Текст книги "Русское видео"

Автор книги: Владимир Безымянный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Продукция Шаха, однако, и среди здешнего невзыскательного покупателя расходилась туго. А через короткое время – расползалась по швам. В связи с особым качеством и совершенной технологией.

За названием «Свет» скрывалось перегороженное пополам помещение бывшего жэковского мусоросборника. В меньшей части дворники продолжали держать производственный инвентарь. Сквозь щели дощатой постройки торчали не то редкие прутья метел, не то усы любопытных крыс. И то, и другое не привлекало внимания даже вездесущих базарных мальчишек. Подержанные метлы спросом не пользовались, а крыс хватало везде. Практичная молодежь конца двадцатого столетия не была склонна к бескорыстному баловству.

Сам по себе кооператив «Свет» назвать молодежным не рискнул бы при всем желании даже самый отважный комсомольский работник новой формации. Два пенсионного возраста мужичка неторопливо полоскали отрезы белесо-синей ткани. Корытообразный, намертво вбетонированный в пол чан, накрытый напоминающей гигантскую кухонную терку решеткой, издавал тяжкое зловоние. Когда Строкач, изучая производственные аспекты жизни покойного Юрия Семеновича, оказался здесь, желание выйти на свежий воздух возобладало у него над всеми остальными.

Готовые куски материи занимали внутренний периметр комнаты, в свою очередь источая красильные ароматы. Недолгие разъяснения одним из рабочих особенностей технологии лишь укрепили майора в решении до появления никем еще не виданных цивилизованных кооператоров пользоваться исключительно продукцией государственных предприятий.

Нечего было и удивляться качеству изделий. Однако Строкач не стал изображать из себя госприемку. Вряд ли Шаху столь жестоко отомстил оскорбленный в лучших чувствах потребитель его продукции. Да и неразговорчивые работяги отвечали односложно и неопределенно.

За перегораживающей и без того тесное помещение кооператива стеной, к которой глыбой притулился красильный чан, строгая, со следами былой красоты дама углубленно изучала увязанные в стопки раскроенные комплекты. Следовало признать, что на исходе шестого десятка она сохранила обаяние под стать дочери, младшей ее втрое – пепельные кудри, высокая грудь, ослепительные зубы.

Но и здесь Строкач результатов не добился. Ничего нового о председателе кооператива.

– Да не знаю я Шаха как следует. Какой он там человек – бог весть. Администратор… Хозяин, вернее. Слушались его. Думаю, и побаивались. Знаете, это как-то по взглядам, интонациям видно. Я ведь двадцать лет с людьми работаю. А тут всего трое. Не завод. И деньги мешками гребут не здесь. Я сама раньше наслушалась о кооперативах… Юрий Семенович, по-моему, все это затеял, чтобы при деле быть. Для статуса, что ли. Он человек, видно, состоятельный. И здесь за прибылью не гнался. Видела раз, как просили его швейники, что за джинсой приезжали, побольше сделать. Он только сощурился презрительно, плечами пожал. Однако с ним аккуратничали. Сырье было всегда, не чета другим. Попробовали бы Шаху сырье не завезти! Может, и в убыток себе, но поставляли. Из уважения. Приказал бы – и больше отдали, пусть и скрепя сердце. Шах на это не смотрел. Таня, дочка, она меня сюда и устроила, говорила, что ему не до этой работы, потому и искал надежного человека, чтобы можно довериться. Ключик-то второй только мне вручил, о ставнях наказал не забывать. И верно: ткань эта – дефицит страшный, стащат, и на авторитет не посмотрят. Хотя наказывать он умел. Вот работать – гнушался. Презирал труд, свысока смотрел на работяг. Да и на меня тоже. Когда швейкам выдавал джинсу окрашенную – кривился, словно черт знает чем руки марал. Вот и вся работа – час в пятницу. Ну, да мне все равно, дал заработать – на том и спасибо.

Короткой была беседа и с реализаторами пошитого. Точнее всех высказалась огромная, как доменная печь, цыганка, оккупировавшая с незапамятных времен место на прилавке в лучшем, престижном ряду рынка. По-мужски изжевывая короткую, дешевую папиросу, она заявила:

– Дерьмо ткань. Кто бы из такой шил, будь что другое! Вы лучше дознайтесь, куда все подевалось с баз, из магазинов. Легко, конечно, искать крайних здесь. Все на виду. А ты попробуй, пошей, погнись над машинкой, постой на морозе часов по десять, и так всю жизнь… А без ткани работы нет. Только и остается, что на поклон к Шаху. Шли, хотя не понимали, чего это ради он краской марается? Настоящий жулик был, зря на него блатные взъелись. Круто авторитет обвалился. Даже поминок братва не справляла. Ну, наше дело телячье – по пятницам, перед базаром, успеть получить у Шаха задел на неделю. Красили они ровно столько, сколько сперва договаривались. Хотя взяли бы у них в десять раз больше, и платили бы вдвое. Но их разве поймешь – блатные, одно слово.

Редко Строкач слышал от базарных это словцо с пренебрежительным оттенком. Торгаши знали свое место, и к шпане, занятой привозной забавой, именуемой «рэкет», а тем более к серьезным уголовникам относились с трепетом и почтением. Сами же блатные относились к подворовывающим хозяйственникам как гурман относится к тонко приготовленному лакомству.

Нонна Золочевская беспокойно дремала. Сегодняшний разговор с Морсковым сидел в подсознании. «Нашелся умник. Объедки подбирает, пусть и жирные, а туда же – мнение у него особое. И ничего не попишешь – приходится считаться. Ох, осточертело все, и деваться некуда. Легко привыкаешь к деньгам. Вот вроде и отложено достаточно, а все кажется – нет, еще. Кстати, совершенно неясно, как из ДЕЛА выйти. Может сойти спокойно, а если нет? Ошибки тут быть не должно. Черт, Шурик, как назло, куда-то запропастился. Короб даром спрашивать не будет. Может, от Пугеня прячется? Ну, это правильно. Тот и сейчас, по-видимому, на поводке у розыска. А все равно может голову отшибить. Шурику не позавидуешь. Но и не жаль его: парень не вредный, но какой-то неприятный, липкий. Подумать – вообразил себя преемником Шаха. Рановато оперился. Такие птички быстро лысеют. Власть в ДЕЛЕ – не комната в коммуналке, чтобы брать ее самозахватом. Здесь не только сила нужна, но и ум, и связи. Что толку от боевиков Лешика без ДЕЛА? Развалится оно – останется им только сережки из ушей рвать да шапки сбивать с прохожих. Чтобы держать под контролем доходы лотерейщиков выдающегося ума не требуется, так что напрасно Шурик вообразил себя большим боссом. Все решают связи, система, технология. Недаром она, Нонна, годами стлалась под этого старого, одолеваемого похотью козла… Таблетки, чифир и прочая дрянь в лагере превратили его в развалину, никакие стимуляторы не могли уже помочь. На что только она не шла… и все равно естественного совокупления не получалось. Шах поначалу злился, выдумывал любые причины, лишь бы не видеть подлинной – собственного бессилия. Затем стал обучать ее приемам, принятым у лесбиянок. Нонна, считавшая себя в эротическом отношении достаточно свободным человеком, относилась к этому как к прелюдии к настоящей любви, минутной игре. Шах же ничего сверх этого предложить не мог. От его нежностей Нонну тошнило. Смещались представления об элементарной норме. И все же это был возлюбленный не из тех, от которых избавиться столь же легко, как и приобрести. Знакомство с ним произошло внезапно, и в свое время Нонна считала его величайшей удачей в жизни. До недавнего времени так оно и было. С любовью Юрия Семеновича в конце концов можно было смириться. Когда же из этой любви возникло сотрудничество, то у нее и вовсе пропало желание выходить из дающего блага и власть круга. И вместе с тем, чем холоднее становилась Нонна, тем больше распалялся Шах. При каждой постельной неудаче он набрасывался на нее, не забывая напомнить, чем она обязана ему, сколько, благодаря ему же, накопила, и не пора ли сменить ее на более свежую и ретивую девушку.

К этому времени Нонна осознала, что Юрий Семенович, подобно известному мавру, сделал свое дело и должен уйти. Но мысль помочь ему в этом мелькнула лишь в первое мгновение. Не те были люди вокруг, чтобы это сошло с рук, и уж тем более чтобы сохранилась возможность продолжать вкушать приобретенные в блатной жизни блага.

Насчет своего сидения взаперти Золочевская не обольщалась. Слишком уж со многими она связана, чтобы остаться в тени. Связи – то, что составляло ее надежный капитал, спасательный плотик на водах бурных, – сейчас вполне могли и притопить. Нельзя отпускать вожжи. В то же время Нонна чувствовала, что где-то рядом смыкаются крылья сети, понимала неминуемость встречи с законом, однако чисто по-женски предпочла выжидать, не стремясь приблизить встречу с опасностью. Отключила телефон, чтобы гости раньше времени не пожаловали, убрала с глаз долой кофемолку – сердце и так частит, полеживала, расслабляясь – крохотная рюмка коньяку раз в час. Ничего не хотелось. Она была впервые полностью свободна от «шахского ига», но ей не хотелось даже нормальной любви. Только вот так лежать после горячей ванны, радужным коньячным туманом занавесившись ото всего и всех. Что-что, а время суеты еще придет…

Дверной звонок прорывался сквозь туман резкими рывками, словно через вязкую жижу. Кроме милиции с такой настойчивостью звонить никто не мог. В глазок можно не заглядывать. Однако по укоренившейся привычке Нонна мельком припала к крохотному окуляру. Стоявший на лестничной клетке мужчина средних лет, даже не глядя в сторону двери, раскрыл красную книжечку и негромко отрекомендовался:

– Строкач Павел Михайлович. Прибыл выразить вам, Нонна Александровна, соболезнование по поводу гибели близкого человека. Разумеется, не таким образом, на лестнице.

Не отказавшись от кофе, майор уселся в предложенное кресло, избегая замечать, каких усилий стоит его собеседнице взять себя в руки. Лишь вторая чашка вернула ей форму.

– Ну, что тут сказать? Конечно, я просто испугалась. Понимала, что встреча с вами неизбежна, но не хотелось… ускорять. Я вообще не люблю всякие сложности, а уж такие – что говорить. Ужас, ужас! Я когда увидела, что с ним – едва сознание не потеряла. Когда увидела? Точно не помню. Я, знаете, слаба в выпивке, а тут – лошадиные дозы. Шаху это запросто, а я ну просто в осадок выпала. Утром очнулась, во рту – скотный двор. Юрия нет рядом, поплелась, не открывая глаз, к холодильнику – такое только холодным шампанским можно поправить. Иду мимо – сидит, видик работает… про любовь. Тут я уже ничему не удивлялась. Нравилось ему, чтобы его любили. Пройти мимо и не погладить, не приласкать – наверняка испортить отношения на неделю. Я подумала – может, не спит, спрошу – не принести ли чего. Лишний раз не вредно показать, кто в доме хозяин. Взяла его за руку, он и поплыл. Тут только заметила, что держится на ноже. Сначала я обомлела, потом пришла в себя, моментально собралась… Представила все возможные неприятности… Можете считать меня кем угодно, но жалости не почувствовала никакой. Только страх. Ведь рядом – убийца. Эта парочка, или кто-то один из них. Как бы и самой не нарваться. Ну, естественно, сразу к дверям кинулась – милицию вызвать…

«Телефон-то был под рукой», – подумал майор, но вслух свою мысль выражать не стал.

– Хочу выйти – не тут-то было: Пугень снаружи серьгу в дужку вставил. Заперты основательно. Но ведь и снаружи никто войти не мог, разве что сквозь застекленный балкон. Я к ним – спят, как ангелочки. Сорвалась, заорала. Ну, это уже женское…

– Разумеется, женское. И хотя вы женщина очаровательная, меня вы интересуете прежде всего как свидетель. Очень для нас важный.

– Свидетель… Ну, что я видела? Когда за дверью загремело железо, сразу поняла – Пугень возвращается. Не очень-то хотелось с ним встречаться, убежала в спальню. Думала, там и без меня обойдутся. Как выстрелы отхлопали, я выглянула – все собой заняты. Дожидаться никого не стала. Вижу, Лешик уже отдыхает, кровь на полу. Ну, и пошла себе потихоньку. Что у меня общего с этой компанией? Единственное связывающее звено исчезло, а новые цепи мне ни к чему. Кто там за мной двигался к автостоянке, понятия не имею. Лишь бы подальше от всего этого, и поскорей. Главное, Пугень оставался в доме. Шурика с Танькой, будь они хоть трижды убийцы, я не боялась. За труп им ответ держать. Больше я с ними не виделась, о чем и не жалею.

Говорила Нонна тихо, запинаясь, бледные губы без помады беспомощно шевелились, как бы подыскивая нужное слово, изредка она запускала кончики пальцев в пышную каштановую гриву. Впрочем, особого доверия у располагавшего кое-какими сведениями о ней майора она не вызывала. Однако раньше времени раскрывать карты он не стал. Играть приходилось только на выигрыш. Пока нет доказательств, слова сей дамы опровергнуть нечем. Ну, что ж, майор, преисполнимся сочувствия и доверия. Всякая правдоподобная ложь вполне поддается проверке.

Приехав в Управление непривычно рано – в шесть утра, голова пухла от недосыпа и сумятицы мыслей, – Строкач отрешенно углубился в документы дела, разросшегося и занимавшего уже две папки. Однако через полчаса с готовностью оторвался от бумажной стихии – в кабинет входил Родюков.

– Что спозаранку, Игорек?

– Не могу спать, хоть убей. От вас заразился, Павел Михайлович. Кажется, и набегался вчера…

Лейтенант выглядел довольно бодро, несмотря на синеву под глазами. Строкач, памятуя начало своей оперативной работы, испытывал к Родюкову теплое, почти отцовское чувство – хотя разница в их возрасте была не так уж велика. Но скидок не давал, хотя Игорь и обладал прирожденными качествами розыскника, и прежде всего – интуицией. Кому дано, с того и спросится. Настоящую хватку вырабатывают годами.

– Так это еще лотерейщики приувяли. Не то мы вообще с ног сбились бы.

– Наоборот, «у станков» их проще отыскать, разговорить.

– Не уверен, что проще. Когда ты их берешь расслабившихся, домашних, поодиночке, вот тогда и разговор получается. Чем они активнее в этот момент – тем сложнее. Но общий язык можно найти почти со всеми. Мы озабочены убийством, они – свертыванием бизнеса. С каждым нерабочим днем они будут все словоохотливее.

– Что могут дать лотерейщики, если убийца – один из этих трех. Круг очерчен достаточно отчетливо.

– Но ответ на вопрос о мотивах убийства может прийти и извне. А это и значит – кто. Так что, давай, щупай бизнесменов. Мы им сейчас нужнее, чем телохранитель, не уберегший хозяина. Остальные прихвостни тоже не на благодарность должны рассчитывать, – Строкач говорил глухо, без раздражения, но чувствовалась подавленность. Останавливаясь, он накалывал иглой остро отточенного карандаша интересующие его места показаний. – Как бы здесь не прозевать не только убийцу, но и будущую жертву. Компания подобралась – нужен глаз да глаз. Не профессионалы, но народ пакостный.

За неделю, минувшую со дня убийства Шаха, лейтенант наскреб добрую половину папки показаний. Какие уж тут пояснения! Поэтому он счел, что шеф тратит время впустую. Однако и не будучи знаком с Карнеги, считал, что возражать не стоит. Пусть выговорится.

– И не так они, Игорь, засуетились, как следовало бы ожидать. Обычно мафия таких вещей не прощает. Когда недавно брали руководителей группировок – а ведь взяли действительно всех, кроме, заметь, Шаха (хитер, гад, – никаких улик!), шум поднялся – не приведи господь! Чуть ли не войну нам объявлять собирались. Ну, на это кишка у них тонка. Помутили воду и попрятались по норам. Всех-то зараз не повыдергаешь. Мафия, как ни посмотри, – практически неуничтожима. И камеры набиты, а все идет своим чередом. Только иные продвинулись по блатной лестнице на ступеньку-другую. Радовались, небось. Так что не стоит и пробовать втихую пришить такого, как Шах. И свое расследование они, будь спокоен, провели. Не хуже нашего. А наше по результатам на сегодня – хуже некуда. Хотя, если бы у них был результат, то и до нас что-то донеслось бы. Информаторы работают. Кто-то прячет концы в воду – и от нас, и от своих. Отводит удары. Вот хоть убей – не вижу я траура по Шаху, не слышу призывов к мести. Любителей «блатной лирики» нет среди лидеров мафии. Положение, принадлежность к касте – это выше денег. Оно дает право и собирать деньги, и отбирать. И, конечно, взаимовыручка. Но какая! Сильные стоят на слабых, подминают, калечат… Один расслабился – Лоза, может слыхал? – бросил Мерину: «Вы уж офонарели, сколько можно платить?». Результат – реанимация, дырка в легком. Выжил, но заявление подавать – ни в какую. Не знаю, не видел, не помню… А сам на мертвеца похож. Месяца три еще аферами пробавлялся, а потом пьяный из окна выпал. Может, и правда случайность, но не очень верится. Но это все мелкота, на их примере других учат не болтать. А вот когда фигура покрупнее отбывает на кладбище, свои всегда знают, чья кошка мясо съела. А раз они, то отчасти и мы. С Шахом другое, осиротевшим боевикам даже мстить некому…

– Это Пугень которыми заправлял?

– Он. Но не он же в конце концов первая скрипка. И боевики знали, на кого работали, так что не все дело в тупой исполнительности. Уголовники-то в душе плевать хотели на месть и прочие установления воровского кодекса. Но если дело серьезное, все может быть разыграно, как по нотам. Так что давай-ка никого не упускать из виду. Золочевская запросто пренебрегла подпиской, второй день нет в городе. Букова-то за тобой?

– Железно. Сам скоро сменяю наблюдение. Она как заперлась дома, так и не выходит. Мать на базар за фруктами гоняет. Ну, да мама у нее не сказать чтобы ветхая старушка. Вчера в семнадцать ноль-ноль Татьяна Дмитриевна с родительницей чинно прогулялись на почту. Оформили подписку на журнал «Советская милиция», «Рекламу» и газету «За правопорядок».

– Поздновато хватились.

– Чуют, что потом вообще времени может не остаться.

– Зачем тогда журналы? Маму просвещать? Ты, однако, не обольщайся – со временем у нас тоже туго. Недосыпаешь, говоришь? Отдыхать будем, когда дело раскроем. Вот тебе и стимул похлеще материального. Знаешь, ведь, что самое сладкое? Должен помнить еще детские загадки.

Полузабытое «сон» Родюков дважды мрачно повторил про себя, сбегая по лестнице, ступени которой были вытерты неисчислимым множеством посетителей и работников Управления, в большинстве также не больно веселых ребят. Если что хорошее и высвечивалось по службе – а это было, как правило, удачно распутанное дело, – то на это уходило столько сил, что на радость их уже не оставалось.

В связи с тем, что пост у дома Буковых был моторизованным, добираться Родюкову пришлось своим ходом. Только и делов, что проехаться с одной конечной метро до другой, времени – полчаса. Опоздал лейтенант совсем ненадолго, но достаточно, чтобы, свернув за угол, заметить удаляющиеся номера белых оперативных «жигулей».

Укрывшись в будке таксофона, Роднжов набрал номер. Трубку взяли после первого сигнала.

– Строкач слушает.

– Это Родюков.

– Ага, не запылился. Мог бы раз в жизни по казенной надобности на такси прокатиться. Ну, ничего. Представления ты не упустил. Букова поехала на такси, заказанном в оба конца, в Черемушки. На улицу Садовую… Да, младшая. Ну, старшая, думаю, хлопот тебе не доставит, даже если вздумает позже обычного на базар пройтись.

– Вы часом не ясновидящий, товарищ майор? Она как раз появилась с сумкой…

Гордо держа красиво посаженную, с заметной сединой голову, Букова пробиралась по крутизне Классического переулка, сбегающего к рынку. В задумчивости заглянула в пустую витрину овощного магазинчика, отвернулась, поправила голубую яркую косынку, с которой почти не расставалась.

Не большой любитель домашних походов на рынок, Родюков, удерживая в поле зрения чуть сутуловатую спину Буковой, оказался в самой гуще озабоченно снующей толпы. Покупала Букова-старшая с разбором, всего понемногу, но только наилучшего качества. Восхитительные крымские яблоки, огурчики – один к одному, сливочно-желтоватый нежный творог… Наконец настал черед мяса, возле прилавков с которым вились раздраженно гудящие хвосты очередей. Выбора не было. Однако Букова, ласково улыбнувшись громадному, лоснящемуся, как пресыщенный кот, продавцу, пошмыгивающему туфлеобразным угреватым носом, протянула ему свою сумку. Тот закивал. Маневр Буковой не остался незамеченным. Очередь напряглась и загудела. Мясник, однако, что-то шепнув ей, оставил сумку у себя, тем самым успокоив активистов из очереди, затем поднял прилавок и повел женщину в дверь подсобки, беседуя, словно с нежданно встреченной родственницей. Сумка так и осталась маячить среди малопривлекательных ошметков сала, пышно именуемых «Свинина жирная».

Затесавшись в недлинную очередь за кооперативной колбасой, Родюков честно ее отстоял. Прошло десять минут. Ему пришлось переместиться в «хвост» к соседнему прилавку. Продавщица с профессиональной зоркостью мгновенно квалифицировала его если не как проверяющего (минус четвертной), то как одного из надоевших, но для нее безвредных карманников (минус сколько-то у покупателя). К карманникам, в отличие от милиции, на рынке относились равнодушно, но с пониманием: у каждого своя работа.

Здесь Родюкову удалось стать свидетелем маленького представления. По всему крытому рынку были разбросаны лотки мороженщиц, которых загнал сюда холод. Нельзя сказать, чтобы мороженое не покупали вовсе, но отнюдь не так часто, как хотелось бы жизнерадостным торговкам. Монопольное положение у центрального входа занимала румяная плечистая бабища, голосившая в диапазоне от хриплого баса до сладкого сопрано: «А кому мороже-на-а!». Основной покупатель – дети, на них и рассчитано. Задержался возле нее и очаровательный мальчуган с расстегнутым портфелем, где болтался в одиночестве пухлый задачник. Застенчиво протянул полтинник: «Мне со дна, пожалуйста, тетенька, похолоднее». Настуженная красноносая «тетенька», бросив монету к остальным в глубокую общепитовскую тарелку, отфутболила по скользкому пластику двугривенный сдачи, пробурчала: «Меди нет, портфель застегни – двойки потеряешь» и с кряхтеньем полезла вглубь тележки. Когда она выпрямилась, хрупкая фигурка мальчонки, обремененного вываленной в портфель тарелкой мелочи, скользнув меж кооперативными киосками, последний раз мелькнула в хозяйственном дворе напротив. От яростного рыка содрогнулся свод рынка. Мороженщица рванулась было вдогон – но в щель меж киосками могла всунуть разве что нос.

Однако и стояние во второй очереди результата не дало: Букова с ее спутником не появились. Лейтенант весьма правдоподобно засуетился, сунулся к прилавку:

– Слышь, брат, напарник-то твой где? Дело есть, договаривались.

Равнодушно мотнув головой, мясник запустил Родюкова внутрь.

– Заходи, у нас без пропусков. Не Пентагон.

В запертые двери лейтенант забарабанил по-хозяйски. Погнутый, провисший крюк откинули через минуту. Не торопились – вся подсобка была в три шага по диагонали.

На столе топорщилась прикрытая газеткой трехлитровка с пивом, грудой лежали скелеты воблы вперемежку с окурками. Запах стоял специфический. По багровой физиономии мясника нетрудно было составить представление о роде его занятий. На три четверти опорожненная бутылка «Белого аиста» довершала картину. Спрятаться такой крупной женщине, как Букова, было здесь определенно негде. Родюков подергал накрепко задвинутый шпингалет окна, выглянул. Перехватив его взгляд, обладатель засаленного халата отхлебнул пива и перешел было в наступление. Однако Родюков погасил его пыл мановением красной книжечки, заявив, что явился сюда не по поводу пересортицы или обвеса, и даже не за мясом. Его интересует женщина, которая, как он точно знает, обычным путем это помещение не покидала.

– Ну, заходила ко мне знакомая. А что? Разве запрещено? Сказала, что за ней какой-то тип увязался. Вроде маньяка. Терся вокруг нее в трамвае, прилаживался. Я еще пошутил: «А тебе жалко, что ли? Ну, покажи, где он, мы ему мигом в дыню…». Она совсем раскисла: «От самого дома за мной плелся. Вы ему в дыню, а он меня завтра ножом…». Ну, выпустил даму через окно. Я же не знал, что она от вас тикает, а то бы не связывался…

Мясник не врал. С властями торгаши, ежечасно нарушающие закон, тем и живущие, без крайней нужды старались не ссориться. И хотя поза его оставалась вроде бы прежней, нахальства и след простыл. Помнил, небось, об участковом, который, как и положено владыке базара, церемониться не любил.

Впустив волну свежего воздуха, дверь комнатушки распахнулась, и легкий на помине ввалился участковый – капитан Дядечко, не дающий расслабиться своим подопечным. Отмахнувшись от удостоверения Родюкова – «видал тебя в горотделе, обойдемся без формалистики», – сунул ему огромную пухлую пятерню с крепкими прямоугольными ногтями. Разом ставший как бы меньше в объеме, мясник подтянулся на обшарпанном табурете, посерьезнел.

– Так что тут мой охломон натворил? А ну-ка, Дементий, выкладывай.

Однако добавить мяснику было нечего. Кроме разве что новенькой сотенной, которую он извлек как бы не из кармана просаленного халата, а непосредственно из типографского станка.

– Богом клянусь, правда… Валентин Иваныч, вы знаете – я никогда… Да разве мог я подумать? За «катьку» мараться? Я и здесь достаточно зарабатываю. Мясо, сами понимаете… Если бы больше давала – я бы сроду не взял, усомнился. А тут сотня, не деньги по нынешним временам. Свихнулась, думаю, бабка. Хотя не такая уж она и старуха. Вполне может. Она, правда, потом спохватилась сама – наплела лишку. Стала кокетничать: «Неужто вы не мужчина, не поможете одинокой женщине?». Ну, куда мне было деваться?

Дементий замолчал, исподлобья с опаской поглядывая на капитана. Склонившийся к мяснику громадина участковый напоминал сурового деда, готовящегося внушить напроказившему внуку основные догматы морали.

– Ну, ты не думай, что так запросто и отделался. Быстро – взять сумку этой дамы и к машине. Попробуем догнать. Если это и возможно на рынке, так только с моей помощью. Сколько прошло, как она через окно сиганула? Говори точно!

– Пятнадцать минут, Валентин Иванович, – отрапортовал Дементий.

В лабиринте базарных прилавков и всевозможных подсобных времянок капитан ориентировался как никто другой. Во всяком случае, из власть предержащих, а не от власти бегающих. В розыске особы, интересовавшей Дядечко, участие приняли и многие торговцы. Расположившиеся напротив мясного павильона торговки яйцами на женщину, покинувшую подсобку не совсем обычным путем, внимание обратили.

– Точно, здесь шла, – прошамкала едва не столетняя перекупщица Марфа. – И свернула к «Садоводу». Ну, дальше мне отсюда не видать. А это тоже ваш товарищ? Ну, будьте здоровеньки, удачи вам. Вы скажите и товарищу, я завсегда готова, ежели что. Лучше меня никто не заприметит. Обращайтесь, я всегда… В лицо, правда, вас не упомню, глаза не те… – Марфа грязной сморщенной рукой потрогала оправу очков, скрепленную полоской грязной тряпицы.

– Понты лепит… – прокомментировал капитан, ныряя в раздающейся толпе и зорко постреливая глазом по сторонам. Уже трижды он указывал Родюкову подходящих по приметам женщин. Но, увы, все это было не то. Лейтенант только удивлялся готовности рыночного люда давать информацию и почти профессиональной наблюдательности многих.

Пирожницы, лоточницы, горбоносые торговцы цветами – все сыпали разнообразными, порой противоречивыми сведениями. В конечном итоге выяснилось, что маршрут беглянки обрывается у трамвайной колеи. До остановки идти порядочно, чего было тащиться в такую даль, когда Буковой вполне по карману такси? В это время рыжий и картавый владелец передвижной студии звукозаписи ткнул кривым пальцем в сторону входа в метро. Родюков с тоской подумал, что и ему тоже туда. Остановка – и горотдел. Три минуты. Еще столько же пешком до кабинета Строкача… О чем докладывать? Заметив отчаянное выражение лица лейтенанта, благодушный Валентин Иванович, подобно по-хозяйски обследующему свои владения породистому сторожевому псу, вновь углубился в пестроту продавщиц жвачки, сигарет, торговок трикотажными рубашками «под фирму», состряпанными в соседнем квартале. Среди них, как королева среди подданных, выделялась дородная, унизанная перстнями цыганка, зычным контральто выкликавшая: «Батнички, кому батнички, импортный трикотаж!». Работала она с «верхними», создающими легкий ажиотаж, подогревающими народ («по две в одни руки… всем не хватит… без очереди не отпускать…»).

Завидя приближающегося, да еще с незнакомым типом Дядечко, «верхние» вскинулись, передав сигнал «королеве». Однако тревога оказалась ложной. Через минуту вопрос, с которым пришел капитан, был передан по цепочке, а через пять – вернулся с ответом.

Сторож автостоянки «Меркурий», организованной кооперативом у дальнего, менее людного выхода с рынка, запомнил даже номер машины, которую пожилая дама («Шаркает? Да она бежала почище молодой!») четверть часа назад вывела с площадки.

– Свернула направо. «Таврий» у нас единицы, так что поневоле обращаешь внимание. Машинка ерундовая, а приятная. Да только что толку, что направо – там перекресток – дуй хоть во все концы города..

Доброжелательный Дядечко подбросил лейтенанта к горотделу и оставил с приглашением заходить «просто так, вдруг чего понадобится». Когда лейтенант внес сумку Буковой в кабинет Строкача, то был встречен выразительной минутой молчания.

– Что имеем – не храним… – буркнул, наконец, Строкач. – Ох, не вовремя она ушла. Ну, тут и моя вина, не предполагал я за ней таких дарований. Интересная получается картинка. Так, говоришь, пришлось ей через окно прыгать?

– Какое прыгать! Там метр до земли. Не надо быть рекордсменом.

– Да, не жалует нас Ася Марковна. Забавная особа. Не упомню я, чтобы она водила машину. Дочка, что ли, подучила? Способная девочка. И вела себя хорошо. Чинно прокатилась на такси, посетила Садовую, дом два, квартира пять – первый подъезд, второй этаж. Отперла дверь своим ключом, через восемь минут вернулась в машину с черной кожаной папкой, от которой не отрывалась всю обратную дорогу.

– Так, может, взять ее, пока документы не уничтожила?

– На каком основании? А вот обыск – это бы не повредило. Только, думаю, искать придется не документы, а нечто более весомое. Оружие. Пока есть даже не сигнал, а некий намек на то, что, возможно, она вооружена. Потому и не выпускаем ее из виду. Пусть грубо, почти в открытую, но присматриваем. Таксист, кстати сказать, заметил наших, но утверждает, что ни слова не сказал пассажирке. Не понравилась она ему – отказалась сесть рядом, разговор не поддержала. А этот таксер – болтун, каких поискать.

Из показаний Мацевитого A. Л, водителя 2-й автоколонны первого таксопарка:

…Вышла она, шлепнулась в машину, как размазня. Косметики не пожалела, а все равно под румянами кожа дряблая, все видать. Пот дорожки точит в пудре. Даже сквозь французские ароматы шибает. И вообще – вся какая-то потасканная. И чего боялась со мной сесть – кто на такую польстится? Начиталась небось, что самое безопасное место – за водителем. Ну, думаю, баба, ладно. Сидит позади, бубнит что-то под нос… А машину вашу я заметил сразу…