Текст книги "На фарватерах Севастополя"
Автор книги: Владимир Дубровский
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Дубровский, Владимир Георгиевич
На фарватерах Севастополя
Глава первая
Каждый раз, возвращаясь в Севастополь после долгой или кратковременной разлуки, я снова волнуюсь, увидев, как плещется зеленая волна у высоких бортов военных кораблей, как полощется по ветру корабельный флаг и мечутся чайки над Северной бухтой.
Севастополь – город моей моряцкой юности: отсюда выходил я на военном корабле в свой первый поход по Черному морю, сюда же возвращался вновь, вот к этим каменным причалам.
И теперь я волнуюсь, подъезжая к Севастополю. Вечер. Зной и духота летнего дня медленно сменяются прохладой, вливающейся в раскрытые окна вагона.
На высоких холмах стоят белые каменные дома с голубыми и зелеными балконами, узкие террасы ступеньками сбегают к морю, у вокзала шумят высокие древние тополя с вороньими гнездами на них. Птицы взлетают в небо при приближении грохочущего поезда.
А внизу блестит в бухте теплая, нагретая солнцем вода, неподвижно стоят корабли с влажной палубой и чисто вымытыми бортами, пушками, одетыми в чехлы.
Севастополь – военно-морская крепость, но об этом забываешь, когда видишь шумный и веселый город, нарядную и оживленную толпу встречающих на перроне и первые вспыхнувшие к вечеру огни привокзальных служб: красные, зеленые, желтые и слышишь певучие рожки стрелочников, звон посуды в буфете ресторана и сирены автомашин у подъезда.
В соединении, куда я назначен на новую службу, представляюсь начальнику штаба. Сквозь толстые стекла очков, оседлавших его широкий нос, вижу знакомый, всегда иронический прищур глаз; я рассматриваю его высокий выпуклый [5] лоб, складки глубоких морщин от глаз к подбородку и гладко зализанный пробор.
С Владимиром Ивановичем Морозовым мы старые знакомые. Десять лет назад, в самом начале тридцатых годов, придя из военно-морского училища на Черноморский флот, я впервые встретился с ним. Служили мы тогда в Дивсторкате ЧФ – так назывался отдельный дивизион сторожевых катеров. Командовал им участник гражданской войны, награжденный орденом Красного Знамени, Иван Лаврентьевич Кравец. Хороший моряк, он многому научил молодых командиров.
Морозов в то время был уже опытным штурманом. Обогнув Европу, он совершил переход на крейсере «Профинтерн» из Балтики в Черное море и много и увлекательно рассказывал о штормах в Бискайском заливе, о гибралтарской скале, о песчаном Алжире, откуда он вывез шкодливую ручную обезьянку.
В те годы не остыли еще в памяти героические были о гибели на Балтике трех эсминцев и взрыве мин на форту «Павел»; о штормовом переходе через Атлантику, где разъяренный океан смял стальной нос линкора «Парижская коммуна», о дальнем вояже сторожевого корабля «Воровский» из Архангельска к Владивостоку и Камчатке.
Близки нам были слова печальной песни моряков:
Их было три – один, другой и третий.
И шли они в кильватер без огней,
Лишь волком выл в снастях разгульный ветер,
Да ночь была из всех ночей темней…
Ее любил петь молодой штурман Морозов.
Нас, прибывших тогда из Ленинграда, с хмурой Балтики, где белые чехлы на фуражках казались лишними, поразило вечно солнечное и сияющее Черное, море, и служба здесь представлялась нам легкой и праздничной.
Только придя на корабли, мы поняли, что профессия военного моряка-офицера – это повседневный напряженный и тяжелый труд, что корабельная служба требует мужества и энергии, отказа от многих привычек.
И вот теперь, после десятилетнего перерыва, мы снова встретились с Морозовым. Расспросив о службе на Тихоокеанском флоте, где я последнее время командовал 4-м отдельным дивизионом торпедных катеров, Морозов проводил меня к командиру соединения – контр-адмиралу Фадееву.
Кабинет контр-адмирала представлял собой угловую комнату. Окна ее выходили прямо в бухту. Отсюда были [6] видны и стоявшие у пристани корабли, и все, что делалось на рейде.
За столом сидел несколько сутуловатый, как большинство давно плавающих моряков, худощавый контр-адмирал. Продолговатое сухое нервное лицо, темные, слегка вьющиеся жесткие волосы с заметной проседью и черные строгие глаза – все говорило о твердой воле, энергии и многолетней привычке командовать. Он был одет в аккуратно сидевший на нем китель, на котором выделялась массивная цепочка карманных часов – искусно сделанная корабельная якорная цепь с золочеными контрфорсами. Щеголеватая фуражка с нахимовским крутым козырьком лежала на столе.
Огромный гладкий полированный стол, за которым сидел адмирал, был пуст, как палуба военного корабля по боевой тревоге. На толстом стекле стояла маленькая пластмассовая чернильница и лежала тонкая ученическая ручка. Позже я узнал о муках интенданта соединения, который, услыхав от контр-адмирала фразу «убрать эти камни», относившуюся к громоздкому, величественному чернильному прибору из мрамора, бросился в комиссионные магазины на поиски нового и привез хитроумное сооружение из стекла и бронзы, заранее предвкушая благодарность. Но на следующий день этот прибор перекочевал на стол к начальнику штаба. Адъютант купил ученическую пластмассовую чернильницу и поставил ее перед адмиралом.
На стенах кабинета не было привычных морских пейзажей, копий картин Айвазовского, а висели чертежи и схемы мин и различных тралов.
Контр– адмирал вышел из-за стола. Разговаривая, он цепкой и неслышной походкой моряка, привыкшего чувствовать под ногами палубу, ходил по кабинету, наблюдал в окно, как швартовались корабли, и в то же время присматривался ко мне, пока я докладывал ему о своей прежней службе.
– Так вы, значит, катерник? – спросил он меня. – Хорошо! Нам как раз нужны командиры, знающие это дело. Появился новый тип кораблей, и очень любопытный – катера-охотники за подводными лодками, слыхали, наверно? Их называют еще малыми охотниками!
Я ответил, что на Тихом океане уже видел их. А сам подумал: «Не иронизирует ли контр-адмирал?» За последние годы, в связи со строительством крупных кораблей, на малые корабли стали смотреть снисходительно. И, как бы угадав мои мысли, контр-адмирал продолжал: [7]
– Сейчас на флоте существуют два совершенно противоположных мнения о катерах-охотниках. Одни считают, что у этих кораблей большие возможности в борьбе с подводными лодками, в конвойной и дозорной службах. Другие полагают, что их можно использовать только как рейдовые посыльные катера. Кстати, Владимир Иванович, – сказал контр-адмирал, обращаясь к начальнику штаба и доставая из кармана золотые часы с двойной крышкой, подарок наркома Военно-Морского Флота, – как идут дела на дивизионе у Гайко-Белана? Закончил ли он ходовые испытания катеров-охотников? В четырнадцать часов мне доложите!
Морозов ответил контр-адмиралу и, повернувшись ко мне, неожиданно спросил:
– А вы помните Глухова, боцманом служил на сторожевике «Альбатрос»? Еще учился у меня штурманскому делу. Так он сейчас командиром звена катеров у нас плавает!
Я вспомнил этого скромного белобрысого старшину с облупившимся носом и обветренным лицом. Он часто бывал в каюте у флагманского штурмана Морозова. Морозов учил Глухова ведению штурманской прокладки, знанию лоции и многим другим мореходным премудростям.
– Ну, что ж, можете идти! – сказал контр-адмирал. – Начальник штаба познакомит вас со всем хозяйством.
– Соединение у нас огромное, – глуховатым голосом говорил Морозов, когда мы вышли от контр-адмирала, – и называется ОВРГБ, что означает охрана водного района главной базы Черноморского флота. У нас несколько дивизионов новейших базовых тральщиков – красавцы корабли! Два дивизиона сторожевых катеров, их еще называют МО – малые охотники за подводными лодками, и другие корабли и части. Сейчас мы с тобой кое-что посмотрим!
Морозов вызвал дежурный рейдовый катер под синим брандвахтенным флагом, и мы отправились по севастопольским бухтам.
Надо сказать, что это был уже не тот веселый и беспечный Севастополь конца двадцатых и начала тридцатых годов, который я знал, город, куда прибывали почти все курортники Крыма, чтобы затем на автобусах через знаменитые Байдарские ворота разъехаться по Южному берегу. Город стал как-то строже, курортников принимал Симферополь. Изменились и многие порядки в Севастополе, он поистине был теперь военно-морской крепостью. [8]
Мы идем по Южной бухте. В глубине ее, почти у вокзала, стоят буксиры, гидрографические и вспомогательные суда. Справа, на размытых крутых холмах, лепятся белые домики с черепичными крышами – Корабельная сторона, оттуда к морю вытягивается Павловский мысок с четырехугольной башней метеостанции. Слева, у знаменитой Минной стенки, – эсминцы и лидеры, пожалуй, самые совершенные и быстроходные корабли того времени. Рядом – Графская пристань с воздушной колоннадой наверху, возле нее – небольшой корабль «Брандвахта».
– Наше хозяйство, – говорит, усмехаясь, Морозов. – Регулирует движение кораблей на рейде и в гаванях.
А на просторах Северной бухты, на бочках-якорях стоят крейсеры и грузно сидит в воде линейный корабль «Парижская коммуна». На выходе в море высится Константиновский равелин.
– Здесь находится наша охрана рейда, – продолжает Морозов, – и боновое хозяйство. Есть еще у нас и другие корабли и части. Мы ведь охраняем обширный водный район на подступах к главной базе, несем дозор, следим за порядком во всех бухтах Севастополя. Соединение новое, работа увлекательная! Так что засучив рукава – приступай!
Действительно, «хозяйство» большое и мне мало знакомое. Надо основательно изучить корабли, их тактико-технические данные, возможности использования. Ведь мне предстоит работать помощником начальника штаба по оперативной части.
Идя рядом с Морозовым, я присматривался к нему. Заметно постарел он за эти годы: близорукий, в очках, и походка своеобразная, не совсем военная. Но главное, что бросилось в глаза: командир соединения и начштаба удачно дополняли друг друга. Фадеев нетерпеливый, порою резкий, очень активный, что называется, сгусток энергии; Морозов несколько медлительный, с московским певучим говором, задумчивый, даже флегматичный.
Ну что ж, будем работать в новом соединении!
Глава вторая
Весна в 1941 году в Крыму была ранняя. Уже в первой половине марта стаял снег, а море, как известно, в районе Севастополя вообще не замерзает. Корабли Черноморского флота в ту весну много плавали. Наши БТЩ – базовые [9] тральщики, и катера МО заглядывали в базу только для пополнения горючим и продовольствием. Много новых кораблей входило в строй. Я помню торжественные и волнующие церемониалы подъема военно-морского флага на них. Ныло праздником для всего соединения видеть, как вспыхивал на ветру новенький красный вымпел и бело-голубой кормовой флаг на флагштоке.
Уже в июне, раньше обычного, корабли Черноморского флота вышли в море на большие учения, с высадкой десанта на побережье. Учения проводились совместно с Одесским военным округом, и руководил ими начальник Главного морского штаба адмирал Иван Степанович Исаков.
Севастополь тоже участвовал в учениях флота. С моря на город шли самолеты «противника», ревел гудок Морского завода, стонали сирены кораблей. Черная дымовая завеса заволакивала бухту и берега.
По улицам сновали команды местной противовоздушной обороны, пожарные машины. Едва какой-нибудь неосмотрительный гражданин появлялся в воротах своего дома, как его хватали ретивые сандружинники, говорили: «Вы ранены!» – и, уложив на носилки, везли на машине с красным крестом. Еще хуже было при объявлении химической опасности. Как сказочные чудовища, в масках выскакивали санитары и влекли «пострадавшего» на обмывочный пункт. И боже вас упаси выказать недостаточно уважения энтузиастам химической обороны: вы уже не скоро выйдете на солнечный свет, вас подвергнут особенно тщательной обработке.
Но вот учения закончились, и к вечеру двадцатого июня корабли Черноморского флота возвратились с моря в свою главную базу – Севастополь. На рейде стояли линейный корабль «Парижская коммуна», крейсеры «Красный Крым», «Красный Кавказ». «Червона Украина», новые крейсеры «Ворошилов» и «Слава», у стенки – эскадренные миноносцы и подводные лодки. В бухте вместе с нашими тральщиками и катерами-охотниками находились и катера морской пограничной охраны под зеленым флагом, они также участвовали в учениях.
В городе уже не было светомаскировки, ушли пожарные машины. Но хотя учения закончились и корабли вернулись на базу, флот еще не перешел на повседневную службу, а оставался в повышенной готовности.
Возвратившиеся с моря тральщики и катера-охотники покрылись, как изморозью, соленым налетом, рынды позеленели от черноморской воды, обгорела и шелушилась [10] краска на корабельных трубах. Надо было навести образцовый порядок на палубах, в каютах и надстройках, и этому была посвящена суббота двадцать первого июня.
В бухте, у длинной гранитной набережной, отдав якоря и перебросив сходни, выстроились в ряд низкобортные тральщики с красными и синими марками на трубах. Они легко покачивались на мелкой зыби, заходившей в бухту, и стальные швартовы растягивались и скрипели. Только сегодня все тральщики собрались вместе. Обыкновенно они месяцами плавали в море, изредка появлялись в базе, их издавна называли тружениками моря. Красивые, отечественной постройки корабли с аккуратным мостиком, с чуть наклоненной трубой, с длинным узким корпусом и низкой, почти у самой воды палубой, с ярким вымпелом на мачте радовали сердце каждого моряка.
Бухта, расширяясь на восток, образовывала глубокий естественный ковш. Здесь, как стая чаек, уселись на воде у плавучего бона самые молодые и малые корабли нашего флота – катера-охотники за подводными лодками. Это были небольшие крепкие суденышки, хрупкие на вид, но очень выносливые. Деревянные и легкие, эти корабли лихо держались на волне и отчаянно кренились во время свирепых штормов. На них плавали отборные команды. Здесь создавалась славная семья моряков-катерников.
Сейчас на кораблях и катерах был аврал, на пристани матросы стирали робу, полным ходом работала береговая баня.
База, база! Как много значила она для моряков этих утлых кораблей, когда в течение многих суток палуба уходила из-под ног, набегала крутая волна и от соленой воды и солнца на обветренное лицо ложился крепкий морской загар.
Берег под ногами еще покачивается, соль еще щиплет лицо и ест глаза, но вскоре земля уже кажется вам устойчивой, из крана колонки льется чудесная холодная береговая вода, а невдалеке виднеется базовая баня и вьется из дверей сизый парок.
…Хоть и продолжителен июньский день, но и ему приходит конец. Солнце медленно опускается в синее море, Остывают накалившиеся за день поручни и железные надстройки корабля. Слышны свистки боцманских дудок, моряки сходят на берег. Один за другим отправляются переполненные автобусы; постепенно ослабевает дневной шум, над бухтой водворяется тишина. [11]
Нагретый в течение дня горячий воздух еще держится над сушей, но береговой бриз приносит от Херсонеса запахи степных трав и вечернюю свежесть.
Темнеет. Зарябило море, всплеснула на середине бухты рыба, простуженно загудел буй – это, разводя волну, торопливо прибежал в базу рейдовый катер. В вечерней тишине отбивают склянки, и на дежурном корабле, на ноке, загорается синий огонь. Не все моряки ушли отдыхать на берег. В море ходят дозоры, в базе дежурят корабли, у пушек в готовности комендоры, а в машинном отделении – мотористы.
Над Севастополем, над Приморским бульваром – отсветы множества огней. В бухту доносятся приглушенные звуки оркестра. Севастополь отдыхает: в Доме офицеров флота вечер командного состава и их семей, концерт киевского теаджаза, в кино «Ударник» – веселая «Сорочинская ярмарка», на Краснофлотском бульваре – «Музыкальная история», на Приморском – танцы. А в средних школах города – выпускные вечера, балы молодежи.
Последним уходит от двухэтажного белого домика штаба, где тополя, как часовые, вытянулись у крыльца, «газик»-вездеход начальника штаба Морозова. Я провожаю его.
– Завтра будет у тебя выходной день, а сегодня закончи отчет, – говорит Морозов, садясь в машину.
«Газик», блеснув фарами на повороте дороги, исчез в темноте.
Теплая июньская ночь плотно накрывает землю; зажглись крупные ясные звезды. Я немного помечтал о намеченной на завтра поездке с женой в Балаклаву, о предстоящей рыбалке, о припасенной к выезду бутылке душистого «Букета Абхазии» и засел за отчет.
Около полуночи, захватив с собой последний номер «Морского сборника», я зашел в рубку оперативного дежурного по соединению. Дежурил в ту ночь капитан-лейтенант Иван Васильевич Щепаченко, очень спокойный, старательный и скромный офицер. Я спросил его, как идет служба.
– Субботний день, хлопот немного. Выход в море на завтра – воскресенье – никто не запланировал, ночных полетов самолетов тоже нет. Флот отдыхает. Недавно выпустил в море буксир с баржей и все. Тишина!
Наш оперативный дежурный по соединению командовал открытием бонов заграждения, выпускал корабли и принимал их, когда возвращались с моря, и поэтому всегда знал [12] обстановку. Я пожелал Щепаченко спокойного дежурства и ушел в помещение офицерского состава. Сквозь дрему слышал, как возвращались с берега уволенные в город и как отзвонили полночные Кремлевские куранты.
…Проснулся внезапно. Тревожно, непрерывно и резко звонили колокола громкого боя, хлопали двери и слышались отрывистые голоса. Матрос-посыльный тряс меня за плечо: «Тревога!»
На ходу застегивая китель, я поспешил к штабу. «Ученье продолжается, что ли? Но ведь был уже дан отбой! В чем дело?» Слышен был рев сирены, сигнальные выстрелы береговой батареи, что означало большой сбор по флоту!
Во дворе, нетерпеливо фыркая моторами и мигая фарами, стояли автобусы и грузовики. Пристегивая на бегу подсумки, в машины забирались матросы-оповестители. Надо было вызвать и доставить на корабли всех уволенных в город.
Когда я подбежал к штабу, у подъезда уже стоял «вездеход» начальника штаба. Вскоре прибыли командир соединения Фадеев, командиры дивизионов. Флот переходил на высшую оперативную готовность. Корабли приступили к дополнительной приемке боезапаса, продовольствия и других видов снабжения. Все были заняты напряженной работой и находились на своих местах.
Так прошло около часа, и вдруг зазвонил телефон с сигнального поста на Херсонесском маяке; я в это время находился в оперативной рубке. Щепаченко снял трубку и в недоумении произнес:
– Сигнальщик слышит шум моторов самолетов в воздухе! Идут с моря на Севастополь!
– А наши самолеты в воздухе есть? – быстро спросил Морозов.
– Ночных полетов не планировалось.
– Дайте-ка трубку! – и Морозов, выслушав повторный доклад сигнальщика, сейчас же стал звонить оперативному дежурному по штабу флота. Морозов сидел в своей излюбленной позе на столе и, прижав правым плечом одну телефонную трубку, а у левого уха держа вторую, пытался правой рукой зажечь папиросу.
– Это оперативный дежурный? – кричал он в трубку. – Идут самолеты с моря. Слышишь? Что вы, черти, самолеты выпустили для проверки, что ли?
Но, видимо, оперативному дежурному по штабу флота капитану 2 ранга Рыбалко уже было известно о приближении [13] к Севастополю неизвестных самолетов. Он ответил, что выясняет, чьи это самолеты. Наших в воздухе нет.
Это было в 3 часа 07 минут 22 июня…
Зазвонил телефон прямой связи с нашим сигнальным постом на Константиновском равелине. Щепаченко доложил Морозову, слегка запинаясь, что пост на равелине тоже слышит шум моторов самолетов. Это было уже совсем возле нас. Я выбежал из штаба на крыльцо. Белые лучи прожекторов резали, как ножницами, черное небо и вдруг, скрестившись в одной точке, осветили самолет. Серый, чужой, без опознавательных знаков, он шел, крадучись, на большой высоте.
Неожиданно и громко ударили зенитные пушки береговых батарей, огненные трассы понеслись к самолету. 3 часа 13 минут… Открыли яростную стрельбу тральщики, стоящие у причалов, и катера-охотники. Стреляли не только из пушек, но из пулеметов и даже винтовок. Осколки градом сыпались на землю. Самолет был уже не один, их насчитали около десяти. Первый отвернул с курса, и тотчас от него среди разрывов снарядов отделились два серых комочка, раскрылись парашюты и стали медленно падать.
«Пушки стреляли боевыми снарядами, самолет сбросил парашютный десант. Война!» – мгновенно пронеслось в голове.
А парашютисты опускались прямо в море, где-то на внешнем рейде. Теперь их в воздухе было уже много.
В темноте слышу разговор:
– Парашютисты спускаются на Северную сторону!
– Нет, это левее, – утверждает чей-то спокойный голос, – видишь, они падают прямо в море! – В открытую дверь слышно, как дежурный офицер Щепаченко передает по телефону приказание контр-адмирала: «Дежурным катерам-охотникам лейтенанта Глухова выйти в море и захватить парашютистов».
На крыльцо вышел Морозов, увидав меня, сказал:
– Комфлота приказал открыть огонь по неизвестным самолетам. А дежурным катерам немедленно выйти и захватить парашютистов. Добеги до стоянки катеров и проверь!
Я бросился бегом к пирсам, и тотчас где-то в степи, в стороне Херсонеса, раздался сильный взрыв, и яркое оранжевое пламя раструбом врезалось в темноту ночи. Я видел оранжевый взрыв как во сне, как в какой-то замедленной киносъемке; он потряс меня. Испугался ли я [14] в тот миг? Не знаю, но этот первый взрыв я запомнил на всю жизнь, хотя во время войны и особенно в дни третьего наступления фашистов приходилось видеть несравненно более страшные картины. Через несколько минут еще два сильных взрыва прогремели в Севастополе.
В грохоте зенитной стрельбы и тяжких взрывов незаметно кончилась ночь. Стрельба прекратилась, в небе не было ни вражеских самолетов, ни парашютистов. В воздухе спокойно барражировали наши истребители.
Возвратившиеся с моря командир дежурного звена Глухов и командиры катеров-охотников доложили, что в воду упали не парашютисты, а большие черные бомбы. Позже выяснилось, что фашистские самолеты сбросили не бомбы, а магнитные мины с целью заблокировать Черноморский флот в его главной базе, не дать возможности кораблям выйти в море. Но благодаря своевременно открытому заградительному огню зенитной артиллерии, а также тому, что еще за час до налета фашистов флот был приведен в боевую готовность, многие мины не попали на фарватер, а оказались на больших глубинах или на суше.
Одна магнитная мина упала и взорвалась у памятника затопленным кораблям. Позже я ходил смотреть на чудом уцелевшую стройную колонну. Устояла она и до конца обороны, несмотря на непрерывную бомбежку и артиллерийский обстрел Севастополя. Вторая мина упала на перекрестке улиц Щербака и Подгорной, был разрушен жилой дом. Корабли флота не пострадали.
Рассветало. За Мекензиевыми горами медленно поднималось солнце. Утро было свежее и бодрое, ясно вырисовывались у здания штаба за низкой деревянной оградой островерхие тополя. Возле них был разбит цветник.
Мы любили наш сад. Кто подолгу бывает в море, тот больше других любит и поле, и лес, и зеленую траву.
Сейчас на клумбе были затоптаны настурции: кто-то ночью бежал напрямик в штаб. Из колонки водопровода медленно вытекает на землю вода, лежит неразвернутым гибкий шланг, и некому и некогда теперь поливать цветы. Во второй половине дня всех офицеров штаба собрал в рубке дежурного капитан 2 ранга Морозов. Здесь были мои товарищи, сослуживцы, с которыми придется воевать рядом плечом к плечу.
Непосредственный и подвижный флагманский связист Кучумов сидит у телефона и теребит центральную – проверяет связь со штабом флота. Медлительный и важный капитан 2 ранга Федоренко уточняет схему управления [15] зенитным огнем кораблей, а флагманский штурман Дзевялтовский наносит на карту замеченные места падения вражеских мин. Нет только флагманского минера Щепаченко, он уже вышел в море на траление.
– Обстановка, я думаю, всем ясна – началась война с фашистами, – говорит начальник штаба.
Я сижу у открытого окна, и мне видно и слышно, как к причалам, где стоят катера-охотники, подходит автомашина, и начальник боепитания техник-лейтенант Шенель зычно командует, сгружая боезапас. Связисты во главе со старшиной Белым разматывают и тянут телефонные провода. С кораблей снимают всякие огнеопасные вещи: подшивки старых газет, лишние деревянные предметы.
– Постановкой мин с самолетов фашисты пытались заблокировать наш флот в Севастополе. Они рассчитывали застать нас врасплох, но не вышло. Черноморцы встретили фашистов огнем! Была ли внезапность? Как сказать. Мы привели в готовность корабли заблаговременно, до налета вражеской авиации. Наша задача теперь – уточнить места падения мин и нанести на карту. Этим будут заниматься мой помощник Дубровский и штурман Дзевялтовский. Сейчас уже надо организовать и выставить наблюдателей на берегу и на воде на случай повторных налетов и минирования. По неточным данным, при отражении налета сбито три самолета фашистов. Мы видели, как загорелся и упал в море один, сбитый батареей лейтенанта Зернова. Остатки самолета будут поднимать водолазы, – продолжал Морозов. – Сегодня утром наши корабли уже приступили к тралению. Флот может выйти в море в любую минуту. Поэтому командующий флотом приказал нам принять все необходимые меры для безопасности плавания кораблей. В этом наша основная задача.
Фарватер должен быть чистым!
Глава третья
…Война.
Только накануне вечером после большого учения я был на корабле у своего приятеля Виктора Трясцина. Туда же забежал по делу и штурман соединения Иван Иванович Дзевялтовский. Все трое мы вместе служили в тридцатых годах на торпедных катерах на Дальнем Востоке в одном дивизионе. [16]
Дружба – удивительное дело, она сводит вместе, казалось бы, совсем различных людей. Увлекающийся и порывистый Иван Иванович Дзевялтовский с ярким румянцем и пухлыми губами на молодом, почти юном лице, носивший тельняшку зимой и летом и широчайшие брюки клеш, и подтянутый, строгий, с высокими залысинами, с мужественным суровым лицом и глуховатым голосом, сдержанный и всегда застегнутый на все пуговицы Виктор Трясцин были большими друзьями.
Мы о многом говорили в тот вечер. Обстановка тревожная, на Западе война. Если повернуть ручку радиоприемника, то из эфира вырвутся громыхающие марши гитлеровских орд, топчущих чужую землю. Война затопила почти всю Европу. В начале апреля фашисты напали на Данию и Норвегию, через месяц вторглись в Бельгию, Голландию и Люксембург, затем вышли к Па-де-Кале и начали бои за Париж. На днях газеты сообщили, что «сумасшедший» Гесс, подручный Гитлера, прыгнул с парашютом на Британские острова к своим довоенным друзьям.
Все чаще и чаще в нас вспыхивала тревога за свою Родину, за судьбу Отечества. Война вплотную подошла к нашим границам. Все чаще каждый из нас мысленно обращался к себе с суровым вопросом: «Все ли у тебя готово, если начнется война?»
Нашему поколению, рожденному в 1908-1910 годах, не пришлось участвовать в битвах гражданской войны. Но мы жили романтикой этих боев, мы пели песни тех времен.
Мы устраивали военизированные походы и, построившись по четверо в ряд, с песнями проходили по притихшим ночным улицам заводского поселка:
Там вдали, за рекой, засверкали огни,
В небе ясном заря догорала.
Сотня юных бойцов из буденновских войск
На разведку в поля поскакала…
У нас не было винтовок, и мы обижались на свою судьбу за то, что не успели родиться раньше, что мы не были в Каховке и Триполье, не перебирались вброд через хмурый Сиваш.
Многие из нас, когда возмужали, по путевкам волкомов комсомола ушли в военные школы и военно-морские училища.
Откуда пареньку, выросшему на степных просторах центральной России, у тихого заросшего камышом и белыми кувшинками Северного Донца с его заводями и ставками, покрытыми мелкой зеленой ряской, откуда этому парнишке [17] полюбилась такая беспокойная и могучая стихия – море?
Наверное, прочитанные книги навеялп эту любовь. Ветер степных равнин надувал белые занавески окна, и казались они парусами трехмачтового брига у коралловых островов неизвестного моря.
А может, тут повинны не только книги, а выжженные в памяти огневые дни 1918 года, когда в черноземных равнинах и перелесках завихрились черные ленточки на чубатых крепких головах черноморских матросов. Они прошли через южные степи до центральных широт России.
Лихие матросы с бесшабашной храбростью, перевалясь в седле, рубили белогвардейскую нечисть и несли революционный порядок в затерянные хутора и села. Прошелестели ленточки на бескозырках, промчались отряды в распахнутых бушлатах, а слава о них и легенды о них остались в веках. А потом партия и народ призвали комсомол на укрепление флота, И пела в те дни задорная комсомолия:
Ты, моряк, красивый сам собою,
Тебе от роду двадцать лет!…
Двадцатилетними светловолосыми парнишками отправлялись мы на Балтику. Во флотском экипаже надевали на нас бескозырки без ленточек, коробом стоящую парусиновую робу, и мы становились в ряды молодых краснофлотцев. Так начиналась новая жизнь.
Затем дни учебы в старейшем училище военморов – Высшем военно-морском имени М. В. Фрунзе в Ленинграде. Этому училищу уже более двухсот пятидесяти лет. Оттуда вышли будущие флотоводцы Ушаков и Нахимов, Корнилов. Бутаков и лейтенант Шмидт. Зимой учеба от света до света, а летом кургузый буксир увозил курсантов в Куьнштадт, где у «Усть-рогаткп» дымили низкотрубные миноносцы, грозно высились линкоры, а на Якорной площади встречал нас адмирал Макаров на каменном пьедестале.
В Кронштадте мы поднимались по трапу легендарного крейсера «Аврора» и шли сейчас же на бак, где стояло с медной дощечкой-надписью шестидюймовое орудие, стрелявшее по Зимнему дворцу.
А затем мы уходили в плавание на крейсере «Аврора» и учебном корабле «Комсомолец». Дальние доходы через Балтику и Северное море, вдоль берегов Норвегии к Архангельску и Мурманску. Заходили корабли в неподвижные [18] фиорды, в небогатые гавани малолюдных и чистых городов, с рыбацкими парусниками на рейде.
Но проходит время – и забыты курсантская роба, дортуары общежитии, пирамиды винтовок и училищный плац. Надев китель с нашивками на рукавах, фуражку с козырьком и морской эмблемой и стянув скрипучими ремнями новенькие чемоданы, мы разъезжаемся по флотам на Балтику, на Черное море. И начал я службу командиром РККФ (слово офицер тогда не применялось) в Севастополе на торпедных катерах.
Но большая у нас страна, и надо крепко охранять ее границы, надо было строить Тихоокеанский флот. И вот эшелон с торпедными катерами на платформах гремит уже на стыках рельсов и полустанках снежной Сибири и мчит нас на край необъятной Родины, в далекий Владивосток. Он лежит, окруженный крутыми сопками, у глубокой гавани с романтическим названием Золотой Рог.