Текст книги "Мир Жаботинского"
Автор книги: Владимир Жаботинский
Соавторы: Моше Бела
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
Осуждая коллаборационизм руководства Ишува, Жаботинский признавал, что корень зла – чужеземная оккупация,– с ней прежде всего и надо бороться:
Не наша собственная нерешительность, а «внешняя измена», позор чужой власти – наши главные беды. Наше общество не должно забывать об этом. Наша задача – обострить до крайности конфликт, возникший между Ишувом и оккупационными властями, чтобы мир слышал отныне не только наши стенания, но и стенания оккупантов. Власть в их руках, и они умело используют ее для того, чтоб отравить нам жизнь. Но и наше общество, если оно будет достаточно решительным, способно «подсластить» жизнь и иноземному чиновнику, и наместнику, и министру. Мы должны воевать не с порабощенными евреями, а с чужеземным поработителем. Это гораздо труднее, но если мы не будем с ним бороться – мы не победим.
Оригинал на иврите, «Хазит ха-ам», 23.3.1932.
Историки, изучающие борьбу Ишува с английскими оккупантами, должны признать, что Жаботинский был первым, кто призвал к борьбе с мандатными властями, первым, кто откровенно назвал англичан «оккупантами», более того – врагами. Жаботинский считал, что первым этапом борьбы должно стать гражданское неповиновение, но в то же время утверждал, что не замедлят появиться и другие, куда более радикальные методы борьбы:
Сейчас самое главное, чтобы Ишув начал готовиться к новой форме политической борьбы – гражданскому неповиновению...
Я наизусть знаю все доводы и уловки, все возражения против этого совета. Аргументы черепашьих «политических шагов», рассуждения о «сдержанном» отчаянии. Нет нужды отвечать на все это. То, о чем говорим мы, не «совет» вовсе и не предсказание даже, это простая констатация уже свершившегося факта. Это явление будет развиваться, захватывать все более широкие круги общества. Никакие рассуждения не помогут. Так будет, ибо так должно быть, ибо наш главный враг в Эрец Исраэль – английское правительство, а к врагу следует относиться как к врагу.
«Независимость», «Хайнт», 18.12.1931.
Какие же формы примет борьба? Мысль о вооруженном восстании пока еще не приходит в голову – слишком неравны силы, слишком неподготовлен к вооруженной борьбе Ишув. Пока на повестке дня только различные формы неподчинения, и Жаботинский настаивает, что руководство Ишува должно присоединиться к этой борьбе:
Ишув должен был стать боевым авангардом еврейского народа, инициатором решительных действий. Но тут Ишув разочаровал даже своих самых страстных поклонников. А ведь очевидно, что в ближайшее время протест должен будет выражаться в самых разных, зачастую и радикальных формах,– словесный протест уже и сейчас практически бесполезен в борьбе с антисионистской, антиеврейской политикой англичан. Англия удерживает до сих пор свою власть в Индии благодаря тому, что духовные лидеры народов Индии сидят в тюрьмах. Мы не думаем, что конфликт непременно обострится до такой степени и у нас. Но совершенно ясно, что в ближайшее время он приведет к непосредственному противостоянию граждан и администрации. И Национальный комитет обязан встать во главе движения гражданского неповиновения, открыто выступить против мандатных властей, или он должен быть отстранен от руководства Ишувом, лишен права называться представительным органом еврейского народа.
«Прекращение огня?», «Хазит ха-ам», 25.3.1932.
Жаботинский до поры воздерживался от того, чтобы призвать своих сторонников к более решительным действиям, все еще надеясь на успех дипломатических шагов, которые он предпринимал в то время. Но он решительно выступал в поддержку любой инициативы «с мест».
Несомненно, что формы политической борьбы, вступающие в прямое противоречие с декретами администрации, станут необходимыми в свое время. Разумеется, они не должны будут преступать общепринятых законов морали, в особенности в том, что касается неприкосновенности человеческой жизни (кроме случаев самообороны). Эти действия будут, повторяю, необходимы. И достойны похвалы терпевшие до сих пор и начавшие борьбу. Более того, сама наша организация, основывающая свою деятельность на принципе абсолютной легальности, должна, когда это необходимо, решительно выступать в поддержку активных действий. Всякая уважающая себя организация должна приветствовать тех людей в своих рядах, которые вступили в решительную борьбу за правое дело, против неправого закона.
Письмо руководству Бейтара в Эрец Исраэль (оригинал на иврите), «Хазит ха-ам», 29.7.1932.
Борьба должна выражаться не только в прямых столкновениях с врагом, но и в пропагандистской деятельности. Жаботинский прекрасно усвоил, что мир готов слушать лишь тех, кто неустанно и громко напоминает о себе:
Это вовсе не «унизительно», когда слабый выходит на улицы протестовать против сильного, а тот, сильный, демонстрируя свои дутые бицепсы, прогоняет с улицы слабого. Наоборот, это почетно, когда слабый, не будучи в силах более терпеть, выражает свой протест всеми доступными средствами и не боится получить дубинкой по голове и угодить в тюрьму. Это всякому понятно и в Европе, и в Америке, и я надеялся до сих пор, что это понятно всем и в Эрец Исраэль...
Усвойте раз и навсегда: нынешнему поколению недосуг читать прокламации. И даже массовые собрания – тихие и «почтенные» – на него совершенно не действуют. А вот звон разбитого_стекла оно услышит и уж тем более впечатлится демонстрацией, сопровождающейся столкновением с полицией. Не думайте, что мне это нравится. Я не меньше вашего ненавижу звук разбиваемых стекол, не меньше вашего не люблю видеть разбитых голов, будь то головы демонстрантов или полицейских. Если бы я создавал нынешний мир, я бы создал его совершенно другим. Но не я и не вы формируете взгляды и привычки этого мира, определяете, на что он обращает свое внимание, а на что не обращает. Мир таков, каков он есть. Есть способы заставить его смотреть, есть способы отвратить его внимание. И если ваша цель – привлечь его внимание, то действуйте нужными для этого способами и не обращайте внимание на досужие разговоры о «бесполезности».
«О святости полиции», «Хазит ха-ам», 8.1.1934.
Жаботинский пытался в то же время умерить пыл «горячих голов», полагавших, что вышеупомянутые действия дадут быстрый результат:
На нашем съезде в Кракове были и «максималисты». Слишком мало – мне хотелось бы, чтоб их было побольше. Я не согласен видеть в них «оппозицию». Всем нам, вообще всем евреям, присущ в той или иной мере дух максимализма, и то, что максималисты говорят, зачастую (не всегда) находит отзвук в наших душах. Ни за что не согласился бы, чтобы дух максимализма исчез совсем. Единственное, чего я требую от наших максималистов,– логики...
«Битье стекол» – и вообще методы физическоговоздействия мне глубоко антипатичны, и я серьезно советую воздерживаться от них при любыхобстоятельствах. Правда, можно представить себе ситуации, когда такие действия оправданны, понятны, по крайней мере. К примеру, когда ты читаешь в газете, что где-то устроили охоту на туристов-евреев. Исключительная мерзость порождает исключительные взрывы гнева. Такие вещи можно понять, к таким вещам и суд присяжных относится с пониманием. Но во всем должна быть мера, и в максимализме тоже. Реакции должны быть адекватны, в противном случае у мира создается впечатление, что это все превратилось в своего рода спорт, и тогда достигается совершенно обратный эффект...
Даже «баррикады» – не всегда «метод». Тут нужно считаться с логикой, да просто с арифметикой. Когда на баррикады идут люди, живущие в окружении своего народа, даже если этих храбрецов – всего дюжина, то у них есть хотя бы надежда, что массы со временем пойдут за ними, присоединятся к их борьбе. Баррикады для народа, составляющего большинство,– это действенное средство борьбы. Но когда евреи Эрец Исраэль идут на баррикады, не будучи даже четвертью населения страны,– какие у них шансы? Еврейские баррикады – средство духовнойборьбы, они пробуждают совестьмира, привлекают внимание, но физически– они не могут принести победы. В точности как человек, который бросается из окна на виду у всех, чтобы привлечь внимание к несправедливости, учиненной над ним.
...Если найдется дурак, который на основании вышеизложенного придет к выводу, что я «изменил свое мнение об оккупантах», то я не буду ему отвечать. Логика требует: в дождь – зонтик, в слякоть – галоши, летом – легкая одежда, зимой – теплая; все во имя одной цели, но средства – по сезону.
«О максимализме», «ха-Ярден», 1.2.1935.
«Сезоны» же менялись с головокружительной быстротой – история в то время развивалась стремительными темпами. И сам Жаботинский, который всегда почитался самым решительным из вождей сионизма, чуть не отстал от времени. Но он сумел вовремя осознать свою «отсталость». Реальность изменилась: трагедия еврейства Восточной Европы стремительно надвигалась, а Англия наглухо захлопнула перед ним ворота Эрец Исраэль. Стала явной ставка англичан на арабов. Но и еврейское население было уже не то: оно окрепло, оно было готово дать решительный отпор. И арабам и англичанам было дано почувствовать это. Жаботинский понял необходимость борьбы «новыми методами»:
Если ли у нас еще компаньон? Годится ли он нам в компаньоны? Стоит ли он еще чего-то? До каких пор?
Поверьте – все это лишь риторические вопросы. То есть, не то чтобы ответ известен заранее. Ответ может быть и положительным и отрицательным, и, главное, он все еще зависит от нас – евреев, от нашей «линии». Но вопросы эти поставлены, их поставила сама жизнь. И нам надо дать на них однозначный ответ.
Время требует нового политического подхода. Новых методов, таких, которые еще несколько лет назад казались безумством и утопией.
«Одиннадцатый час», «ха-Машкиф», 27.1.1939.
И наконец Жаботинский пришел к неизбежному, окончательному выводу:
Мы и вправду не хотели прививать молодежи вкус к незаконным действиям конспиративного характера. Ибо надеялись, что можно будет строить наши отношения с Англией как отношения граждан с их гражданским правительством. Надежды не сбылись, и ныне наши отношения с Англией – отношения гражданина оккупированной страны с оккупантом. Это не «мандат» – это оккупация. У такой власти нет морального права на существование, и у нас нет моральных обязательств перед ней, перед ее представителями.
Из кн. «Еврейская война за независимость».
Самодисциплина
«Самое прекрасное свойство рода человеческого – это талант приводить личность в гармонию с другими личностями в целях общего взаимопонимания».
Евреи органически неспособны принять чье-либо мнение без споров, криков «выяснения отношений». Жаботинский считал, что это еще одно «тяжелое наследие» диаспоры. Он понимал, что без осознанной дисциплины, организованности такое дело, как возрождение государства, обречено на провал. На возражения в том духе, что дисциплина несовместима со свободой мнений, со свободой личности, Жаботинский отвечал:
Что же такое – дисциплина? Тот, кто считает, что дисциплина исключает свободу воли, ошибается. Что такое свобода воли? Существует ли она? Разве поступки человека никак не зависят от обстоятельств? Разве не вынужден человек считаться со всем, что его окружает? Разница только в одном – поступает человек осознанно или его сознание не влияет на его действия. Кант сказал: «Или я обязан, или я вынужден». Или я влеком обстоятельствами и ошибочно полагаю, что я свободен, или я осознаю происходящее, осознанно подчиняюсь, и тогда я свободен.
Члены спортивного общества «Сокол» в Чехословакии собрались на тренировки. Одно из их упражнений произвело неизгладимое впечатление. Огромное поле стадиона в Праге разметили на десятки тысяч квадратиков – вроде шахматной доски. В центре стоял молодой человек и без единого слова, неуловимым движением руки управлял десятками тысяч людей – они одновременно делали одни и те же движения! И в этом разница между организованным обществом и бушующей толпой, даже если у толпы – самые высокие цели, даже если толпа штурмует Бастилию. Толпа мечется из крайности в крайность, она – стихия, она способна растоптать что угодно.
Каждое сердце излучает что-то. В небесах есть экран, он вбирает в себя эти лучи и посылает в ответ могучий поток света. Этот свет и есть дисциплина. Эта связь должна быть непрерывной.
Речь на торжествах спорт общества «Маккаби», «Доар ха-йом», 28.1.1920.
Жаботинский развивал эту мысль:
Когда мы слушаем оркестр, беспрекословно повинующийся палочке дирижера, и у нас создается впечатление абсолютного единства, это значит, что каждый из оркестрантов вложил огромный труд в достижение такого единства. Отнюдь не дирижер принудил его к этому, а он сам, его стремление к совершенству. Высочайшая цель человечества – достичь абсолютной гармонии всех личностей, всех их устремлений, чтобы «музыканты» не мешали друг другу, а создавали вместе и каждый в отдельности прекрасную симфонию. Собственно, понятие «человечество» и предполагает «единство».
...И нет здесь ничего от порабощения одного другим. Руководитель – всего лишь доверенное лицо тех, кто ему подчиняется. Каждый волен отказать ему в своем доверии и выйти из «оркестра». Мы все, каждый по своей доброй воле, возводим здание и делаем это по плану архитектора. Делаем мы это потому, что нам нравится план, мы его «утвердили». И пока архитектор сам верен утвержденному нами плану, мы будем подчиняться его указаниям.
«Руководителем», «дирижером», «архитектором» может быть один человек, может быть «комитет» – обе формы равно демократичны – до тех пор, пока в силе наша доверенность, данная им или ему. Во Франции управляет «Кабинет». В Америке – президент. И обе республики демократичны от темени до пят...
«Идея Бейтара», 1940; в сб. «На пути к государству».
Избрав свободу – выбери опору.
Закон Бейтара – это мой удел.
И сердце эхом отозвалось хору.
И в бездне дух запел...
«Клятва»; в сб. «Стихи».
Молодежь
«Такую замечательную молодежь не знала история».
Молодежь любила Жаботинского, он отвечал ей тем же. Какой же Жаботинский хотел бы видеть молодежь? Чего он ждал от нее? Ответ на эти вопросы содержится в некрологе, посвященном никому не известному молодому человеку, которого звали Джо Кац. Этот юноша вступил в Александрии в ряды Еврейского батальона, прошел с ним весь его боевой путь. После демобилизации какое-то время работал в Лондоне личным секретарем Жаботинского, затем поступил добровольцем на службу в ВВС Великобритании и разбился в 1923 году во время тренировочного полета:
Я никогда не подозревал, что есть еще во Израиле такие юноши, смелые, рыцарственные, верные даже невысказанной присяге, вечно верующие, вечно веселые, расторопные на всякую работу от починки звонка до разговора с товарищем министра, одинаково готовые и надеть смокинг и, когда нужно, тащить по улице тяжелый сундук; наездник, фехтовальщик, боксер, стрелок, танцор, гимнаст; шофер, стенограф, лингвист; идеализм без рефлексий и анализа, дисциплина без самоуничижения и без ворчбы – грациозная дисциплина гармонической натуры, которой нам так недостает в еврейском быту. Недавно, побывавши на Литве, в Латвии и Эстонии, я встретил новое поколение еврейского юношества, которое во многом показалось мне похожим на Каца. Дай им Бог оправдать эту похвалу.
То, что я здесь пишу, продиктовано вовсе не только личной привязанностью и чувством благодарности. Дело в вопросе, который я считаю жизненно, судьбоносно важным: этот рыцарь, этот правнук Самсона, в котором, как и в его пращуре, счастливо сочетались еврейское сердце и филистимская ясность духа,– кто он – мелькнувшая комета или первый проблеск новой зари?
Подождем ответа нынешнего поколения молодых. Быть может...
«Джо Кац»; в сб. «Избранные труды».
Молодежь Прибалтики, так очаровавшая Жаботинского, была теми самыми молодыми людьми, которые в скором времени объединились в Бейтар. Этот союз вскоре распространил свою деятельность по всему миру и, в том числе, в Эрец Исраэль. Здесь нашлось много таких, кто хотел бы предотвратить «дурное влияние» Жаботинского на молодежь. Жаботинский сказал по этому поводу на молодежном митинге в кинотеатре «Эден» в Тель-Авиве:
На всем протяжении моей общественной деятельности меня обвиняли в том, что я-де совращаю молодежь, сбиваю ее с толку и с пути, восстанавливаю детей против отцов. И, возможно, твердившие это были правы. Перед этим выступлением я постарался припомнить все свои встречи с молодежью, и вспомнил я, что, действительно, так и обстоит дело – я всегда ее «совращал». Я вспомнил при этом и то, что Сократа приговорили к смерти именно за это – за совращение юношества... Все великие, по сравнению с которыми мы, живущие ныне, просто пигмеи,– титаны, как Галилей, Джордано Бруно, Байрон, Шелли, Гарибальди,– все они обвинялись в намерении сбить с пути истинного молодежь и подтолкнуть ее к бунту...
...В любом утверждении есть доля лжи и доля правды. Когда говорят, что юноша еще недостаточно опытен для того, чтобы вмешиваться во «взрослые» дела, в этом есть доля истины. Семилетний ребенок не способен к самостоятельности. Возможно, это относится и к семнадцатилетнему юноше. Но только в «спокойные» времена, когда все само идет своим чередом...
Во времена потрясений, во время войны, например, все иначе. Кто в последнюю войну спас честь наций? Те самые «юнцы» от 18 до 21 года, которые в мирное время не имеют й права голоса, которым всегда говорили: «пожалуйста, не вмешивайтесь». Но поди ж ты, в критическое время их вмешательство потребовалось, и они «вмешались» самым решительным образом – с винтовкой в руках. И я спрашиваю: разве сейчас здесь, в Эрец Исраэль – обыкновенные, спокойные времена? Кому, как не вам, молодым, играть сейчас главную роль в строительстве Страны?..
Кто вы, на мой взгляд? Что такое молодежь? Тот, кому немного лет,– не молод. Нельзя сказать, что весна – это без двух месяцев лето. Молодость – это особое состояние человека, его души. Отсюда следует, что далеко не всякий седовласый – не молод. Нордау был молод, Герцль, умерший в сорок четыре, был молодым, Гарибальди был молодым. Молодежь – это особая часть общества, общественной машины, ее маховое колесо, выводящее машину из состояния оцепенения, сдвигающее ее с «мертвой точки».
«Ха-Арец», 3.11.1926.
В заключение Жаботинский сказал:
И вот я спрашиваю вас: «Вы – молодежь?». Мне не нужен ответ в виде аплодисментов. Ответ вы дадите самой жизнью своей. И следующее поколение рассудит – какой вы дали ответ. Ответ за вами...
Там же.
По сути, Жаботинский знал ответ:
Во многом нам не повезло, судьба была к нам мало благосклонна, но одним, и необычайно важным, она нас все-таки оделила: она дала народу Израиля в первой четверти двадцатого века удивительную молодежь. Лучшей не знала еще мировая история.
«Со стыдом», «Доар ха-йом», 26.9.1930.
Не бывает роз без шипов. И среди этой молодежи были многие, ушедшие к чужим «тучным пастбищам», не хотевшие слушать «призыва времени», поддавшиеся отчаянию или циники. На все это Жаботинский реагировал то гневной критикой, то словами утешения – в зависимости от обстоятельств. А мы приведем здесь пример студента-еврея из Южной Африки, который, столкнувшись с антисемитизмом в своем университете, впал в такую растерянность и отчаяние, что решил добровольно уйти из жизни. Жаботинский сумел отговорить его от этого страшного шага. В письме к нему Жаботинский писал:
Самоубийство – самое отвратительное проявление трусости – это капитуляция. Рассмотрите любое свинство, известное в истории или в жизни,– всюду, всегда вы увидите, что корень зла – чье-либо непротивление. Капитулянтство – самая страшная угроза всему живому, а самоубийство как символ – высшая мера капитулянтства, призыв к всеобщей, тотальной измене.
По отношению же к современникам и соплеменникам – это еще и нечистая сделка. Призыв времени ныне: творить чудеса, искать и находить пути к избавлению, к Сиону. Я уверен – через десять лет будет провозглашено, будет существовать еврейское государство. Очень может быть, что и раньше. И наплевать на все это только потому, что в таком-то университете творится свинство,– просто дешевка, просто унизительно.
«Что же делать?» Пардон, но когда я слышу такой вопрос, я перевожу его так: «А как бы мне побыстрее и попроще выбиться в генералы?». А ведь нужны на этом свете и рядовые, а ведь ваш возраст, при всех его достоинствах, возраст рядовых.
Пойдите, поищите себе простой, но всем нужной работы. Мы все через это прошли.
Друг мой, если бы мне сейчас было двадцать, я бы сейчас горы свернул, ведь посмотрите вокруг – теперь ли до безделия?
Лондон, 27.11.1938.
С самыми горькими словами упрека Жаботинский обращался к той части еврейской молодежи Восточной Европы, которая не желала внять призыву к эвакуации(см. ст. «Эвакуация») и, как будто под наркозом, ждала надвигающегося конца:
Говорят, что там есть и молодежь. Простите, это невозможно. «Молодежь» – это не арифметическое, да еще и негативное понятие – т. е. «не взрослый». Это понятие позитивное, в точности, как весна, которая не есть недоросшее лето, но есть особое состояние природы. Весна без набухающих почек, не несущая жизнь всему живому,– не весна.
Молодежь в такое время не может взирать на все с безразличием. Если она ведет себя так, это значит, что ее не существует. Это просто клевета на человечество, на Создателя – говорить, что человек может быть молод, и не спрашивать себя в такой страшный момент: «Для чего я живу? Какое право у меня жить? Живу ли я?».
«Усыпленные хлороформом», «ха-Машкиф», 16.6.1939.
Студенчество
«Университеты превратились во фронт освободительной войны».
Все, чего Жаботинский ждал от молодежи вообще, он особенно хотел видеть в студенчестве – самой образованной части молодежи. Он не мог представить себе, что эта передовая часть молодежи может остаться в стороне и не участвовать в решительной борьбе, которую вел еврейский народ за свое существование. С ностальгией вспоминал Жаботинский свои студенческие годы, когда:
Особенно проявлялось брожение в среде учащейся части общества. Трудно представить молодому читателю, какую огромную роль в жизни общества играли тогда университеты. Определение этого заведения как разновидности школы было предано полному забвению. Университеты превратились во фронт освободительной войны. Если бы спросили нас: «Кто же станет во главе, когда настанет тот день?» – мы бы ответили не задумываясь: «Конечно, студенческие комитеты!». И так оно и было в Одессе, когда пробил час. Во время революции 1905 года рабочие электростанции обратились именно к студентам за распоряжениями – тушить уличное освещение или нет?
«Повесть моих дней», в сб. «Автобиография».
Совсем другое студенчество предстало перед Жаботинским, когда он боролся за формирование Еврейского батальона. Сионистское движение (ниже «партия») предало анафеме Жаботинского, его не допускали до трибун и до газетных полос. И именно один из студенческих союзов – Швейцарский – был во главе этой травли. В письме своему другу и сподвижнику Меиру Гросману Жаботинский высказывал горечь по поводу такого неблаговидного поведения студенчества в самый решительный момент:
И воспитали молодое поколение, во всем подобное воспитателям. Друг мой, я знаю, что Швейцарский студенческий союз выразил тебе протест по поводу опубликования моего интервью. То, что они «против Легиона», мне безразлично – что они знают о нем? Кто им о нем рассказывал? Какая цена приговору, вынесенному лишь на основании обвинительной речи? В любом случае, если Легион будет создан, в него пойдут все, кроме трусов,– не это меня сейчас заботит. Но это стремление «не пущать», появившееся у молодежи,– это нечто новенькое, о таком мы и не слыхивали. Странная молодежь у нас в партии. Странное дело – уже несколько лет, как мы видим приток молодых сил, а ничего нового, решительно ничего не ощущается. Так – ни рыба, ни мясо.
Мы в их годы создали Гельсингфорсскую программу – что сделали они? Чего хотят? Они всем довольны. Довольны, находясь в партии, занимающейся исключительно сбором и распределением пожертвований в момент, когда все вопиет к решительным действиям. О чем они все думают? Они будят спящих? Требуют решительных шагов? Нет – они только протестуют против напечатания еретической статьи. Знаешь, кого они напоминают? В гимназии был такой тип «первого ученика». Он был прилежен, аккуратен, послушен. Классный наставник был им доволен, а он был доволен классным наставником. Все чин-чином, все довольны. Но своему сыну я не пожелал бы такого обидного прозвища. Молодость – почетное звание, и далеко не всякий недавно родившийся достоин его.
Ты – один из достойных. Жму твою руку и жду.
«Ди Трибуне», 15.10.1915.
Единственный университет в Эрец Исраэль не только не был университетом в полном смысле слова. Он был далек и от того, чтобы стать «фронтом освободительной войны». Наоборот, власть в нем прочно захватили «баре», которые насаждали идеи, способные погубить дело сионизма. Жаботинский обратился к студентам Еврейского университета с призывом проявить элементарное уважение к самим себе, дать отпор антисионистским тенденциям:
В одной из газет было опубликовано «разъяснение», что, дескать, задача молодежи – набираться знаний, а не вмешиваться в политическую жизнь. Вы должны знать, что это противоречит всем установлениям, самой морали сионизма.
Согласно положению Сионистской организации, право избирать в нее представителей и право быть избранным имеет всякий, достигший 18-летнего возраста. Это значит, что он не только вправе, но и обязан вмешиваться в национальную жизнь, иметь свое мнение по поводу вносимых предложений, голосовать за них или против.
Во-вторых, в любой еврейской организации в Эрец Исраэль, а уж тем более в Профсоюзе, средний возраст не превышает среднего студенческого возраста. И пока никто не утверждал, что эти молодые люди не должны вмешиваться в политическую жизнь,– наоборот!
Я признаю, и вы, наверняка, признаете, что молодой человек вряд ли готов руководитьнациональным движением, жизнью Страны. Но у него есть полное право оказывать помощь руководству, поддерживать его, если последнее отвечает предъявляемым к нему требованиям, и решительно добиваться его смены, если таковое требованиям не соответствует...
Еврейский университет – двойной обман. Мало того, что его название «университет» – т. е. высшая школа, призванная давать молодежи глубокие знания, но на самом деле там нечего делать молодежи, там попросту нет ей места, там занимаются Бог весть чем, а молодежь вынуждена ехать за море в поисках образования, в то время как молодежь диаспоры мечтает об Еврейском университете в Иерусалиме. Мало этого обмана, так еще хотят превратить это заведение в рассадник антинациональных идей.
Человек, вставший во главе заведения, не имеющий никаких научных заслуг, дающих ему на это право, а только всеми признанную напористость, использует свою должность для насаждения и пропаганды идей, не имеющих ничего общего с сионизмом. И вокруг этого узурпатора объединились люди, которым вообще нечего делать ни в сионизме, ни в самой Эрец Исраэль, люди, пытающиеся превратить и университет, и все вокруг в очередное гетто.
Ни в одной стране студенты не допустили бы такого унижения заведения, честь которого они призваны охранять в неменьшей степени, нежели их преподаватели. И если вы будете и дальше это терпеть, вы принесете университету больший вред, чем распространители гетто – ваши преподаватели. Национально мыслящей молодежи нельзя находиться под одной крышей с национальными изменниками. Или должны хлопнуть дверью вы, или должны уйти предатели.
Письмо М. Перельмутеру и М. Хаимовскому, Иерусалим, 22.12.1929.
Жаботинскому был близок дух «корпораций» – студенческой вольницы. Он писал по поводу еврейской корпорации «Хасмонеи» в Риге:
Я учился в стране, где корпорантства не было; думаю, что евреям, выросшим вне германских влияний, оно всегда останется чуждо; но само по себе оно прекрасная вещь. Настоящая корпорация учит не только дисциплине. Она создает и чувство ответственности брата за брата. Каждый бурш отвечает за своего фукса во всех смыслах: аккуратно ли тот ходит на лекции, бреется ли как следует, чисто ли одет, учится ли еврейскому языку, не срамит ли корпорацию неблаговидными действиями. Если у корпоранта беда, болезнь, затруднения с уплатой за «правоучение» – дело не может ограничиться сочувствием: корпорация должна помочь осязательно, и во что бы то ни стало. Вообще надо помогать брат брату во что бы то ни стало. Я видел сценку: один из хасмонейцев приехал на вокзал с двумя чемоданами, а носильщиков не было. По площади проходил другой, с барышней. Они переглянулись: второй сейчас же извинился перед барышней, оставил ее на скамье под деревом, а сам пошел тащить чемодан; и барышня была хорошенькая. В мое время, в Одессе или в Риме, это было бы немыслимо.
Все это связывает людей на жизнь. Это гораздо прочнее, чем просто «дружба». У меня в гимназии было девять друзей, в университете еще больше; но, за двумя или тремя исключениями, я их теперь называю по имени-отчеству – впрочем, я и не помню, как их зовут; и если бы к кому нибудь из этих забытых я обратился в беде, он бы счел это наглостью. Но «бундес-брудер» отзовется по братски через пятьдесят лет.
«Рижская Хасмонея», «Рассвет», 28.2.1926.
Избавительная буря
«Буря... погонит наши корабли к спасительному острову, острову спасения всего мира».
Для Жаботинского был характерен деловой, трезвый подход к проблеме антисемитизма (см. ст. «Эвакуация», «Антисемитизм» и др.). Он считал, что даже антисемитские правительства могут сыграть при определенных обстоятельствах положительную роль в деле спасения евреев:
Один из важнейших выводов отсюда – тот, что еврейская трагедия есть вопрос не только еврейский, но и международный. Если материально плохо нам, то нехорошо от этого и обществу, где мы живем. Если мы бесправны, это бесправие развращает всю систему государства. Если на улице или в салонах господствует проповедь расовой нетерпимости, она приведет к деморализации общества. Можно указать и на еще более грозные перспективы, но незачем. Одно ясно: если бы в одно прекрасное утро феномен диаспоры вдруг исчез и все евреи чудом оказались благополучно устроенными в собственной стране, то удобство получилось бы взаимное.
Эта постановка вопроса принадлежит Герцлю. И в его время – 1896 г.– и даже в наши дни нужно много решимости, чтобы сделать из нее конкретные выводы. Все евреи, даже самые убежденные сионисты, очень чувствительно относятся ко всякому намеку, что наше пребывание в диаспоре для кого-либо (кроме них самих) является неудобным. Между собою мы об этом давно говорим и пишем, давно это считаем несомненным научным фактом; прекрасно понимаем, что тут и стесняться нечего, и извиняться не за что – это вполне естественно и неизбежно, всякая социальная неурядица всегда ударяет по двум сторонам. Тем не менее, когда это самое повторяет нееврей – оно нас шокирует. Это так понятно, что и приличный христианин избегает вслух касаться этой стороны вопроса; что, говоря вообще, очень похвально. Наступают, однако, моменты, когда приходится считаться только с суровым голосом необходимости, как бы нас не коробило от этого сурового голоса. Такой момент наступил теперь.
