Текст книги "Русское видео"

Автор книги: Владимир Безымянный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Только с самого начала. Кто же еще мог так четко пригвоздить плотного Шаха? Сквозь сердце, одним ударам. Видна рука профессионала. Вы с Копыловым в этом отношении похожи. У дам ваших ни силенок, ни навыков не хватило бы. Рухлядко, хоть и руководил сбором дани, но работал под прикрытием. Кстати, вашим, Пугень… А хозяин-то у всех был один. Вот и не стало его. Сволочь, конечно, за такого и садиться противно. Но у вас и без Шаха есть за что ответ держать. Неужто не хватало лотерейных прибылей, чтобы начать по ночам квартиры грабить?

– Много вы знаете об этих деньгах! Шах-то был настоящий крохобор. Выдачи были – только с голоду не сдохнуть. Что такое три тысячи в месяц, если одна тряпка, тот же костюм спортивный, столько стоит? Хорошо, я не пью и картами не балуюсь. Не говоря уж об игле… Брату помочь надо в лагере… И не я все это начал, вы у своего ублюдка, у Копылова, спросите. Он выложит! Трусливая тварь! Под его начальством смена подобралась – можно ползоны за ворота выпустить. Придумано-то все было неглупо. Олега никто бы не заподозрил, вашим известно, что он тянет срок, стал на путь исправления. Тюрьма – лучшее алиби… Как же это получилось с Олегом? Ни за что этот ключ от малярки он бы оперу нашему не сдал так… Ну, Копылов, если я кину братве словечко, не доехать ему и до «сучьей» зоны. Короче – дайте очную ставку с Олегом, или я замолчу. Братушку повидать…

– Не надо ультиматумов. Вот фотография трупа. Ваш брат мертв. Убит из того же пистолета, что стрелял и в вас. Только тогда еще патроны были боевые. Копылов вас переиграл, ударил подло, оттого и неожиданно. Вот только не все он учел, квалификации не хватило. Копылов убирал свидетелей, и не только свидетелей, но и соучастников. Сержант Скоробогатько и так не блещет умом, но жадность его окончательно подвела. В июле, семь месяцев назад, Копылов предложил ему две тысячи рублей за небольшую услугу: выпустить ночью вашего брата часа на три-четыре. До утренней поверки. Сержант согласился. За это время он неплохо заработал, тысяч десять – двенадцать. И «незнание», чем занимался Олег за зоной, ему не поможет – прямее соучастие. Все «заработанное» вложил в хозяйство: кирпич, шифер и прочее. Словом, предложил я ему поселиться в камеру, где таких, как он, ждут – не дождутся. Двое насильников, хулиган и прыщавый двухметровый акселерат, убивший на стройке арматуриной прохожего, чтобы снять с него кроссовки. До камеры я его проводил лично и больше никаких показаний давать не просил. Знал, что он их даст сам. А тут еще накануне баландер случайно обронил, что к ним должны подсадить охранника, да еще замешанного в убийстве блатного.

– Так что, и меня в пресс-камеру? Да я зубами вены порву!..

– Не надо истерики. Я вас понимаю, брата тяжело терять. Но вы с ним такого натворили, что пора платить по счетам пришла даже не вчера. И при чем тут пресс-камера? Я не нанимаю истязателей, среди уголовников. И информация о личности сокамерника просочилась совершенно случайно… А уж как они распорядились этой информацией – дело другое. Еще бы чуть-чуть, и сержанту бы не жить. Но вот этого мы и не допустили. И на нашу лояльность Скоробогатько ответил тем же. Что и вам советую.

– Да вы меня пугаете, что ли, майор? Дохлый номер. Если это и последнее мое следствие, то уж никак не первое. И стучать на себя за пачку сигарет или фонарную поблажку на суде я не буду. Хотелось бы посмотреть, что за блотики посмеют на меня тявкнуть. У них ведь не две жизни. За меня счет строго предъявят…

– Что ж за Шаха не предъявили? Он поприметнее был, а, Пугень?

– Считайте, как хотите, я вам больше не помощник. Все, давайте в камеру. Мне торопить следствие, как и приговор, резона нет. С годик вы покопаетесь, потом туда-сюда: кассация, жалобы, помиловка… Какая-никакая, а жизнь.

– Поздно вы ее оценили.

– Что поделаешь? Может, по-вашему, я и последний человек, а в блатном мире пожил правильно, свои разберутся. Льготами, какими положено, среди наших попользуюсь. В карцер сажать себя повода не дам. Попробуете слепить горбатого – при первой прокурорской проверке по надзору полетят погоны.

– Это не того ли горбатого, что подъезды перепутал? Через чердак двинулся?

– Здесь вам шутить, мне терпеть. Суки ваши баландеры, да мне скрывать нечего. Погоню ксивы по тюрьме – завтра утонете в жалобах. И греть меня будут, несмотря ни на что, все знают – к стенке иду. Закон – он вечный.

– Не вечный ваш закон – волчий. И как шлюха виляет хвостом перед сильным. Мерин дал показания, что по вашей просьбе курил на балконе две сигареты. Одну – самолично, другую – с помощью мехового медведя. Силуэт только чуток подправил – уши подрезал… И «другу» заплатили прилично. Ну, да ему известна ваша любовь к переодеваниям. Боюсь только, в свете некоторых подробностей может он и в тюрьме вам посодействовать: например, примерить женское платье, а то и веревку передать – вздернуться. Нехорошо ведь, правда, «общак» у друзей брать? Да и вообще, репутация ваша подупала.

– Я шушарой не был!

– Дело ваше, будете ли вы отпираться от убийства Шаха или жертв разбоев, опровергать свидетельства видевших вас в деревне стариков… Они ведь запомнили вашу колоритную стать… Золочевскую вы убили зря. И метод выбрали неопробованный, а новое зачастую подводит. Думаю, вы решили сразу, в ночь убийства Шаха, выпотрошить сейф в «Свете». Помешало одно – обнаружив покойника, его собутыльники должны были «разбудить» и вас, верного сторожевого пса.

– Еще чего! Они были заперты, я мог смотаться куда угодно и назад успеть.

– Туда и обратно – полтора часа езды через весь город. Могли и заметить телохранителя, которому полагалось мирно спать. Автоинспекции ваша машина известна. И все это взамен надежного алиби. Вы логично решили потерпеть и отправиться на место в утреннем потоке транспорта. Если бы не успели справиться до открытия кооператива, пришлось бы переждать рабочий день, восемь часов. И кто мог подумать, что хилые участники невеселой вечеринки осмелятся на вас напасть, причем столь эффективно? Но это-то и отвело от вас подозрение. Мы бросились на розыски, имея истинного преступника в руках. Да, кстати. Ключ от сейфа опознан гражданином Дерябиным.

– Это еще кто?

– Из дома Афанасия Лукьяновича Дерябина, почивавшего в дальней комнатке, Золочевскую увезли умирающей после вашего визита. Дерябин хотя и несколько глуховат, но видит отменно для своих лет. В частности, заметил и то, как Золочевская задумчиво вертела ключ в руках, как бы прикидывая, как с ним быть, пока старик не посоветовал положить его на печь. Частицы сажи на ключе – тому свидетельство. Такой мудреный ключ мудрено и спутать с другими. Отменно слесарничают и на строгом режиме у Копылова. А что касается ваших тревог по поводу обмена крупных купюр, то могу вас успокоить. Было-то их там самую малость. Чепуха, на текущие расходы.

– И сколько же?

– Да вам-то какая теперь разница? Несколько тысяч. А вот долларов и бундесмарок, действительно, в сейфе хватало. СКВ – что ей павловские затеи.

– Все равно, торопиться приходилось.

– Убивать? Вы бы лучше, когда мы не могли найти Золочевскую…

– Да что ее искать было? Кто она такая? Без корней, без друзей. Куда ей? В Пермь – подписка о невыезде, ей и в деревню-то нельзя было. Не у блатных же ей прятаться от них самих.

– От них или от вас?

– Да какая разница! Одна только и оставалась у Нонны подружка – эта, которую мне подставляли в тот раз, как к деду ездили порезвиться. Ну, девчонка носом закрутила, а вот старик славный… Ключи мне эти нужны были позарез. Никак сейф не открывался. Я его тем утром попробовал – куда, такой металл, что резать, наверное, сутки… Я когда у Шаха ключей не нашел, чуть не рехнулся. Он обычно их с собою таскал – нет, карманы халата пустые, поблизости не видно. Надо искать, а как, если в квартире трое, и ни один из них не должен тебя видеть… Где? Бросил их Шах в своей комнате – там Нонна, оставил в плаще – спальня, где Шурик с Танечкой. Заметьте: всех мог положить, но что я, изверг?

– Ну, тут причина, надо полагать, попроще. Обнаружив четыре трупа, никого, кроме вас, и искать бы не стали.

– В общем, я подумал: утром вернусь нормально, через дверь, крупно поговорю с «убийцами» и отпущу их – для вас, но после того, как найду ключи. Вернее, ключ. Ну, вернулся… Шурик успел раньше, я и помыслить не мог, что он меня вырубит! Слышу: «Ключ… ключ…». Помаленьку прихожу в сознание – одним глазом осматриваюсь. Что за фигня? Я ведь и замок не запирал. Оказывается, как выйти не сообразят. Нонна бросилась в халате Шаха для виду шарить, гляжу – потихоньку ключики на кресло опускает – мне снизу хорошо видно! Ушли, твари, и за собой серьгу замка навесили. Я чуть не отъехал. Сразу за ключи – того, что надо, нет. Не дура Нонна оказалась. Двери вышибать не стал – сам ставил бронировку под шпон, их разве что вместе со стеной… Тут и вы приехали. Я снова на пол, отдохнул…

– Я одного в толк не возьму. Неужели трудно было бывшему слесарю догадаться после одного оборота ключа по часовой стрелке вынуть его, перевернуть, вставить в скважину и сделать еще оборот. Шах не особенно мудрил с секретами. Был уверен – лучше замков отпугнет охотников поживиться его репутация. Да и место выбрано удачно. Ведь вы монтировали сейф?

– Я, я ставил ящик проклятый. Вместе с ним. Вварили, забетонировали, прикрыли. И замок я в руках держал, только без ключа. Не попросишь же – дай, мол, полюбопытствовать. Я и не ожидал никаких примочек, еще удивлялся, что замок только один. Остальное правильно – скокарей замками не удержишь. Да и кто полезет грабить бывшую помойку, из-за кусков дерюги спориться с Шахом? Маразм. А коробка сейфа сделана на совесть – даже при пожаре должна была уцелеть, проложена асбестом.

– Видите, на заводе не ошиблись: у вас действительно умелые руки. А вот сердца нет и не было. Кого-кого, но родственника могли бы и пожалеть. Муж вашей тетушки, этот Шкоп, специалистом считался классным, но человеком оказался дерьмовым. Ведь понимал, что он дает вам. Вопрос, каким образом из военной лаборатории могли исчезнуть эти препараты, причем в количестве не менее двух граммов каждого, уже поставлен. Не думаю, чтобы за этим стоял оговор. Обычное ротозейство. Неплохо спится за завесой секретности. Шкоп во всем кается, не говорит только, сколько вы заплатили ему за порошки. Клянется и божится, в камеру шел в настоящих слезах. Если это действительно так, то он – единственный человек в этой истории, которого можно пожалеть. Такие в тюрьме не выживают. Так что, считайте, что и дядю вы прихлопнули.

– Тоже родственник – муж сестры матери! Мать умерла десять лет назад: работа в гальванике здоровье сожрала, а сестрица дай бог жила за этой крысой очкастой – муженьком. Комитетчики не слабо платили «своим» ученым. Под тысячу мымре своей приносил. Та копить – копила, но и ход деньгам дать умела. Любила молоденьких мальчиков, а мальчики любят не жирную свинину, а коньячок и денежки. С двумя моими дружками трахалась, уж они мне порассказали…

– Это все интересно и драматично, знаете ли, юношеская эротика и прочее, но каким все-таки образом вы склонили Шкопа к краже препаратов?

– А, это… С этим, майор, все. Отговорили. Спешить мне некуда, пошел обратный отсчет времени. Вы теперь у меня каждое словечко будете клещами тянуть. Раньше на воле подольше пожить хотелось, теперь сойдет и здесь.

– Насчет долгого следствия – это вы не сомневайтесь, Пугень. А вот насколько приятным будет ваше пребывание здесь… Что Букова у нас, вам, надеюсь, ясно?

– Ну, у вас. Ей про меня сказать нечего, перед своими я чист. Что Нонку травил, так это, если и докажете, только насмешит братву.

– Не только это. Есть вещи позабавнее. – Майор, холодно улыбаясь, разглядывал напрягшегося Пугеня, как редкого жука. – Говорил я вам, что неопробованные средства часто дают сбой. Все-таки химия – не ваша стихия. Всыплешь не ту дозу, глядишь, жертва и протянет дольше, чем рассчитываешь. Да тут еще Букова подвернулась с нашатырем и еще какими-то снадобьями. Возит, понимаете ли, с собой в машине целую аптеку. Ну, что ж, здоровье – ее достояние. Выкарабкаться Золочевская от этого уже не могла, но по пути в город рот ее не закрывался. Медленное, с запинками, повествование так захватило Букову, что она и на дорогу смотреть забывала. Полюбопытствуйте, здесь примерная запись, – майор веером раскинул листки желтоватой бумаги…

«Все, Таня, конец. Не мучься, и меня не мучь… Пугеню какой-то родственник яды достает в таком месте… Шах поручал ему допрашивать ребят, которые молчали… до укола. Как я, наверное, пока не отдала ключ ему от сейфа. Там страшные деньжищи. Касса воровская. Валюты больше, чем рублей… Я думала, для сопляков это – сыворотка правды. Что бы ни спрашивали – тверди свое, про себя считай: «раз, два, три…». Может, и чушь будешь нести, но своего не выдашь. Как бы не так. Ключ отдала, будто не гад передо мной, а друг ласковый. Шаха убил он, это точно. Как попал в квартиру – не знаю… Молчать нечего, скажи милиции, блатным, всем, – пусть и он почувствует, как смерть его догоняет. Пусть вспомнит… Тогда и года не прошло, как Шах освободился, но он уже начал жрать тех, кто хотел продолжать наперстки крутить не под его крышей. Мы только-только с ним познакомились, мне всего хотелось. Утром звонок в дверь, говорят – сантехники из ЖЭКа, замена труб горячей воды. Шах сказал только, что оденется. Накинул халат, по пистолету в карманы, газовый и обычный – можно двери открывать. Ворвались, как водится, в черных чулках на рожах. Шах потом говорил: если бы было их больше трех – стрелять правому карману. А так хватило и газового. Пугень – колени подогнулись, в квартиру свалился, а его напарник назад по лестнице укатился. Соседи уже на работе, выстрел негромкий. Я еще и не проснулась толком, как налетчик лежал лицом вниз. Надеть наручники, стащить маску, перевернуть на спину… Так я с Пугенем познакомилась. Ох, и бил его Шах! Тот, надо сказать, быстро очнулся. Тогда Шах сам опустился на колени, загнул его голову назад и – членом по лицу. Окрестил… Тот только выл и хрипел. Но сказал, кто был второй, который и навел. Мальчишка-наперсточник. На следующий день ему кто-то плеснул кислотой в лицо. Никого не нашли. А Пугень стал работать на Шаха. Не забыл, как я, дура, посмеялась тогда. Если бы блатные узнали, чем ему морду мазали, могли бы и опустить…».

– Остальное не существенно. Да многого Золочевская и не договорила: началась агония, – майор забрал у Пугеня листки.

– Ничего не докажете. Мне братва поверит скорее, чем ссучившейся подстилке.

– Я ничего доказывать не собираюсь. Тем более вашим камерным волкам. Те всегда готовы порвать в клочья вчерашнего «авторитета». Но вот Букову я могу не то чтобы арестовать – задержать до трех суток. Делу не помешает. Ее, конечно, поместят в женскую камеру, а вас – туда, где женщин в буквальном смысле слова нет. Не считать же таковыми несчастных изгоев с женскими кличками…

– Ясно. Сколько мне жить осталось, и то в тюрьме, так можно бы под конец в грязь и не топтать. А эту суку, жаль, не успел я удавить в малярке. Ну, да поздно теперь жалеть. Честная нашлась! Где она была, честность эта, когда она под Шкопа подстилалась? Ну, снимков мы там наделали – пачку. Настоящее любительское порно. Очень выразительные попадались. Супружница, тетушка моя драгоценная, живьем бы его сожрала, доведись ей с ними познакомиться. Не знаю, как отнеслись бы комитетчики в институте к его забавам, но работа могла пойти прахом. А где еще у научников такие заработки? От этого тяжело отвыкать. Шкоп мне поверил, что я эти фотки наглухо похороню за «лекарства». Я его и не собирался обманывать…

Строкач слушал разговорившегося Пугеня автоматически, со всегдашним привкусом гадливости. Знакомая психология. Убийца. Человек, лишавший жизни других людей, под угрозой «высшей меры» засуетился, начал «помогать следствию». Борьба идет теперь за то, чтобы прежде пресмыкавшиеся перед ним собратья, узнав про его грехи, не набросились всей стаей на оступившегося. И тем охотнее, чем выше в их мире был статус погибающего. Сильного топтать приятно, унижения слабых приедаются. Преступный путь всегда ведет вниз. Катишься под гору с тяжким грузом, увеличивая скорость и цепляя по дороге все новые грехи. Пустое дело убеждать себя, что все еще поправимо, что воруешь или наносишь смертельный удар в последний раз. Так что нечего Пугеню бояться нечистой игры со стороны розыска. За путевку в ад давно заплачено – кровью и слезами. И что ты не пользуешься их дерьмовыми уловками – слабость в глазах уголовных выродков. Если не получается копаться в человеческом дерьме чистыми руками, по крайней мере, стоит оставаться с чистой совестью. Война с преступностью только разгорается, и здесь компромисс с заведомо враждебной стороной – шаг к поражению. И еще с горечью думал Строкач, что в последние годы репутации милиции нанесен такой удар, что не скоро ей удастся подняться и оправиться. Свобода похожа на розовый сад, куда ни ступи – везде шипы. И иные граждане понимают ее как освобождение от бремени законов. Но возможность противостоять этому есть, есть и силы. И свидетельством тому тот факт, что нередко уголовники, если уж сильно запахнет жареным, ищут защиты у своих противников.

Строкач вспомнил холеное лицо и весь сытый облик Рухлядко. Неплохо бы смотрелся на каком-нибудь симпозиуме. А пришлось пролеживать бока в камере предварительного заключения в обнимку с пухлым рюкзаком, набитым тем, что посоветовали опытные товарищи. Благо надоумить было кому. Явился «с повинной», сияя, в сопровождении молодой жены, подавшей на него заявление, как на дебошира и хулигана.

– Да успокойтесь, граждане, что это на вас нашло? Смотрите – какая пара, вам ли судиться? Ведь ребенка имеете, – с недоумением увещевал их капитан в райотделе.

– Заявление я не заберу, отказать не имеете права. Есть кодекс, в нем статья для семейных скандалистов ясная. Попрошу его арестовать. А иначе к вашему начальству пойду. Да посмотрите – он ведь и не отказывается!

Все это выглядело как скверный спектакль в провинциальном театрике. Театральной нарочитостью повеяло и от внушительного рюкзака, который Рухлядко-скандалист с усилием переволок через порог. Справившись, он выложил перед капитаном листок. Нечто среднее между явкой с повинной и угрозой непременно, будучи отпущенным на свободу, повторить свои противозаконные действия. Плюс отсутствие постоянного места работы…

Трое суток задержания обвиняемый себе обеспечил. По истечении их также и санкцию прокурора на арест по статье 107 УК УССР. Рухлядко не скрывал удовлетворения.

– Прекрасно выглядите, Александр Ильич. Словно не на нарах – на перине почиваете.

– Вы за меня, майор, не беспокойтесь. Бока не болят. Пока еще не помру. Эта фраза хорошо звучит. И не ставьте на меня. На убийцу Шаха не тяну. Наперстки, лотереи – было, было, но это все в прошлом: со смертью Шаха, думаю, империя пала. Крутить будут – кто от дармового откажется, – но «на подъем», от себя. А с меня довольно. Ни денег не хочу, ни нар. Еще и в самом деле завалят. У блатных у всех крыша не на месте. Шах был ихний до мозга костей, а узнали, как он девочек любил – и конец… Мне лично плевать на эти законы, Танька об этом давно рассказала. Но я помалкивал в тряпочку, и ей велел. Понимал – без Шаха я никто. Наверное, придется климат менять. И не за что вроде, а достанут… Братве кое-какие вещи не втолкуешь, по сравнению с ними, вы – одно удовольствие. Так что всегда рад помочь. Пистолет – Нонкин, заметьте, – сдал, сам сдался, а когда выяснилось, что револьвер Лешика не найден – сразу на Таню указал, для меня правда дороже разных там эмоций…

– Да бросьте вы кривляться, Рухлядко. Вы от закона бегали, как черт от ладана.

– Не от закона в тюрьму прячусь – под крылышко закона. Под вашу защиту. Лучше сало в камере полгода жрать, чем получить заточку в бок после жюльенов в «Национале».

– Насчет сала и прочего это вы быстро сообразили. На сборы ушло полтора часа: продукты, теплые вещи, ну и там прочее.

– Все было готово к паскудному повороту в этой моей сладкой жизни.

– Сладкой? – попробовал усомниться Строкач, – и от такой жизни да в тюрьму?

– Так ведь ненадолго. Нонна на том свете, а мне туда совершенно не хочется. Конечно, теперь, когда Пугень у вас, жена может и забрать заявление о моем предосудительном поведении. Ну, и я, понятно, раскаюсь… И – свобода… – последнее слово в его устах прозвучало печально и как бы с некоторым сомнением. Коротко, остро прыгнули сузившиеся зрачки, не выдержав ответного спокойного взгляда майора. Под глазами залегла тяжелая синева. Устало, обреченно он покачал головой:

– Сладкая, сладкая… Одно беда – профессиональные болезни. Оглянуться не успеешь – и в ящик… Не хочу… Нет, не хочу!..