Текст книги "Русское видео"

Автор книги: Владимир Безымянный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Да будет вам, – понимая, что майор не собирается его обвинять, Пугень блаженно щурился. – Не до шантажа, когда вокруг расплачиваются пулями. Прибыльное становится убыточным…

Не столкнуться лицом к лицу на улице с Сеней Мерином было просто невозможно. Изобразив радушную гримасу, Сеня гостеприимно распростер лапищи, в каждой из которых болталось по объемистому пакету с кефиром, виноградом, острым сыром и прочими гостинцами. Севший в осаду Пугень, однако, не отказывался от свежей провизии.

Не глядя в сторону оперативных «жигулей», передок которых любознательно торчал из-за угла квартала, майор свернул направо. Наблюдение поставлено надежно. Родюков костьми ложится, чтобы реабилитировать себя за упущенную Букову…

Вспоминая этот вчерашний визит, Строкач ощущал беспокойство. Никто не мог поручиться за безопасность Пугеня. Мысли его были с теми, кто сейчас напрягал зрение в вечерней мгле на посту наблюдения…

– Смотрите-ка, не спится дружкам, – лейтенант указал напарнику на балкон третьего этажа, где во тьме малиново вспыхивали два сигаретных огонька, роняя на ветру косые искры.

Массивный силуэт Мерина медлительно ворочался за переплетом остекления, сутулился, будто выспрашивая что-то у присевшего яйцеголового Пугеня. Затем Мерин метко стрельнул окурком в капот «жигулей». Выбросив сигарету, Пугень пружинисто, не распрямляясь, нырнул в квартиру. Обычно Сеня засиживался у Пугеня заполночь, а то и оставался ночевать. Влекла его, очевидно, возможность пообщаться со стоящим ступенью выше старшим команды боевиков. Поэтому наблюдатели на ранний уход Мерина не рассчитывали.

Миновало «пиковое» время, когда двери подъезда хлопали ежеминутно, и можно было чуть передохнуть. Поток распался на отдельные капли. Поздние прогулки здесь популярностью не пользовались. Наступила тишина. В соседний подъезд где-то после половины двенадцатого со смехом ввалилась парочка, едва не сбив с ног ползущего наружу пожилого горбуна.

– Шестой, шестой, вызывает первый.

– Я – шестой. Слышу вас, первый. Объект в норме, «шахматист» из дома не выходил. Свет не гасили, часто курят.

– Ладно, Игорь. Блокируйте квартиру, никого не выпускать. Думаю, попыток уйти не будет. Только не расслабляйтесь… Группа захвата выехала.

Утомленный после бесплодного прочесывания деревень и поселков, располагавшихся на предполагаемом маршруте «Таврии», Строкач, оставив коллег с фотографиями обеих женщин опрашивать сельских кумушек, вернулся в Управление. Сидя за письменным столом, поматывал крупной, начинающей седеть головой, словно не мог сосредоточиться.

Акт экспертизы майор штудировал особенно углубленно. После укола в вену и непродолжительного периода разговорчивости, Золочевская надолго осталась бы в тяжелом депрессивном состоянии. Добавка фосфоресцирующего токсина свела на нет счеты с жизнью. Яд был введен за полтора часа до смерти. Плюс-минус десять минут. Делать это в машине неудобно, нужна более спокойная обстановка. Таким образом, «манипуляционная» должна находиться в круге диаметром километров девяносто. А если учесть момент начала эскортирования «Таврии» старшиной Насыбулиным – не более четырех десятков. Здесь находятся семнадцать населенных пунктов.

Соколовка была в числе последних, если не последней. Из пятнадцати строений, обитаемых – шесть. Единственный мужчина – разменявший восьмой десяток Афанасий Лукьянович, пенсионер, «ветеран и участник». Свет в окошке – внучка. Экономист, с отличием окончившая университет, работает в конторе совхоза «Знамя Ильича», отсюда километров тридцать. Замечательно, что внучка эта училась на одном курсе с Нонночкой Золочевской, но та оставила факультет за год до защиты диплома. Однако приятельские отношения не прервались. Внучка Лукьяныча, обитая в общежитии для молодых специалистов, всю неделю томилась ожиданием выходного. И тогда – не в совхозный клуб, а в город, к подруге Нонне. Лукьяныч все реже видел свою любимицу. Правда, с годами поездки эти стали реже. А на днях и сама Нонна посетила их места. И не к подруге завернула, а к старику, «передохнуть от суеты». Три дня радовала Лукьяныча, закосневшего в бобыльем одиночестве, не избалованного вниманием.

– Она, она, голубушка… Впорхнула, как птичка, порадовала старика. Веселая, шутит, а видно – забота у нее, неспокойна душа. В тот день пообедали, настоечки моей фирменной пригубили. Легка, а забориста! После обеда чую – совсем глаза слипаются. Поели, и на боковую. Посуду прибрали и разошлись по горницам. Проснулся – а ее и след простыл. Куда у нас тут ходить, в лавку разве, да и та раз в три дня приезжает, и чего там купишь? Нонна консервы навезла – я и не видал такого. Вон, – Лукьяныч ткнул черным, в трещинах пальцем в сторону мусорной кучи, пестревшей этикетками и упаковками.

– Есть и калитка задняя у нас. Прямо к шляху выходит. Часов так в пять, в семнадцать то есть, товарищ, встал я, извините, оправиться. Думал, спит она у себя, а ее уж и не было… Еще что? До того еще раз Нонна с друзьями приезжала, на этой самой машине. За Настенькой в «Знамя Ильича» заехали – и ко мне, отдохнуть. Нонна с мужчиной солидным была, в отцы ей годился. А второй парень справный…

Не колеблясь, старик опознал по фотографиям Шаха и Пугеня.

– Пьют крепко, но закусывают. Два дня гуляли, купались – места у нас хороши. Не очень они нам с Настенькой понравились. Я так понял: Лешу этого промежду всем прочим знакомить к Насте привозили. Ну, не вышло у них – и не надо, обнял Леша бутылочку. Набрался – еле угомонили. Наутро водой облился колодезной, отерся – и как огурчик. Мужик! Второй пожиже. И чего Нонна в нем нашла? Рыхлый, мутный. Давно живут, Настя говорила. Когда Нонна приехала, я видел, что неладно, но ничего не спрашивал, все, думаю, сама скажет. Не сказала. Куда ушла, зачем – ума не приложу. Машина стоит, хотя спросонья слышал – жужжал вроде мотор легковушки. Ворота на замке, задняя калитка не заперта. Нонна женщина аккуратная. Калитку с улицы не замкнешь, там надо по-особому прутик с улицы вставить. Она-то знала, а не замкнула.

– И никто ничего не видал?

– А что там они видят, бабки наши?

Эксперт аккуратно заполнял гипсом следы протекторов легковушки у задней ограды двора. Слежавшаяся солома у разбитой колеи следов обуви не сохранила. Вещи, оставшиеся в отведенной Нонне чистой комнате, ни о чем не говорили. Большой набор теней, французские духи-аэрозоль, прочие мелкие атрибуты. Оружие слабого пола. Без него – никуда, однако в «Таврии» рядом с бесчувственной Золочевской ничего подобного не обнаружилось. Зато в саквояже Буковой оказалась внушительная связка ключей, среди которых бросался в глаза один – фигурный, с двумя бородками. Строкач приметил его еще во время беседы с матерью Буковой, связка валялась на металлическом подносе на журнальном столике. А вот ключей, принадлежащих Золочевской, не было. Неужели так скоропалительно собиралась?..

Строкач находился в подвале специальной службы связи, до предела набитом электроникой. С недавних пор ее использование стало гораздо строже регламентироваться прокуратурой.

Замигало подключенное к номеру Пугеня устройство. Откликнулся хриплый, как бы спросонья, бас Лешика.

– Говорите, вас слушают, – однако в каждом звуке дрожало нетерпение. – Отвечайте, слушаю, ну!

– Не суетись, Лешик. Слушай спокойно, времени мало. То чужое, что ты считаешь своим, уплывает. Не хочешь делиться – потеряешь все, нечего и обменять будет, – щелчок, трубка повешена. Лешик разразился потоком базарного мата.

Эх, еще бы пару минут разговора и… Опергруппа мчалась в один из переулков к таксофону № 4726 – уже наверняка пустому. Возвращать ее майор не стал. Хоть и маловероятно, но вдруг хитрая девица продолжает околачиваться поблизости.

К таксофону опергруппа прибыла четыре минуты спустя. Будка, разумеется, была пуста.

– С машиной была, надо думать, – глубокомысленно провещала рация.

Стрекач ядовито заметил, не отрываясь от светового сигнализатора:

– Почему не с велосипедом? Молодая, спортивная особа. В самый раз.

Время медленно ползло в самом сердце системы прослушивания. Где в огромном городе скрывается молодая женщина, без колебаний ломающая жизни и судьбы? Профессионалы редко и неохотно идут на убийство, тем более на двойное. Кому охота прислониться к «стенке»? Нередко даже воры «в законе» наедине со следователем готовы намекнуть, где ловить «мокрушника». Незачем заставлять милицию без нужды шерстить «малины» и прочие точки. В первую очередь это касалось случаев с хищением табельного оружия, удостоверений, убийств «при исполнении». Тех, которые подпадают под компетенцию КГБ. Когда блатной мир начинают сотрясать тайфуны обысков, приводов, арестов, скрупулезных проверок лиц, подлежащих админнадзору, и клиентов спецкомендатур, горе тем, кто накликал эти бури. Жулики рады порой от себя оторвать, лишь бы вернуть желанный status quo.

И вновь Строкач остро почувствовал странное несовпадение сложившейся ситуаций с уголовной нормой. Даже штатные сексоты отвечали на расспросы односложно, избегая подробностей. Чувствовалось, многие толком не знают, что происходит, а те, кто в курсе дела – делиться информацией не торопятся. Нет и не было даже по-человечески понятной жажды мести за убийство видного предводителя блатных верхов. Одного из тех, кто, внушая новообращенным блатные истины, в то же время имеет установленные часы визитов в райотделы, а для срочных сообщений – номера телефонов, не значащиеся ни в одном справочнике.

Перебирая разговоры и встречи с «авторитетами» Строкач вспоминал оттенки, интонации, ускользающие взгляды, уклончивые ответы на неудобные вопросы. Нащупать такой вопрос – уже много, получить ответ на него – дело времени.

Найти скрывающегося человека в городе с почти двухмиллионным населением задача трудная, но разрешимая. С фотографией Буковой с описанием ее возможных метаморфоз ознакомили не только подвижные патрули и гаишников, но и всех, так или иначе имеющих отношение к «внутренним делам», включая скрипучий механизм «народных дружин».

Строкач, однако, рассчитывал не столько на стихийный размах поисков, сколько на вполне определенные, заранее подготовленные акции.

Учреждение п/я ЮЖ № …., а попросту – «зона», жило обычным тягучим распорядком. Назвать столь отвратный процесс жизнью мог разве что неисправимый оптимист. Впрочем, таковых на строгом режиме не числилось. Перековка трудом вовсе не располагала к жизнерадостности.

Управление хитрой, «гнилой», по расхожему определению, «зоной» администрация не могла осуществлять иначе, как через привилегированную «лучшую» часть осужденных – всеми ненавидимый актив. Проворно, искренне не желая провиниться и навлечь на себя гнев администрации, сновали «мужики» по работам, высшей наградой за рвение служил помпезный, весь в, бронзе и никеле, стенд «Они заслуживают досрочного освобождения».

И как гром среди ясного неба прозвучало известие, что один из тех, кто «стал на путь исправления» и уже готовился вернуться домой так скоро, как позволяла суровая статья, получил вместо судебного решения, открывающего ворота на волю, пулю в, затылок от начальника оперчасти Копылова при попытке к бегству. Тоже, конечно, свобода, но трудно поверить, чтобы кто-то стремился освободиться таким путем, пусть и досрочно.

В это не верил и Строкач, упорно доискиваясь действительных причин, заставивших Олега Пугеня на пороге свободы шагнуть в эту дверь…

Телефонные звонки ранним утром никогда не сулили ничего приятного. Оторвав трубку от уха, Строкач свирепо выругался. Не было печали! Спустя пять минут он уже усаживался в блестящей, облепленной антеннами «волге», видывавшей начальство и повыше.

Учреждение на окраине, несмотря на выдающуюся производительность труда, не принимало делегаций по обмену опытом. Массовые перемещения происходили лишь после весенних указов – уходил этап на «химию». В анналах учреждения была зафиксирована всего одна попытка миграции другого рода, сухо именуемая «групповой побег». Впрочем, она лишь отдалила ее участников от манящей свободы, снабдив их личные дела сигнальной красной полосой.

Такие, как Пугень, в побеги и прочие авантюры не ввязываются. Разве что для того, чтобы взорвать затею изнутри. Специфическая разновидность стукачей – блатной с якобы вынужденно надетой повязкой активиста. Тронешь его – себе дороже, пойдет срок за сроком в бетонном холоде карцеров. Расплатишься остатками здоровья.

На вахте, свежо блистающей еще непросохшей краской, гостей приняли радушно, с профессиональной тщательностью. Лишь из выцветших безразличных глаз контролера нет-нет, да и выглядывало беспокойное любопытство. Событие получило широкую огласку, занимало все мысли «контингента» и охраны. Такого не случалось давно, и случившееся не радовало. Разве что в «карантине» не знают, что каждое происшествие, выходящее за рамки «режима», тем более такое громкое, неминуемо обернется «закручиванием гаек». А уж про льготы «авторитетам» и просто зажиточным людям придется на некоторое время вовсе позабыть.

Трагически закончившаяся «шалость» затронет весь круг людей, с которыми общался покойный, не говоря уже о близких знакомых. Спецчасть хлеб недаром ест.

Знакомый Строкачу по прошлому посещению колонии крепкий, кареглазый, с румянцем во всю щеку главный опер искренне недоумевал:

– Уж от кого, но от Пугеня я такого не ожидал. Пришел он к нам, сами знаете, не ангелом. У нас другого рода пернатые. И послужной список в деле – дай бог. Но скажу непредвзято, вел себя отменно. И, казалось, понял, где лежит путь к досрочному освобождению. А получается, вот что выбрал… И ведь до комиссии оставался какой-нибудь месяц.

Капитан нервно раздавил в пепельнице едва начатую тонкую черную сигарету с золотым ободком. Помолчал, словно не зная, как продолжить. Строкач понимал его состояние, но не вмешивался, предоставляя выговориться, выплеснуть эмоции – здесь-то и могут всплыть самые значительные мелочи.

– Дежурство было как дежурство. От повязки ДПНК никуда не денешься. Сижу у себя, в голове разное. Было о чем призадуматься, комиссия эта на носу. И освободить кое-кого хочется, и спешить нельзя. В душу-то не влезешь. Вот и Пугень тот же. Признаюсь, не до конца я был уверен, что пройдет он комиссию. Сигналы были, что деньги у него водятся, не бог весть какое нарушение, а все же. Картишками баловался всерьез. Предупреждал я его, а он отбояривался – наветы, мол. А поговорить была возможность – ходил он ко мне с информацией. Дельно докладывал, почти всегда в точку.

Испещряющий непонятными постороннему глазу каракулями листок блокнота Строкач отбросил ручку и остановил собеседника.

– А можно поподробнее о результатах этой деятельности Пугеня?

– Что ж, пожалуйста. Об этом как-то не принято, но и дело необычное. Ну, вот здесь материалы, – капитан кивнул на лежащую перед Строкачом пухлую папку «Дело осужденного по ст. 142 УК УССР Пугеня О. В.» – Я своих всех помню, можно и без бумажек. Информировал о двух серьезных случаях доставки наркотиков в зону, краже медикаментов из больнички, ну, и по мелочам: деньги, педики… да, еще одна попытка побега.

– Стало быть, все-таки мог рассчитывать на условное освобождение?

– Рассчитывать? Безусловно. А вот освободился бы – едва ли. Нужно было еще себя показать.

– Да уж показал, – Строкач не мог сдержать раздражения. – То есть Пугень мог понимать, что досрочное освобождение ему не светит, и решил действовать по-своему?

– Не знаю. Действительно, пока не знаю. Сейчас пойдут с информацией мои мальчики. Они знают – со мной шутки плохи. Послушаем.

– Что же вы, в открытую будете допрашивать стукачей?

– Будьте спокойны. Дергать станут всех подряд. Я вам покажу, кто дело говорит, а кто мозги пудрит. Врать мне обычно не врут, а так, уклоняются… Иди знай, может он и вправду ни сном, ни духом. А вообще у меня порядок. Потому и место занимаем в соревновании приличное… Ох, я когда увидел, как он спускается по трубе, – а я и трубы не разглядел, полоска какая-то, – как наискосок, будто скалолаз, трассирует стену, у меня все опустилось. Я кричать: «Стой! Стрелять буду!». Да где там, после ангины, сиплю на ветру – сам себя не слышу. Вверх выстрелил – он еще быстрее припустил. Чувствую – уйдет. Полминуты ведь все длилось, а в памяти – словно часами гнался. Тут как назло поскользнулся, падаю. Чертов булыжник, который год собирались асфальт положить! Одно к одному, ведь и стреляю неплохо, а вторая пуля ушла в затылок. Поднялся я, добежал глянуть – кто, а там уже и глядеть не на что. Каша. Человека жизни лишил. – Капитан сжал виски, и с силой, словно умывая всухую, протер ладонями лицо, открыл глаза. Зрачки застыли, расширились. – До вашего приезда не трогал, помню еще лекции по криминалистике. Черт! Ведь днем с ним говорил! Он что-то услышал, что-то вроде того, что собираются с каким-то активистом посчитаться. Точно не знал, но готовились серьезные ворики. Услышал в строю по дороге в столовую. Но ничего конкретного, кроме того, что дело будет в первом отряде, в другой бригаде, в производственной зоне. Профилактическую беседу в отряде я провел, чтобы заточки повыбрасывали и думали о работе. Предъявить мне им нечего. Пугень очень просил поосторожнее, чтобы на него не навести. Дескать, уже косятся. Вроде и тогда, в строю, заметили его – замолчали. Лейбов и Рыжин – ребята крутые. Могут и на ножик поднять, – глаза капитана словно выцвели, он невидяще смотрел сквозь Строкача.

– Успокойтесь, Степан Петрович. Все выяснится. В принципе вы действовали сообразно обстоятельствам. Видали, какую штуку Пугень с собой на прогулку прихватил? Быка пропороть можно, не только капитанский мундир. Не вы бы его, так он вас. Жаль только, теперь не узнать, кто подавал Пугеню-младшему трубы к забору снаружи. Проверку провели, в лагере все налицо?

– Сразу же. Два часа держали на плацу, я успокоиться не мог. Все на месте – голову даю. В его отряде каждую пятерку, сам перещупал.

– А как он из отряда вышел?

– Дежурный клянется, что не видел. Дверь в здании – единственная, окна зарешечены. Можно еще раз допросить дежурного, но этот врать не станет. Соучастие в побеге – для него лишний срок, да еще через тюрьму, где таких только и ждут под нарами. Активист. У меня состав проверен. Чем в тюрьму, многим лучше самим вздернуться.

– Все-то у вас четко. А как ножики такие, как у Пугеня, по зоне ходят? А как выбираются из закрытого отряда с надежными дежурными? Да прямиком в побег? На вахте ваши контролеры – просто так спали или приняли чуток? Давайте-ка, наверное, сначала их сюда.

Со скорбно-обиженной миной, капитан вышел из собственного кабинета, не забыв плотно прикрыть дверь. Спина его выражала покорность судьбе и воле начальства. В конце концов, побег-то предотвращен. Погоны останутся целы, а с ними и ожидание пусть и нескорого, но неизбежного повышения. Престарелый начальник колонии хоть и неохотно, но свыкался с мыслью о неизбежности заслуженного отдыха. Обновление кадрового состава – веяние времени. Эта история вполне могла стать переломной в его карьере. Виноватым всегда оказывается стрелочник, но частенько он и в самом деле виноват. Большие механизмы, скрепленные бракованными винтиками, и работают скверно.

«Винтики» – старшина и сержант – втянулись в кабинет робко, с унылыми лицами. Насчет одного из них у Строкача сомнений заведомо не было. Малорослый седой старшина с отвислым дряблым брюшком и сизым носищем лет пять назад нес службу в следственном изоляторе, всегда заставляя майора при встречах теряться в догадках относительно своего пристрастия к дешевой парфюмерии. Загадка разрешилась, когда Строкач оказался в смрадной пивнушке на окраине, где, по слухам, мог отираться разыскиваемый мелкий налетчик. За соседним столиком он и увидел означенного старшину, сменившего китель на цивильный пиджак и потягивающего «ершик» из пива с мутным самогоном, украдкой подливая его в бокал из-под рукава. За давностью дела история эта забылась, но сейчас Строкач как наяву вспомнил тупую икотку старого алкоголика.

Бесшумно ступая, майор приблизился к двери кабинета и резко распахнул ее, едва не сбив с ног подпиравшего косяк снаружи капитана, не то чтобы подслушивающего, но и не праздно проводящего время.

– Степан Петрович, мы же не дети, не мне вам объяснять, что свидетели и прочие лица допрашиваются по одному! – и словно не замечая реакции капитана: – По поводу ваших героических кадров мы еще будем иметь беседу. А пока, прошу вас погуляйте четверть часа. И вы, сержант, тоже.

Сержант пулей вылетел из кабинета, опер снова аккуратно прикрыл дверь. Напарник сержанта ерзал на жестком стуле под подчеркнуто доброжелательным, почти ласковым взглядом Строкача, как нечистый в алтаре. Майор сделал свой выбор вовсе не по причине особой симпатии, просто всегда легче начинать, зная, с кем имеешь дело.

Старшина лопотал, сбиваясь, запинаясь, и вероятно покраснел бы, будь его бурая, пористая кожа к этому способна:

– Вы же меня знаете, товарищ майор. Я помню, бывали в СИЗО. Сколь ни дежурил, никогда… ничего такого. Мелочей не упускал, не то что… Знаю, про нас говорят – чай, мол, в зону проносят… Мне такие деньги ни к чему, совесть не продаю. Да много ли мне по-стариковски… На хлебушек заработаю, на маслице пенсия набежит. У меня ведь выслуга во-он какая! Верой и правдой…

– Я вам верю, старшина. А что это у вас лицо заспанное? Вон, щека помята…

– Где, где заспанное? – по-детски испуганно схватился за плохо выбритую щеку старшина. – Нет там ничего.

– Ну, не заспанное, и отлично. Плохо, когда спят на вахте, но когда человек не только спит, но и сознательно пособничает беглецу – это уже преступление. Говорите. В принципе ведь и так все ясно, а если откроется помимо вас, само всплывет – будет куда хуже.

С ужасом глядя на надвинувшегося вплотную Строкача, старшина испуганно тряс головой, словно отгоняя наваждение.

– Нет-нет, что вы! Вон и капитан Копылов, подтвердит. Да я никогда… Только, бывает, начнут глаза слипаться – сразу папиросу… Пачку за ночь искуриваю…

Насмерть стоял и соратник по вахте – рыжеватый, курчавый, тугой, как из новенькой литой резины, сержант Скоробогатько. Смахивал он более всего на завсегдатая саун, парилок и спортзалов, любителя пивка похолоднее. Сидя напротив майора, сержант обильно потел, так что подмышками кителя к концу разговора проступили темные пятна.

– Служба для меня – это все. Я и в армии одни благодарности получал… Тоже, между прочим, во внутренних войсках. На сверхсрочную не каждого приглашают остаться. А за меня командование – двумя руками! Призвание, говорят. Спуску бандюгам никогда не давал. Надо было б – своими руками… И они, гады, чуют. Знаете, к иным подъезжают, мол, пронеси чего в зону, или, наоборот, весточку там на волю, а ко мне – на дух! Это специально под меня копали – побег в мою смену. Точно говорю! Не любят, кто службу как положено несет. Жаль, раньше я этого, как его – Пугеня, не приметил. Он бы у меня и думать бегать забыл. Теперь одно – дружков его поганых к рукам прибрать.

– Это как же?

– Да знают они, сукины дети. Прижать как следует, и все выложат!

Рвения у сержанта хватало, однако сообщил он крайне мало дельного. А точнее – ничего. Помассировав ноющий от сержантовой бравой трескотни висок, Строкач отправился в отряд, к которому принадлежал беглый. Сопровождавший майора опер, истолковав приглашение идти вместе как признание в принципе правильности собственных действий, весь светился, путался под ногами, словно нашкодивший, но заглаживающий вину сторожевой пес.

«Локалки» отрядов были отдалены друг от друга. Первый располагался ближе прочих к вахте – средоточию событий. Серое двухэтажное зарешеченное здание встретило гостей пустотой: отряд работал в первую смену. Бригада, где числился Пугень, не была отправлена в производственную зону, однако отдыху не радовалась. Предстоящие допросы ничего хорошего не сулили.

В кабинете с несчастным видом, с физиономией, опущенной едва не до бирки с фамилией и номером бригады, дожидался главный свидетель и – возможно – виновник побега. Дежурному по отряду приходилось не сладко, если в его дежурство случалось что-то чрезвычайное. И не без оснований: на пост у входа в здание народ назначался ушлый, и если что и готовилось, то не могло ускользнуть от их внимания, а если ускользало, то небескорыстно. Конечно, риск всегда соизмерялся с выгодой. Любопытно, что же могло заставить этого сутулого, костлявого мужчину с глубокими, выделяющимися и на коротко стриженной голове, залысинами рискнуть своим досрочным освобождением? Выпустить ночью из отряда кого бы то ни было – проступок серьезный. Почти преступление.

– Гражданин следователь! Ей-богу, не видел я его! Вот капитан знает – я никогда, с первых дней, ни в чем замечен не был. Как что – сразу к вам. Ну разве нет? – с робкой надеждой тянулся экс-дежурный к своему всесильному начальнику.

Тот, однако, не желал проникнуться:

– На вахту бегать – дело нехитрое. Пугень тоже бегал. Кончай плакаться. Ты меня знаешь, я тебя тоже. Скажу одно: история такая, что круто придется. Всем. И мне в том числе: шутка сказать, побег через вахту! Места другого не нашли что ли? Или обленились? Назад в литейку захотелось? Нет? Тогда говори.

– Ну зачем так резко, Степан Петрович? Я вижу – человек сознательный, перевоспитывающийся. Вы ведь не станете нас вводить в заблуждение, – Строкач широко улыбнулся, в то же время считывая надпись с бирки на груди допрашиваемого.

Майор всегда стремился держать собеседника в форме.

– С чего бы я стал врать? Мне только соучастия в побеге недоставало! Но все-таки не видел я его. Не выходил он здесь, поверьте. Я бы заметил…

– Не спешите. Я приехал сюда не для того, чтобы убедиться в вашей старательности или отметить деятельность капитана Копылова. Мне надо знать, как все произошло. Так что помогите нам разобраться, за правду не наказывают. Может, что-то видели, но не смогли, побоялись предотвратить? Гарантирую – санкций по отношению к вам применяться не будет. Верно, Степан Петрович?

– Да-да, – не слишком готовно кивнул Копылов. – Коль майор дает добро… Словом, выкладывай, что знаешь, и – чист.

Но при всем желании экс-дежурного, ничего нового майор не услышал, кроме прежних клятвенных заверений в тщательности надзора за входом.

Помещений в длинном двухэтажном здании отряда было множество, сквозь забранные частой решеткой окна могла выбраться разве что средних размеров крыса, но никак не плечистый Пугень. Хранящий ключи от всех запираемых комнат, капитан Копылов вручил майору целую связку с замысловатым брелоком, явно не «зоновской» работы. Сингапурская штучка – оценил Строкач.

Первый, вернее, цокольный этаж, расположенный над наполовину вросшими в асфальт окнами «карантина», состоял из длинного коридора, со множеством дверей по обеим сторонам, лестницы и перекрестка всех путей – стула дежурного. Запирающихся дверей оказалось немного, так как пустых коек и, следовательно, свободного места не было вообще: едва размещали новые этапы. Если бы не прошедшая недавно амнистия, спать труженикам в черном хэбэ было просто негде, и угрозы уложить в парашу головой сыпались бы в тесноте куда чаще.

Из коридора в спальнях виднелись одинаково ровнее, аккуратно застеленные ряды двухярусных коек, между которыми редко попадались какие-то конторские тумбочки. Строкачу и раньше приходилось бывать в подобных общежитиях. Здесь поражало отсутствие любителей побренчать на гитаре в спальне, потихоньку постучать в домино или во что поазартнее, чтобы скоротать длинные подневольные будни. Что же касается мужской любви, то ею пробавлялись в уголках поукромнее, хотя и администрация относилась к этому вполне безразлично. Статья в кодексе сохранялась, но хватало иных деяний, куда страшнее.

Хуже побега считался лишь бунт. Вообще-то репутация у этой «зоны» была скорее положительной, но как показывает практика, даже образцовая постановка дела не является гарантией от захвата заложников и прочей экзотики.

Большинство проемов в серо-зеленых, также недавно выкрашенных стенах коридора было попросту лишено дверных створок. Здесь, как уверял Копылов, люди живут открыто. Скрытность, замкнутость не поощряются. Находившиеся в противоположных концах коридора кладовые запирались ключами, хранимыми, по положению, лишь самими шнырями-каптерщиками. Но, конечно, на всей территории учреждения едва ли нашелся бы уголок, недоступный Копылову. Тем не менее обследование каптерок и еще кое-каких закутов показало, что здесь не мог найти выхода даже изобретательный Пугень.

Интерьер просторной «ленинской комнаты» выделялся темным бархатом переходящего Красного знамени, склоненного над гордостью отряда – новеньким «Электроном» с финским, как похвастался Копылов, кинескопом.

Окна, как и везде, зарешечены (Строкач проверил лично), все прутья на месте – ни один даже не шатался, единственный выход, он же и вход – неширокая двустворчатая дверь, приводящая все к тому же дежурному.

Собственный кабинет Копылов открыл с облегчением. Никому и в голову не могло прийти, что Пугень мог бы пытаться свой прорыв на свободу начать именно здесь. Достаточно просторная, обставленная светлой казенной мебелью комната. Самодельный замок с фигурным ключом в сочетании с массивной дверью. Почувствовав взгляд Строкача, Копылов весело оживился.

– Нравится ключ? И мне нравится. Наш один делал, со стажем зэк. Он раньше по домушной части был, ну и теперь не изменил профессии. И ключ вроде не такой уж заковыристый, а поди открой! Открыть-то можно любой замок, да только на этот – и недели не хватит.

– А этот, слесарь-замочник?..

– Уже три года, как освободился «по двум третям». Работает в «Рембыттехнике», письма пишет. Помнит, кому обязан. Тут хотели его «опетушить». Я не дал. Шуганул, только перья полетели. У меня если кто слишком «законником» становится, может по пути в шизо случайно поскользнуться и – головой прямо в парашу. С чушкой никто и говорить не станет, свои же «опустят». Нет, слесарь в курсе – один лишний ключик, и все, прямиком на дно.

Следующей была дверь кабинета начальника отряда Черкизова, худощавого капитана, носившего усы скобкой. Там тоже все оказалось в порядке, за исключением… решетки. Массивные прутья вынимались легко, у их оснований, вмурованных в стену намертво, обнаружились тонкие аккуратные пропилы. Сделано это было явно ночью. Пропилы были зачернены той же краской, которой была окрашена и вся решетка. И без экспертизы было видно, что работали достаточно давно и хорошим инструментом:

– И Черкизов не мог проверить? – Строкач кипел. – Так и его могли через окно утащить – как экзотический сувенир!