Текст книги "Записки натуралиста"

Автор книги: Владимир Водяницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Довольно скоро (1953) вышла из печати солидная книга – «Труды Всесоюзной конференции по вопросам рыбного хозяйства», где были опубликованы все 22 доклада, протоколы прений и заключительные слова докладчиков. Я считаю эту книгу как некоторый исторический документ очень интересной. Она отражает тогдашние тенденции в рыбохозяйственной науке, ихтиологии и гидробиологии, характеризует живых людей – участников этой большой конференции, где столкнулись различные направления. Думаю, что молодежи следует заглянуть в те «минувшие дни» и узнать, за что «рубились отцы».

Очень существенно разошлись мнения по вопросу о сущности проблемы продуктивности водоемов. Наши оппоненты, рассматривая ее лишь как проблему образования промысловой продукции, утверждали, что изучению подлежат лишь те звенья и процессы, которые непосредственно участвуют в ее образовании, а остальные не представляют интереса. Мы же всегда считали такой подход допустимым лишь для целей первичного ориентировочного изучения непосредственных пищевых связей промысловых объектов и недостаточным для понимания различий в уровне продуктивности разных морей и их отдельных зон. Только фронтальные исследования, включающие изучение круговорота веществ и потока энергии через все основные звенья созидателей и потребителей органического вещества, приведут к пониманию закономерностей продуктивности и возможности управления ею.

Менее существенным с теоретической стороны явилось расхождение по вопросу об освоении открытых вод морей и океанов. Однако вопрос этот имел важное практическое значение. Надо сказать, что среди части наших ведущих ихтиологов господствовало скептическое отношение к океаническому рыболовству как ненадежному и дорогому. Иное дело пресные воды – их, мол, у нас много и можно создать еще больше прудов и озер, этим хозяйством и нужно управлять, подбирать и улучшать породы рыб и т. д. В этом утверждении – большая доля справедливости, и, несомненно, наши внутренние рыбные ресурсы еще далеки до своего полного использования. Но отказываться от даров океана, которые огромны и которые широко используют многие государства, просто неразумно. И уже давно рыболовство ряда государств оторвалось от прибрежной полосы и вышло в открытые просторы океанов.

Прибрежная зона моря, естественно, гораздо продуктивнее открытых вод (считая на единицу площади или на кубометр воды). Для этого имеется ряд причин: энергичное перемешивание вод на мелководьях, развитие донной растительности, поступление питательных веществ с речным стоком и с прибрежной суши. В течение длительного времени именно последней причине приписывали основное значение в продуктивности как пресных, так и морских прибрежных вод. Первым высказал эту мысль знаменитый зоолог К. Э. фон Бэр, академик Петербургской Академии наук, руководивший в 70-х годах XIX в. экспедицией по изучению рыболовства России.

Впоследствии было признано, что в больших водоемах и особенно в морях процессы биологической продуктивности осуществляются в основном за счет внутреннего круговорота веществ, накопившихся в водной толще за многие миллионы лет. Ежегодное поступление веществ с материков имеет ощутимое значение в прибрежной зоне и отступает на второй план в удаленных от берега, открытых водах Мирового океана. Пока не было понято значение «циклических» процессов продуктивности и их отличие от процессов «поточного» типа, полагали, что только прибрежные, сравнительно мелководные зоны моря перспективны в отношении рыболовства. Да и техника лова для открытых вод нужна была, конечно, более мощная, а это пришло далеко не сразу.

К. Э. фон Бэр говорил, что никто никогда не решится утверждать, что питательные вещества возникают в самой толще вод. Упрекать его в этом нельзя, в то время не было иных данных, но считать его основоположником современного учения о продуктивности, как это сделали некоторые ихтиологи, по моему мнению, было неправильно. И я доказывал, что истинными зачинателями русской гидробиологии были Н. М. Книпович, С. А. Зернов, К. М. Дерюгин и Л. С. Берг. Сам того не ведая, я возбудил крайнее раздражение Е. Н. Павловского, который являлся одним из преемников К. Э. фон Бэра в Военно-Медицинской академии и в Зоологическом институте. В связи с юбилеем этого великого ученого мои высказывания в печати пришлись не ко времени: они противоречили заявлениям самого Евгения Никаноровича.

К этому неожиданно добавились наши разногласия в связи с некоторыми действиями Е. Н. Павловского как председателя Крымского филиала Академии наук СССР. Он решил отобрать у Украинской Академии наук Карадагскую биологическую станцию и включить ее в Крымский филиал. Отделение биологических наук запросило мое мнение. Я ответил, что делать это крайне рискованно: Украинская Академия наук содержит Карадагскую станцию уже несколько десятилетий, станция работает хорошо и регулярно печатает свои «Труды». Кроме того, является обычным делом, что крупные научные организации имеют морские станции даже в других государствах.

Мое мнение было категорически отвергнуто Е. Н. Павловским, который настоял на передаче. Вскоре мне прислали из Совета по филиалам на отзыв план работ Карадагской станции, уже как учреждения Академии наук СССР, с положительной визой Е. Н. Павловского. Я с удивлением прочитал в этом плане, что до сих пор Карадагская станция находилась под неправильным руководством Украинской Академии наук, которая ее ориентировала на порочный путь изучения проблемы продуктивности водоемов, а с переходом в Крымский филиал АН СССР станция встала на правильный путь и уже включилась в обслуживание рыбной промышленности. С этой целью станция заключила договор с местной рыболовецкой артелью о консультациях по точному определению видов рыб в уловах последней. Я написал то, что следовало и, в частности, что определение рыб в уловах пары мережек нельзя расценивать как помощь со стороны Академии наук развитию рыболовства.

Мое заключение опять вызвало негодование Е. Н. Павловского: оказывается президенту Академии наук уже доложили об успехах Карадагской станции в развитии рыболовства под непосредственным руководством Крымского филиала. Но тем не менее из Совета по филиалам дали указание переработать план Карадагской станции в соответствии с моим заключением.

На мое выступление Е. Н. Павловский ответил очень энергично. Он немедленно представил в Президиум Академии наук докладную записку о необходимости передачи в Крымский филиал также и Севастопольской биологической станции, которая нуждается в укреплении руководства. При этом делалась ссылка на разработанный мною перспективный план развития работ станции как требующий принципиальной переработки в сторону практических задач вместо разработки теоретических проблем. Такое заявление от председателя Ихтиологической комиссии и директора Зоологического института могло, конечно, иметь большие последствия. В связи с этим меня вызвали в Москву. А. И. Опарин сказал мне, что по его просьбе для обсуждения записки Е. Н. Павловского будет созвано специальное совещание у главного ученого секретаря Президиума академика A. В. Топчиева, но положение трудное, так как Е. Н. Павловский склоняет меня на всех перекрестках, а некоторые деятели Ихтиологической комиссии ему поддакивают и подливают масла в огонь.

Наконец, наступил день совещания. Присутствовали члены бюро Отделения – академики Е. Н. Павловский, К. И. Скрябин, B. Н. Сукачев, председатель А. И. Опарин и по моей просьбе академик В. В. Шулейкин и Л. А. Зенкевич как лица, близко знакомые с черноморскими делами, а также заместитель председателя Крымского филиала профессор Я. Д. Казин, которому предложили сделать сообщение по существу вопроса. Я. Д. Казин, отменно деликатный человек, мой добрый знакомый, с которым я часто встречаюсь в Симферополе и Севастополе, очень хорошо относящийся к станции и ко мне, был явно смущен выпавшей на него сомнительной обязанностью излагать соображения присутствующего тут же их автора. Последний явно волновался, почувствовав довольно мощно подготовленную оборону.

Я. Д. Казин доложил очень скромно и формально: «Для объединения сил... для координации планов». Е. Н. Павловский добавил несколько слов о том, что он смолоду и много раз работал на станции, знает очень хорошо ее историю и задачи и считает, что в филиале она наконец найдет должное руководство. Затем выступали все присутствующие с поразившими меня сочувственными и обстоятельными речами. Мне пришлось только кратко изложить перспективы деятельности станции, и я при этом полностью исходил из «порочной» позиции, решив по возможности выявить различия в подходе к задачам станции как академического или как рыбохозяйственного учреждения.

А. И. Опарин решительно заявил, что станция – одно из основных и традиционных учреждений в Отделении и передавать ее никуда нельзя. Председатель объявил, что вопрос ясен, считает его исчерпанным и благодарит присутствующих за помощь. В этот критический момент явно обнаружилось отношение к станции со стороны ряда крупнейших биологов, о которых я мог сказать: «друзья познаются в беде».

В чем же могла быть беда? В эклектической конъюнктурщине, в русло которой мы могли попасть, в подмене кардинальных вопросов морской биологии мелочными и показными консультациями об уловах пары мережек, которые шумно объявлялись слиянием теории и практики.

Предстояло совещание в Керчи по изучению и освоению ресурсов Черного и Азовского морей. Нине Васильевне и мне поручили выступить с докладами. Стало известно, что прибудет Е. Н. Павловский в сопровождении многочисленных представителей Ихтиологической комиссии и Зоологического института. Незадолго перед совещанием появилась моя большая работа, часть которой была посвящена детальному разбору всех статей, опубликованных в «Зоологическом журнале» в связи с упомянутой дискуссией. Я полностью обошел молчанием официальную заключительную статью Е. Н. Павловского (едва ли он писал ее сам), в которой нацело замалчивались доводы одной стороны и полностью возвеличивались аргументы другой. В частности, в его статье говорилось, что изучение продуктивности открытых вод океанов не представляет ни теоретического, ни практического интереса. Для меня было ясно, что подобное заявление представляет величайший курьез, разбирать и критиковать который не имело смысла.

Первым на совещании докладывал директор АЗЧЕРНИРО Н. Е. Сальников. Он дал общий обзор состояния и освоения ресурсов Черного моря и вполне объективно отметил значение научных исследований ряда учреждений и их роль в новом направлении черноморской рыбной промышленности. При этом Сальников правильно оценил и деятельность Севастопольской биологической станции.

Вторым выступил я с докладом об общем состоянии изученности Черного моря, затем Нина Васильевна осветила вопрос о его первичной продукции. Наблюдая за Е. Н. Павловским, я пришел к убеждению, что он, собственно, впервые уяснил существо деятельности Севастопольской биологической станции за последнее время и теперь, по-видимому, у него создалось благоприятное впечатление. Во всяком случае, в перерыве он вдруг проявил некоторое внимание и благосклонность к нам. Это наводило на мысль, что до сих пор он пользовался исключительно тенденциозной информацией.

После перерыва от имени рыболовецких организаций речь держал Александр Васильевич Буряченко. Выступление этого человека, прошедшего путь от рядового рыбака до директора треста, заставило зал притихнуть. Он сказал, что многие представители науки ведут в основном чисто описательную работу, констатируя, куда рыба пошла, где зимовала, опустилась, поднялась и т. д., но не анализируют причины этих явлений. Их метафизический подход выражается в том, что, отмечая последовательные явления, они принимают их за непосредственные причины того или иного явления. В результате они не могут достичь прогресса в разработке достоверных прогнозов как краткосрочных, так и долгосрочных. В их работе отсутствуют руководящие идеи, нет рабочих гипотез, по которым можно строить план исследований. Природа моря не изучается ими как единый комплекс.

Е. Н. Павловский всем видом выражал величайшее внимание к выступлению представителя промышленности. Между тем А. В. Буряченко, заканчивая выступление, сказал: «Мы, рыбаки, увидели свет в окне только благодаря работам Севастопольской биологической станции. Мы теперь начали понимать природу Черного моря, и мы благодарим присутствующих профессора Водяницкого, Морозову-Водяницкую и сотрудников станции за их исследования и статьи, которые мы всегда внимательно изучаем».

Секретарь обкома, присутствующий на совещании, написал мне записку: «Вот и сошлись теория и практика». Действительно, было над чем задуматься. Как могло получиться, что некоторые высокие ученые принижали задачи академической науки, понимая их в примитивном смысле, а настоящий рабочий человек оказался истинным «академиком»?

Но как бы там ни было, совещание в Керчи стало концом конфликта, искусственно навязанного мне и Е. Н. Павловскому, с которым я был в самых лучших отношениях в течение нескольких десятков лет. Думаю, что, прослушав доклады в Керчи, он убедился, что работа станции идет в полезном направлении. Когда через месяц мы встретились в Москве, Евгений Никанорович впервые за последние годы был отменно любезен, возил меня в своей машине, рассказывал о разных делах и сочувственно расспрашивал о наших.

Вскоре в жизни Биологической станции произошло большое событие. Шесть наших научных сотрудников были награждены орденами и медалями. Нина Васильевна, В. Л. Паули и я получили орден Ленина, М. А. Долгопольская – орден Трудового Красного Знамени, М. А. Добржанская – орден «Знак почета», Г. Н. Миронов – медаль «За трудовое отличие». Эти высокие награды показали, что руководство Академии наук и Отделения, представляя нас к награждению, весьма положительно оценило деятельность станции. В связи с предшествующими трудностями это было очень существенно.

Теперь мне предстояло вернуться к моей старой привязанности – ихтиопланктону. Совместно с сотрудницей Института рыбного хозяйства И. Н. Казановой я хотел проверить свои прежние описания и рисунки, дополнить их последними находками, сделанными в экспедициях этого института, и составить новую редакцию определителя яиц и личинок рыб.

Прошло почти 20 лет, как я впервые попытался разобраться в икринках и личинках рыб. С тех пор эти работы заняли важное место в исследованиях ихтиологов и планктонистов, ушедших далеко вперед от моих первоначальных скромных наблюдений. И тем более я был рад участвовать в объединении всего большого материала.

Но теперь мне хотелось начать новый этап в изучении биологии личинок и мальков рыб, жизнь которых оставалась все еще очень мало изученной. Например, у нас почти не было точных данных об их пищевых потребностях, переходе с ростом от одной пищи к другой и т. д. А от них зависело решение такого важного вопроса, как связь «урожайности» поколения рыб и наличия того или иного количества пищевых организмов. Работать с личинками очень трудно: в неволе нежные личинки живут плохо, да и изучить содержимое их кишечников не всегда удается, так как мелкие организмы сбиваются в однородную массу. Тем не менее сотрудницы станции Л. А. Дука и В. И. Синюкова отважно взялись за это дело.

Прежде всего им пришлось пройти предварительную подготовку по изучению основных форм фито– и зоопланктона. Они должны были стать планктонологами нового типа – в основном знать растительный и животный планктон, а также личинок рыб и при этом научиться работать с живыми организмами. Дело понемногу Налаживалось, хотя сначала не все шло гладко. Но вскоре на станцию пришла Т. В. Дехник, и под ее руководством была образована лаборатория ихтиопланктона. Исследования по физиологии личинок и мальков рыб встали на твердые ноги.

Т. В. Дехник имела большой опыт работы с ихтиопланктоном и рыбохозяйственных исследований вообще. Она уже вела наблюдения на морях Дальнего Востока и на Аральском море, а последние годы работала в Керчи. Мы хорошо знали ее последние исследования на Черном море по биологии размножения, развития и колебаниям численности пелагических рыб. Новая лаборатория развернула в широком масштабе изучение питания и выживания личинок рыб в море. Вскоре были получены интересные результаты. Для меня они оказались приятными вдвойне, так как наблюдения лаборатории явились продолжением и развитием наших прежних описательных работ.

К этому времени окрепли и другие новые лаборатории. Например, лаборатория бентоса, которая начала систематическое изучение биоценозов всех прибрежий Черного моря, впервые ведя учет мелких форм, или лаборатория микробиологии, которая помимо прежних работ по количественному учету занялась изучением физиологических групп микробов. В плодотворный контакт с производственными организациями вошла лаборатория обрастаний. На станции сложилась крепкая группа фитопланктонологов, которые повели большие экспедиционные, стационарные и экспериментальные исследования; расширялась коллекция живых культур планктонных водорослей, которой занималась Л. А. Ланская.

Неожиданно в августе 1954 г. в разгар больших исследовательских работ скончалась Нина Васильевна. Вскоре мы понесли еще одну большую потерю – умер В. Л. Паули, отличный зоолог и руководитель работ по обрастаниям. Так неожиданно станция потеряла замечательных ботаника и зоолога – инициативных гидробиологов, опытных педагогов.

В октябре 1954 г. в Севастополе проходили большие торжества по случаю 100-летия первой героической обороны города. На юбилей прибыли в полном составе члены Президиума Украинской Академии. Все они посетили станцию. Президент академик А. В. Палладин и председатель Отделения биологических наук академик Р. Е. Кавецкий сообщили мне о желании Украинской Академии наук включить в свой состав Севастопольскую биологическую станцию. По их мнению, это позволит организационно объединить нашу станцию с Карадагской и Одесской станциями и более рационально планировать исследования. Так как Крым уже был включен в состав Украины (а вместе с ним и Крымский филиал АН СССР), такое предложение имело серьезные административные основания. Однако я не думал, чтобы Академия наук СССР охотно пошла на этот шаг. Мне казалось также, что нормальное развитие станции и преобразование ее в институт потребует значительного материального укрепления всех трех станций, строительства служебных и жилых домов, приобретения кораблей, проведения дальних экспедиций – все это может быть затруднительно для Украинской Академии наук. Своими опасениями я поделился с Палладиным и Кавецким. Сказал я им и о своем отношении к предложению украинских товарищей: на мой взгляд, учреждение типа нашей станции и будущий Институт биологии моря вполне отвечали требованиям всесоюзной Академии наук. О своей беседе с руководством Украинской Академии наук я немедленно сообщил в Отделение и президенту АН СССР. Меня заверили, что никто не согласится на передачу станции, являющейся традиционным учреждением всесоюзной Академии.

Надо отметить, что Украинская Академия впервые ввела гидробиологию в число «академических наук»: еще в 1939 г. Днепровская биологическая станция была преобразована в Гидробиологический институт. Однако общее положение гидробиологии в системе академических паук продолжало оставаться не вполне удовлетворительным. Она по-прежнему отсутствовала среди проблем, разрабатываемых Отделением, будучи перекрыта «динамикой численности рыб».

Правда, состоявшаяся в декабре 1951 г. конференция по рыбному хозяйству не поддержала мнения Г. В. Никольского о нецелесообразности «существования гидробиологии как самостоятельной науки». Ее участники признали, что проблема продуктивности требует глубокой разработки, как любая общебиологическая проблема. Именно это отрицали Г. В. Никольский и его сторонники. В унисон с ними звучали выступления ряда видных гидробиологов (например, С. В. Карзинкина). Они провозглашали чуть ли не «непознаваемость» сложных биологических взаимоотношений, складывающихся в водоеме, и предлагали поэтому ограничиться изучением лишь «непосредственных требований промысловых организмов, фактический размер добычи которых только и представляет собой биологическую продуктивность водоема». Таким образом, продуктивность отрицалась как объективный всеобщий процесс, подлежащий планомерному изучению.

Эта точка зрения, несмотря на ее показной практицизм, именно на практике научного исследования опровергается на каждом шагу: сами ихтиологи неизменно обращаются к комплексному исследованию, охватывающему все стороны процесса. В этом направлении велись работы и на нашей станции.

Второй набор аспирантов на станцию в некоторых отношениях отличался от первого. К нам по рекомендациям кафедр Московского университета пришли две очень способные девушки – Ольга Карандеева и Клара Захваткина. О. Карандеева, работая на кафедре гидробиологии у С. Н. Скадовского, уже приобрела хорошие навыки в организации экспериментальных работ. К тому же она со школьных лет участвовала в юннатских кружках, работала в уголке Дурова и в Зоопарке, словом, имела вкус к натуралистическим исследованиям. Карандеева взялась за тему по выживанию некоторых моллюсков в условиях недостатка кислорода, справилась с нею хорошо и в срок представила диссертацию, после чего... категорически отказалась остаться нашим сотрудником, считая, что должна работать в Москве (в ее решении, очевидно, сыграла роль и сильная привязанность к семье, живущей в Москве). Через пять лет Карандеева вернулась к нам. За это время она работала в Москве, занимаясь радиобиологией и осморегуляцией. Но вскоре Ольга снова перешла на другую работу. Думаю, что здесь «виновато» то обстоятельство, что в сфере своей специальности (Карандеева продолжала у нас работы по осморегуляции) она не нашла какого-либо цельного направления исследований. Вот грустный пример неудачного становления ученого при наличии у человека отличных способностей, хорошей подготовки, экспериментальной хватки и знания языков. Я чувствовал и нашу вину: мы не сумели ввести в надлежащее русло усилия способного человека.

Одновременно в аспирантуру мы приняли К. Захваткину. Ее рекомендовал Л. А. Зенкевич. Новая аспирантка взялась за изучение личинок двустворчатых моллюсков. Но случалось, что в важный момент развития личинок она могла бросить исследования и умчаться в Москву, уверяя, что в будущем году успеет все доделать; или подолгу не являлась на работу, хотя и не болела. Не закончив исследований, она уехала и, естественно, не была зачислена в число сотрудников. Через некоторое время Захваткина вновь появилась на станции и несколько месяцев работала, не получая зарплаты, потом снова исчезла. Она все же представила для опубликования в «Трудах» станции собранные материалы и... устроилась вирусологом в Медицинский институт. Через пять лет она приехала в Севастополь и, поработав три месяца со старыми материалами, написала вполне удовлетворительную диссертацию. Вскоре отлично защитилась в Киеве. Мы потеряли очень способного человека, который своим поведением решительно не укладывался в рамки трудовой дисциплины.

В эти же годы наш коллектив пополнился группой воспитанников Ленинградского университета. Среди них был Л. Н. Пшенин. Он воевал под Ленинградом и имел ранения, после демобилизации поступил на биолого-почвенный факультет университета. Пшенин специализировался по микробиологии, и нам его рекомендовала профессор А. Р. Родина. Темой для диссертации он избрал азотфиксирующие микроорганизмы в море. Некоторые крупные микробиологи предупреждали Пшенина, что тема рискованная и из нее ничего не получится. Но не часто попадаются такие целеустремленные исследователи, как Лев Николаевич. Он преодолел все трудности и разносторонне изучил вопрос, при этом обнаружив даже ряд новых видов азотфиксирующих микроорганизмов. Правда, временами у него бывали неожиданные отклонения. То он увлекался изобретением способа откачки глубинных вод из моря (и впоследствии даже получил за него авторское свидетельство), то вдруг начал писать огромный литературный обзор всей проблемы азотфиксации и даже выступил с докладом по этому вопросу на Ученом совете станции. Когда же мы его упрекали за то, что он не заканчивает диссертацию и берется за другую работу, Пшенин чистосердечно утверждал, что для диссертации уже все сделал и считает своим долгом написать этот обзор.

Диссертацию он подал с большим опозданием, но его оппоненты – два члена-корреспондента Украинской Академии наук – прислали мне письма, в которых сообщали, что работа заслуживает докторской степени и они готовы это отстаивать в своих отзывах. Однако для этого нужно было перенести защиту в другой институт, имевший право присуждать докторскую степень, и назначить еще одного оппонента. Л. Н. Пшенин отказался от этих почетных осложнений и защищался в Институте микробиологии в Киеве, получив степень кандидата. В дальнейшем Пшенин расширил свои исследования, применив новейшие методы. Много сил и времени положил он и на организацию при станции кабинета масс-спектрометрии.

Одновременно с Л. Н. Пшениным к нам в аспирантуру был принят В. Д. Чухчин. Этого чрезвычайно молчаливого и тихого, преданного науке человека нам рекомендовал В. И. Жадин. На станции Чухчину поручили изучать личинок брюхоногих моллюсков. Но работа эта оказалась ему не по душе. Выполнив сравнительно небольшое количество описаний развития личинок ряда моллюсков и представив к печати статью, он отказался от этой диссертационной темы. К этому моменту серьезно увлекся изучением биологии и функциональной морфологии знаменитого вселенца в Черное море – дальневосточного моллюска рапаны. Конечно, диссертацию он подал со значительным опозданием. Владеющий несколькими языками, отличный зоолог, очень сведущий и разносторонний человек, Чухчин стал участником многих экспедиций и автором ряда хороших работ по бентосу. Он в сущности работал с глубоким научным интересом, но для себя: общие задачи коллектива его сравнительно мало беспокоили, он никогда и ни по какому поводу ничего не спрашивал и ни о чем не высказывался. Не уклоняясь от обязательных научных заданий. Чухчин выполнял их не без нажима. Но уж если он чем-нибудь увлекался, то уходил в дело с головой, хотя и работал втихомолку. Этот несомненно очень полезный и ценный человек окружил сам себя каким-то искусственным средостением пассивного неприсутствия. Он слыл заядлым туристом, много видавшим и знающим. Однако никогда ни о чем не рассказывал и путешествовал зачастую в одиночестве.

Е. В. Павлова (Федорова) – воспитанница Ленинградского университета и ученица профессора Е. Ф. Гурьяновой – получила тему по изучению биологии ветвистоусого планктонного рачка – пенилии, его питания, дыхания, размножения, годичной смены и распределения. Этот рачок играет важную роль в питании пелагических рыб в теплое время года. С морфологической стороны он хорошо описан, но в его биологии оставалось много неизвестного. В частности, он не был охарактеризован с энергетической стороны. В этом направлении серию работ с разными организмами одновременно с Е. В. Павловой начали Т. С. Петипа и Е. П. Делало. Опыта в такого рода исследованиях мы еще не имели, и нашим молодым зоопланктонистам пришлось заново осваивать методику наблюдений. Значение этих работ было велико: от их результатов зависела в конечном итоге общая характеристика круговорота веществ и потока энергии в планктонном сообществе.

Е. В. Павлова повела исследования очень настойчиво. Она преодолела все трудности содержания планктонных рачков в лабораторных условиях, научилась дозировать их питание и определять уровень дыхания и пищевые потребности. Она подготовила четкую и ясную диссертацию и защитилась в срок. Елизавета Викторовна участвовала во многих экспедициях и в комплексных планктонных работах. Благодаря этому она стала хорошим планктонологом, владеющим не только экспериментальными методами, но и навыками обычных количественных и систематических работ. Все, за что она бралась, выполнялось ею организованно и надежно. С течением времени у нее развились и хорошие организаторские задатки. Впоследствии Е. В. Павлова вместе с Т. С. Петипа и другими сотрудниками создали новую перспективную и очень деятельную лабораторию структуры и динамики пелагических сообществ.

Н. Ф. Михайлова в студенческие годы специализировалась по морским водорослям-макрофитам под руководством крупного специалиста А. Д. Зиновой. У нас она решила заняться исследованием фитопланктона и приступила к изучению диатомовых водорослей рода хитоцерос – очень важной составной части планктона. Начинала она работу под руководством Нины Васильевны. В дальнейшем пользовалась консультациями одного из лучших знатоков диатомей, нашего харьковского друга А. И. Прошкиной-Лавренко, часто бывавшей в Севастополе и помогавшей многим нашим сотрудникам.

Михайлова довольно быстро освоилась с систематическим составом фитопланктона и его количественными исследованиями. Постепенно в своей работе она углубилась также в систематику и биологию хетоцеросов. Она умела не без блеска выступать на научном и философском семинарах, иной раз даже располагая не очень значительными данными. Нонна Федоровна порядочно затянула с подачей диссертации, но в конце концов с успехом защитила ее. При этом она успела выполнить и несколько хороших работ по фитопланктону Черного и Средиземного морей. Проработав у нас 11 лет, она вернулась в свой родной Ленинград. Нам было жаль расставаться с ценным специалистом и активным членом коллектива.

М. П. Аронов поступил к нам в аспирантуру по рекомендации профессора Г. Г. Винберга. Он успел повоевать, был ранен, демобилизован и работал несколько лет в редакциях газет в Минске. Ему было уже 30 лет, когда он впервые взялся за научную работу, избрав трудную тему о значении обоняния у рыб в процессе отыскивания пищи. К этому времени у нас еще не было достаточно организованной физиологической лаборатории, и Аронову пришлось прежде всего создавать себе рабочее место, оборудовать дополнительные столы с проточной морской водой для большого числа аквариумов. Все это он выполнил с завидной настойчивостью. Благодаря хорошему знанию языков он довольно скоро овладел всей необходимой литературой и приступил к экспериментам, попутно одолевая методические трудности. Работая очень много, он успевал быть также туристом-краеведом, спелеологом, аквалангистом и подводным фотографом, писать популярные статьи, читать лекции. Своевременно подал он и хорошую диссертацию. Аронов продолжал и дальше развивать свои исследования в наших скромных условиях, но в общем он уже присматривался к более широким возможностям. Вскоре он переехал в Москву и в дальнейшем возглавил во ВНИРО работы ко подводным исследованиям и поведению рыб. Мы потеряли еще одного ценного работника.