Текст книги "Русское видео"

Автор книги: Владимир Безымянный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

– Да уж, видели, как вы на красный свет отрывались.

– Во-первых, на желтый. А если по-другому ездить, план не привезешь. Было бы действительно желание отрываться, а так – я еще не совсем спятил, без прав остаться. Словом, вышла она в Черемушках, сказала, что быстро, и действительно, обернулась мигом, грех жаловаться. Каталась недолго, рассчиталась нормально, оставила два рублика, как говорится, на табачок – и спасибо. А вот что в папке у нее было – не поверите. Я как «хвост» приметил, начал присматриваться к пассажирке. Но помалкиваю, мое дело сторона. Чего это, думаю, она там посмеивается сзади, в папку уткнувшись? Глянул в зеркальце – «Крокодилы» пожелтевшие, пачка. Уж с этим не ошибусь, сам любитель. Застряли на переезде, попросил журнальчик глянуть, так она вскинулась, будто под юбку ей полез. Папку захлопнула, кнопкой щелкнула – не могу, у меня здесь документы. И чего заливать, видел же сам, вся папка – одни журналы, сверху донизу… Ну, не знаю, может у нее там дело было, куда она ездила…

– Вот, собственно, и все, – Строкач нажал на клавишу видавшего виды «Протона». – Дело, значит, было у Татьяны Дмитриевны? Любопытно, почему именно на квартире штурмана дальнего плавания Гармаша, который уже два месяца в плавании, а сухопутную часть оставшихся до пенсии полутора лет поровну распределяет между забиванием во дворе «козла», чтением накопившихся за время его отсутствия «Крокодилов» и почти семейным сожительством с Асей Марковной Буковой.

– А младшая тут при чем?

– Младшая? Это мы сейчас выясним. Собирайся, проведаем Татьяну Дмитриевну. Если застанем. О перемещениях «Таврии» ГАИ сообщит по рации, так что самое время на воздух.

Если бы не уверенность, что кто-то из обитателей квартиры на месте, посетители не стали бы так настойчиво терзать кнопку звонка. За дверью раздался едва слышный шорох.

– Откройте, Букова, милиция. Мы знаем, что вы дома, так что не будем терять времени! – Строкач упорно помахивал удостоверением у дверного глазка, напоминающего зрачок вытащенной на поверхность глубоководной рыбы.

Дверь наконец открылась – ровно на длину стальной цепочки. Обнаружившееся в щели лицо, покрытое толстым голубоватым слоем кремовой маски, выглядело жутковато. Только глаза поблескивали, словно у злющей кошки. Подозрительно покосившись на Родюкова, женщина сняла цепочку и пошла впереди, приглашая нежданных гостей.

– Располагайтесь, дверь только захлопните. Приболела я немного.

Игривой походкой Букова продефилировала в плотно заставленную светлой мебелью, гостиную, тяжело опустилась в обволакивающее пухлое кресло. Помедлив секунду, уставилась в овальное, под старину, зеркальце, словно не узнавая себя в отражении.

Не смущаясь холодностью хозяйки, майор кивнул Родюкову на стул. Сам уселся на соседний, рядом с тумбочкой, на которой стоял вычурный, неудобный телефон «ретро».

– Не радует вас, вижу, наш визит. Что поделаешь – нужда. Иначе не решились бы нарушить ваше уединение. Ну, мы ненадолго. Я, во всяком случае, буду стараться заполнить эти листочки максимально быстро. Итак, к делу. Фамилия, имя, отчество?

– Павел Михайлович, господь с вами!

– Я веду протокол, так что попрошу отвечать исчерпывающе. Вот здесь распишитесь, что вы предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний.

Обиженно поджав губы, женщина, будто и не замечая сероватых листков протокола, бросила:

– Ну, Букова.

– Так мы недалеко уедем. Вы позволите? – Строкач, не дожидаясь ответа, снял тяжелую, аляповатую трубку с фигурных рычажков телефона.

– Строкач говорит. Я в квартире Буковой. При обнаружении машины немедленно сообщайте сюда. Да, буду оформлять. Задерживать по необходимости… Надеюсь, Татьяна Дмитриевна аварийной ситуации не создаст. Да, как и предполагали. Все, жду. – Повесив трубку, повернулся к женщине.

– Давайте, Ася Марковна, оставим эти игры. Если уж вам и удалось на минуту сбить с толку моих коллег, то уж ради меня можете себя не утруждать. Не следует женщине вашего возраста так злоупотреблять косметикой. Даже у таксистов ваш рейтинг упал. Кстати, что ж вы пожалели для трудяги журнальчик? Я понимаю – за любимым изданием можно прокатиться и через весь город. Дело хозяйское. Но сейчас я вам рекомендую совершенно искренне ответить на мои вопросы. Это, безусловно, в ваших же интересах. Уголовная романтика – не ваш жанр.

– Какая уж тут романтика! – Букова вяло махнула рукой, выпустив зеркало.

– Приятно, что мы понимаем друг друга. Будем считать, что все происшедшее было невинным розыгрышем. Заодно и дочери помогли. Замечательное все-таки у вас сходство!

– Как же, ведь не чужие.

– Ну, а теперь давайте ей по-настоящему поможем. Поговорим начистоту.

– А что мне добавить? Вы и сами все прекрасно знаете.

Против ожидания, поиски «Таврии» затянулись. Даже негласное распоряжение, что обнаружившему «Таврию» в качестве поощрения будет выделен на неделю радар, не возымело действия.

Неисчислимые преимущества сего вожделенного прибора заставляли напрягать внимание старшину Насыбулина в удобной ложбинке, буквально соблазняющей промчаться, наплевав на сплошную разделительную полосу, прямо под полосатый жезл. Еще свежо было в памяти, как потешался над ним холеный молодчик на ослепительной «ауди», мягко остановившийся по его сигналу. Заметив, что у Насыбулина нет прибора, он язвительно посоветовал ему протереть глаза и рванул с места под сто, обдав старшину щебнем из-под колес. С этими мыслями Насыбулин пристально вглядывался во все автомобили, изредка мелькающие мимо по шоссе и прилегающим проселкам, отыскивая желтые. Приходилось без конца вертеть головой. Наконец на одном из проселков, ведущем в полную глушь, к какой-то полузаброшенной деревне, показался силуэт белой «девятки». Не то. И только когда его сознания достигло, что за «девяткой» ползет еще одно – желтое пятнышко, старшина покинул насиженную ложбину и, напевая что-то незатейливое, бросился в бой.

Получив указание не обнаруживать преследования, а лишь проводить машину издали, Насыбулин мчался за «Таврией» как на крыльях. У черты города его сменили более опытные в скрытом преследовании оперативники. После обнаружения Буковой – а за рулем маячил, несомненно, ее точеный профиль, – незамедлительно последовал звонок на квартиру ее матери. Оставив на месте лейтенанта, Строкач уже через минуту был за рулем.

«Таврию» майор подхватил на северном въезде в город. Обе голубки – Букова и Золочевская – прекрасно просматривались на переднем сидении. На свое мастерство водителя Строкач полагался вполне, кроме того ощущал и надежную поддержку: по соседству мелькала белая, забрызганная грязью «волга» с сосредоточенным оперативником за рулем. «Таврию» можно было отпускать с короткого поводка.

Эскортирование было недолгим. «Таврия» остановилась у мрачноватого подъезда с застекленной дверью, обвешанного по сторонам не блещущими новизной вывесками. Строкач знал, что этот подъезд, расположенный в центре города между универмагом и магазинчиком «Союзпечати», приютил на своих трех этажах целое созвездие контор: «Объединение комиссионных магазинов», отделение «ТАСС-РАТАУ», какую-то загадочную почтовую организацию и не нуждающийся в вывеске пробирный надзор. Женщины в машине коротко переговорили, причем активнее в разговоре была Букова, отбросившая косынку и уже не пытающаяся маскироваться. Ее старшая спутница вяло кивнула, коротко процедив что-то. Припарковавшемуся метрах в двадцати впереди Строкачу все это было видно в зеркале. Букова вышла, путаясь в полах серого пальто, принадлежавшего ее матери и смахивавшего на утепленный старомодный пыльник. С ним резко контрастировал чешуйчатый саквояж – атрибут дорогой моды. Впрочем, лет тридцать назад, в эпоху пыльников, саквояжи тоже были в ходу, подумал Строкач. Сделав несколько быстрых шагов к дому, женщина повернула, возвратилась к машине, поставила саквояж на капот и извлекла оттуда прозрачную папку-конверт, сквозь которую просвечивал форматный лист бумаги. Сделав жест, долженствующий означать, что ее отсутствие продлится не больше двух минут, она бросила саквояж на сиденье. Золочевская слабо попыталась приподняться, но ее энергичная спутница уже входила в подъезд.

Ни при каких обстоятельствах Строкач не мог себе позволить прогуляться мимо «Таврии». Риск столкнуться с Буковой у подъезда делал дальнейшее наблюдение бессмысленным. Тем временем из «волги» выбрался вперевалочку, с ленцой, облаченный в синий спортивный костюм и кроссовки, ныне успешно заменяющие маскхалат, оперативник. Двинулся в подъезд, успев осмотреть «Таврию» быстрым цепким взглядом. Покосился на Строкача, понял, что его включение в игру замечено. Майор оставался в «жигулях», досадуя, что не может принять участия. Тогда уже надо сразу везти обеих в Управление. Да что толку – новых фактов нет… Как бы не поспешил оперативник, не смазал картину. Три этажа – куда ей деться. Впрочем, лучше так, чем упустить еще раз. В изобретательности Буковой не откажешь. Однако задерживается Татьяна Дмитриевна. Женская пунктуальность известна, конечно, но когда имеешь дело с такой непредсказуемой особой, нужно глядеть в оба.

Строкач внимательно провожал взглядом всех, кто выходил из подъезда. Четвертым оттуда появился оперативник. Майор моментально понял, что дело скверно. Оперативник направился к своей «волге», майор нетерпеливо уставился на рацию, ожидая его разъяснений. Но не дождался. Проходя мимо «Таврии», где подремывала Золочевская, оперативник притормозил, и с видом уличного донжуана игриво постучал по стеклу, настойчиво обращая на себя внимание расслабившейся женщины. Ответа он не получил. Тогда, не колеблясь, дернул ручку двери. Безрезультатно. Прыжком метнулся к водительской двери…

Когда, отбросив пустую маскировку, у «Таврии» оказался и Строкач, Золочевская еще слабо дышала. Нитевидный пульс прослушивался в течение нескольких минут. Однако в больницу они доставили уже труп. Букова исчезла, оставив фасонистый саквояж и автомобиль.

Эксперт готовил акт не дольше обычного, но Строкачу показалось, что прошла вечность. Родюков был уже здесь. По телевизору шла тягомотная программа «Время».

Переговаривались коротко, отрывисто, копаясь в своих записях, мучительно пересматривая все возможные варианты, детали. Казалось, все мыслимое учтено.

Тем временем белокурая восторженная дикторша на экране уступила место угрюмому дяде. Новость он сообщил неожиданную – об обмене в трехдневный срок сто– и пятидесятирублевых купюр, о размерах сумм, подлежащих обмену, утешив общественность тем, что ни один честный человек не пострадает. Аргументация его была проста: негодяи-теневики накопили в закромах неисчислимые богатства именно в этих дензнаках, и пора повести на них решительное наступление.

Строкач восхитился:

– Ну, сильны! Гиганты! Какой удар по мафии! Мы, значит, ее юридически, Павлов – экономически. Теперь они попрыгают!..

Родюков захохотал.

– Да уж, если и до нас еще осенью дошли разговоры об обмене! Что мимо, то мимо. А вот что будет твориться возле сберкасс и отделений связи – это уму непостижимо. Вот где инфаркты, а не у мафиозных авторитетов.

– Что обсуждаете, молодые люди? – эксперт Яков Борисович Шейнин был лыс, крючконос и многоопытен. Отвергая домыслы коллег по поводу его родства с автором «Записок следователя», он с неожиданным при его флегматичности пылом высказывал антипатию к своему знаменитому однофамильцу, памятуя, что «разящий меч пролетарской революции» снес столько голов и пролил такие реки крови, какие не под силу никаким бандитам.

Старые сотрудники помнили, что лет пятнадцать назад парочка сопляков в поисках средств на бормотуху вышибла филенчатую дверь квартиры Якова Борисовича, соблазнившись бронзовой старомодной табличкой «Шейнин Я. Б». Ожидания воров оказались обманутыми. Добыча была просто мизерной. К счастью, жена Якова Борисовича с четырьмя детьми находились на даче – старом, непрестанно латаемом, купленном в долг сельском домишке. Яков Борисович возблагодарил господа за то, что беда ударила его только по карману. В ярости домушники подожгли квартиру. Всем известная обстоятельность выручила и теперь Якова Борисовича – на сей раз он возблагодарил Госстрах.

Словом, реформа «сто-пятьдесят» лежала за пределами житейских проблем эксперта Шейнина.

– Борисыч, не томите! – взмолился Строкач.

Эксперт демонстративно глянул на отсчитывающую двенадцатый час рабочего дня старую наручную «Победу», неодобрительно покачал головой и протянул Строкачу длинный лист, отпечатанный на машинке.

Вскрытие тела Золочевской принесло неожиданные результаты. Дело было не в полулитре коньяка, поглощенного практически натощак, а в том, что в крови обнаружились соединения того класса, который доступен лишь специалистам и редко фигурирует в сугубо уголовной практике. Коктейль в кровеносном русле образовался ужасающий.

Вперившись в телевизор, эксперт одновременно краем глаза следил за тем, как Строкач штудирует бумагу. Безошибочно определив абзац, на котором остановился майор, он брюзгливо заметил:

– Раньше жизнь была как жизнь. Ежели кого травили, так если не крысиным ядом, то – вершина фантазии – цианом или мышьяком. Скромная была химия. Вообще преобладал режущий инструмент. Нет, вру. Это до войны. В послевоенные годы в ходу был пистолет чаще, чем нож. Ну, а сегодня его постепенно сменяет автомат, и нередко это «узи» – строгая машинка, завозится через Закавказье. А с нею масса сопутствующей дряни, в том числе и психотропных средств. Препарат этот используется за рубежом при допросах в некоторых службах безопасности. Небольшая капсула действует вернее громоздкого детектора лжи. Речь становится замедленной, но зато замечательно искренней. Описание прилагаю. Для других целей препарат не применяется. Поначалу был синтезирован для борьбы с циркулярными психозами, но оказался высокотоксичным. Подробнее лучше выяснить в Комитете. Думаю, коллеги поделятся информацией.

– Любят они нас, как братьев меньших. Сейчас у них и коррупция, и мафия, и рэкет, – все в их епархии. – Строкач вернулся к бумаге. – Так получается, Золочевскую кто-то перекормил транквилизатором настолько, что она отправилась на тот свет?

– Павел, здесь же русским языком все разъяснено, – картавящий Шейнин словно нарочно подбирал слова с «р», отчего даже самые страшные вещи звучали в его устах как-то по-домашнему. – Чуть раньше, может, чуть позже транквилизатора, а то и одновременно, ей ввели около двух граммов фосфоресцирующего токсина. Соединение редкое, в моей практике встречается впервые. Противоядия нет. При меньшей дозе человек мог бы жить от одних до трех суток, но два грамма – это максимум час-полтора. Идет постепенная потеря сил. До минимума. До конца.

Строкач пригладил короткий ежик волос, рассеянно глядя как бы сквозь Якова Борисовича, и коротко поблагодарил.

Утро прошло в консультациях по химико-фармацевтическим проблемам. Не помогло ни знание формулы соединения, ни информация, полученная из разных источников. «У нас это не производится и не используется», – лукаво посмеиваясь, пояснил Строкачу капитан из смежного ведомства.

По слухам, любые транквилизаторы в любом количестве можно было купить по совершенно диким ценам едва ли не в открытую на рынке. Разумеется, «независимые» специалисты по допросам с ними на базаре не толклись, пользуясь отлаженными связями. Такая контрабанда – одна из самых прибыльных.

Однако все темные личности, к которым неофициально обращался Строкач, с негодованием открещивались.

– Не наше это, не блатного цвета, в другом месте ищите, – советовал майору матерый «авторитет». Старая песня. Теперь, когда уголовники, принадлежащие к «крыше», невзирая на все противоречия, объединяются в мощные группировки, все стало другим. Иные связи, вооружение, техника. Возрос профессионализм. Кухонные секачи и банальные «фомки» если и не канули в Лету, то доживают последние деньки, доставшись в удел жалким дилетантам…

К прятавшемуся от стужи в казенных «жигулях» Родюкову майор подъехал с торца дома, где прежде обитал Шах.

– Как дела, Игорь? – осведомился майор, забираясь на сидение. – Не дай бог нам еще Пугеня проспать, тогда одна дорога – по профнепригодности. Простить себе не могу – как с Буковой опростоволосились! Не учли, что эта пожарная лестница проходит рядом с окном туалета на этаже, где комиссионное объединение. Но и сразу брать – какие были основания? Я же своими глазами видел, как Золочевская кивала в ответ уходящей Буковой. Кто мог знать, что это уже все, почти агония. Нельзя тянуть с поимкой красотки, в руках у нее яд, кто знает, как им воспользуются. Далеко она без машины не уйдет.

– Павел Михайлович, ведь все связи Буковой проверены, как-будто лежки нигде не видно.

– Да какая там лежка, где средства? Кто она, в сущности, такая? Двадцатилетняя девчонка, затесавшаяся по глупости в преступную компанию. Шах, использовав ее, пустил по рукам, а затем пристроил к делу. Ублажать и заодно присматривать за ближайшим помощником. Конечно, школа у нее хорошая, да ранг невысок. Во всей этой истории вот что странно. Куда-то бесследно исчезли доходы – отчисления от «станков», и солидные. Уж на что Шах могуч, а и у того дома обнаружили сумму, изумившую разве что мою жену да соседа-токаря. Это никоим образом не похоже на заначку уголовного главаря, зарабатывающего в день столько, сколько я за полгода. Амуры Шаха с Золочевской покоились на солидном финансовом основании. Нелепо полагать, что Шах столь долго и успешно попирал закон бескорыстно. Уж навидались мы воровской романтики и бессребреничества. Хотя точно – сребрениками брезгуют, как и золотишком. Металлоискателем моментально обнаруживаются. Теперь проще – трамбуется купюрами трехлитровая банка, крышка закатывается, и привет, ищи-свищи.

– Ну, сейчас вообще на валюту переходят.

– Да, трехлитровки – это для тех, что не завели валютных счетов за рубежом и по старинке сбрасываются в воровской общак. Кстати, именно недовольство некоторых коллег из тех, кто пониже рангом, свидетельствует, что в их общественных накоплениях явный непорядок.

– А что это еще за фонд Красного креста? – Родюков отсидел ногу в неудобном положении и теперь растирал колено, изгоняя вселившиеся туда невидимые иголки.

– Своего рода страховое общество для «пострадавших на производстве». Компенсация за отсиженный срок. Долю Шах собирал с подопечных значительную. С постоянным нажимом, попугивая новыми указами об аферах и азартных играх.

– Я думал, воровские общаки благополучно сгинули еще в пятидесятые. А тут целая структура…

– Обирал, обирал названных детишек. Жалуются почти все. Конечно, вероятно, что часть денег Шах передал кое-кому за то, чтобы закон был лоялен к их шалостям…

– Вы серьезно так думаете?

– А хоть и не серьезно! Много ты видал заявлений от облапошенных лотерейщиками? Я за последние двенадцать лет – ни одного. Кто пойдет жаловаться на собственную тупость и алчность?

– Есть же и государственные лотереи.

– Конечно, Игорь. Там все честь по чести. Однако, боюсь тебя огорчить, – знаком я со случаем, когда прибыль и здесь текла в карманы жуликов, и покрупнее наших. Большие люди работали. Долго, ловко, и не уверен, что они остались без последователей. А вообще сейчас в лотерейном бизнесе все так переплелось, что концов не найти. «Спринт», «Спортлото», сопровождаемые рулеткой у киосков распространителей, лотереи – и мгновенные, и почти беспроигрышные, во всяком случае для своих, «верхних», переходящих, чтобы не примелькаться, от одного «станка» к другому. За всем следит недреманное око. И признаться, хитроумием и своеобразным трудолюбием мне такие «шахи» по-человечески ближе, что ли, иных боссов, снимающих пенки со своего партийного или кастового положения.

– Так где же могут оказаться «шахские сокровища», Павел Михайлович?

– Насчет воровской кассы есть кое-какие соображения. И, думаю, не у нас одних. Все внимание на Пугеня. Шах был человек опытный и неглупый… Неудивительно, что квартира оказалась пустой. «Зона», если чему и научит полезному, так это скрывать следы и ценности. Может, поэтому и нечасто возникают слухи об ограблениях уголовных воротил.

– Думаете, Шах…

– Нет, Шах не должен был умереть бедным.

Если уж действительно должен был умереть. Но свое состояние сумел спрятать глубоко. И не только свое.

– Вы о деньгах его половины, Золочевской?.. Но это ведь не обычная семья…

– Скорее пара стервятников. И то, что, помимо дел, они постель делили, ни к чему не обязывало. Золочевская за свое казначейство-бухгалтерство получала немалую ставку. Шутка ли – доверенное лицо! Но, думаю, и при конфликте с хозяином не пошла бы на убийство ради сохранения таких доходов. Не тот масштаб. Блатные тоже, хотя и недовольны, но помалкивают. Надеются, что найдется общак.

– Может, у Шаха стащили казну?

– Не знаю, как насчет Шаха, но у тех, кто этот общак создавал, его нет. Суммы точной никто не знает, но за пять лет отчислений должно было набежать изрядно. За спокойствие платили все. Даже и не веря, что Шах обеспечивает прикрытие с помощью наших с тобой коллег, как это ни печально сознавать… Теперь, когда Шах мертв, практически невозможно достоверно выяснить, кто из участковых берет за «добро» на «станок» с наперстками, а у кого просто работают «на подъем». Про выдачу удостоверений лотерейщикам от комсомола лучше вовсе не упоминать. Иди знай, подмахнул важный дядя бумажку от размягчения мозгов или его умаслили иным способом. Хотя полных дураков там тоже не держат.

– Но не в сберкассе же он деньги хранил! Такому, как Шах, не защитить декларации и на десять рублей. – Родюкову не терпелось вернуться к конкретной проблеме. – Тогда где? Обе квартиры обыскали более, чем тщательно. В связи со вчерашним обшарили обиталище Буковых. Верите ли, Павел Михайлович, я с самого начала видел, что у Аси Марковны не многим мы разживемся. Так и вышло. Конечно, недешево стоит пристрастие к фирме «Панасоник» – от холодильника до телефона, – но все покрывается легальными заработками кавалера Аси Марковны, отовариваемыми в «Каштане».

– Кстати, штурман этот… «Таврия»-то на него оформлена. И доверенность, соответственно, на Асю Марковну. С машинами, в общем, ясно. «Мерседес» уже не дождется Золочевскую. Не вернется хозяйка. На деле он принадлежал Шаху, известно, где куплен и за сколько. Сто пятьдесят тысяч… Привезший авто из Югославии удачливый спекулянт получил несколько меньше. Четырнадцать тысяч в кассу и «куклу» в девятьсот рублей. Но от этого настоящая цена «мерседеса» не уменьшилась. А если учесть стремительный, совершенно фантастический скачок цен за последний год? Кстати, чем не причина для убийства Шаха? В последнее время они с Золочевской не ладили, машина остается ей, а это тысяч триста. Убивают и за меньшее: за стакан маковой соломки, поллитра вина, за случайное слово…

– А вдруг напрасно мы роем вдоль и поперек, и действительно в этом все и дело? Жизнь человеческую по-разному оценивать можно. Н-да, один черт, без Буковой этого не расхлебать…

У дверей «Погребка» маячил мрачный верзила. Из новеньких, отметил Строкач и протиснулся меж дверным косяком и бочкообразной грудной клеткой.

Бармен радостно заулыбался всей бугроватой, как бы присыпанной погребной пылью, физиономией. Уж с его кличкой жулики маху не дали. Бульба, не жалуясь, крутился, как камешек между двух жерновов, выказывая неожиданное для столь грузного тела проворство, ухитряясь одновременно угождать и уголовным посетителям, облюбовавшим заведение, и розыскному начальству, могущему прихлопнуть его кормушку одним мановением руки. Оттого-то так охотно он давал ответы на некоторые щекотливые вопросы. Однако такое равновесие не могло сохраняться бесконечно, и Бульба прекрасно понимал, что рано или поздно ему придет конец.

Как и обычно, завсегдатаи по-хозяйски оккупировали сдвинутые столы. Строкач был встречен уважительными кивками и пристальными взглядами тех, кто плохо знал его в лицо. Готовились услыхать нечто важное. Не часто майоры розыска жалуют на их сборища. Тем более Строкач, пользующийся известностью.

Развернув стул от соседнего стола и усевшись, майор окинул настороженно повернутые к нему лица, освежая в памяти знакомые и «фотографируя» новичков.

– Гляжу, молодежи прибыло. На входе у вас прямо Геракл, думал, уж и не впустит чашку кофе выпить. Ты бы, Короб, своих «шестерок» поднатаскал. Или уж прибейте у двери мраморную табличку «спецобслуживание». Чтоб на века.

Изможденный татарин ухмыльнулся бесцветными, словно из папиросной бумаги, губами. Глаза его мокро блестели, зрачки, расширившись, почти не реагировали на свет. Все знали, что Короба доедают лагерный туберкулез и морфий, и жизни ему осталось от силы года три. Наркотики Короб добывал и в самой жесткой «зоне», остальное его интересовало мало. По этой причине он считался человеком непредсказуемым и крайне опасным в ярости. С милицией, однако, без нужды ссориться не желал.

Приняв правила игры, Строкач прекрасно сознавал все это, тем более, что его задачей было прояснить обстановку, а вовсе не обострять ее.

– Сразу скажу: ничего противоречащего вашим правилам, я не попрошу.

– Не прошу у тебя ничего-о-о… – загнусавил фальцетом верзила Мерин, дирижируя шампуром с присохшим обрывком мяса.

Щека Короба слегка вздрогнула, и он досадливо прищурился. Мерин тотчас увял и отъехал вместе со стулом в тень.

Видя, что Короб внимательно слушает Строкача, прониклись и остальные. Майор между тем уже заканчивал, и итог вырисовывался печальный.

– …Итак, вам понятно, почему я искренно сожалею о кончине Шаха. Но примите мои соболезнования не только по этому поводу. Смерти посыпались одна за другой. Такое впечатление, что вам надоели серые будни и вы специально стараетесь поднять на дыбы наше ведомство. Желание отомстить за босса – да, но дело не только в этом…

Наружу горилла у входа выпустил Строкача уже ласково осклабившись, с настороженной почтительностью. Майор тронул «жигули», и вместе с тягостными раздумьями потянулись раскисшие хляби февральских улиц. Споря с собой, тасуя догадки, Строкач восстанавливал в памяти разговоры с людьми, которых только что оставил, и тех, с кем встречался раньше.

Жирует жулье, но радости нет. Напряженность висела в воздухе «Погребка» и до его прихода. Да и не смутишь их визитом какого-то майора угрозыска. Знают свои права. Для суда одного знания об их воровской сущности вовсе не достаточно. Даже за тунеядство уже не привлечешь. Закон признает только факты. А вот с воровским «законом» творится что-то странное. Ненормально они реагируют на смерть Шаха. Ведь не дешевки собрались, сказали бы, что надо, о мертвом. А вот нет, жмутся, как девицы, будто на допросе. Друг друга боятся? Пробовали и поодиночке… В конце концов, Шах – жертва, один из их круга. И чем они занимаются? Пытаются найти убийцу своими силами? Ничего подобного. В чем-то круто изменилось отношение к Шаху. Чем-то он их разозлил. Даже Мерин, мелочь, дубина безмозглая, и тот кривится. Но ведь молчит! Будто стыдятся чего-то. А чего? Неужели Шах, которому доверяли, действительно сдернул общак? И куда его? Проиграл? Не играл он по-крупному. Так, нервишки щекотал. Да и известны нам все крупные проигрыши. Скупил все драгоценности Фаберже? А хватило бы, пожалуй. Счет за границей? Это бы от нас не укрылось, но не тянул Шах еще на швейцарский банк, не по чину. Деньги здесь. В чьих-то руках. Ох, как не хватает сейчас в нашей колоде Буковой, чтобы пасьянс сошелся! А ведь в горячке будет бежать, пока не свалится, может и бед натворить…

Сеть незримо охватившего город поиска напрягалась впустую. Сидя в Управлении, в окружении то и дело трезвонящих телефонов, Строкач систематизировал записи. Начальство билось в истерике. К делу о разбоях с убийствами добавлялось и это, обраставшее трупами. Отчаявшись охватить все моменты розыска, Строкач решил остановиться, все обдумать и подержать руку «на пульсе» дела, сидя на связи. Санкцию на прослушивание телефона Буковых прокурор дал без промедления. Чуть поколебавшись и выразительно, пожав плечами, санкционировал и прослушивание телефона Пугеня. Тот сидел отшельником, принимая лишь своего приятеля, дубоголового Сеню Мерина, и то со многими предосторожностями. Прочим давал от ворот поворот, даже не отпирая мощную дверь тамбура. Причину такого поведения Пугень объяснил Строкачу во время их вчерашней беседы. Майору пришлось явиться к нему собственной персоной после того, как Родюкову с повесткой просто не отперли.

– На вас, товарищ майор, единственная надежда. Опасные времена. Лучше уж я тихо посижу, пока вы порядок наведете. Ничего не хочу. Уехал бы, да подписку дал, и потом – далеко ли убежишь, если хорошо ищут? Клянусь, не знаю – кто, за что, но очень подыхать не хочется. Нет уж, за моими дверьми поспокойнее. Я теперь прежде чем к глазку соваться, пару раз перед ним дощечкой машу. Могут и стрельнуть… Честно скажу – приятно мне ваше общество. Партию в шахматы? А то Сеня мне как-то поднадоел. Парень он неплохой, да думает больно долго. Его дело, реслинг, это ему в самый раз. Зато вероятность, что предаст, минимальная.

Пугень гостеприимно указал на журнальный столик в окружении кресел, где помещалась шахматная доска. Позиция на доске была несложная, банальный эндшпиль. Две чашки с кофейной гущей, пепельница со следами окурков, – все говорило о привычности шахматных баталий.

– С удовольствием! – Строкач никогда не отказывался от возможности разрядить обстановку.

Мысли его витали далеко от доски, играл майор рассеянно, да и не стремился к победе. Напротив, достойный проигрыш мог оказаться кстати. В этой ситуации, расслабившись, партнер раскрывается. Наконец, Пугень, отвоевав слона и пешку, устремился к победному завершению. На его лице блуждала вялая усмешка.

Однако и выигрывая у серьезного противника, Пугень не желал размягчаться.

– Сижу я здесь взаперти оттого, – заговорил он, смахивая фигуры с доски, – что не знаю, у кого руки чешутся. Юрий Семенович тоже не в игрушки играл. В «паханы» слабые не выходят. И Нонка – баба боевая. Не останавливалась ни перед чем. Если на кого я и грешил, ну… с Шахом, то именно на нее… Пожалел…

Строкач кивнул.

– Дело хорошее. И сколько ей пришлось заплатить за вашу жалость? Или бескорыстно? А знаете, Пугень, как-то мне до сих пор не очень верится, что вы могли вот так запросто уступить в поединке дилетанту Рухлядко. Конечно, над трупом Шаха убивать еще кого-то не следовало. Одно дело – втихую, когда непонятно, кто из троих прикончил шефа, другое – на глазах, да еще в таких критических обстоятельствах.