Текст книги "Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга 1"

Автор книги: Владимир Фромер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Предтеча трансфера

В октябре 1957 года с пассажирского лайнера, приземлившегося в аэропорту Бен-Гурион, сошел элегантно одетый пассажир с небольшим чемоданчиком в руке. Его лицо с острыми лисьими чертами хранило выражение брезгливой скуки. Он шел пружинистой походкой, и люди, сами не понимая почему, вдруг приостанавливались и смотрели ему вслед. Уже у самого выхода к гостю подошли три человека. Еще двое стояли в стороне, держа руки в карманах.

– Спокойно, Кейдар, – сказал один из них. – Не делай глупостей. Кое-кто хочет задать тебе пару вопросов.

Приезжий пожал плечами с видимым равнодушием и сел в подъехавший черный лимузин с занавесками на окнах. И для всего мира Кейдар исчез, растворился, растаял в пространстве, словно его и не было никогда. А он очутился в холодном сыром каземате площадью в три квадратных метра. В этот каменный колодец с трудом втиснули железную койку. Даже для тумбочки здесь не было места. Здесь можно биться на полу в припадке отчаяния, проклинать небеса, взывать о милосердии – все равно никто не услышит. Звуки поглощаются камнем.

Узника лишили книг, газет, радио, права переписки, любой связи с внешним миром. Он не мог подать близким весточку о себе. И неоткуда ждать помощи. Не на что надеяться. Он словно провалился в темный, бесконечный, медленно вращающийся туннель, в котором уже не было разделения на дни и ночи. Узник Икс, без прошлого и без будущего. Родственники его оплакали. Друзья забыли. Единственная реальность – жесткий, страшный в своей беспощадности поединок со следователями. Но и он велся с перерывами. Все реже и реже. Все чаще из глубин души накатывала волна хихикающего мрака, и лишь благодаря огромной воле и мощному интеллекту безумие не смогло поглотить его.

На стене своей камеры он нацарапал: 2+2=4.

– Это была формула жизни, – вспоминал Кейдар много лет спустя. – Следователи, как ни бились, не смогли заставить меня изменить последнюю цифру этой формулы на 5.

Два года провел Кейдар в таких условиях, а затем военный суд приговорил его к пожизненному заключению.

После приговора узника перевели в обычную одиночку, показавшуюся ему раем. Разрешили переписку и книги. Можно было жить.

Прошло еще пять лет, и Кейдар очутился в общей камере. Увидел людей. И все эти бандиты, воры, наркоманы и террористы долго казались ему ужасными симпатягами.

Мы и сегодня толком не знаем, за что заплатил Кейдар столь высокую цену. Прошло уже почти сорок лет, но лишь сгущается мрак, окутывающий эту тайну. Развеять его мог бы сам Кейдар, но, выйдя на свободу, он не пожелал продолжать поединок с системой.

Женился. Уехал в Америку. Начал новую жизнь. И хранит молчание. Нам же немногое известно. Мы знаем только, что Мотке Кейдар был агентом израильской разведки, и на него возложили ответственность за так называемое «гиблое дело» – провал израильской разведывательной сети в Египте в 1954 году.

Кейдар утверждает, что его сделали козлом отпущения.

* * *

Родился Кейдар в Польше. В Израиль прибыл уже подростком. Жил в Хадере. С детства отличался страстным, ищущим, беспокойным складом души. Любые рамки казались ему тесными. Любые ограничения раздражали. Сжигавшая его внутренняя лихорадка выражалась в непрерывном поиске. В этом человеке не очень удачно совмещались разносторонние способности. Развитый интеллект, страсть к риску, упрямое своеволие, жалость и жестокость – все эти качества не мог сплавить в единое целое его ум, пытливый, но не основательный, лишенный организующего начала, склонный к авантюрам.

В преступный мир он попал, по-видимому, из чистого любопытства. Его привлекало не само преступление, а его атрибуты. Нравилось оставлять в дураках полицию, играть в покер с правосудием.

В декабре 1950 года Кейдар был арестован по подозрению в убийстве водителя такси Хаима Липскера и вскоре освобожден из-за отсутствия улик. Полиция была убеждена, что это Кейдар организовал ограбление банка в Афуле. Но доказать ничего не могла. Его арестовывали и выпускали. И снова арестовывали. Он же, как бы играючи, парировал все попытки предъявить ему хоть какое-нибудь обвинение.

Наконец Кейдаром заинтересовался известный социолог доктор Давид Руди. Его поразило отношение Кейдара к жизни, как к неизвестно кем поставленному эксперименту. Социологу очень хотелось приручить этого великолепного и опасного зверя.

– Хватит дурака валять, – сказал он однажды своему подопечному. – Я нашел тебе работу.

Кейдар поморщился.

– Напрасно старались, доктор.

– Не торопись, – посоветовал Руди. – Я нашел работу, для которой ты создан. Она требует риска, точного расчета, выдержки и умения носить маску. Тебе придется рисковать жизнью и, если понадобится, убивать. Но на службе у государства. Ты будешь работать в разведке.

Кейдар согласился, не раздумывая, и доктор Руди свел его с начальником военной разведки Иегошофатом Гаркави.

Это знакомство обошлось Кейдару в 17 лет жизни…

* * *

Освободившись, Кейдар не искал справедливости, не пытался добиться реабилитации. Его предупредили, что любая подобная попытка будет равнозначна разглашению государственных секретов. А за это его вновь отправят туда, где начались его тюремные злоключения.

Но прошло тридцать лет, и Кейдар нарушил обет молчания. Рассказал кое-что дотошным израильским журналистам, которые, если надо, доберутся и до самого Вельзевула, чтобы взять у него интервью.

Итак, рассказывает Кейдар: «Не я изобрел идею трансфера. Ее успешно применил на практике Сталин в самом конце Второй мировой войны. Я всего лишь изложил в письме к Голде содержание беседы, которая произошла у меня с арабским националистом Хасаном Ясином, человеком чистым и порядочным. Было это года через два после Шестидневной войны, когда я уже попал из одиночки в общий котел. Очутившись в новой обстановке, я первым делом спросил:

– Кто здесь самый интеллигентный араб?

– Хасан Ясин, – ответили мне. Потом я узнал, что среди арабских заключенных он пользовался репутацией чуть ли не святого.

– Где он?

– В третьей камере.

Я отправился туда и увидел двух арабов, склонившихся над шахматной доской. Один из них лениво поднял курчавую голову с выразительными маленькими глазами.

– Сыграем?

– Дождись очереди.

Я дождался. Я выиграл у Ясина пять партий подряд.

– Здорово ты насобачился, – сказал он с видимым огорчением.

– Просто мне знакома теория, – улыбнулся я. – Хочешь научу?

Мы стали часто встречаться. Хасан Ясин был националистом. Он сидел за создание шпионской сети на Голанах, поставлявшей информацию сирийской разведке.

Набросав заметки о трансфере, я показал их Ясину, и мы вместе подвергли эту идею строгой логической проверке.

– Хасан, – сказал я, – в нашем лице жизнь свела двух людей, которые могут сидеть за одним столом, круглым или квадратным – это все равно, и дискутировать, строго придерживаясь законов логики и здравого смысла.

Он согласился. Я продолжал.

– Представим на минуту, что лидеры человечества, каким-то чудом обретя способность здраво рассуждать и трезво мыслить, решили заново разделить мир. Ясно, что им придется действовать по какому-то принципу. По какому? Ты согласен, что в первую очередь они должны учитывать демографический фактор? Отлично. Резонно предположить, что если какой-то народ насчитывает сто миллионов, а другой всего два, то целесообразно разделить территорию между ними с учетом этой пропорции.

Ясин не возражал, и я перешел к самому трудному.

– Второй принцип – это историческая связь между народом и территорией. Разве кому-то придет в голову отдать Францию немцам, а Германию французам? Нет? И я так думаю. Теперь установленные критерии применим к Израилю. Его территория никогда не была колыбелью арабской нации. Арабская культура сформировалась не в Палестине. И к тому же арабы составляют сегодня в Израиле меньшинство. Значит, принципы, о которых мы говорили, к арабам неприменимы.

Евреи – другое дело. Здесь их родина и все национальные святыни. У них нет другой земли. Здесь они осознали себя нацией. Так не логично ли считать, что, руководствуясь рациональными принципами, сильные мира сего отдали бы эту землю евреям?

Ясин долго молчал. Наконец неохотно произнес:

– В том, что ты говоришь, есть часть правды. Но только часть.

– Да, – согласился я, – но большая часть.

Ясин опять замолк. Облокотясь на стол и полузакрыв глаза, он обдумывал мои аргументы. Потом сказал:

– Я сторонник всеарабской конфедерации, в которую входили бы и евреи.

– Ясин, – усмехнулся я, – будь реалистом. Для того, чтобы танцевать танго, нужна партнерша. Наиболее рациональное решение палестинской проблемы – это трансфер. Но осуществить его можно лишь совместными усилиями лидеров Израиля, великих держав и арабских стран, если им надоест весь этот балаган. Для трансфера нужны условия.

Мы долго спорили и наконец пришли к выводу, что поскольку абсолютной истины не существует, то правы и евреи, и арабы. Предки Ясина жили в его деревне 700 лет. Так что же, я отберу у него землю?

С точки зрения отдельного индивидуума правы арабы. С точки зрения национального дела – евреи. Обо всем этом я и написал Голде».

Хасан Ясин, преуспевающий хайфский адвокат, не забыл Кейдара.

– Мотке, – говорит он и улыбается. Такая улыбка обычно появляется у людей, когда они вспоминают друга детства или первую любовь. Все это уже давно не более чем воспоминания, но дорогие, бережно хранимые на дне памяти.

– Мотке тогда был под впечатлением книги Йен Ренд «Падение гигантов» и проповедовал теорию разумного эгоизма. Я же выступал за конфедерацию всех ближневосточных стран, включая Израиль. Его идею о трансфере я не принял.

– Ты реалист, – сказал я ему, – но предложенное тобою решение нереально.

– Зато оно самое рациональное, – ответил Кейдар и, подумав, добавил:

– Я ведь понимаю, что у мира не хватит здравого смысла выбрать наиболее рациональный путь решения палестинской проблемы. А жаль…

Перед отъездом в Америку Мотке навестил меня с молодой женой. Я пожелал ему счастья. Мы обнялись и расстались…

Последние сведения, которые мы имеем о Кейдаре, относятся к 1988 году, когда в Лос-Анджелесе его посетил израильский приятель.

Кейдар постарел. Тревожными зигзагами пересекли лоб морщины. Под впавшими глазами появились восковые круги – разрушительная печать времени.

– Я гораздо старше своих 60 лет, – сказал другу Кейдар. – Два года в каменном мешке можно считать за пять лет, а семь лет одиночки сойдут за 14. Значит, лишних десять годов на мне. Теперь я уже уверен, что умру в своей постели. Из всех моих врагов в живых остался лишь Шимон Перес. Но, насколько я понимаю, ему теперь не до меня…

Метаморфозы на родине Кейдару очень не нравятся:

– В Израиле неуклонно продолжается девальвация всех ценностей. Как поступают на войне, когда погибают лошади? Взваливают поклажу на ослов. Но ослы – это ослы…

Знакомясь с программой Рехавама Зеэви, поражаешься ее сходству с мыслями, изложенными Кейдаром в письме к Голде Меир. И Кейдар, и Зеэви считают, что трансфер можно осуществить лишь в результате израильско-арабского соглашения или с согласия великих держав. Оба подчеркивают, что их программы не имеют ничего общего с расовыми теориями.

– В арабах нет никакой генетической ущербности, – писал Кейдар, и Зеэви полностью с ним согласен.

Правда, Зеэви оптимист, а Кейдар скептик. Зеэви утверждает, что трансфер арабов – это лишь вопрос времени. Кейдар же убежден, что благоприятствующие трансферу условия никогда не сложатся…

– Я не знаком с программой движения Моледет и никогда не встречался с Ганди, – сказал Кейдар. – Знаю лишь, что у него не менее бурная биография, чем у меня. Интересно, что он за человек…

Идеолог трансфера

Начало военной карьеры Рехавама Зеэви (Ганди) датируется 1950 годом, когда он с отличием окончил впервые организованные генштабом курсы полковых командиров. Начальник курсов полковник Ицхак Рабин записал в личном деле двадцатичетырехлетнего майора: «Годен к исполнению любой должности».

И действительно, послужной список Ганди производит впечатление.

Родился в 1926 году. Пятое поколение в Иерусалиме. В Войну за Независимость был офицером разведки. Отличался личным бесстрашием. Командовал бригадой Голани, был начальником оперативного отдела генштаба и наконец в 1968 году стал командующим Центральным военным округом. На этом посту пробыл пять лет. 120 раз принимал личное участие в преследовании террористических банд, проникавших к нам из Иордании, и, в конце концов, обескровив террористов, герметически закрыл восточную границу.

30 лет Ганди не снимал мундира и ушел в отставку за неделю до Войны Судного дня. Но сразу после вспышки военных действий был вновь мобилизован и всю войну неотлучно находился при Давиде Элазаре в качестве специального советника.

В 1974 году окончательно ушел из армии, и сразу стал советником премьер-министра Ицхака Рабина по борьбе с террором.

С декабря 1981 года Ганди – директор Тель-авивского музея. Его хобби – география и история Эрец-Исраэль. В этих областях немногие могут с ним сравниться. И разменяв седьмой десяток, Ганди не изменился. Все тот же угрюмый удлиненный овал лица с острыми мефистофельскими чертами, с выразительным, словно вырезанным резцом, ртом. Все та же манера говорить, по-солдатски рубя фразы, с апломбом человека, не сомневающегося в своей правоте.

Сняв мундир, Ганди не упускал ни одной возможности изложить свои взгляды по проблемам войны и мира, безопасности и положения на контролируемых территориях. Политиков он раздражал. Интеллектуалов выводил из себя. Газеты писали о нем охотно и часто. Но вот что удивительно: старые товарищи по оружию, прошедшие вместе с Ганди долгий и славный путь, не обращали на его «филиппики» никакого внимания.

В декабре 1986 года Ганди посетил религиозную школу в Восточном Иерусалиме, где учился его сын. И метал громы и молнии.

– Куда смотрит Бар-Лев?! – гремел Ганди. – Евреи не чувствуют себя в безопасности в своей столице. Почему в Старом городе полно полицейских-арабов? Им что, можно доверить безопасность евреев? Необходимо ввести в Иерусалим батальон пограничников. Учащимся религиозных школ нужно раздать оружие.

Министр полиции Хаим Бар-Лев, его старый коллега по военной службе, отнесся к рекомендациям Ганди, как к жужжанию назойливой мухи.

– Что вы скажете по поводу заявления Ганди, господин министр? – разлетелись журналисты.

– Ничего. Я не придаю значения его болтовне, – флегматично ответил Бар-Лев.

В июне 1987 года по израильскому телевидению транслировалась большая программа, посвященная 20-й годовщине Шестидневной войны. В ней участвовали все генералы того легендарного времени. От ставшего крайне левым Мати Пеледа до Ганди. Но если выступление Пеледа присутствовавшие слушали внимательно, то слова Ганди вызывали пренебрежительное оживление. И когда ведущий задал Ганди какой-то вопрос, то его оборвал Ицхак Рабин:

– Нашел, кого спрашивать, – проворчал бывший начальник генштаба. Это слышала вся страна…

И так всегда. Ганди говорит, а его бывшие товарищи снисходительно пожимают плечами. Ицхак Рабин, Хаим Бар-Лев, Узи Наркис, Рафаэль Эйтан и даже Арик Шарон, не выносящий критических стрел в свой адрес, – все как бы не слышат ни критики Ганди, ни его предложений.

^{1973 г. Штаб Южного фронта в Войну Судного дня. Сидят (слева направо): Рехавам Зеэви (Ганди), Моше Даян, Шмуэль Гонен (Городиш).}

В чем тут дело? Ведь все эти люди знают Ганди как прекрасного офицера доброго старого времени.

А дело в том, что они знают не одного, а двух Ганди – две ипостаси одного человека. Знают его как бесстрашного оперативного офицера с острым аналитическим умом и твердостью кремня, образец абсолютного послушания и самоотречения. Командиры могли поручить ему любое задание, не сомневаясь, что оно будет выполнено, если это вообще в человеческих силах.

И все снисходительно относились к другой ипостаси серьезного и исполнительного офицера. К тому, что Ганди в чем-то оставался капризным и тщеславным пятнадцатилетним подростком, так никогда и не повзрослевшим.

Кто обращал внимание на его взгляды? В числе его друзей всегда были и старые пальмахники, и левые журналисты, и такие типы, которые вполне могли бы стать украшением бала у Воланда.

Друзьям он был предан, политиков презирал, обожал силу, ценил мужество и с неизменной враждебностью относился к арабам.

Кстати, прозвище «Ганди» он получил потому, что однажды явился на пуримский вечер-маскарад в белом хитоне с наголо выбритой головой.

Центральный военный округ Ганди превратил в свое вассальное владение, но командование знало, что на этого вассала можно положиться, и закрывало глаза на его экстравагантные выходки. К тому же, по большому счету, он никогда не переступал границ дозволенного.

Командуя Центральным округом, Ганди осуждал политику открытых мостов, проводимую министром обороны Моше Даяном, что, однако, не мешало ему ревностно ее осуществлять.

Он выступал за создание широкой сети еврейских поселений в Иудее и Самарии, но ни одно из них не возникло в период его командования без разрешения свыше. И это Ганди разработал концепцию борьбы с инфильтрацией палестинских террористов на вверенную ему территорию, создал целую науку о преследовании.

Шла Война на истощение. Террористы накатывались волнами, пересекали Иордан, рвались в глубь Израиля. Не многим суждено было вернуться назад. Люди Ганди преследовали их бесшумно, как призраки. И часто парашютистов вел худой, сутулый, неутомимо легкий на ногу человек с «Калашниковым» в длинных, цепких руках.

Два начальника генерального штаба – Хаим Бар-Лев и Давид Элазар – делали Ганди выговоры, указывали ему, что негоже командующему округом гоняться по пустыне за террористами. Но ничто не могло отучить Ганди от привычки, ставшей уже потребностью души. Неутолимая охотничья страсть проснулась в нем, и Ганди часто превращал охоту на террористов в невиданные спектакли, на которые приглашал друзей. Как римляне в Колизее, наблюдали они за кровавой драмой, разворачивавшейся на их глазах. С безопасного места, разумеется.

В 1970 году на подобный спектакль был приглашен лидер оппозиции Менахем Бегин. Было ему тогда 57 лет. Бодрый, полный сил и энергии, в военной куртке и солдатской кепке с козырьком, Бегин хотел лично участвовать в преследовании, и Ганди уважил его просьбу. Почетный гость, охваченный кольцом парашютистов во избежание неприятных неожиданностей, находился рядом с генерал-майором, лично руководившим операцией. И Бегин видел, с какой точностью действовали парашютисты, двигаясь по каменистым горным тропинкам среди не отбрасывающих тени валунов, охватывая прорвавшуюся банду все туже затягивающейся петлей облавы. Короткие автоматные очереди, взрывы гранат – и тишина… Ганди подарил Бегину пистолет, взятый у мертвого террориста. Бегин был в восторге и через несколько дней послал гостеприимному хозяину благодарственное письмо.

Все прощалось Ганди. И кто принимал всерьез его речи? Все знали, что Ганди заносит. «Ганди – это Ганди», – говорили генералы и разводили руками, узнав о его новых чудачествах. А их было немало.

Однажды из-за Ганди чуть было не вспыхнула война с Иорданией. Произошла эта история в 1954 году, когда, реагируя на вылазки федаинов, израильское командование прибегло к тактике ответных ударов. В ходе одной из операций против базы террористов на иорданской территории попал в плен боец 101-го ударного отряда Ицхак Джибли, отчаянный сорвиголова. Ганди решил освободить его партизанскими методами. План его был крайне прост, но переходил грань допустимого риска. Ганди это мало смущало. Он хотел захватить иорданского офицера и обменять его на Джибли. Несколько добровольцев были переодеты в форму военнослужащих ООН. Ганди посадил своих солдат в «джип» и пересек границу, направляясь к иорданскому пограничному пункту. Но заподозривший неладное иорданский пограничник поднял тревогу. Со всех сторон высыпали неизвестно откуда появившиеся легионеры. Засвистели пули.

– Назад! – бешено кривя рот, крикнул Ганди. «Джип», взвизгнув колесами, развернулся и помчался обратно, раскачиваясь, как жук, пытающийся взлететь. Восемнадцать пулевых пробоин насчитали потом в его капоте. Чудом обошлось без жертв.

История эта наделала много шуму. Пинхас Лавон, бывший тогда министром обороны, рвал и метал. «Убери из армии этого типа, – кричал он Даяну, – или я предам его суду». Даян, скрывая улыбку, успокаивал разгневанного министра. Ганди был отправлен в отпуск. А потом Даян взял его к себе в штаб.

Ганди – это Ганди… Став командующим Центральным округом, он приобрел для своего штаба живой талисман. Молодую львицу, содержавшуюся, правда, в клетке с прутьями толщиной в ослиный хвост. Свой командный пункт Ганди стал называть «Львиная крепость». Он сам кормил свою любимицу, и при виде командующего она мурлыкала, как большая кошка. Зато на некоторых штабных офицеров она рычала. Стали поговаривать, что Ганди относится к подчиненным в соответствии с настроением своей львицы.

Однажды к командующему пришел младший лейтенант и остановился на пороге с сокрушенным видом.

– В чем дело? – спросил Ганди, и офицер, вздыхая, признался, что стал приударять за его красавицей-женой, не зная, кто она. И теперь он просит прощения за свою оплошность. Ганди пришел в восторг и тут же повысил незадачливого ухажера в звании. Но генерал-лейтенант Хаим Бар-Лев приказа не утвердил.

«Способности, проявленные этим офицером, не имеют никакого отношения к принятым в армии критериям», – написал он Ганди.

Любовь Ганди к Эрец-Исраэль вошла в поговорку. Своих сыновей и дочерей он назвал: Саер-Беньямин, Пальмах-Ифтах, Масада, Арава и Цаала. Дни рождения детей всегда праздновались на вершине Масады, куда вся семья поднималась по крутому склону.

У Ганди одна из лучших в стране библиотек старинных еврейских книг, которые он собирал по всему миру. Некоторые редчайшие издания стоили больших денег.

– Откуда у него средства? – спрашивали враги. – Не на армейскую же зарплату приобрел он все эти книги и виллу, нашпигованную произведениями искусства.

Действительно, откуда?

– Чужие деньги считать – ума не надо, – говорили друзья. – Мало ли откуда! Ганди, например, весьма успешно играет на бирже…

Как бы то ни было, но тот факт, что в течение многих лет ближайшими друзьями Ганди были строительный подрядчик-миллионер Бецалель Мизрахи и его «темный оруженосец» Мордехай Царфати, наводит на размышления. Об этих людях ходили мрачные, поражающие воображение слухи. Они считались невидимыми и всесильными архитекторами организованной преступности в Израиле. Ганди им многим обязан. Он широко пользовался их житейской мудростью, связями и кошельком.

В 1975 году молодой и амбициозный адвокат, член кнессета Эхуд Ольмерт[36]36
  Ольмерт Эхуд – деятель движения Херут. С 1992 г. – мэр Иерусалима. Сменил «вечного» Тедди Колека, занимавшего этот пост свыше четверти века.


[Закрыть] объявил крестовый поход против организованной преступности. Со временем выяснилось, что Ольмерта гораздо больше заботила собственная карьера, чем борьба с негативными явлениями в израильском обществе. Но тогда он, развив неукротимую, казалось бы, энергию и создав собственную сеть осведомителей, собрал материал о структуре преступного мира и о тех, кто управляет этой мрачной империей. Забегая вперед, скажем, что полицейские следователи не нашли в собранной Ольмертом навозной куче ни одного жемчужного зерна. Во всяком случае, никто не был привлечен к ответственности на основе составленного им досье. Нуждаясь хотя бы в видимости конкретности, Ольмерт позволил себе полунамек. В одной из статей он упомянул о видном в прошлом военном, связанном узами странной дружбы со строительным подрядчиком сомнительной репутации. И вызвал бурю.

Однажды утром в его офисе зазвонил телефон.

– Говорит Бецалель Мизрахи, – услышал Ольмерт грубовато-властный голос человека, привыкшего, чтобы с ним считались. – Ты бездоказательно утверждаешь, что я чуть ли не крестный отец израильской мафии, да еще бросаешь тень на безупречную репутацию боевого генерала. Да я тебя, сукин сын, привлеку к суду за диффамацию!

– Полегче на поворотах, господин Мизрахи, – сказал растерявшийся было, но сразу пришедший в себя Ольмерт. – Меня не запугаешь! Вы не адвокат и даже представить себе не можете, что будет означать для вас лично и для Ганди такой процесс. Да я задам вам пятьсот вопросов, а ответы опубликую. Вы у меня предстанете голенькими перед всей страной.

– Ладно, парень, – оборвал Мизрахи. – Я знаю, что у тебя язык ловко подвешен. Но слушай внимательно. Мы с Ганди решили с тобой встретиться, прежде чем что-либо предпримем. Твое мнение?

– Я готов. Приходите в кнессет.

– Не думаю, чтобы Ганди твоя идея понравилась. Но я поговорю с ним. Жди звонка.

Через два дня позвонил сам Ганди.

– Слушай, Ольмерт, – сказал бывший генерал, а теперь советник премьер-министра по проблемам террора. – Все это очень серьезно. Тебя ждут большие неприятности, если ты публично не принесешь мне и Бецалелю свои извинения. Но это не телефонный разговор. Нужно встретиться. Только не в кнессете. Я не хочу, чтобы Рабин видел меня там.

Встреча состоялась 29 ноября 1976 года на восьмом этаже отеля «Шалом» в Иерусалиме. Ольмерт пришел один, не забыв, разумеется, сообщить друзьям, куда он направляется. В апартаментах для привилегированных гостей, где Ганди жил месяцами, его встретили с холодной учтивостью. Никто Ольмерта не обыскивал, и портативный магнитофон в его портфеле не подвел хозяина. Ганди начал беседу с солдатской прямотой: – Ты не знаешь, кто такой Мизрахи, – сказал он, глядя на Ольмерта чуть ли не с жалостью. – У него очень влиятельные друзья. Среди них пять генералов. Они на все пойдут ради Бецалеля. Если ты не извинишься, тебя раздавят. Я пока играю роль тормозов, но пойми, что мне это может надоесть.

– Это угроза? – принужденно усмехнувшись, спросил Ольмерт.

– Нет, предупреждение.

И Ганди встал, давая понять, что разговор окончен.

Запись этой беседы Ольмерт отправил премьер-министру Ицхаку Рабину. Через несколько дней Рабин вызвал его и сказал:

– Я ознакомился с присланным тобой материалом. Он не дает юридических оснований для предъявления Ганди каких-либо обвинений.

– Да, – сказал Ольмерт, – у меня нет доказательств противозаконной деятельности Ганди, но он своим авторитетом покрывает людей, связанных с преступным миром.

– Не пойман – не вор, – пожал плечами Рабин.

Однажды ночью Ганди позвонила любовница Тувии Ошри, короля израильского рэкета, и сестра его не менее известного дружка Рахамима Ахарони. Она умоляла Ганди приехать немедленно, потому что произошло нечто ужасное. Осторожный Ганди не поехал. Сказав перепуганной женщине несколько ободряющих слов, он повесил трубку. Телефон этой дамочки прослушивался полицией. Их беседа, записанная на пленку, была опубликована в печати. Разразился скандал. Ошри и Ахарони, закадычные друзья Бецалеля Мизрахи, совершили в тот день двойное убийство. Позднее их приговорили к пожизненному заключению.

Ганди же его сомнительные связи лишь прибавили популярности. Именно тогда мэр Тель-Авива Шломо Лахат предложил бывшему генералу пост директора Тель-авивского музея. Ганди это предложение принял и взялся за работу, позволившую развернуться его организаторскому таланту.

22 года существовал этот музей до того, как Ганди стал его директором. Музей как музей. Коллекция старинных монет. Археологический отдел. Во всех почти провинциальных европейских городах есть такие.

Не узнать сегодня музея. Из заурядного собрания древностей он превратился в прекрасный культурный центр, поражающий богатством экспонатов, подчиненных одной задаче: дать посетителям наиболее полное представление об истории и культуре Святой земли.

Нетрудно угадать, с чего Ганди начал. С того, что подтянул дисциплину. Строго-настрого приказал сотрудникам являться на работу ровно в семь утра. К дисциплине привыкнуть нелегко. Но вскоре уже все торопились отбить время на часах, исправно доносящих начальству о нарушителях трудового режима. Сам Ганди всегда приходил на работу в одно и то же время: в полседьмого утра.

Так продолжалось до тех пор, пока бывший генерал не отплыл в море большой политики под флагом трансфера. Он создал движение Моледет (Родина) и трижды бросал якорь в кнессете.

При каждом удобном случае Ганди твердил о неизбежности трансфера.

– Мы должны и обязаны бороться с террором, чтобы свести его к минимуму, но я не верю, что нам удастся полностью ликвидировать это явление, пока мы не уничтожим причину, его порождающую, – настойчиво повторял Ганди.

Причина эта – арабское население Иудеи и Самарии. Чем скорее они окажутся по ту сторону Иордана, тем лучше.

Ганди подчеркивал, что с 1948 года и до Шестидневной войны из Иудеи и Самарии ежегодно эмигрировали в соседние арабские страны тысячи арабов.

– Мы создадим международные фонды, соберем средства и побудим палестинцев расселиться на необъятных просторах арабского мира. Это ли не гуманное решение проблемы? У них будут деньги. Они хорошо устроятся. А Ближний Восток забудет наконец про все эти бесконечные войны и обретет мир и покой. Это ли не достойная цель? Но Израиль должен перестать быть для палестинцев магнитом. После Шестидневной войны мы предоставили работу всем жителям контролируемых территорий. Их жизненный уровень возрос в три раза. Муниципальные услуги, которые они стали получать, им прежде и не снились. Со всем этим пора покончить. Палестинцы должны вернуться к тому уровню, который у них был до Шестидневной войны, когда они отправлялись на заработки в соседние арабские страны.

Жизнь показала полную несостоятельность всех генеральских постулатов. Палестинцы, добившиеся автономии, стремятся к созданию собственного государства, и демагогия Ганди не вызывает у них даже презрительных усмешек. Палестинцы просто игнорируют идеолога трансфера. Да и сам Ганди отлично понимает, что его программа может осуществиться только насильственным путем. Правила игры, однако, не позволили ему заявить об этом открыто.

«Какая разница между вами и раввином Кахане? – спросили как-то Ганди. – Почему ему запретили баллотироваться в кнессет, а вам нет?»

«Кахане выступает за изгнание арабов, а я за трансфер, – ответил Ганди. – Трансфер – это перемещение. Я не утверждаю, что оно будет добровольным. Я не настолько наивен. Но оно будет согласованным и произойдет по договоренности, достигнутой между правительствами. Разве не ликвидировали мы два наших города и двенадцать наших поселений в Синае для того, чтобы заключить мирный договор с Египтом? Это был трансфер евреев. Точно так же произойдет и трансфер арабов. Трансфер, а не, упаси Боже, изгнание. К тому же Кахане – расист, а я не принадлежу к ненавистникам арабов. Они такие же люди, как и мы. Конфликт между нами не расовый, а политический, и урегулировать его можно лишь политическим путем».