Текст книги "Записки натуралиста"

Автор книги: Владимир Водяницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

1945—1949 гг.

Учебный год заканчивался, и мы готовились к переезду в Севастополь. Туда из Душанбе уже вернулась группа сотрудников. В частично отремонтированном здании станции жили ученый секретарь М. А. Долгопольская, ее муж профессор В. Л. Паули, хозяйственник Н. М. Сабанов и бухгалтер С. Н. Сабанова. На станцию перебрались с городской разрушенной квартиры М. А. и О. А. Галаджиевы. Здесь же поселились микробиолог Ф. И. Копп с женой. Они возвратились из Борового, где часто встречались с С. А. Зерновым, сообщившим им о предстоящем восстановлении станции. Из Симферополя прибыла библиотекарь А. Н. Шаврова. Н. М. Сабанов сумел договориться с местными органами власти и со строителями, так что работа по восстановлению здания шла успешно.

Мы решили прежде всего поехать в Москву. Нас пригласили участвовать в праздновании 220-летия Академии наук. Дата не очень круглая, но это был удобный повод для демонстрации успехов советской науки. В те дни в Москву съехалось очень много видных ученых, советских и зарубежных. Цель юбилея, несомненно, была достигнута – все торжества и заседания показали большие достижения советской науки, не только выдержавшей бедствия четырехлетней тяжелейшей войны, но вышедшей из нее окрепшей и закаленной, полной новых сил и дерзаний. Участники юбилея получили билеты на Красную площадь. Здесь 9 мая состоялся парад Победы, показавший волнующую картину мощи нашей армии, одолевшей злейшего врага человечества. Многие работники Академии наук были награждены орденами и медалями. Я получил орден Трудового Красного Знамени.

Наконец, мы едем в Севастополь. Что ждет нас там? Ведь все нужно начинать сначала. И главная трудность заключается не только в замене пропавших в войну материальных ценностей. Еще до войны та станция, которую мы старались превратить в разностороннее морское научное учреждение, по существу прекратила свою деятельность. Столкнулись два направления ее работы – зоологическое и биоокеанологическое. Последнее, которого придерживались мы с Ниной Васильевной, было признано ненужным. Все, что мы строили, планировали, потерпело крах. Теперь приходится начинать все снова, но в большем масштабе и на пустом месте. Но нам уже пошел шестой десяток. Не спокойней ли остаться профессорами университета? Или, быть может, именно на пустом месте легче начинать новое, чем переделывать старое? Попробуем!

В здании станции оживленно работает большая бригада военнопленных. Уже приведены в терпимое состояние два нижних этажа северного крыла. Там и живут прибывшие сотрудники. Приготовлена комната и для нас. В момент нашего приезда разбирали обвалившиеся центральную часть здания и его южное крыло. Обнаружатся ли ящики с библиотекой. Это ведь самое ценное, что имела станция. К сожалению, их не нашли.

Нужно начинать научную работу. Нина Васильевна привезла с собой обработанные материалы по фитопланктону Севастопольского района за 1938—1939 гг. Она решает заняться их теоретическим обобщением (это дало начало капитальному исследованию, опубликованному позднее в двух томах «Трудов» станции). Я за время пребывания в Ростове начал продумывать некоторые вопросы биологической продуктивности и написал статью, которую приняли в «Зоологическом журнале».

Вновь берусь за черноморские проблемы, затронутые в моей работе 1935 г., опубликованной в 1941 г. За десять лет в этом направлении я не сделал ничего нового! Прежде всего, вопрос о вертикальном перемешивании вод Черного моря, самая постановка которого уже могла показаться ересью. Но надо продолжать начатое дело.

Кстати появляется и непосредственный повод для этого. В американском географическом журнале опубликована совместная статья двух гидрологов – американца Ф. Эллиота и турка О. Илгаза, в которой заново пересматривается вопрос о водообмене через Босфор, и в связи с этим подвергаются сомнению результаты босфорских исследований Макарова (1898) и Мерца-Меллер (1912). По мнению Илгаза и Эллиота, мраморноморские воды почти не попадают по дну Босфора в Черное море, так как путь им преграждает порог, расположенный в Черном море против устья пролива. Отсюда они сделали очень ответственные выводы и в отношении общей гидрологической структуры Черного моря, трактуя ее как устойчивую систему двух несмешивающихся водных масс,– глубинной и поверхностной.

Вопрос этот имеет первостепенное значение для проблемы продуктивности Черного моря, и я должен был разобраться в нем досконально. Поначалу казалось, что сделать это очень нелегко: в науке о Черном море господствовала концепция «несмешивания». Однако постепенно удалось решить этот вопрос путем совершенно элементарного расчета.

В результате я получил логически неопровержимое доказательство общего перемешивания вод Черного моря в течение примерно ста лет. Оно уже кардинально отличалось от прежнего представления о многотысячелетнем возрасте глубинных вод Черного моря.

Рабочая схема вертикального водообмена в Черном море (по В. А. Водяницкому)

Совершенно другой вопрос – как же совершается это перемешивание, какие силы приводят в движение глубинные, более соленые и более тяжелые воды, заставляя их подниматься к поверхности. В этом отношении пришлось ограничиться теоретическими соображениями. Я решил составить рабочую гипотезу структуры и динамики водных масс Черного моря в самом общем виде, надеясь, что она послужит предметом обсуждения и поможет поискам лучшего решения, а пока что явится некоторым подкреплением моих высказываний о нормальном, а не резко заниженном уровне продуктивности Черного моря. Я был убежден, что правильно продолжаю линию Н. М. Книповича и вместе с тем был готов к тому, что меня снова обвинят в дилетантизме. Отчасти так и случилось, некоторые из ученых-черноморцев искренне возмущались моими домыслами и предрекали их крах. Но были и сочувствующие и прежде всего мой старый друг академик В. В. Шулейкин, который полностью одобрил цепь моих умозаключений начиная от ихтиопланктона и до общей структуры моря. Директор Океанографического института Н. Н. Зубов пригласил меня сделать в институте доклад и немедленно его опубликовал. Выступал я и в Московском обществе испытателей природы при сочувственной поддержке Л. А. Зенкевича.

Летом 1946 г. нам удалось совершить первую послевоенную экспедицию. Делу помог А. Е. Крисс, который привез в Севастополь письмо от Л. А. Орбели командующему флотом с просьбой о выделении тральщика для небольшой экспедиции. Тральщик нам предоставили, и мы выполнили разрез от Ялты до Батуми, положив начало будущим большим исследованиям А. Е. Крисса с сотрудниками в новой области – глубоководной микробиологии. Обрабатывая планктонные сборы нашего первого научного рейса, Нина Васильевна установила, что, как правило, в дневных ловах фитопланктона значительно больше, чем в ночных. С одной стороны, это могло зависеть от темпов и периодов размножения тех или иных видов водорослей, а с другой – от усиленного выедания фитопланктона в ночное время рачками, поднимающимися периодически из глубинных слоев. Обнаруженное явление было уже известно раньше из одной иностранной работы, но не изучалось детально. Оно четко проявилось в черноморском планктоне, став удобным объектом для углубленного анализа суточной динамики фитопланктона. Оно явилось также отправным пунктом для последующих наших работ по биологии отдельных видов водорослей и их продукции, а также по пищевым взаимоотношениям организмов фито-и зоопланктона.

Несколько позже Нина Васильевна провела детальное исследование суточных изменений в количестве особей основных видов фитопланктона и путем расчетов определила их темп размножения, видовую и общую суточную первичную продукцию. Способ расчета не был очень строг с математической стороны (уже не говоря о том, что в течение суток происходило перемещение водных слоев под кораблем). Однако результат оказался очень близким к данным, полученным впоследствии при применении более строгих расчетов и новых методов, а также на основании изучения темпов размножения водорослей в культурах. Эти исследования Нина Васильевна провела совместно с Л. А. Ланской.

Восстановление здания станции шло своим чередом, но что-то вдруг изменилось в наших отношениях с начальником управления строительства. Он начал намекать мне, что станции вовсе и не следовало бы строиться в Севастополе и не лучше ли выбрать для нее какое-либо другое место. Надо сказать, что, прежде чем решать вопрос о восстановлении станции в Севастополе, мы заручились поддержкой не только горсовета и горкома, но и командующего флотом адмирала Филиппа Сергеевича Октябрьского, который даже направил в Академию наук письмо с одобрением такого решения. Теперь выяснилось, что кое-кто из командования флота и хозяйственников считает, что в здании станции хорошо разместить офицерский клуб, а станцию следует перенести в другой город. Об этом они даже сообщили в Москву.

Однажды я застал у входа на станцию двух адмиралов, осматривающих здание. Но со мной они поговорили только на общие темы, не касаясь истинной сути дела. Я попытался связаться с командующим, но он оказался в отъезде. Вскоре ко мне прибыл капитан первого ранга и отрекомендовался как представитель штаба, которому поручено выяснить ряд вопросов.

– Дело в том, – сказал он, – что условия города Севастополя очень стесняют деятельность станции и, несомненно, ей будет лучше в другом месте.

Я поблагодарил за внимание и заметил, что мы никогда не жаловались на какие-либо особенные стеснения, напротив, получали от флота реальную помощь.

– Впрочем, – добавил я, – мы можем перейти к реальному обсуждению данного вопроса. Из Севастополя мы не хотели бы уходить. Но переехать из центра города на окраину, например к одной из бухт по направлению к Херсонесскому маяку, где имеется более чистая морская вода, для нас важно, не возражаем. Конечно, при условии, что строительство нового здания осуществит флот.

На следующий день капитан сообщил, что командование согласно, но оплатить строительство должна будет Академия наук. Я сказал, что для переговоров с Академией наук мне необходимо иметь письмо с изложением этого предложения. Через два дня мне его доставили, и я сразу выехал в Москву.

Я откровенно рассказал о положении дела президенту академику С. И. Вавилову, при этом открыв суть своего тактического хода. Сергей Иванович тотчас позвонил заместителю главнокомандующего флотом адмиралу И. С. Исакову и просил принять меня по срочному делу. Адмирал ответил, чтобы я тотчас приехал: у него имеется письмо от командования Черноморского флота, о котором он хотел бы поговорить. Меня приняли вне очереди. И. С. Исаков повторил то, что уже было известно (сославшись на мнение командования Черноморского флота): станции лучше будет в другом месте, вне Севастополя.

Как вы полагаете, – спросил я, – решится ли этот вопрос благоприятно, если станция переберется, скажем, в Стрелецкую или Круглую бухту?

– Ни в коем случае, – ответил адмирал, – ведь все севастопольские формальные условия останутся те же. Какой же смысл вам туда перебираться?

– В таком случае разрешите представить вам письмо, в котором черноморцы рекомендуют нам именно такой вариант.

– Это просто невероятно,– проговорил Исаков,– в чем же суть дела?

– В здании станции, которое некоторые лица хотят использовать, как я слышал, под ресторан.

– Но скажите, пожалуйста, почему они предложили вам такой вариант?

– Именно потому, – ответил я, – что дело не в нашем местопребывании в Севастополе, а в освобождении удобного здания в центре города, на Приморском бульваре.

– Все ясно,– ответил адмирал и нажал кнопку звонка. Вошел адъютант.

– Заготовьте приказ от имени главнокомандующего об оказании полного содействия Севастопольской биологической станции в ее восстановлении и дальнейшей работе.

Мне было предложено также представить в ближайшее время письмо от Президиума Академии наук с наметками о развитии деятельности станции, что и было выполнено.

Я возвратился в Севастополь. Вскоре мне звонит капитан, который вел со мной переговоры.

– Ну, как вы договорились в Москве?

– Плохо, – ответил я. – Заместитель главнокомандующего считает, что переселяться на окраину Севастополя нецелесообразно. Если уж трогаться с места, то нужно решать вопрос кардинально.

– Вот видите, – заметил капитан, – мы вам так и советовали, а вы не решались.

– Ну что же, – сказал я, – будем думать, как теперь действовать.

Через неделю мы получили копию приказа командующего Черноморским флотом, в котором предписывалось всем отделам флота оказывать содействие станции в восстановлении и работе. Я уверен, что адмирал Ф. С. Октябрьский даже не знал о том нажиме, который на нас оказывали его помощники, и упомянутый приказ подписал в полном смысле слова от чистого, сердца, так как и до того и после мы встречали с его стороны самое искреннее отношение и помощь. Начальник строительства, вероятный инициатор неудавшегося проекта, был поражен неожиданным поворотом дела. Но нам в дальнейшем уже не пришлось с ним встречаться: окончание восстановления здания и аквариума было вскоре передано гражданской организации Севастопольстрой.

Передавая этот эпизод, я отнюдь не имею в виду приписывать себе какую-то особую заслугу. Уверен, что, обернись дело более серьезно, С. И. Вавилов и Л. А. Орбели сумели бы добиться правильного решения, тем более что позиция адмирала Ф. С. Октябрьского едва ли была для нас неблагоприятна. Просто случилось так, что неожиданно пришедший в голову «ход конем» помог быстро решить дело. Правда, некоторые мои друзья с самого начала считали, что я затеял неблагодарное дело и станцию нужно строить заново на новом месте. Я не был, конечно, провидцем, но когда впоследствии в Севастополе возник центр океанического рыболовства, появился Морской гидрофизический институт, Приборостроительный институт и Коррозионная станция, уже никто не вспоминал о прежних разногласиях. Тогда же я был просто убежден, что не имею морального права нарушить традицию и тем более ради такого несерьезного повода, как отдать историческое здание станции под ресторан.

Н. М. Сабанов съездил в Тбилиси и доставил оттуда несколько ящиков с оборудованием, которые он вывез из горящего Севастополя. Теперь у нас появилась возможность организовать химическую лабораторию. Тем временем на станцию возвращались ее бывшие сотрудники. Приехали гидрохимик М. А. Добржанская и зоопланктонист Г. Н. Миронов. К сожалению, не долго прожили после окончания войны М. А. Галаджиев и Ф. И. Копп. С уходом из жизни этих старых сотрудников станция осталась без крупных специалистов – зоопланктониста и микробиолога.

Очень важной задачей являлось восстановление библиотеки. Прежде всего мы обратились с письмом ко всем биологическим учреждениям, обществам и университетам с просьбой о присылке дубликатов утерянных книг. Многие учреждения откликнулись на наше обращение. Президиум Академии наук выделил нам единовременно довольно значительную сумму валюты для покупки иностранной литературы.

Затем я отправился в Москву и Ленинград для изыскания источников пополнения нашей библиотеки. В Ленинграде удалось договориться о покупке личных библиотек скончавшихся ученых – С. А. Зернова, А. Л. Бенинга и В. М. Рылова, уступив часть книг Зоологическому институту. Кроме того, мне разрешили просмотреть огромные груды иностранных книг, лежавших в нижних этажах Главной библиотеки Академии наук в ожидании инвентаризации, и отобрать нужные для нас.

Инвентаризацией исподволь занимались сотрудницы библиотеки, дело шло очень медленно: им приходилось подолгу задумываться над каждым заголовком, чтобы определить, куда отнести ту или иную книгу. В течение нескольких дней я разобрал несколько таких груд и набрал около сотни ящиков книг, в том числе немало важных для наших исследований монографий. Такие «налеты» я делал и в последующие годы, пока не кончились эти запасы. В черном халате с завязанной полотенцем головой я, очевидно, был мало похож на академического директора и больше походил на библиотечного деятеля. Поэтому, когда оказалось вакантным место директора библиотеки, некоторые ее сотрудники предложили на этот пост мою кандидатуру. Но я, естественно, отказался.

Уже через два-три года библиотека имела около 30 тыс. книг и 15 тыс. оттисков. В дальнейшем к ним ежегодно добавлялись по 1,5—2 тыс. названий. Можно сказать, что нынешняя библиотека не хуже довоенной. В ней хотя и не хватает ряда старых крупных монографий, но есть много книг, которых нет в других библиотеках. Во всяком случае, к нам зачастую обращаются даже из центральных больших библиотек. Само собой понятно, что и нам приходится непрерывно выписывать многие книги из других городов.

В 1947 г. исполнилось 75 лет со дня основания станции. С. А. Зернов в статье об истории станции (1915) указывал время ее рождения несколько неопределенно – 1871/72 г.; точных данных о времени найма первого помещения станции обнаружить не удалось.

75 лет – это не юбилейная дата для учреждения, и официальное празднование организовать нельзя. Но все же пройти мимо этого события было бы неправильно: во-первых, Севастопольская станция – первое в России морское биологическое учреждение, ровесница Неаполитанской станции, во-вторых, поучительна и заслуживает внимания ее деятельность в последние 10 лет, связанные с падением и возрождением станции. Ее историю писали дважды: С. А. Зернов (1915) и В. Н. Никитин (1922). Следовало освежить и дополнить их данные и заодно охарактеризовать основные направления работы и достижения станции, наметить ее перспективы. Я ознакомился с различными материалами, связанными с многолетней деятельностью станции, и написал ее историю в двух вариантах – кратком для «Вестника Академии наук» и обширном – для тома «Трудов» станции, который мы подготовили к сдаче в печать.

Созвать юбилейную сессию в Севастополе тогда еще не представлялось возможным: восстановление здания станции еще не закончилось, ее конференц-зал занимала библиотека, да и городская гостиница была очень мала. Договорились с Отделением биологических наук и с президентом АН СССР о проведении объединенного заседания Отделения и Гидробиологического общества в Москве.

Заседание проходило в Доме ученых. Нельзя сказать, чтобы зал был переполнен, но присутствовали официальные представители очень многих организаций, так или иначе связанных с биологией и морем, много ученых и молодых специалистов.

После моего доклада очень проникновенную речь сказал Л. А. Зенкевич, сумевший передать в ней дух севастопольских традиций. От Президиума Академии наук выступил Л. А. Орбели, от Отделения биологических наук – академик А. И. Опарин, от Зоологического института – академик Е. Н. Павловский. Были и другие выступления. Отчет о заседании с выдержками из речей и адресов был опубликован в «Трудах» станции.

Это заседание имело очень важные последствия. По словам А. И. Опарина, именно оно явилось переломным моментом, когда была осознана необходимость дальнейшего, более широкого развития работ станции и вообще морских исследований в рамках Отделения биологических наук. До того времени еще существовали пережитки старых представлений о станции как в основном удобном месте для работы приезжих ученых при минимальном числе постоянных сотрудников и необязательности больших программ собственных исследований. Подобный взгляд ютился еще и на самой станции. Меня убеждали в том, что не нужно расширять здание станции и строить жилые дома. Достаточно лишь предоставить для лабораторий центральную часть здания, а два крыла перестроить под квартиры 5—6 постоянных сотрудников, и это будет соответствовать традициям и принятому модусу в подобного типа заграничных учреждениях. Надо сказать, что и в аппарате Президиума Академии наук я не раз слышал: «Наша задача восстановить станцию такой, как она была, а не создавать какой-то новый тип учреждения». Я отвечал, что именно новый тип и новая структура уже были созданы на станции в 1935—1938 гг., после чего в силу случайных причин все на станции было возвращено в исходное состояние, противоречившее современным задачам морской биологии. В дальнейшем академики Л. А. Орбели и А. И. Опарин сделали очень много, чтобы изменить отношение к нашей станции со стороны некоторых работников Президиума. Мы начали ежегодно получать пополнение штата...

Гидробиология постепенно закреплялась в рамках Академии наук. В число основных проблем, разработкой которых руководило Отделение биологических наук, включили проблему «биологической продуктивности водоемов». Меня назначили ее куратором. Планы и отчеты по работе над этой проблемой поступали в Академию наук из многих учреждений. Мне приходилось давать по ним заключения и предложения, а также участвовать в ежегодных координационных совещаниях.

К этому времени относится создание при Академии наук двух общественных органов, во многом повлиявших на развитие морских гидробиологических исследований, – Океанографической и Ихтиологической комиссий. Председателем последней Отделение назначило академика Л. С. Берга, прославленного и разностороннего ученого, деликатнейшего человека. Представляя на утверждение персональный состав комиссии, Л. С. Берг предложил назначить меня своим заместителем. Отделение утвердило его предложение, причем без моего ведома. Узнав об этом решении, несколько ихтиологов Московского университета подали в Президиум Академии наук протест по поводу моей кандидатуры, настаивая на том, что заместителем Берга должен быть не гидробиолог, а узкий ихтиолог. Л. С. Берг, которому передали их возражения, очень обстоятельно ответил на них, и решение Отделения осталось в силе. Обо всем этом я узнал на первом заседании комиссии, проходившем под председательством Льва Семеновича. Он просил меня не придавать значения этому инциденту. Берг считал, что ихтиология по существу является частью и гидробиологии, и зоологии, поэтому без гидробиологов, по его мнению, нельзя создать научной основы комиссии.

– К тому же,– добавил он,– вы сами не только гидробиолог, но и ихтиолог со своим собственным направлением.

Я остался заместителем председателя комиссии и в течение нескольких лет (до смерти Л. С. Берга) руководил ее заседаниями. Они проходили в Москве и лишь изредка в Ленинграде, когда председательствовал сам Берг.

Противоречие между гидробиологией и ихтиологией в дальнейшем приняло более глубокую форму и вылилось в обширную дискуссию (1951—1954), затронувшую многие принципиальные и практические вопросы.

Первоначально деятельность Ихтиологической и Океанографической комиссий заключалась главным образом в проведении ежегодных планово-координационных совещаний и представлении в высшие инстанции объединенных отчетных материалов и предложений. Обе комиссии решили создать свои отделения вблизи морских бассейнов. Мне поручили организовать такие отделения в Черноморско-Азовском бассейне – в Севастополе. В первые годы мы проводили сначала океанографическое совещание, а непосредственно вслед за ним ихтиолого-гидробиологическое. Но потом решили их объединить, и наши сессии превратились в небольшие полугодичные научные конференции, на каждой из которых заслушивались в среднем 15 научных докладов, отчеты и планы различных учреждений. Таким образом, практически воплотилась идея (15-летней давности) о создании постоянной комиссии по изучению Черного моря. Я не сомневаюсь, что наши конференции в Севастополе, в которых регулярно принимали участие представители 18—20 учреждений и которые носили чисто совещательный характер, сыграли весьма важную роль в общем развитии морских исследований. Всегда считалось, что значение научных съездов заключается прежде всего в личных контактах ученых.

В Академии наук по просьбе Министерства рыбного хозяйства была образована комиссия для разбора вопроса о последствиях вселения в Каспийское море из Черного и Азовского многощетинкового червя нереиса. Меня назначили председателем этой комиссии.

Инициатором пополнения донной фауны Каспийского моря был Л. А. Зенкевич, который вместе со своими сотрудниками изучал на нашей станции биологию этого червя и, в частности, его отношение к водам разных соленостей. В Каспийском море червь отлично прижился, и им стали питаться осетровые и многие другие рыбы. После 1948 г. Зенкевич попал в число профессоров, против которых выступило новое руководство биофака. Это выступление активно поддерживал Н. В. Лебедев, доцент гидробиолог, бывший ученик Зенкевича. Лебедев доказывал, что нереис нанес вред донной фауне Каспийского моря. Этот вопрос обсуждался на многих собраниях в университете и во ВНИРО, причем мнения разделились.

Меня вызвали в Москву и вручили список членов комиссии – 36 человек. Заседание длилось более пяти часов, но надо сказать, что некоторые участники умудрились не проронить ни слова, выжидая, по-видимому, чем все кончится. Мы постановили: для окончательного суждения о роли нереиса в Каспийском море необходимо провести две экспедиции (одну под руководством Л. А. Зенкевича, другую под руководством Н. В. Лебедева). Результаты их опубликовать и обсудить на специальном заседании, а пока прекратить шумиху и необоснованные обвинения.

Время показало, что нереис играет, безусловно, важную роль в повышении кормности бентоса в Каспийском море.

К юбилею станции мы подготовили для сдачи в печать сборник работ, явившийся шестым томом «Трудов» станции. В числе других материалов в него вошла первая часть большой работы Нины Васильевны о фитопланктоне и моя статья о водообмене в Черном море. Как полагается, издательство послало материалы на рецензии специалистам. Рецензенты отрицательно отозвались о наших работах. По адресу работы Нины Васильевны было сказано, что такого количества фитопланктонных организмов, как насчитал автор, в «бедном» Черном море не бывает (!) и если этот материал будет опубликован, то многий ведущие гидробиологи выступят с опровержением. О моей статье говорилось, что автор увлекается и вертикальное перемешивание в Черном море может идти только путем диффузии, а это очень медленный процесс. Но что же делать – ведь в работах мы выразили свои credo.

Прежде всего решаем все заново тщательно просмотреть и продумать. Затем пишем в Отделение и просим опубликовать наши работы в дискуссионном порядке. Руководство Отделения, не уведомив нас, совершило удивительный поступок: присоединило наши работы к 30 работам, представленным биологическими институтами в конкурсную комиссию по присуждению премии Президиума Академии наук. Мы тем временем ожидаем ответа на письмо. Не получив его, спустя месяц я еду в Москву – надо же решать вопрос о печатании шестого тома «Трудов». И здесь узнаю – наши работы пошли на конкурс, и комиссия Отделения признала их достойными премии. Но премия на Отделение одна. Назначается другой состав комиссии, который выносит такое же решение. Третий состав комиссии лишь подтверждает первые два решения. В конце концов Президиум постановил премировать обе наши работы. Конфликтный вопрос о «допустимости» их публикации был разрешен.

Итак, мы были «признаны» и на этой основе могли развивать нашу деятельность. В дальнейшем после выхода шестого тома «Трудов» мы издали еще 11.

Стержнем научных интересов станции стала комплексная проблема биологической продуктивности. Но как подойти вплотную к ее разработке? Мы считали, что недостаточно давать суммарные характеристики обилия и продукции планктона или бентоса, это может удовлетворить лишь самые общие цели; биологический анализ процесса продуцирования должен учитывать роль отдельных видов. Он должен быть ботаническим и зоологическим, а не только биохимическим. Вот почему нужно создать условия для экспериментального изучения биологии основных форм. Нина Васильевна вместе с Л. А. Ланской вплотную взялись за это дело. Они положили начало культивированию планктонных водорослей и изучению их жизненных процессов. В то время ни одно учреждение не имело еще коллекции живых водорослей в культурах.

Другое направление в экспериментальном изучении биологии основных форм в дальнейшем было развито Т. М. Кондратьевой. Она разработала метод определения продукции естественного фитопланктона с учетом роли каждого вида. Если Нина Васильевна для этой цели в свое время производила расчеты на основании многократных ловов планктона в течение суток, то в новом методе осуществлялось непосредственное наблюдение за развитием планктона в полузамкнутых сосудах (затянутых шелковым газом), помещенных на разные глубины в условиях естественной освещенности и температуры. Радиоуглеродный метод и определение количества хлорофилла были введены у нас в широком масштабе несколько позже. Мы были убеждены, что наряду с этими скоростными суммарными методами обязанность академических биологических станций – продолжать капитальные исследования по биологии видов.

Надо сказать, что такой точки зрения придерживались, далеко не все исследователи, в том числе и у нас на станции. Существовало мнение, что ботанический и даже физиологический аспекты изучения фитопланктона уже себя изжили и нужно переходить только на экспрессные, массовые методы. Мы же в этом вопросе оказались в некотором роде консерваторами.

Правильное решение – это вести исследования всеми существующими методами. Но в тот момент мы не имели для этого достаточных возможностей. Тем приятнее для нас было появление сборника статей, посвященных 25-летию Международного совета по изучению моря (Копенгаген). В них, в частности, настойчиво проводилась мысль о необходимости продолжения и углубления исследований планктона в ботаническом, зоологическом, экологическом и физиологическом аспектах с целью познания биологии отдельных видов и их роли в общем процессе продуцирования.