Текст книги "Жлобские хроники (СИ)"

Автор книги: Владимир Назыров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Глава 2

С некоторых пор Одноглазый перестал употреблять соль счастья вообще и начал презрительно относиться к её почитателям. И было от чего. Когда-то еще двуглазый Одноглазый был большим любителем насосаться до одури и отправиться на поиски опасных приключений. Как же его звали тогда? Ну надо же, уже и не помню. Ну, пусть будет Двуглазый. Нам, в принципе, все равно. Не обо мне же речь идёт, правда?

Так вот, однажды насосавшись под завязку, Двуглазый осмелел до упора и поплёлся на поиски гроха. Другие дикие животные и демоны начали казаться ему по колено, а гороподобный грох был как раз по плечу. Немного поблуждав по окрестным склонам, наш герой к своему несчастью обнаружил искомого демона прямо под Скалой-У-Водопада. Развалившись на земле, грох мирно отдыхал и никого не трогал. Густые леса, покрывающие его тело мерно колыхались в такт спокойному дыханию, зубастая пасть была полураскрыта, а рядом с ней натекло целое озеро слюней.

С этим демоном всегда так. В отличие от неслыша грох неаккуратен, неповоротлив, негибок и неловок. И хоть он величиной чуть ли не со Сладкое Плоскогорье, но практически не представляет никакой опасности. А всё как раз из-за своих огромных размеров. Из-за них он ни в горы залезть не может, ни быстро развернуться в ущелье. Топает так, что слышно его издалека, да и мелковаты людишки для гроха. Если замереть, может пройти мимо и не заметить. Поэтому как бы ни хорохорился потом Двуглазый, и не орал, что он гроха ещё поймает и покажет всем этим демонам, кто в Долине хозяин, гроха он выбрал неспроста. Самый безопасный из всех демонов – грох.

Слышишь, Одноглазый?

Если его не дразнить, конечно.

Чрезвычайно обрадовавшись своей находке, Двуглазый устроился поудобнее на самом краю скалы, прикинул, что грох ни при каком раскладе не достанет его…

Э, ну, что тебе?

Сам такой! Кто-нибудь, выведите отсюда, пожалуйста, Одноглазого, а то я дальше рассказывать не буду.

Да, да, поговорим ещё…

Ага, спасибо.

Так вот – прикинул Двуглазый, что грох никак не сможет достать его, да и давай дразнить демона. Дразнил он его надо признаться отменно, используя весь свой богатый арсенал. А так как в арсенале Двуглазого было целых две убойных шутки…

Эй, эй, ну, кто там на входе? Не пускайте его.

Да расскажи, расскажи. Мне нечего стыдиться. Во, люди, да? Двух слов без мата связать не могут, а всё туда же, о других рассказывать. Сказочники, мать их. О чём это я?

Ах, ну да. Значит, целых две убойных шутки, убойных шутки, значит, целых две.

Нет, вот гад этот Одноглазый. Сбил всё-таки. Что он там делал-то, зараза эта? Дедушка Рэммерих, подскажите, пожалуйста. Уж вы то точно всё помните.

Ха! Ну, точно! Как я мог позабыть? Спасибо дедушка Рэммерих.

Он, значит, устроился на скале и начал обзывать гроха разными глупыми словами, а ещё показывать демону неприличные жесты. Изредка – хм, всё-таки три шутки получается – он пытался мочиться на демона со скалы, но попасть не мог, так как мощности у Двуглазого были не те. Не Водопад же он на самом деле. Увидев такие дела, грох уселся под скалой и начал внимательно следить за шутником, ожидая какой-нибудь ошибки с его стороны. Наш же герой радовался своим самым удачным шуткам, как ребёнок. А так как абсолютно все его шутки были удачными, то через некоторое время Одноглазый пришел в состояние необычного просветления, я бы даже сказал: восторга. Одним словом, ему выделили Канал, и были Глас и Видение.

“Возлюбленное чадо мое, – открылось Одноглазому, – своим бесстрашием и остроумием ты возрадовал сердце отца твоего. В награду открою тебе путь к жизни безбедной и счастливой в лесах райских моих. Отправляйся немедленно в страну избранных и уверовавших в меня, что на слуге верном моем, имя которому Грох. Истинно говорю тебе, леса его густы и богаты едой. Там ты найдешь верных друзей и прекрасных подруг. Войди же в мой рай, о прекрасный охотник и дерзкий шутник”.

Может все было не так высокопарно и коряво, как я тут изобразил, но факт остается фактом. С криком ”Иду, о Отец!” Одноглазый рухнул со скалы на спину гроху. Негибкий, неловкий, непрыгучий демон среагировал мгновенно. Громко щелкнули каменные зубы длиннорылого чудовища, и Двуглазый оказался очень близко от того места, куда направлялся, но принципиально не там. Обычная программа в таких случаях предполагала тщательное пережёвывание и выплевывание останков Двуглазого, но то ли Отец небесный заступился за возлюбленное чадо свое, отвлек Смерть, то ли костлявая сама зазевалась, то ли грох сплоховал – неизвестно. Только, я думаю, что Двуглазый так стремился в леса господни, что развил скорость падения небывалую и пролетев зубы громадные, язык длиннющий, гланды неудалённые, залип лишь только в горле гроха, но явно не в том. Грох прослезился, пару раз громко гыкнул, затем раздулся и кашлянул страшно. Момент этот я помню отчетливо. Я тогда танцевал с одной пигалицей и гулкий кашель столь сильно напугал меня, что со мной в первый раз в жизни случились неприятности и продолжались после этого целую неделю. Я даже чуть не поседел. Вот так.

Двуглазый, хоть и мокрый, но абсолютно невредимый, оказался там же, где и был мгновения назад. В припадке благодарности к Матери Жизни он принялся иступлено целовать родную землю. Застрявший меж камнями и торчащий вверх острый сучок прервал бурный поток его благодарностей, и Двуглазому пришлось поменять имя. Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.

С тех пор Одноглазый обходит соль счастья стороной. Эх, соль счастья, что ты натворила, ты, соль счастья, жизнь мою сгубила! Примерно так.

Одноглазый аккуратно выглянул из пещеры.

– Сидит, зараза. Где полезем?

– Я не знаю. Болтун не уточнил, где именно лежит цветок, а я и не думал, что эта торопыга так подставит меня. Честно говоря, мы собирались пошарить слева, пошарить справа, да и отослать тебя с добычей домой.

– Ну, я и пойду тогда. Без добычи, правда. Но домой. Как ты и хотел, – мгновенно обиделся Одноглазый.

– А как же дух свободы и романтика? – надавил я на больную мозоль предыдущего поколения.

– Ты даже не знаешь, где лежит этот полный дерьма цветок. Мы вылезаем наверх и выясняем, что надо ползти к нему через все плоскогорье. Мы бежим к твоему цветку, и тут появляется тролль. И все. На том свете я набью тебе твою черноглазую морду, Скок. Вот что, или…

– Тролли не могут двигаться днем, – перебил я сладкие мечты Одноглазого.

– Что стоит троллю превратить день в ночь, разве такого не бывало, а Скок? – мой напарник явно пытался запугать меня.

– Да, да, да! Мы вылезаем на плоскогорье, а там Большая Еда, и через мгновение появляется неслыш, мы бросаемся бежать, подбегаем к утесам, а там… Гам! Длиннорылый раскрывает пасть, и тут Хлоп! Внезапная ночь и тролли, тролли. Так вот первым, кто пострадает, будет неслыш – Боги не разрешают лазать по Сладкому Плоскогорью никому! Ни людям, ни птицам, ни демонам! А ты иди в свою нору на свой нужник, и трясись там, не шлет ли вдруг какой троллиный колдун на нас смертельную порчу! – праведный гнев просто подбросил меня вверх и, высоко подпрыгнув, я эффектно развернулся в воздухе и пошел вглубь пещеры в сторону Сладкого Плоскогорья.

Я всегда все стараюсь делать эффектно, даже если меня никто не видит на тот случай, если кто-то все-таки незаметно следит за мной. Тогда этот Кто-то всегда может сказать Кому-нибудь: “Надо же, этот Скок, какой он эффектный, даже тогда, когда никого рядом нет”. В идеале было бы, если эти Кто-то и Кто-нибудь оказались пигалицами.

Я шел не оборачиваясь. А чего мне оборачиваться, если я кончиками ушей уже почувствовал, что Одноглазый поплелся за мной. Я намеривался подняться на плоскогорье скальными проходами под поверхностью Великого хребта, у основания которого мы попали в засаду.

– Мы выйдем у Водяной горы, осмотримся: если цветок будет далеко, у Воронки, уйдем в пещеры и по ним до Туннеля…

– Мне кажется, что это я учил тебя ходить в горах, а не ты меня, Скок.

Надо же. Все еще дуется, а за что? Сам виноват. Раз одноглазый, значит – бесперспективный. Я так понимаю. А иначе разве Старик сказал бы: “Скок – главный”? Вот и сейчас, неужто мой план не гениален? Ведь он же очень прост. Вышли, осмотрелись, ушли. Ой, умный я, умный, и красивый, и сильный, а теперь вот даже и гениальный. Умным быть хорошо, мы, умные…

– Ага! Вот вы где! Что, за моей солью отправились? Я ночи не спал, на скалах сидел, все смотрел, где-где цветок с солью вырастет? Скоку, думал, как другу рассказал, а он меня с собой не взял, все решил сам себе забрать!

Судорожно сглотнув, я сделал осторожный шаг назад, уперся в окаменевшего Одноглазого и быстро проговорил:

– Как день сменяет ночь – так тень уходит прочь! Исчезай Болтун как дым и не смей вредить живым!

– Это не честно, Болтун! – встрял Одноглазый, разрушая силу моего заклинания. – Еще трех дней не прошло, а ты уже здесь!

– Мы никак не могли тебя похоронить, – поддакнул я, – Да ты еще наверное и не усвоился, а ходить за неслышом и искать твои останки, сам понимаешь…

Болтун, между прочим совсем не прозрачный – как я ни щурился, ничего сквозь него разглядеть не смог – удивленно крякнул и протянул:

– Ну-ну… Ты же Скок утверждал сегодня утром, что у тебя совсем-совсем не осталось соли, Марица придет, а тебе ей и отломить нечего будет. Кулаками махал! Долг отдавай, кричал! А сами уже насосаться успели…

Я посильнее надавил задом на Одноглазого, но тот со страху врос в землю и не сдвинулся ни на чуть-чуть. Болтун между тем продолжал преграждать мне дорогу, и, осознав, что оказался в западне, я тихонько заскулил и начал лихорадочно вспоминать отговоры мертвяков.

– Отойди-ка, – Одноглазый отодвинул меня в сторону и, приблизившись к призраку, потрогал того рукой. Я вздрогнул и внимательно посмотрел на своего учителя. Чернь, конечно, сразу же не видна, да и запах появляется лишь на третий день, но ледяная дрожь-то должна быть. Прикосновение привидения всегда смертельно.

– Живой, – констатировал Одноглазый, потрепав Болтуна по щеке. Тот в свою очередь громко постучал себя по лбу – что, что, а это у него всегда классно получалось – и, развернувшись, пошел в сторону Плоскогорья.

– Можете идти за мной, – бросил он нам через плечо и ускорил шаги.

– Как это, как это, как это? – прошипел я в ухо Одноглазого.

Тот недоуменно пожал плечами и отправился за Болтуном.

– Но этого же не может быть! – я снова догнал учителя. – Мы же вместе с тобой видели… Он что, правда живой?

– Теплый – подтвердил Одноглазый.

Вот мать его! Живой! Как же это он спасся? Толкнув Одноглазого плечом, я обогнал его и, как бы невзначай похлопал Болтуна по спине. Он показался мне каким-то упругим и неприятно склизким на ощупь. Пришлось резко отдернуть руку и внимательно осмотреть ее. Рука как рука. Не почернела и не отвалилась. Тяжело вздохнув и притормозив, я шепотом поинтересовался у Одноглазого:

– Ты когда его за морду трогал, ничего необычного не заметил?

– Она была чистой. Морда. Ни крошки манны на ней было. У него не такой длинный язык, чтобы так чисто слизать все, – подумав, ответил учитель.

Я почесал затылок, прикинул одно к другому и, снова догнав Болтуна, объявил его спине:

– Ты укусил неслыша за язык или начал щекотать ему небо – вот он тебя и выплюнул!

– А ты обсосался сверх меры и еще стукнулся головой, наверное, да к тому же и предатель…

Подняв в ушах специальную пленку, не пропускающую болтунскую речь, я опять притормозил и сообщил Одноглазому:

– Морда у него чистая от того, что у неслыша слюней много.

– Слюни, – по привычке поправил меня учитель.

– Слюнь, – по той же старой привычке поправил учителя я. – Болтун ему либо язык прокусил, либо небо защекотал. Я склоняюсь к первому. Зубы у Болтуна – самые острые в Семье.

– Наверное, – кивнул учитель.

Еще раз догнав Болтуна, я опустил защитную пленку у себя в ушах.

– … а он еще и стенал: "Отдай соль, отдай соль!", и я ему как другу…

– Больно было? – попытался я перекричать бульканья торопыги.

– Еще бы не больно! Никогда бы не подумал, что ты, Скок, можешь из-за какой-то паршивой соли мне, своему другу, в нос дать, даже если…

– Да я не про это, а про неслыша!

Болтун, не останавливаясь оглянулся:

– Про какого неслыша?

– Про того, который тебя съел.

Торопыга гулко постучал себя по голове и отвернулся. О боги, ну как это он все время делает? Я всегда завидовал умению Болтуна привести в любом споре такой шикарный последний аргумент! Вот постучит он так по своей башке и чувствуешь себя пустоголовым дурак дураком, и, главное, ответить не можешь, не получается. Всю оставшуюся дорогу наверх я осторожно простукивал в разных точках свой череп, пытаясь извлечь из головы необходимый гул, но увы, увы…

Глава 3

– Вот он! – ликующе вскричал Болтун, первым выкатившись из щели на ровную поверхность Сладкого плоскогорья.

Я осторожно высунулся наружу, посмотрел сначала налево, потом направо – так, кажется, всегда учили – а затем прямо. В самом деле – вот он.

Слава богам, соль создающим!

Слава неслышам, цветки завалющим!

Светиться красным нутро у него!

Марица будет моя!

Ого-го, ого-го, ого-го!

Эх-ма, жалко, что стихи никому не нужны. Не ценят людишки искусство словосплетения, не видят, какой поэт у них в Семье пропадает. Но ничего, вот когда я стану Стариком, то сначала в Семье, а потом, когда дорасту до бюрочлена, то и во всей Долине, а чуть позже, когда буду Говорящим Волю Богов, то и во всем мире стихи станут государственным языком. Вот так. Ну а как же им не стать, если я буду изъясняться с чадами своими только красиво:

“Мне боги сказали, что ничего не прислали”.

Вот ведь как в жизни бывает, чудеса, да и только. Встречается обычная женщина с обычным мужчиной. Ничего особенного. И вдруг, смотрите и падайте ниц! Рождается у них Ребенок. Нет, так не бывает. Папаня у меня что-то совсем блеклый был, никакой. Нора – водопад – нора, иногда с друзьями на рыбалку или охоту, но опять же в соседнюю нору. Как говориться, чего тут уметь, отламывай да соси. Нет, не папаня был мой папаня. Думаю я, что без бога какого здесь не обошлось. Обернулся Кто-то папулечкой моим, да и к мамулечке моей подвалил, когда законный папулечка отламывал да сосал! И вот что еще думаю. Не может бог так просто взять и прикинуться человеком, не по закону это, нет, не по закону. Сдается мне, что собрался Совет Богов… нет… не просто Совет, а Верховный Совет Верховных Богов и постановил послать…

– Дерьмо! – Одноглазый беспардонно прервал мои мысли. Просто возмутительно, до чего нечуткими бывают люди.

– Что дерьмо, что дерьмо? Вот он лежит себе – нас ждет. Вокруг ни души. Резко встали и пошли, – Ух, ты, опять стихи.

– Дерьмо, говорю, лежит. Видишь? И сдается мне, что это не просто дерьмо, а дважды дерьмо. Дерьмовей некуда. Как по-твоему, чье оно, Скок?

– Птичье, чье-чье. Сам не видишь, что ли?

– А запах?

– Что запах?

– Ужасный запах, – встрял Болтун.

Последовавший за этим долгий и скучный диспут двух специалистов и одного дилетанта тактично опускаю, дабы не засорять ваши головы совершенно не нужными особыми знаниями.

– … ну ладно, ладно, сам вижу, что прожилки красные. Сдаюсь. Не знаю. Да мне и плевать!

Страсть как не люблю показаться невеждой. Люди же не понимают, что я не знаю только вот этого, а остальное-то ведь все знаю. А они что решат? “А, Скок-то даже и в этом ни бум-бум. Фу-у-у…”

– Все, встали и пошли. Да смотрите не вляпайтесь, – красиво отомстил я.

– Скок, это крысиное дерьмо.

– А! – вскрикнул Болтун и умер.

– Ну и зараза же ты, Одноглазый! – сказал я, пинком оживляя торопыгу. – Нет, чтобы мягко подвести собеседника к самому важному и страшному, а он о черти чем: “чье дерьмо, чье дерьмо”. Нет, нечуткий ты, Одноглазый, к другим людям, ой, нечуткий. Инвалид, что с тебя возьмешь.

Я досадливо поморщился, еще раз пнул Болтуна, дождался стона и продолжил:

– Ну и шутки у тебя, замечу. Шутить-то надо весело, легко. Чтобы людям от твоих шуток радостно становилось. Настоящая шутка она работать и жить помогает, а твоя? Ну, откуда ты можешь знать, как что-то выглядит у крысы? Где это ты в Долине видел крысу? Сказки, Одноглазый не оживают. Детей заведи себе, и пугай их, если слушаться не будут, а меня не надо! Я и так послушный. О чем бы себя не попросил, все всегда себе сделаю. Если не сделаю, то хоть постараюсь.

– Перестань, Скок. В то время, как ты драл глотку на Совете, решая пускать или не пускать в Долину семью Черноспина, я разговаривал с ними. Ты хоть знаешь, почему они пришли к нам? – что-то не похоже было, что Одноглазый вот-вот громко заржет, хлопнет меня по плечу и завизжит противно: ”Как я тебя провел, Скок, а?”.

Семья Черноспина. Знаю ли я, почему они пришли к нам, знаю ли я? Мы встретили их с распростертыми объятиями, во всяком случае я. Много-много пигалиц и мало-мало мужиков. В отличие от нашего рыжего, цветом их семьи был черный с тонким белым кантом. Мне показалось это очень волнительным. Женщины в черном и тонкие белые полосы на талиях и подолах. Они были очень милы и я быстро попал под очарование одной, то есть двух, ну ладно, трех из них. Легко познакомившись, я вызвался показать живописные окрестности их нового дома, захватил соли счастья и… Именно я раскрыл подлую сущность семьи Черноспина.

Гнусные еретики! Какой извращенный ум надо было иметь, чтобы придумать этот отвратительный обряд Дарения Соли. Треть всех кристаллов, принесенных мной, они отдали в жертву богам. Они просто взяли и выбросили орошенные моим потом и кровью кусочки счастья в воронку Водопада. Такой пощечины я не заслужил. Мои чистые религиозные чувства моментально замутились и мощный поток различных жидкостей ударил в голову. Ноги же враз сделались мягкими и вялыми, неспособными даже к самому медленному танцу. Я рухнул как подкошенный и тихонько завыл о тяжелой долюшке богов всех рангов и возрастов.

Мыслимое ли дело, дарить высшим силам отраву? Помыслы и деяния наших благодетелей должны быть ясны и чисты, не затуманены ничем и никогда. Так вот почему в последнее время все стало не так, как раньше. Краски тусклее, еда преснее, соль счастья почти не шибает. У-у-у! Уроды. Они спаивали богов всей семьей, поколениями. И даже крошку-малютку Водяника, трогательно заботившегося о рыбках во всех водоемах, а так же Дунюшку, Цветенка, и, и, и…

Образы осчастливленных божественных детишек встали у меня перед глазами и я, громко зарыдав, застучал головой о камни. Немного поплакав и покатавшись по земле, почувствовал себя лучше и даже смог шатаясь подняться с земли и, плюнув в вытянутые кругло-глазые морды еретичек, отправиться к Старику… Через несколько шагов остановился, задержал дыхание, десять раз глубоко вздохнул приходя в себя, успокоился, вытер слезы, вернулся к пигалицам, отплясал их и побрел открывать Семье глаза.

– Их изгнали боги за злостный непристойный обряд Дарения Соли, – вспомнил я.

– Я очень уважаю твои религиозные чувства, Скок, но мне кажется, что в твоем возрасте пора бы уже знать, что никаких богов нет.

Вообще-то по жизни Одноглазый хороший мужик. Он даже когда-то был моим учителем, пока я значительно не превзошел его. Как сейчас помню то сладкое мгновение, когда он сказал мне: “Я больше не в состоянии учить тебя, Скок. Это невыносимо.”

Хороший-то он хороший, но меня постоянно пугает в нем его умение отрицать очевидные вещи. В таких случаях принято натянуто улыбаться, согласно кивать головой и как можно чаще заявлять: “Ну, мне пора. Что-то я сильно задержался с тобой”. Обычно я всегда так и делаю, но “Нет богов?!”

– Выйди ночью к Водопаду и узри Повелителей во всей их Славе и Величии, – бесспорно, когда я стану Говорящим Волю Богов, то буду весьма эффектен.

– Это будут тролли, вот кого я узрю ночью на Водопаде, – огрызнулся Одноглазый, – и давай закончим этот по моему недоумию начатый спор. – Он хмыкнул, сплюнул и продолжил. – Семью Черноспина изгнали крысы, вот почему у них было так мало мужчин. Они пали, сначала защищая свое Логово, а потом прикрывая отход женщин и детей. И в то время, как ты скулил о несчастной доле поруганных богов, я вытянул из черноспинов все, что они знали о бестиях!

– И кто-то из них рассказал тебе о крысином дерьме? – издевательски спросил я и обернулся за поддержкой к Болтуну.

– Га-га-га-га! – подсобил мне торопыга.

– И о дерьме тоже, недоумок! – разозлился не на шутку Одноглазый, – Что ты думаешь о крысах, Скок?

– Что я думаю о крысах? Я думаю, что нам надо подниматься и быстренько бежать к цветку. Вон, светится красным соль счастья и я ее вижу. А вот крыс не вижу. И если какая-то птица сожрала что-то не то, это не значит, что я не могу забрать свою соль счастья. Вот так.

– Ах! Ты не видишь крыс? Так ПОСМОТРИ!

ПОСМОТРЕТЬ я, конечно, могу, но очень не хочу. Потому что после того как ПОСМОТРЮ долго в себя прийти не могу. Так голова болит, что… Да вам все равно не понять, как она болит.

Что спрашиваешь?

Ну, ладно, уговорил, иди сюда – объясню.

Ага, вот на это место проходи. Наклони ее.

Голову, говорю, наклони. Глаза закрой…

Ой!

Мать твою!

Уф!

Ну…….!

Да она же у тебя каменная! Что, больно голове?

Нет!? Ну, вот также как моей руке сейчас больно, так и голова потом болит, только еще сильнее. Дедушка Рэммерих, посмотрите – мне кажется я руку об этого каменно-голового сломал.

Ай!

Да!

Да!

Нет? Ну, слава богам. Спасибо, Марица, спасибо, дорогая. Одна ты меня жалеешь.

Ну так вот.

У, мать твою…

ПОСМОТРЕТЬ я, конечно, могу, но очень не хочу.

– Ну и зараза же ты, Одноглазый. Что же ты не даешь мне соль-то спокойно взять. Далась тебе эта куча. Ну хоть ты ему скажи, Болтун! Может и крыс-то никаких нет, а есть одна пришлая больная крыса. Пришла, нагадила и ушла. Может быть, это у них такой обряд посвящения мальчиков в мужчины, или эта крыса – отшельник, старая, глупая…

Одноглазый стремительным ударом повалил меня на землю и вцепился в мое горло.

– Слушай, ты, идиот. Или ты сейчас же посмотришь, или я придушу тебя, как последнюю тварь.

Ну почему все всегда угрожают одинаково? Делают больно и обзываются.

– Я, кхе, эта, нельзя, кхе, так, эта, ночь, кхе, эта… – исчерпав запас воздуха, я начал бешено вращать глазами, сигнализируя Одноглазому, что говорить мне уже нечем.

Через несколько мгновений мой добрый учитель отпустил меня, и даже великодушно дал отдышаться.

С интересом наблюдавший до этого за нашей возней Болтун, разочарованно вздохнул:

– Ну, зачем же ты его отпустил? Посмотри, он даже синеть не начал. У него этого воздуха еще было ого-го сколько. Я бы…

– Ну, что ты там пищал? – презрительно обратился ко мне Одноглазый.

Ах, вот как?! Пищал? Сначала этот подлый стремительный удар, а теперь и унизительное, оскорбляющее мое достоинство обращение. Так и подмывало гордо ответить: “С тобой, грыжа, не пищит, а разговаривает начальник рыска Семьи у Водопада – Скок. Слыхал о таком?”, но я не решился. Стремительный удар все-таки. Был бы простой, я бы не побоялся, но стремительный…

– Ну и сволочь же ты, Одноглазый, – отплёвываясь, просипел я, – как же ты посмел на меня, главного, руку поднять?

– Какого такого главного? – не понял учитель.

– А вот такого! Меня главного, – прохрипел я этому тупице, – что, не слышал, как Старик сказал: “Скок – главный”?

– Когда сказал? – опять не понял Одноглазый.

Просто удивительно, как он набрался наглости в свое время чему-то учить меня? С его то сообразительностью.

– Сегодня утром, не помнишь, что ли?

– А… Это когда Старик сказал мне: “Скок – главный раздолбай, но ты его береги, он нам еще пригодиться”, а ты после первых двух его слов заорал: “Йохо!” и выскочил из зала, тогда, что ли? – просиял Одноглазый.

– Правда, правда, – поддакнул Болтун.

– Наглая ложь! – прошипел я и… нет, прыгать на него не стал. Стремительный удар все-таки. Пока не натренируюсь уклоняться, нипочем на Одноглазого кидаться не буду. Ничего, ничего, пускай сам себя изнутри выжигает. Обидно ему стало, что ученик так сильно учителя во всём превосходит, вот и бесится, зараза.

– Я не могу вот так взять и посмотреть. Только вечером и только на лежанке. Мне надо лечь, расслабиться, как бы задремать. Давай так. Сегодня вечером. Я обещаю тебе, что сегодня вечером я посмотрю твоих крыс. А сейчас забудем про них, забудем до завтра. Только соль, а крысы завтра. Приходи ко мне утром, – горлу было ужасно больно врать, но я представил себе, какую комбинацию из пальцев и рук покажу завтра Одноглазому, и мне сразу же полегчало. Нашел ясновидящего, мать его!

Быстро поднявшись, я энергично зашагал к упавшему цветку. Хлюпс! Вот дерьмо!

– Все не счищай, Скок, Старику покажем, – посоветовал мне Одноглазый и аккуратно обошел меня.

Болтун же брезгливо сморщился, зажал себе нос и бросился вдогонку за учителем.

Обломанный неслышом цветок лежал недалеко от Стены, но на самом краю Сладкого Плоскогорья. Его сок стек из сердцевины на твердые прозрачные стенки хоботка и светился медленным темно-красным очарованием томительной мелодии. Я с наслаждением закрыл глаза и отчетливо представил себе сгорающую в моем танце Марицу…

– Сто кусков хреново! – отвратительная рожа Болтуна сменила прекрасную Марицу и поведала:

– Ничего нет. Никакой соли. Представляете – один лишь сок! Я думаю, надо подождать пока засохнет! Давайте посидим здесь. К вечеру будет соль. Верьте мне. А чтоб не скучно было – можно и сока попить.

– Ты в своем уме, Болтун? – Возмутился Одноглазый. – Вы тут сейчас насосетесь, а я вас охраняй?

– Чего это охраняй? Не дети уже. Правильно я, Скок, говорю? А тебе, Одноглазый, тоже бы не помешало расслабиться. Какой-то ты в последнее время натянутый весь, злой. Надо и отдыхать иногда. Расслабляться культурно.

– Я не устал.

Не обращая никакого внимания на разгорающуюся перепалку, я миновал спорщиков и осторожно вступил вовнутрь прозрачного хоботка. Терпкий аромат защекотал ноздри, в голове прояснилось, стало легко, хорошо, душевно, тепло. Одновременно захотелось пить и танцевать. Я с удовольствием вздохнул густой воздух и, прижавшись животом к гладкой поверхности цветка, осторожно пригубил из ближайшей лужицы. Приятное тепло разлилось во мне и тут же еще сильнее захотелось пить. Причем именно сок, только сок, много-много сока. Главное, не останавливаться…

– Хорошенькое дельце! – Болтун цепко схватил меня за ноги и оттащил от лужицы, – Либо все – либо никто! А я что? Я, по-твоему, не хочу, да? Эй, Одноглазый, ну, что за дела? Этот дерьмюк уже присосался!

Ввалившись в цветок Одноглазый грубо хватанул меня за шкирятник и выкинул вон из хоботка.

– Где-то поблизости бродят крысы! – проорал он. – Мы шли за солью! Соли нет! Мы идем домой!

Я нисколечко не обиделся, а даже наоборот, посмотрел в лицо учителю и ласково улыбнулся ему. Какой он все-таки смешной. Все пыжится чего-то, пыжится. Постоянно что-то ему надо, о чем-то беспокоится и вечно ему все не так. Бедняжка. Инвалид.

– Я хочу выпить с тобой из одной лужи, Одноглазый. Ты такой славный и я тебя люблю! – От этого неожиданного открытия счастье захлестнуло меня и я растроганно признался:

– Как жаль, что ты не пигалица, а то я бы с тобой станцевал!

– У-у-у, – протянул Одноглазый, – Минус Скок. Быстро же ты. А ну стой!

Это СТОЙ относилось к Болтуну, который под шумок скромно удалился попить сока. Учитель мощным прыжком влетел вовнутрь цветка, раздался оглушительный плеск и через мгновение наружу вылез мокрый Одноглазый с таким же мокрым Болтуном. Оба очаровательно благоухали.

– Что за дела?! Что за дела?! – заверещал торопыга, отчаянно вырываясь, – Я уже взрослый! Мужик! Что хочу, то и пью!

Упав на землю, он что-то еще пробурчал и начал упоенно вылизываться. Причем делал это так забавно, смешно шевеля языком и гулко сглатывая, что я не выдержал и расхохотался.

– Дерьмюк, – прошипел в мою сторону Болтун и отвернулся.

Я с удовольствием оглядел обычно серые и унылые, а сегодня удивительно симпатичные просторы плоскогорья и неожиданно ощутил жгучие желание пойти на самый край и посмотреть вниз на далекую землю. Пришлось, поднявшись, постоять пару мгновений, борясь с сильным головокружением, и только после этого двинуться к пропасти.

– Ты куда? – встревожено спросил Одноглазый.

– Пойду, плюну вниз. Всегда хотел.

– Я тебе ОЧЕНЬ не советую этого делать. – нехорошим голосом произнес учитель.

– Оставь его, – неожиданно вступился за меня Болтун, – Ничего ему не сделается. На краю ветер посвежее. Быстрее очухается.

– Пойдем, подержим его, – предложил Одноглазый, – вдруг что.

– Тебе надо – ты и иди, – отказался Болтун, – мне и здесь хорошо.

К этому моменту я уже отошел от них на порядочное расстояние и поэтому не слышал какие такие веские аргументы привел Болтуну Одноглазый, но через некоторое время они появились рядом со мной. Причем у Болтуна было большое красное ухо и он обиженно смотрел в сторону от учителя. Ухо пульсировало, набухало и переливалось всевозможными оттенками темно-красно-синего. Я невольно залюбовался этой завораживающей игрой формы и цвета и восхищенно прошептал:

– О, боги, как красиво.

– Ага, – подтвердил Одноглазый, – а вон Водопад.

Еще раз внимательно изучив болтунское ухо, я не нашел в нем никакого водопада и поинтересовался:

– Где?

– Да вон же, – учитель указал на родную нашу скалу, возвышающуюся с другой стороны пропасти.

– А-а, – разочарованно протянул я.

– Ну что, ты уже плюнул?

– Да, это было круто.

– Тогда пошли.

– Подождите! – вскричал Болтун, – знаете, что я вспомнил?

– Что <пип-пип-пип>, – матерно предположил Одноглазый.

Я оглушительно заржал и чуть было не свалился в пропасть. Польщенный Одноглазый великодушно подхватил меня и задаром спас мне жизнь.

– Ну вот и зря ты его придержал, – разочарованно произнес Болтун и продолжил: – как раз об этом я и вспомнил.

– Об <пип-пип-пип> – процитировал я Одноглазого и снова заржал.

Зардевшийся учитель вновь поймал меня и оттащил от края подальше.

– Ну, слушайте же, – возмущенно подпрыгнул Болтун. – Говорят, что если человек поверит и с верой в сердце прыгнет вниз с большой высоты, то пока он будет лететь, у него вырастут крылья и он не разобьется.

– А крылья потом отваляться? – спросил я.

– Нет, – убежденно заявил Болтун, – останутся навсегда.

Я представил себя на скале и пять-шесть… нет, двадцать-тридцать… хм… о! Вот!.. длинную очередь из пигалиц от подножия до самой вершины очень высокой скалы. Я раскрываю крылья, пигалицы кричат от благоговения и экстаза, поворачиваюсь к очередной девчонке и томно так говорю: "Иди ко мне, я подниму тебя вверх, я умею летать", подхватываю ее обмякшее тело и уношу ввысь, на самую красивую гору. Там она, дрожа от страха, радости и восторга танцует для меня до изнеможения, потом я опускаю ее тело на землю и… и… ну, конечно! – оставляю его в конце очереди, а сам с шумом уношусь вверх, на вершину скалы.