Текст книги "Аракчеев"

Автор книги: Владимир Томсинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

Генерал-адъютант прусского короля Фридриха Вильгельма IV Фон-Герлах прибыл в Петербург 18 января 1826 года. Император Александр два месяца уже находился в мире ином, и Аракчеев лишился к этому времени прежних своих полномочий, но тайна возвышения графа покойным государем продолжала занимать петербургское общество. Заинтересовался ею и Фон-Герлах. 30 января он заносит в свой дневник: «Управление государством сделалось императору Александру под конец настоящим бременем, вследствие чего в нем возникла мысль отказаться от престола, о чем он и говорил принцу Вильгельму… О внутренних делах он в последние годы весьма мало заботился, предоставив важнейшие из них старому Аракчееву, завзятому русаку из гатчинской гвардии Павла и верному приверженцу своего благодетеля». Позднее сходным образом объяснял возвышение Аракчеева Н. К. Шильдер. «Александр в последнее десятилетие своего царствования уже не был и не мог быть Александром прежних лет, – писал историк-генерал, – он искал отныне не смелых реформаторов, а прежде всего исправных делопроизводителей, бдительных и строгих блюстителей внешнего порядка. При таком настроении явилась невольная склонность и даже потребность передать бремя забот по внутреннему управлению империи в жесткие руки верного друга, доверие к которому было всегда неограниченно».

В последнее десятилетие своего правления Александр действительно был не таким, как прежде. Он привез из заграничного похода не только седые волосы, но и душевную усталость, покорность судьбе и чувство одиночества. Все это отчетливо проступало в его письмах к тем, кто был ему близок, кому он истинно доверял. «Вы спрашиваете, дорогой друг, что я поделываю, – писал Александр 16 января 1817 года сестре Екатерине Павловне. – Все то же, то есть привыкаю все более и более покоряться велениям судьбы и даже нахожу уже известное удовлетворение в том полном одиночестве, в каком я нахожусь». Такими же чувствами было проникнуто и его письмо княгине Софье Сергеевне Мещерской от 23 октября 1820 года. «Ах, не знаю, какого упрека я наиболее заслуживаю, – вздыхал Александр, – но знаю хорошо, что чем более подвигаюсь на жизненном пути, тем более сознаю, насколько я немощен, слаб и склонен ко всякому злу и что одно только милосердие Божественного Спасителя предохраняет меня, чтоб не сделаться еще более дурным».

Александр не притворялся утомленным – он был им. Но не так, как думали его современники и позднейшие историки. В. О. Ключевский утверждал, что «вернувшись в Россию в 1815 году, Александр был неузнаваем, стал сух, притязателен, раздражителен, скучал делами». От фактов не уйти: сухость, переходящую в душевную черствость, капризность, повышенную раздражительность – эти свойства российский император – победитель Наполеона – проявлял многократно и вполне серьезно, без притворства. Но при всем том Его Величество не скучал делами. Напротив, после победы над Наполеоном он стал даже деятельнее, чем прежде. И В. О. Ключевский, как ни странно, сам указал на данную перемену в Александре и объяснил ее: «Прежде он был робок, нерешителен, застенчив, потому что не доверял себе, не знал, кто он, что в нем есть и чего недостает, и расположен был больше подозревать в себе недостатков, чем дарований. Опыт и успех вскрыли его силы ему самому и уверили его в них, а долго прижимаемое самолюбие внушило желание пользоваться ими как можно просторнее и самодовольнее».

Бросавшаяся всем в глаза после войны России с Францией усталость Александра была обыкновенной усталостью от перипетий борьбы с опасным врагом. Чего стоили одни переживания, выпавшие Его Величеству в грозном 1812 году, особенно после оставления русской армией Москвы! Кто знает, быть может, болезнь и смерть Александра, не дожившего до сорока восьми лет (или тайный уход с трона, сокрытый смертью) как раз и были отдаленным следствием их? Учтем и другое: победа, причем блистательная победа, после тяжелых поражений – слишком сильная радость, чтобы можно было перенести ее, не впав в конце концов в полнейшую усталость и равнодушие.

Что же до государственных дел, то они после войны с Наполеоном звали Александра к себе как никогда ранее. Поход в Европу многих заставил помыслить о необходимости коренных перемен в политической и экономической организации русского общества. Сравнение западноевропейских порядков с российскими во многих дворянских умах высекло искру если не революционных, то реформистских настроений. И почему у Александра не могло появиться таких настроений?

Вопреки распространенному мнению, Александр не оставил по окончании войны с Наполеоном мыслей об общественных преобразованиях. Разговоры Его Величества с сановниками – опытными государственными деятелями, поручения многим из них разработать тот или иной реформаторский проект выдавали в нем желание осуществить то, что было задумано им еще в молодости. Два главных намерения видны в деятельности Александра в рассматриваемое время: это, во-первых, намерение дать России конституцию и, во-вторых, – если не освободить крестьян окончательно от крепостной зависимости, то, во всяком случае, начать их освобождение.

Видный сановник того времени, человек, государственный ум которого высоко ценили его современники, граф П. Д. Киселев вспоминал впоследствии о беседе, состоявшейся между ним и Александром в Зимнем дворце 4 мая 1816 года. «Обстоятельства до нынешнего времени не позволили заняться внутренними делами, как было бы желательно, – сказал государь, – но теперь мы занимаемся новою организациею. Смерть императрицы не позволила ей азиатские обычаи и многое в правлении, по желанию ее, переменить. Мы должны теперь идти ровными шагами с Европою; в последнее время она столько просветилась, что, по нынешнему положению нашему, оставаться назади мы уже не можем». Александр, правда, заявлял при этом, что «всего сделать вдруг нельзя», что «Россия может многое, но на все надо время», и очень жаловался на отсутствие настоящих помощников себе в деле преобразования страны. «Я знаю, – говорил он Киселеву, – что в управлении большая часть людей должна быть переменена, и ты справедлив, что зло происходит как от высших, так и от дурного выбора низших чиновников, но где их взять? Я и 52-х губернаторов выбрать не могу, а надо тысячи».

В 1818 году Александр поручил составить проекты освобождения крестьян графу Аракчееву и адмиралу Н. С. Мордвинову, немного позднее такое же поручение было дано министру финансов графу Гурьеву.

В том же году – 15 марта – российский император произнес речь на открытии польского сейма, в которой заявил полякам в присутствии многих русских сановников, «что законно-свободные учреждения», которые он даровал Польше, являются «непрестанно» предметом его помышлений, что их «спасительное влияние» он надеется «с помощью Божией распространить на все страны», вверенные его попечению, что поляки подали ему средство явить своему отечеству то, что он уже с давних лет ему приуготовляет и «чем оно воспользуется, когда начала столь важного дела достигнут надлежащей зрелости».

И действительно, с мая 1818 года в Варшаве под руководством H. H. Новосильцева начались работы по подготовке конституции для России. В числе людей, осуществлявших сии работы, был и князь П. А. Вяземский. 22 июля 1818 года Петр Андреевич просил письмом находившегося в Петербурге А. И. Тургенева выслать к нему в Варшаву отпечатанные проекты Сперанского: «Он был большой ковач слов, а я теперь словами промышляю».

Летом, а затем повторно в октябре 1819 года Александр уже знакомился с предварительным вариантом конституционного проекта, вводившего в России федеративное устройство и представительное правление. В ноябре же 1819 года Его Величество начал, по всей видимости, вводить в России первые элементы конституционного строя в том виде, в каком замыслил его устроить. Он объединил Тульскую, Орловскую, Воронежскую, Тамбовскую и Рязанскую губернии в единую административную территорию и поставил во главе ее генерал-губернатора. На эту должность был назначен А. Д. Балашов.

К осени 1820 года конституционный проект был закончен. Назывался он «Государственная уставная грамота Российской империи». Документу этому выпало навсегда остаться лишь проектом – Александр не решился ввести его в действие, как не осмелился осуществить и многие другие замышлявшиеся им коренные реформы. И в сей нерешительности, несмелости – одна из тех главных тайн, что унес с собой в могилу этот император, недаром прозванный П. А. Вяземским «сфинксом, неразгаданным до гроба».

Как бы то ни было, распространенное среди современников Александра I и воспринятое впоследствии историками мнение о том, что по окончании войны с Наполеоном он впал в совершенную апатию, охладел к государственным делам, выглядит довольно странно в свете известных фактов, свидетельствующих о попытках императора осуществить в России именно в этот период коренные преобразования государственного строя и если не провести, то подготовить освобождение крестьян от крепостной зависимости. О данных попытках не могли не знать в русском обществе: слишком много людей было втянуто в работы по подготовке преобразовательных проектов. Уж что должно было действительно остаться тайной, так это истинное значение графа Аракчеева при царском дворе, подлинный характер взаимоотношений последнего со своим государем.

Современникам той эпохи казалось, что император Александр в последнее десятилетие своего царствования попросту отдал управление Россией в руки Аракчеева. Внешнее действие государственной власти было организовано так, будто граф один управляет огромной империей, один стоит на пьедестале власти. «В том положении, в каком была и есть Россия, никто еще не достигал столь высокой степени силы и власти, как Аракчеев, – писал в своих мемуарах декабрист Н. А. Бестужев. – Этот вельможа, под личиною скромности, устраняя всякую власть, один, незримый никем, без всякой явной должности, в тайне кабинета, вращал всею тягостью дел государственных, и злобная, подозрительная его политика лазутчески вкрадывалась во все отрасли правления. Не было министерства, звания, дела, которое не зависело бы или оставалось неизвестно сему невидимому Протею-министру, политику, царедворцу; не было места, куда бы не проник его хитрый надсмотр; не было происшествия, которое не отозвалось бы в этом Дионисьевом ухе. Малые угнетались средними, средние большими, они еще высшими; но над теми и другими притеснителями, равно как и над притесненными, была одна гроза: временщик».

Никто из посторонних не видел, что одинокая фигура Аракчеева на политической сцене стояла не сама по себе, а подвешена была на нитях, кончики которых уходили вверх и не к кому иному, как к самому императору Александру.

Контуры этих нитей, которыми Его Величество управлял временщиком, а через его посредство всей Россией, заметно проступали только в переписке Александра с Аракчеевым, а сама эта переписка, естественно, утаивалась от современников. Так возникла едва ли не самая великая в русской истории XIX века мистификация. То, что император Александр в последнее десятилетие своего царствования удалился от дел по внутреннему управлению империей, было таким же мифом, как и то, что Россией в этот период управлял один Аракчеев.

Письма Аракчеева к Александру ясно показывают истинный характер их взаимоотношений. По содержанию своему они, за редким исключением, – скорее отчеты графа перед своим патроном, причем патроном весьма дотошным, интересующимся самыми мелкими подробностями тех дел, которыми граф занимается, да и не только дел.

Алексей Андреевич регулярно отчитывался перед государем даже в своих чувствах и душевных переживаниях. «Служба моя посвящена единожды привязанности моей к Вам, Государь, следовательно, будет вечно она одинакова, несмотря на все разные толки, партии и неприятности», – изливал Аракчеев душу Александру в письме от 25 ноября 1818 года. «Батюшка, Ваше Величество! – писал он 2 апреля 1819 года. – Милости ко мне Ваши чувствую в полной их цене и прошу Бога ежедневно, дабы он даровал мне только здоровье служить Вам чистою душою». 11 февраля 1821 года: «Здоровье мое собственно для меня очень плохо, но для усердия моего и душевной привязанности к вам, Батюшка, оно неизменно и еще крепче молодых лет». 24 апреля 1822 года: «Батюшка, Ваше Величество! Я более бы ни для чего не желал себе здоровья, как только для того, Батюшка, чтоб мог служить Вам; верьте истинному Богу, что я чувствую Вашу к себе милость и ценю ее как верный Ваш сын и слуга». 30 ноября: «Батюшка, Ваше Величество! Приближающийся день Вашего рождения есть в мире сем день моего благополучия. По сему-то и не могу удержать желания моего и не принести Вам, Батюшка, мое от истинного сердца поздравление. Прошу Господа Бога да продлит жизнь Вашу, да укрепит здоровье Ваше на перенесение тяжких трудов при нынешних лукавых человеческих мыслях и деяниях». 8 апреля 1825 года: «Я одного боюсь, что естьли мои припадки доведут меня до такого положения, что я не в состоянии буду исполнять моих обязанностей, кои я всегда с удовольствием и полным рачением по душевной моей привязанности к Вашему Величеству исполняю».

Вперемежку с отчетами в чувствах Аракчеев слал Александру пространные отчеты и в своих делах. Он периодически сообщал Его Величеству, чем был занят, куда ездил. «Батюшка, Ваше величество! – обращался Алексей Андреевич к своему августейшему патрону 2 июля 1821 года. – Вчерашний день целое утро провел я на осмотре и следствии поселенного батальона наследного принца прусского полка и, слава Богу, ничего не оказалось, о чем Вам, Батюшка, донесет подробно П. А. Клейнмихель. Я целые три часа был между солдатами без офицеров и все время разговаривал, до того что уже не мог говорить от усталости». 20 октября того же года Аракчеев сообщал: «Мои занятия Вам должны быть известны: Грузино и военное поселение. Вот мои прогулки. Но для чего оное? Единственно для того, чтоб угодить моему Государю, Александру Павловичу, с коим я провел мою молодость, а теперь и старость ему же посвящаю».

По должностям своим Аракчееву приходилось общаться со многими крупными сановниками империи и немало получать от них писем. О содержании своих разговоров с сановниками, особенно с теми, которые по какой-либо причине казались Александру подозрительными, граф неизменно сообщал государю. А полученные письма старался показывать в оригинале или копии; в случае же если Его Величество отсутствовал в Петербурге, пересылал их ему. Так, в заключение цитированного выше письма Аракчеева Александру от 2 июля 1821 года читаем: «Полученное мною вчерашний день письмо от Ник. Ник. Новосильцова, при сем к Вам, Батюшка, в оригинале прилагаю».

В конце июня 1820 года Александр I пребывал в Варшаве. Граф шлет туда письмо, полученное им от барона Б. Б. Кампенгаузена. Александр читает его и возвращает обратно.

В марте 1821 года возвратился в Петербург из Сибири M. M. Сперанский. Опальный сановник поспешил встретиться с графом Аракчеевым. Александр находился в это время на конгрессе Священного союза в Лайбахе. Графу пришлось поэтому изложить содержание разговора со Сперанским на бумаге. 25 марта в Лайбах полетела с фельдъегерем особая записка, в которой сообщалось следующее:

«Г-н Сперанский приезжал в Петербург 21-го числа после обеда к вечеру. По утру 22-го числа рано прислал ко мне д. с. с. (действительного статского советника. – В. Т.) Цейера с объявлением о своем приезде и с просьбою назначить ему того же утра час, в который бы он мог приехать к первому ко мне. В первом часу, по назначению моему, он приезжал ко мне и между прочими разговорами делал мне следующие три вопроса, на кои просил утвердительнейше моего мнения:

1. Вопрос: Представляться ли мне во Дворец к императрицам?

Мой ответ: Вы приехали сюда Сибирским генерал-губернатором, а все генерал– и военные губернаторы обыкновенно в первое воскресенье представляются, следовательно, я не нахожу причины, дабы и Вы не должны были следовать сему всеобщему порядку.

2. Вопрос Сперанского: писать ли мне о приезде своем к Государю?

Мой ответ: Государь о приезде вашем будет извещен чрез обыкновенный рапорт Военного губернатора о всех приезжающих в столицу; но естьли вы рассудите и сами особым письмом донести Государю Императору о своем приезде, то сие еще никак не противно общему порядку вещей.

3-ий Вопрос г-на Сперанского: как ему вести себя: принимать ли к себе всех, кто будет приезжать или по собственной моей склонности вести жизнь уединенную?

Мой ответ: сей вопрос очень трудный, и его решить можете одни сами сходно вашему желанию, а может быть по опытам, сделанное».

В беседе с Аракчеевым Сперанский рассказал графу о том, что на пути из Сибири в Петербург заехал в свою пензенскую деревню, в Тамбов и в Рязань. В Рязани – едва успел он туда прибыть – навестил его генерал-губернатор Балашов. Рассказ Сперанского о встрече с Балашовым Аракчеев тоже передал Александру. Надо полагать, Его Величеству интересны были и такие подробности в поведении сановников, иначе зачем было графу сообщать их.

«Благодарю тебя за беспрерывное твое помышление о исполнении моих намерений, – писал Александр Аракчееву 25 декабря 1822 года. – При сем возвращаю письмо Сперанского. Бумаг я еще рассматривать не мог, а пришлю с будущим курьером». Государь возвращал письмо Сперанского к Аракчееву от 22 ноября 1822 года. В нем Михайло Михайлович давал свою характеристику членам Сибирского комитета, своему помощнику Г. С. Батенькову, Самбурскому, Бухмейстеру, описывал дела Сибирского комитета. На оригинале этого письма, хранящегося в Российском государственном военно-историческом архиве, стоит помета, сделанная рукой Аракчеева: «Государь изволил читать в Пильзене 25 декабря 1822 года».

Содержание переписки графа с государем не оставляет и малейших сомнений в том, что Александр в последнее десятилетие своего царствования не только не впал в апатию, не только не отошел от дел по управлению империей, но занимался делами, пожалуй, даже активнее, чем прежде. Он стремился все держать под своим контролем и все хотел знать о своих сановниках. Он властно вмешивался в самые мелкие административные вопросы, и можно только удивляться, как хватало его на все. Впрочем, надолго как раз и не хватило. В Таганрог Александр поехал, будучи в состоянии крайнего истощения своих физических и душевных сил, оттого и оказалась для него смертельной обычная простуда…

Журналы Комитета министров подтверждают это впечатление об Александре как о чрезвычайно деятельном монархе. Среди высочайших резолюций, начертанных на их страницах, частенько встречается такая: «Лично со мной объясниться». Весьма примечательная резолюция: Александр старался вникать во все вопросы именно лично. Комитет министров не был свободен в своей деятельности, как это могло представляться посторонним лицам. Александр оставался над ним в качестве верховного надзирателя, постоянно поправлял его, подсказывал, на что должно господам министрам обратить особое внимание, как надлежит решить ту или иную проблему.

Аракчеев старался держать императора в курсе всего происходившего в Комитете. К примеру, 18 ноября 1818 года он сообщал Его Величеству: «Дела Комитета Министров идут своим порядком и особого внимания Вашего или неотложного разрешения Вашего требующих не случилось. На прошедшей неделе были, однако, в нем два примечательныя заседания по делам Сибирского генерал-губернатора, в которых, после продолжительных и жарких рассуждений и прений, единогласно положено уволить и гражданского губернатора (иркутского. – В. Т.) Трескина, и генерал-губернатоpa (И. Б. Пестеля. – В. Т.). По сему и рассудил я представить здесь проект рескрипта к Сперанскому, ежели изволите найти оный выражающим тот смысл, в котором угодно было Вашему Величеству приказать к нему написать».

Александр не всегда соглашался с мнениями Аракчеева, высказанными на заседаниях Комитета министров. Так, в 1824 году Комитет решал вопрос о главном надзирателе московских богоугодных заведений. Военный губернатор Москвы князь Д. В. Голицын предложил на эту должность одного из своих чиновников – некоего Муратова. Аракчеев же как председатель Комитета помощи раненым и инвалидам выдвинул свою кандидатуру – некоего Хотяинцева. Рассмотрев обе кандидатуры, Комитет министров отдал предпочтение Муратову, заметив в своем решении, что выдвинутый от благотворительного комитета Хотяинцев достоин занять место главного надзирателя московских богоугодных заведений, но нельзя оставить без уважения ходатайство главного местного начальника. Аракчеева поддержал лишь министр юстиции князь Д. И. Лобанов-Ростовский, который сказал, что раз определение на эту должность предоставлено специальным высочайше утвержденным положением Комитетом помощи раненым и инвалидам, то местное начальство не вправе предлагать на нее своих кандидатов. Александр вынес резолюцию: «На подобное место нельзя не уважить представления Военного губернатора и потому согласен с большинством членов».

Однако в подавляющем большинстве случаев государь, как и прежде, соглашался с мнениями именно графа Аракчеева. Но это менее всего свидетельствовало в пользу того, что граф управлял империей. Александр предпочитал аракчеевское мнение мнениям других членов Комитета министров прежде всего потому, что оно, как правило, было более обоснованным, больше несло в себе здравого смысла. Вот некоторые примеры.

В 1820 году оренбургский военный губернатор обратился к военному министру с представлением, в котором сообщил, что с 1 января 1818 года прекратил выдачу провианта казакам, имеющим достаточное количество пахотной земли. Комитет министров, рассматривавший сей вопрос, принял решение «утвердить представление, испросив на то Высочайшую волю». Аракчеев приписал: «Не прикажете ли по сей статье сделать справку, потому что провиант прекращен с 1 января 1818 г., а представление сделано в 1820 г.». Александр начертал: «Замечание весьма основательное, а справку же нужно потребовать».

В другой раз Комитет министров рассматривал вопрос о том, как распорядиться крестьянами имения Линдолово, купленного в казну для присоединения к Сестрорецкому заводу. Было решено: 154 человека зачислить в оружейники, 135 детей поместить в кантонисты, 28 стариков оставить в имении для легких работ. Граф Аракчеев заметил по поводу принятого решения: «Вот также поселение, но, кажется, хуже вашего,ибо собственность крестьян уничтожена». Александр вынес резолюцию: «Повременить до моего возвращения».

По представлению министра финансов Д. А. Гурьева Комитет министров решил обложить бессарабскую соль акцизом в 40 копеек. Мнение Аракчеева было: «Не нужно ли прежде спросить у Инзова по местному тамошнему положению дел». Резолюция Александра: «Весьма справедливо».

По вопросу о снабжении войск Кавказского корпуса двойным комплектом артиллерийских запасов, который рассматривался Комитетом министров, Аракчеев заявил: «Я не могу об оном сделать заключение, ибо мне неизвестно требование генерала Ермолова, а сие лучше известно князю П. М. Волконскому» [170]170
  В то время начальник Главного штаба Его Величества.


[Закрыть]. Александр и в этом случае согласился с аракчеевским мнением.

Еще один яркий пример. Комитет министров, обсуждая вопрос о волнениях крестьян в Белоруссии, счел, что прекращению их будет способствовать издание нового положения о крестьянских повинностях, предложенного Министерством финансов. Граф Аракчеев, обратив внимание на то, что данное положение, утвержденное Комитетом министров, распределяет повинности между крестьянами на основе уравнительности, заметил: «Я думаю, что крестьяне опять будут недовольны, то кажется, лучше было бы велеть министру финансов вытребовать к себе в департамент депутатов и сделать здесь с ними положение и внести в Комитет». Резолюция Александра была краткой: «Непременно».

Присущее Аракчееву чувство здравого смысла, его критический ум Александр часто использовал для проверки решений Комитета министров, казавшихся ему по каким-либо причинам сомнительными, недостаточно обоснованными. В начале 1821 года в заседаниях Комитета неоднократно рассматривался вопрос о снабжении продовольствием населения Черниговской губернии, которому угрожал голод. Александр, несмотря на то, что находился за границей, старался держать решение данного вопроса под своим контролем. «Я прочел со вниманием все три журнала Комитета, – писал он Аракчееву весной 1821 года. – Сожалительно весьма, что в столь важном деле, кроме противоречия, ничего другого не видно. Кому из них верить! Продовольствие обеспечено ли, или нет? Винокурение необходимо ли, или оно истощает последний хлеб? Из Лайбаха мне невозможно, по несчастью, рассмотреть затруднения по сему делу и все придет весьма поздно. Скажи мне откровенно свое мнение по сему предмету и по письму Разумовского».

В механизме управления империей Аракчеев играл чрезвычайно важную роль, но совсем не ту, что приписывалась ему современниками, а впоследствии и историками. Возвысив графа, Александр не отдалему управление государством, а, напротив, взял это управление в свои руки так, как не брал никогда прежде. Временщик стал для Александра своего рода вспомогательным инструментом, посредством которого его августейший взор и руки могли проникать в такие уголки управляемого им пространства, в каковые они сами по себе никогда бы не проникли. Только с помощью вездесущего, необыкновенно энергичного, до предела исполнительного Аракчеева император Александр был в состоянии управлять Россией так, как хотел, то есть все и всядержа под своим контролем и влиянием, заправляя всеми сколько-нибудь важными делами. И притом оставаясь всегда в тени!

Сановники и простые подданные сталкивались непосредственно лишь с Аракчеевым, видели только его и не замечали стоявшего за ним императора. Оттого и казалось им, что Россией управляет не кто иной, как Аракчеев. И многие историки по странному, совершенно необъяснимому обстоятельству восприняли именно это не соответствовавшее реальности представление современников об Аракчееве. Даже такой серьезный историк, как великий князь Николай Михайлович, имевший доступ ко многим утаенным от общества царским документам, и тот считал, что «последние четыре года царствования Александра Павловича стали в действительности годами управления Россией одного Алексея Андреевича». Данное мнение он высказал в книге «Император Александр I» – одной из лучших книг об этом государе. Другой, не менее серьезный российский историк – Д. Ф. Кобеко писал в своем труде «Императорский Царскосельский лицей» даже об «отречении» Александра I «от царской власти в пользу всем ненавистного Аракчеева».

Между тем многие документальные материалы свидетельствуют, что на самом деле Аракчеев если кем и был, то лишь третьим оком для своего государя, третьей его рукой. Получая от графа регулярные отчеты, Его Величество слал ему в свою очередь подробные инструкции, в которых указывал, как надлежало поступать ему в различных случаях, как разрешить то или иное дело, как обращаться с тем или иным сановником. К примеру, 13 февраля 1822 года Алексей Андреевич получил от Александра следующее указание: «Сделай одолжение, лучше выслушай Сперанского. Он будет говорить, стало ты будешь только слушать, что для тебя не вредно; долгих переговоров с твоей стороны я бы не возложил на тебя в теперешнем твоем состоянии. Но считаю нужным заметить на слова, сказанные уже Сперанским тебе, что тут личной доверенности никакой быть не может допущено».

Надо признать, из всех сановников, составлявших окружение Александра после окончания войны с Наполеоном, Аракчеев больше других подходил на роль государева ока и государевой руки. Никто не мог быть для государя оком более зорким и рукою более умелой, чем он.

Аракчеев возвышался над всеми не только должностями, но и способностью по-государственному мыслить.

Примеров, где проявил он редкое для русского сановника всех эпох государственное мышление, привести можно множество. Так, в октябре 1811 года в бытность свою председателем департамента военных дел Государственного Совета Аракчеев подал на рассмотрение членам Совета и Комитета министров записку по поводу поддержанной в этих учреждениях идеи продажи рекрутских квитанций из государственной казны за 2 тысячи 500 рублей. Алексей Андреевич увидел в этой мере серьезную опасность для государства. «Сия продажа, – писал он, – есть благодеяние правительства для богатых; не должна ли возродить сия мера большое уныние духа в бедных, когда они из оного ясно увидят, что и само правительство печется ныне неуравнительно о всех сословиях, а открывает благодеяния сии за деньги, не заботясь о том, что состояние бедного перед богатым уже есть и без оного тягостное». Аракчеев видел обратную сторону данного нововведения: он понимал, что оно даст возможность богатым крестьянам освободиться от рекрутской повинности и наполнит армию выходцами из бедных семей, которые вынуждены будут за деньги брать эту повинность на себя. «Предполагаемое благодеяние богатым есть угнетение для бедных, следовательно, это должно называться не облегчение, а народною тягостью», – утверждал в связи с этим граф.

Государственный ум Аракчеева высоко ценил такой умный и опытный государственный деятель, как В. П. Кочубей, занимавший в рассматриваемое время пост министра внутренних дел. Виктор Павлович часто обращался к графу за советом по разным государственным делам. «Милостивый государь мой, граф Алексей Андреевич! – писал он к Аракчееву 30 сентября 1820 года. – Я имею честь за несколько пред сим лично предварить Ваше сиятельство о намерении моем обратиться к вам, Милостивый Государь мой, с просьбою вникнуть с некоторым вниманием в предполагаемые мною меры к выполнению высочайшего Указа 14 июня 1816 года о наблюдении за правильным исправлением Земских повинностей, т. к. благотворительный указ сей не получил по министерству полиции надлежащего исполнения. Отсутствие Вашего Сиятельства лишило меня возможности намерение оное исполнить. Ныне известясь о прибытии вашем, Милостивый Государь мой, в Грузино, я поспешаю доставить вам проект представления моего по сему предмету с принадлежащими к нему положением и формами, прося покорнейше ваше сиятельство рассмотреть оныя в свободное время и сообщить мне мысли ваши, не в виде официальном, но совершенно в виде той доверенности, с каковою я к вам отношусь, имея единственно намерение привести в действие благотворные и весьма полезные предположения упомянутого указа; я искренно признательным буду вашему сиятельству, естьли вы изволите по предмету, коим вы в особенности занимались, доставить мне средства наилучше исполнить обязанность мою. Имею честь быть с истинным почтением и преданностию Вашего Сиятельства покорнейшим слугою Граф В. Кочубей» [171]171
  Текст письма В. П. Кочубея и ответ на него А. А. Аракчеева публикуются мною по оригиналу, хранящемуся в аракчеевском фонде РГВИА.


[Закрыть].