корабля скоро очистился. Глухов, лежа на спине и испытывая мучительную боль, видел вверху над собой чистое и голубое небо. Легкие белые облачка на нем были прозрачны и не могли умерить жар пылающего солнца. Губы слипались, хотелось пить. Глухов пошарил рукой и нашел в углу мостика медный тяжелый чайник. Вода была теплой, солоноватой и не утоляла жажды. На левом борту, у обвеса, Глухов увидел лежащего навзничь мертвого сигнальщика. Глухов приподнялся, осторожно снял с его груди бинокль и, теперь уже стоя, облокотившись о поручни, стал осматривать горизонт. И небо и море были чистые, лишь далеко на юге еле виднелись белые буруны.
«Наверное, это наши катера, – подумал Глухов. – А что, если немецкие? Будем драться!»
На палубе появился с забинтованной головой помощник командира. Он уже вызвал легкораненых матросов наверх и наводил порядок на палубе. Наконец из моторного отсека механик доложил:
– Завожу моторы!
Словно всхлипнув, зазвенели, застучали, запели моторы, и Глухов, посмотрев на картушку компаса и вращая штурвал, развернул катер курсом к кавказским берегам.
Катер весело побежал под двумя моторами, слегка припадая на нос и поднимая на палубу брызги воды. Легкий ветер обдувал прохладой.
Убитых матросов перенесли на корму, положили у флагштока. Комендоры забортной водой смыли с палубы кровь, поднесли и разложили на маты у пулеметов и поврежденной пушки патроны и снаряды. Боцман с двумя матросами откачивали воду из форпика. Все больше людей появлялось на верхней палубе. Сидеть в неизвестности, закупоренными в кубриках и каютах раненые больше не могли. Нашелся у матросов и табак, открыли банку консервов, раненые закурили, заговорили, задвигались.
И в это время черная точка появилась в небе. Она все увеличивалась, приближаясь к катеру. Не было сомнения: это шел на большой высоте «юнкерс».
Раненые матросы, не сговариваясь, бросились к пулеметам и разбитой пушке, все они сейчас смотрели на Глухова, стоявшего у штурвала, ожидая его приказаний.
Глухов мгновенье думал, затем схватил мегафон и скомандовал:
– Стоять по местам! Приготовиться к отражению атаки самолета! [209]
Стоя у пулеметов, матросы уже ловили в кольцо прицела быстро идущий самолет.
А Глухов в это время поставил телеграф на «стоп». Катер клюнул носом встречную волну, затем его развернуло лагом, и он закачался с борта на борт. Обессилевший от ран и потери крови, временами почти теряя сознание, Глухов, держась побелевшими руками за поручни, следил за самолетом. Первый раз за время войны он не встретил врага огнем – он попробовал схитрить. Приказав матросам не открывать огня, Глухов решил ожидать. Заметит самолет неподвижный катер, лежащий в дрейфе, или не заметит? Если заметит и пойдет в атаку, дадим ему бой!
Медленно вражеский самолет пролетел высоко над катером и, не меняя курса, ушел к берегу. Стало опять тихо, еле дымила еще не выгоревшая до конца дымовая шашка на корме катера.
Помощник командира помог Глухову сесть на раскладной стул, механик принес из кают-компании кружку вина. Глухов выпил холодное терпкое вино, помощник стал за штурвал, и катер снова лег курсом туда, где была родная земля, где уже чуть угадывались в сиреневом свете дня Кавказские горы.
Не все защитники Севастополя были эвакуированы на Большую землю. И те, что остались, не сдавались в плен, а дрались с фашистами до конца за каждый клочок земли уже на самом краю Крымского полуострова. Чуть ли не до середины июля сопротивлялись отдельные группы наших бойцов на Херсонесе. Лишь немногим удалось пробиться в горы к партизанам.
На одном из последних катеров-охотников уходил на Большую землю командующий войсками прикрытия генерал-майор Новиков. Уходил он на катере-охотнике № 0112. С большие трудом туда же вплавь добрался и военком гидрографического отдела СОР Е. А. Звездкин.
Рано утром, когда катер был уже на траверзе Ялты, Звездкин услышал резкие звонки колоколов громкого боя. Тревога! Выбежав на палубу, Звездкан увидел, что над катером кружит немецкий самолет, а со стороны берега виднеются белые буруны, которые быстро приближаются.
Становилось все светлее, и Звездкин рассмотрел четыре немецких торпедных катера, которые строем фронта шли прямо на них. Командир катера старший лейтенант Евдоким Арсентьевич Коргун отдал приказание артиллеристам: приготовиться к бою! [210]
Из носового отсека стали передавать по цепочке ящики со снарядами на корму: носовая пушка была выведена из строя еще при прорыве катера из Новороссийска в Севастополь.
Сближаясь, торпедные катера с большой дистанции открыли огонь. У них были пушки и пулеметы. Катер № 0112 открыл ответный огонь, сосредоточив его на одном из гитлеровских торпедных катеров.
Катера сближались. На катере-охотнике появились первые убитые и раненые. От настильного огня фашистских пиратов особенно доставалось тем, кто находился на мостике. Первыми были убиты командир катера и рулевой. Их сейчас же заменили помощник командира Константин Павлович Булатов и второй рулевой.
Ничего не оставалось, как прорывать фронт вражеских кораблей. Катер № 0112 пошел на таран ближайшего немецкого торпедного катера. Но тот в последнюю минуту не выдержал, отвернул и прекратил огонь.
Теперь катер-охотник, не снижая скорости, уходил к берегам Кавказа. Но торпедные катера гитлеровцев не отставали. По двое с каждого борта, они шли параллельным курсом. Огнем был изрешечен мостик, за рулем убито уже несколько человек. Стоять на открытом мостике было невозможно, и рулевой управлял катером лежа. Убитые и раненые лежали на палубе, их не успевали убирать. Беспрерывно вели огонь кормовая пушка и пулемет, не подпуская близко немецкие торпедные катера.
На корме находился и генерал Новиков, он управлял артиллерийским огнем. И огонь был настолько удачным, что на одном из немецких катеров от прямого попадания вспыхнул пожар. Катер потерял ход и вышел из строя.
Оставалось теперь три торпедных катера против одного, казалось, все-таки можно выиграть бой. Но один за другим, в катер-охотник угодили вражеские снаряды. Сначала в носовой отсек, где был пробит деревянный борт; отсек заполнился водой, и катер уменьшил ход. Экипаж стал заделывать пробоину, но тут второй снаряд попал прямо в моторный отсек.
Катер стал плавучей мишенью. Звездкин бросился к мотористам, в отсек спустился и генерал Новиков. Он был без гимнастерки, с перевязанной рукой. Генерал спросил у оставшихся в живых мотористов: смогут ли они исправить повреждение?
– На одном моторе сможем идти! – отвечали они. Через несколько минут катер дал ход. [211]
Поднявшись на палубу, Звездкин видел, как среди убитых и раненых появился генерал Новиков. Добравшись до кормовой пушки, он показал здоровой рукой на приближавшийся немецкий катер. Краснофлотец развернул пушку, зарядил и выстрелил. Торпедный катер отвернул. И снова раздался треск. Еще один снаряд разворотил борт катера-охотника, туда хлынула вода. Катер медленно заполнялся водой, но он по-прежнему отстреливался.
– Снарядов! Давайте снарядов! – кричали краснофлотцы.
На мачте развевался военно-морской флаг. Он был пробит пулями и изорван осколками. А катер погружался в море. Палуба почти сравнялась с водой, волны смывали за борт тела убитых и раненых. У кормовой пушки кончились снаряды. Стало тихо. Прекратили огонь и немецкие катера. Один из них стал приближаться к катеру-охотнику. «Значит, плен и позор, – подумал Звездкин. – Нет!» – ответил он сам себе и, собрав гаснувшие силы, пополз к пулемету и выпустил последнюю ленту. Немецкий катер ответил залпом из пушек. Звездкин упал: ему раздробило кисть руки. Он зажал рану и потерял сознание.
Очнулся на корме немецкого торпедного катера. Вражеские матросы, цепляя раненых баграми, вытаскивали их на верхнюю палубу. Рядом со Звездкиным лежало уже несколько человек, среди них и генерал Новиков в белой рубахе с пятнами крови, с перевязанной рукой и в брюках с генеральскими лампасами. Сторожевого катера № 0112 не было уже на поверхности воды: от полученных попаданий он затонул. Два часа длился этот неравный бой. Но и немецким катерам досталось. Звездкин видел, как они буксировали один из своих катеров, сильно поврежденный.
Так погиб катер № 0112, сражаясь один против четырех, затонул, но не сдался, не спустил флаг перед врагом…
На рассвете отходил от 35-й батареи и катер-охотник № 021. Командир старший лейтенант Степан Гладышев решил побыстрее оторваться от крымских берегов и лег курсом на юг. На катере шли старший инструктор нашего политотдела Степан Аверчук, офицер Леущенко, всего 90 человек.
И все– таки, когда катер был в открытом море, его настигли 18 «юнкерсов». Завязался жестокий бой, катер маневрировал, отстреливался из пушек и пулеметов. 82 бомбы сбросили фашисты; одна из них разорвалась по носу, под днищем катера, и начисто оторвала носовую часть. От [212] сотрясения сдвинулись и заглохли моторы, вышла из строя рация. Но команда работала самоотверженно, срубили мачту и этим подкрепили переборку. Обрубок катера оставался на плаву. Его несло по волне к крымским берегам.
В это время на бреющем полете появился «Фокке-Вульф-189» и открыл огонь из пушек и пулеметов. Командир Гладышев был убит на мостике, его место занял помощник – лейтенант В. С. Лыскин. А старший политрук С. И. Аверчук организовывал и поддерживал личный состав, говорил, что помощь должна подойти. И действительно, «фокке-вульф» улетел, а на горизонте показались силуэты наших катеров. Их узнали:
– «Полтинники» идут и тральщик! – закричали матросы. «Полтинниками» называли небольшие катера, бортовые номера которых были «52» и «53».
А катер– охотник постепенно заполнялся водой и кренился. Поэтому катера к его борту подойти не смогли, и люди бросались к ним вплавь. И в это время снова налетели два «юнкерса», сбросили бомбы и стали расстреливать из пулеметов плававших в воде. Многие погибли. Катер № 021 затонул, а один из малых катеров был тяжело поврежден.
В этот трагический момент моряков выручил наш самолет «ТБ-3». Откуда он возвращался, неизвестно. Неуклюжий и большой, он снизился и своим огнем разогнал «юнкерсы».
Труден был дальнейший путь. На одном из катеров кончилось горючее, не было воды, продовольствия. Но действовал закон взаимной выручки: катер-тральщик взял на буксир «полусотку» и привел в Туапсе.
Глава двадцать девятая
На рассвете 2 июля наша подводная лодка «Л-4», на которой мы ушли из Севастополя, подходили к гористым берегам Новороссийска.
Ночь прощания с Севастополем была трудной. Каждому бойцу хотелось еще раз дать очередь из автомата по противнику, бросить гранату под танк, убить еще одного фашиста и только после этого уйти на палубу ожидавшего его корабля. Многие стремились сделать так, как это сумела сделать севастопольская авиация. Все самолеты были подняты в воздух. Захватив последний бомбовый [213] груз, летчики повели самолеты на передний край врага, отбомбились и ушли на кавказские аэродромы.
Контр– адмирал Фадеев приказал перед уходом разрушить наше КП, уничтожить оборудование.
Надо уходить! Мы с Иваном Ивановичем, по старому морскому обычаю, надели чистое белье, как перед решительным боем. Томик «Севастопольских рассказов» Толстого я втиснул в портфель.
В Казачью бухту мы добрались к двум часам ночи. На рейде стояло несколько подводных лодок, в неясном полусвете лунной ночи они в надводном положении были похожи на большие катера. У пристаней и прямо у берега стояли буксиры, катера-охотники и тральщики, те тральщики и катера-охотники, которые день и ночь ходили уничтожать магнитные мины противника, охотились за подводными лодками, дрались с авиацией на подступах к Севастополю.
Всю эту удивительно короткую ночь противник вел усиленный артиллерийский обстрел и несколько раз бомбил район 35-й тяжелой батареи и аэродром, откуда уже ушла севастопольская авиация.
Снаряды залетали и с грохотом рвались в Камышовой и в Казачьей бухтах, но это не нарушало хода работы: люди привыкли делать свое дело и под артиллерийским обстрелом.
Группа офицеров, в которую входил и я, должна была отправиться на Кавказ через несколько часов на одной из подводных лодок, стоявших на рейде.
Ночью я расположился на большом буксире, одном из тех тружеников порта, которые не раз выручали боевые корабли в дни осады Севастополя. Около трех часов ночи буксир стал осторожно подходить к подводной лодке. Лодка была в надводном положении, ее широкие и крутые борта не позволяли швартоваться к ней вплотную. Я бросил портфель и прыгнул на палубу лодки, чуть не свалившись за борт.
Командир подводной лодки принял в этот рейс предельное количество эвакуируемых. Мы расположились в носовом отсеке прямо на железном ребристом настиле палубы у торпедных аппаратов.
На рассвете выходили. В последний раз я хотел взглянуть на оставляемый Севастополь, но люки были уже задраены по-походному. Было очень тяжело думать о том, что сейчас происходит в Севастополе. Но, оставляя его, мы знали, мы были уверены, что возвратимся в свой родной город. [214]
Море у Херсонесского полуострова было густо засорено якорными и донными магнитными минами. И командир подводной лодки Е. Поляков, чтобы выбраться благополучно в открытое море, решил идти по фарватеру в надводном положении, пока не окончатся минные поля.
Уже на рассвете, когда подводная лодка вышла на чистую воду, из-за облаков выскочил фашистский самолет. Слышно было, как сигнальщик на мостике громко доложил: «Самолет!» Раздались отрывистые и резкие команды. Срочное погружение! Загремели железные крышки люков, с ревом хлынула в цистерны вода, вытесняя воздух через открытые клапаны, палуба под ногами накренилась на нос, потом на корму, после чего в отсеке стало совершенно тихо. По тревоге все люки и горловины на подводной лодке задраивались на барашки, наглухо; прекращалось сообщение между отсеками.
И вдруг – глухой взрыв за бортом и тяжелый удар по стальным ребрам подводной лодки. Второй удар еще сильнее прежнего; электрические лампочки в отсеке мигали и гасли.
Матросы экипажа подводной лодки стояли каждый у своего агрегата и внимательно следили за механизмами.
Казалось, что самолет бомбит вслепую: разрывы глубинных авиабомб то приближались к нам, вызывая снова сотрясение всего корпуса подводной лодки, то удалялись.
В какой– то момент, когда разрывы бомб стихли, над лодкой послышался отчетливый шум работы винтов и раздался огромной силы взрыв, за ним другой.
Железный настил палубы, на котором мы лежали, вздрагивал и изгибался, с подволока на голову сыпалась изоляционная пробковая крошка, электрические лампочки лопнули, и в отсеке стало темно. Но скоро включили аварийную лампу. Очевидно, самолет навел на подводную лодку торпедные катера, которые бродили в море, и те обрушили на нас глубинные бомбы. Сброшенные с нескольких катеров бомбы взрывались на различном удалении и разной глубине. В перерыве, когда стихали разрывы, в лодке становилось тихо, очень тихо, словно никакие механизмы не работали и подводная лодка стояла на месте. Но это было не так, лодка не висела в воде, она медленно двигалась под электромотором, получая питание от аккумуляторов.
Командир подводной лодки принял решение уходить как можно глубже, опускаться до предельной глубины, до тех пор, пока не «заплачут» заклепки, и идти на самых малых [215] оборотах электромотора, лишь бы лодка могла удержаться на заданной глубине.
Длинен, очень длинен летний день на Черном море, далек путь подводной лодки до кавказских берегов. И не то у подводной лодки где-то просочился соляр, не то по другим причинам вражеские катера снова начали нас настигать и бомбить. Но теперь это были более отдаленные и слабые взрывы; видимо, катера все-таки не могли снова нащупать подводную лодку и в конце концов потеряли ее.
Бомбежка прекратилась, но положение было серьезным. От близких разрывов бомб лодка получила повреждения и, не исправив их, не могла всплыть.
Мы уже много часов шли под водой, воздух в лодке становился густым и вязким, стало трудно дышать.
Приходил в отсек помощник командира подводной лодки, поговорил с нами, прикидывая примерно, когда подводная лодка всплывет.
Он рассказал несколько эпизодов из боевых походов подводной лодки, когда она с честью выходила из, казалось, безвыходных положений. – И не такое еще бывало! – улыбаясь, сказал он. – А море, оно всегда выручит.
Позже военфельдшер, сидя на маленьком раскладном стуле, при помощи приборов проверил состав воздуха в отсеке, после чего включил регенерацию – прибор для очищения воздуха. Дышать стало легче, но мелкие капли пота, как росинки, обильно выступили на лбу и на лице. А матросы экипажа ходили, казалось, как ни в чем не бывало. Потом дежурный матрос открыл вентиль баллона с кислородом, снова стало легко дышать. Немного погодя в отсеке появился помощник командира.
– Ну, вот, товарищи, – весело сказал он, – ремонт закончен, и через полчаса всплывем. А пока командир просил вас отдыхать: не ходить, не шуметь, лучше не двигаться – это помогает экономить силы!
И действительно, каждое движение вызывало одышку. Хотелось пить. От неподвижности и духоты всеми овладел какой-то полусон. Перед глазами вставал далекий знойный солнечный день где-то в степи за Тарханкутом. Мы едем на машине, а степь широкая, как море, и седая полынь, упруго пригибаясь на ветру, волнами перекатывается до-горизонта.
Над степью дрожит марево зноя, нагретый воздух струится над землей, и где-то близко виднеется вода. Целые озера и реки воды, по которой плывут фантастические [216] корабли. При приближении к к ним они оказываются затерянными в степи полуразрушенными строениями или степными древними колодцами. Но и в колодцах нет воды…
Только с наступлением ночи подводная лодка всплыла.
Весело и мерно шумели дизеля. Отдраили переборку, и через горловины и люки свежий воздух хлынул по отсекам. Я сидел на пороге люка и жадно глотал соленый морской воздух.
На рассвете, когда заря только раскрасила Цемесскую бухту и окружающие ее горы курились в тумане, подводная лодка подходила к пристани Новороссийской гавани. Распростившись с командой, мы медленно выходили по длинному пирсу на берег.
Взошло солнце. По набережной шла женщина и вела за руку ребенка. На углу стоял деревянный ларек, и девушка в голубой косынке продавала черешню. Казалось, мы перебрались в другой, необычный мир.
Жизнь продолжалась для новой, еще более трудной борьбы и победы над врагом.
Послесловие
Вы закрываете последнюю страницу книги. Теперь можно поразмышлять над прочитанным. Это правдивая книга. Она написана участником описываемых событий, в ней есть «эффект присутствия», о котором говорит известный наш писатель Юрий Бондарев, как о первейшем и необходимейшем качестве книг о войне.
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые…
Эти строки Ф. Тютчева с полным правом могут быть отнесены к автору книги – Владимиру Георгиевичу Дубровскому. Морской офицер, служивший после окончания Высшего военно-морского училища на Черноморском и Тихоокеанском флотах, он с первых дней войны оказался на самом ее острие – в Севастополе. С первых военных дней и до трагических июльских дней 1942 года он находился в легендарном городе, символе нашего мужества и бесстрашия. Являлся одним из старших офицеров штаба Черноморского флота, а это значит, что не только многое видел своими глазами, но знал из донесений флотских командиров различных частей, дислоцированных на кораблях и береговых службах, о событиях в других местах.
О героической обороне Севастополя написано много. Но большая часть этих произведений – я бы даже сказал, подавляющая часть – описывает сухопутную оборону города, когда после прорыва наших частей в Крым завязались жестокие бои на ближних подступах к Севастополю – у Бельбека, на Мекензиевых горах, на Северной стороне, и город превратился в осажденную крепость, тылом у которой было море и Черноморский флот. Слово «тыл», разумеется, я употребляю в чисто географическом плане – думаю, каждому [218] читателю понятно, что без поддержки флота, как бы героически ни сражались на суше моряки и бойцы Приморской армии генерала И. Е. Петрова, город не смог бы продержаться 270 дней и выдержать три жесточайших штурма превосходящих сил армии генерала Манштейна. Флот не только поддерживал сухопутную оборону мощным огнем, он обеспечивал подвоз боеприпасов, резервных частей, продовольствия, эвакуировал раненых и в трагические дин оставления Севастополя вывозил из горящего города его защитников.