Текст книги "Аракчеев"

Автор книги: Владимир Томсинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

Как воспринял эту грустную весть Аракчеев, осталось известным лишь ему одному. Но, без сомнения, в смерти Александра для графа было печального много больше, нежели для других сановников. Для Аракчеева смерть эта была ударом судьбы: она изменяла его статус при царском дворе, лишала прежнего влияния на государственные дела.

Внешняя реакция графа на смерть своего государя совершенно отличалась от той, что последовала на сентябрьское происшествие в Грузине, лишившее его любимой женщины, – Алексей Андреевич не впал в отчаяние, не побежал в монастырь, а, напротив, вернулся к делам. В тот же день, как получено было известие о кончине императора Александра, военные поселения Новгородской губернии присягнули на верность новому государю – брату Александра Константину Павловичу, следующему за умершим по старшинству. Вместе с поселянами присягал и граф Аракчеев.

30 ноября в адрес нового императора отправлен был из Новгорода следующий всеподданнейший рапорт: «Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше доношу, что, получа облегчение от болезни, я вступил в командование Отдельным Корпусом военных поселений. Генерал граф Аракчеев. Начальник штаба Клейнмихель».

По воспоминаниям М. Ф. Бороздина, присутствовавшего на присяге вместе с офицерами военных поселений в тот момент, когда находился с ними Аракчеев, граф заметил окружающим после того, как все присягнули: «Вы скоро будете снова присягать!» Алексей Андреевич знал то, что во всей России знали лишь несколько человек: в Успенском соборе в Москве с 1823 года хранились документы, оформлявшие передачу права наследования престола от Константина к Николаю Павловичу.

5 декабря Аракчеев прибыл в Петербург. В течение четырех дней безвылазно пребывал в своем доме – большом деревянном строении, расположенном на углу Кирочной и Литейной улиц, принадлежавшем 2-й артиллерийской бригаде. Вечером 9 декабря отправился во дворец к императрице Марии Федоровне. Едва вошел к ней, бухнулся на колени и стал просить прощения у нее за то, что не уберег Александра. В тот же день граф получил приглашение от великого князя Николая Павловича. Алексей Андреевич ответил на приглашение будущего императора письмом: «Бог да вознаградит вашего Императорского Высочества, что вы несчастного сироту вспомнили в его неутешительной печали, которой потерянием своего Государя вместе с оным лишился своего отца и благодетеля. Желание мое теперь только существует в безпрестанной ко Всевышнему Богу просьбе, дабы он скорее меня соединил с покойным моим благодетелем, в чем я и не сумневаюсь, что Бог услышит мою молитву. Пока же угодно Богу оставить меня на страдание в сей жизни, то от нашего Императорского Высочества зависеть будет назначить мне день, час и место, когда и куда явиться мне к Вашему Императорскому Высочеству, но рабски прошу вас принять меня наедине, ибо с людьми я быть никак не могу. Свидетельствуюсь в оном самим Богом. Вашего Императорского высочества верноподданный Г. Аракчеев» [205]205
  Данное письмо публикуется мною по копии, обнаруженной в аракчеевском фонде РГВИА (Ф. 154. Оп. 1. Д. 5). Текст ее несколько расходится с публикацией этого же письма в книге Н. Дубровина «Письма главнейших деятелей в царствование Императора Александра I» (СПб., 1883. С. 482).


[Закрыть]. 10 декабря Николай принял графа. В беседе с будущим императором Алексей Андреевич высказал намерение удалиться от дел по управлению государством. Николай дал свое согласие и попросил графа написать проект рескрипта по этому вопросу.

События 14 декабря на Сенатской площади, вошедшие в историю под названием «восстания декабристов», Алексей Андреевич переживал, находясь в Зимнем дворце. Здесь собралось довольно много людей, приехавших для поздравления императора Николая с восшествием на престол. И дамы, и господа были по такому случаю в праздничных нарядах. Лишь граф прибыл в обычном мундире без орденов и украшений, а только с портретом покойного государя Александра Павловича на шее. Мрачный и злой, с расстегнутым воротом, сидел он в одиночестве на диване в углу зала, а мимо проходили знакомые ему сановники, лишь недавно пресмыкавшиеся перед ним, но теперь демонстративно от него отворачивавшиеся. До двух часов дня Зимний дворец еще наполнялся людьми, однако затем толпа стала редеть: военные уходили на площадь, дамы уезжали домой, справедливо рассудив, что новому императору сейчас не до поздравлений. Аракчеев продолжал сидеть как ни в чем не бывало. Прибывший во дворец председатель Государственного Совета князь П. В. Лопухин подсел к нему, некоторое время спустя к ним присоединился князь А. Б. Куракин.

Увидев остановившегося неподалеку с графом А. Ф. Орловым бывшего своего подчиненного статс-секретаря Госсовета В. Р. Марченко, Алексей Андреевич встал с дивана и подошел к нему. Спросил, не может ли Василий Романович подарить ему экземпляр манифеста о восшествии на престол императора Николая Павловича. Тот срочно послал своего курьера с полтинником в сенатскую типографию и через полчаса вручил графу просимый экземпляр манифеста. Пока же курьер ходил в типографию, Аракчеев пытался выяснить, что же происходит на площади перед дворцом. «Что, батюшка, есть ли утешительные вести?» – спросил он Марченко. Статс-секретарь ответил, что число строптивых увеличивается переходящими из полков солдатами к шайке, стоящей у Сената, и что государь не решается пока на крайнюю меру, надеясь убеждениями образумить заблуждающихся. Услышав, что генерал-губернатор Милорадович тяжело ранен и доктора не ручаются за его жизнь, Аракчеев побледнел, выражение тревоги разлилось по осунувшемуся лицу, придавая ему еще большую мрачность…

После подавления восстания декабристов взошедший на престол император Николай с волнением ожидал известий о присяге в войсках. Графу Аракчееву было поручено обеспечить скорейшее принятие присяги в военных поселениях. 18 декабря он доносил Николаю, что полки 1-й Гренадерской дивизии присягнули в совершенном порядке.

«Я никогда не сумневался в усердии их к Императорскому престолу, – добавлял граф к своему сообщению, – и тем более всегда надеялся на их верность, что с самого начала командования моего Отдельным Корпусом военных поселений я всегда и непрестанно строго наблюдал о внушении войскам моего начальства таковой священной их обязанности».

19 декабря 1825 года Николай издал рескрипт, в котором подтверждал статус Аракчеева при императорском дворе, приданный графу покойным государем:

«Граф Алексей Андреевич!

В Бозе почивающему императору Александру Павловичу благоугодно было учредить военные поселения для пользы государства нашего, и вы, будучи всегда точным и верным исполнителем воли его, успели достигнуть цели благих его намерений. Предполагая и вменяя себе в обязанность поддерживать устройство начатого дела, я надеюсь, что вы будете мне воспомоществовать в оном с тем же чистым усердием, которое всегда отличало вас в глазах покойного императора, и вследствие того предоставляю вам действовать теми постановлениями и узаконениями, кои доселе по военному поселению были изданы, и в случае надобности повелеваю вам входить ко мне с докладами и испрашивать разрешения тем самым порядком, как исполняли оное при покойном государе.

Пребываю к вам всегда благосклонный Николай».

Однако на следующий день государь подписал рескрипт, освобождавший Аракчеева от должности управляющего Собственной Его Императорского Величества канцелярией, и указ, увольнявший его от заведования делами Комитета министров. Проекты этих высочайших актов были подготовлены самим графом, но окончательный вариант написан Николаем I.

Текст первого из них гласил: «Граф Алексей Андреевич! Желая сохранить здоровье ваше, столь сильно потерпевшее от поразившего нас общего несчастия, и столь мне и Отечеству нужное, для окончания предпринятого вами устройства военных поселений, памятника благодетельных намерений покойного государя, отца нашего, вам к исполнению вверенному, нашел я удобным перевести Собственную Мою канцелярию в непосредственное мое заведывание; канцелярию же Комитета министров вручить управлению директора оной… Гежелинскому. С истинным уважением есмь на всегда ваш искренно доброжелательный. Николай».

Указ Комитету министров, изданный также 20 декабря, был коротким: «По желанию и просьбе генерала графа Аракчеева, увольняю его от заведывания делами Комитета гг. Министров, а Канцелярию онаго повелеваю поручить управляющему делами сего Комитета действительному статскому советнику Гежелинскому».

Алексей Андреевич понимал, что с новым императором у него не будет таких доверительных взаимоотношений, какие были с прежним государем. Поэтому и решил уйти с государственной службы. П. Г. Дивов, весьма осведомленный о том, что происходило при царском дворе, занес в свой дневник 3 января 1826 года следующую запись: «Граф Аракчеев был очень обласкан императором, но, несмотря на все высказанное ему доверие и на старания его друзей, которые уговаривали графа не порывать связи с Двором, он решил окончательно не вмешиваться более в дела: любимец его генерал Клейнмихель имел уже три раза аудиенцию у императора».

После трагических событий осени и зимы 1825 года граф Аракчеев стал как будто другим человеком.

***

В двадцатых числах февраля 1826 года через Новгород по пути из Таганрога в Петербург должны были провозить тело усопшего императора Александра. Аракчеев выпросил у Николая позволение взять на себя организацию всей церемонии встречи тела своего августейшего благодетеля. В течение нескольких дней он лично обучал монахов, чиновников и солдат, как подходить к гробу, прикладываться к нему и отходить.

23 февраля траурная процессия подошла к заставе города. Аракчеев встречал ее верхом вместе со всем своим штабом. У каждой церкви делались остановки и служились литии. В Софийском соборе, где заранее сделан был роскошный катафалк, устроили прощание с телом императора для населения города.

Когда процессия выступала из Новгорода, произошло событие, очень задевшее самолюбие Аракчеева. Алексей Андреевич хотел стать на колесницу, но молодые флигель-адъютанты – вот дерзость! – не допустили его туда. Граф – грозный временщик при покойном императоре – вынужден был испрашивать специальное позволение на то, чтобы занять почетное место, у возглавлявшего процессию графа Орлова. И когда тот разрешил, флигель-адъютанты все равно настояли на том, чтобы Аракчеев занял лишь левую сторону, а сами остались на правой.

Мелкий эпизод со всей ясностью показал Аракчееву, что в нем перестали уже видеть прежнего могущественного вельможу. Вся власть его, все влияние были в Александре и со смертью Александра тоже умерли.

Утрата могущества, как ни чувствительна она для того, кто долгие годы им пользовался, сама по себе все же не столь мучительна, сколь происходящая вследствие этой утраты перемена в отношениях людей. Аракчееву выпала тяжкая участь лицезреть, как люди, совсем недавно еще неистово его славившие, ныне с такой же неистовостью демонстрировали свою ненависть к нему. Граф писал об этом в письме к Николаю I от 13 марта 1826 года [206]206
  Текст письма приводится мною по копии, хранящейся в аракчеевском фонде РГВИА.


[Закрыть]: «Я наверное могу уверить Ваше Императорское Величество, что ни один ваш подданный в сем суетном мире не был никогда так успокоен, как я, несчастный, но верной слуга Государю и Отечеству, обрадовался полученною ныне вашею собственноручною запискою. Да наградит вас за оное Господь Бог всеми благами мира сего какие Ваше Величество только желает.

В воспоминании сем вашем забытого ото всех людей, не только знавших меня, но и с подлостью поклонявшихся, ибо они помнят только блага мира сего в веселые дни жизни нашей; а не в скорбные и печальные! – я вижу вновь милости покойного моего отца и благодетеля Александра Павловича, который, находясь ныне у престола Божия, упросил, видно, Всевышнего творца вложить сию христианскую мысль в сердце нового царя, окруженного блестящею свитою, вспомнить и о сироте несчастном.

Скорбь моя останется вечно, я любил служить моему благодетелю, был им любим, а потому и был сщастлив; имел его к себе доверенность, но никогда не употреблял ее во зло; то буду и ныне Ему вечно предан всею моею душою».

Но не все из тех, кто знал графа и поклонялся ему прежде, забыли его, едва утратил он могущество. Не бывает в жизни человека утрат без приобретений. Лишившись прежней власти и влияния, Алексей Андреевич приобрел взамен возможность отличить почитавших его искренно от тех, кто лишь притворялся и льстил. И искренние почитатели в эту тяжкую для него пору, к немалому его утешению, нашлись. «Чтить и любить искренно особу Вашу есть и будет приятнейшею для меня до конца дней моих обязанностию. Истинная моя преданность к Вам всегда основывалась на чистейших чувствованиях благодарности за Ваши благодеяния, оказанные мне без заслуг моих, по-особенному токмо расположению Вашему, щастливит трудящихся на пользу службы; личная же благосклонность, которой Вы изволите беспрерывно удостаивать меня, запечатлена навек в памяти моей. Щастливым бы я себя почел, если б встретился в жизни моей какой-либо случай подтвердить сии правдивые изречения мои самым делом» – с такими словами обращался к графу 12 апреля 1826 года Алексей Малиновский. Надо ли говорить, что для истерзанной аракчеевской души они были настоящим лекарством. В самом деле, что могло быть для нее более успокоительным, чем такое восклицание: «Действия Ваши поставили Вас на ту степень справедливости и бескорыстия, до которой и самая зависть досязать не в силах!»

В тяжелые для Аракчеева времена поддержал его и другой немало ему обязанный человек – князь Юсупов. «Известно Вашему Сиятельству, как я вас люблю и почитаю, – писал он в Грузино 19 апреля 1826 года. – Вы меня совсем забыли, будьте уверены в моей к вам преданности, и сколь я желаю, чтобы вы всегда были уверены в оной».

Подобные сладостные для Алексея Андреевича голоса были, однако, редки. Они терялись в общем вопле ненависти, ставшем особенно громким и разнузданным с того момента, как лишился он прежней власти, растворялись в потоке несшихся в адрес бывшего временщика оскорблений. Генерал-адъютант прусского короля Фридриха Вильгельма IV Фон-Герлах, пребывавший в рассматриваемую пору в Петербурге, записывал в свой дневник 14 марта: «В публике недовольны тем, что император не выказывает большего презрения «каналье Аракчееву», для которого жестокость есть отрада, и что его креатура Муравьев еще служит в императорском кабинете».

Император же Николай относился к бывшему временщику подчеркнуто уважительно. Вероятно, государь испытывал нужду в советах опытного администратора, каким был Аракчеев. Иначе как объяснить его приглашение графу, направленное 6 апреля 1826 года из Царского Села. «Я здесь остаюсь до субботы, – сообщал Николай, – квартира прежняя ваша готова и тепла, и прошу пожаловать, так, чтобы после обеда можно было заняться».

Новый государь ценил деловые качества графа, усердие, с каким тот служил, приверженность его к порядку. А. X. Бенкендорф, назначенный Николаем начальником созданного им Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии, просил к себе в адъютанты А. Ф. Львова. «Возьми его, – ответил император, – отличный офицер: восемь лет выслужил у графа Аракчеева».

Некоторые современники, увидевшие немало сходства в воззрениях на государственную службу императора Николая и Аракчеева, высказывали тогда предположение, что бывший временщик еще возвысится до прежнего могущества. Снятый в 1820 году Сперанским с помощью Аракчеева с должности иркутского губернатора Н. И. Трескин писал 5 апреля 1826 года из Петербурга в Москву своему брату: «Нынешнего государя окружающие его еще не проникли и не могут ручаться за свою прочность. Кажется, он не позволит никому располагать собою; слышно, он осторожен и сериозен… По-видимому, государь кажется ко всему внимателен и шутить не любит. Несмотря, что граф Аракчеев теперь, кажется, ничего более не значит, как начальник военных поселений, но, впрочем, легко станется, что он со временем, по хитрости, точности по службе и сходству характера войдет в бывший кредит. Скоро и сему может быть развязка».

Развязка наступила в том же месяце, но совсем не такая, какую предполагал Трескин. Лишившись всего того, к чему он более трех десятилетий в своей жизни был привязан: своей Настасьи, императора Александра – «отца и благодетеля», по собственному его выражению, Аракчеев сделался равнодушным к должностям и власти. Он, конечно, сознавал, что наступили новые времена и при новом императоре не быть ему в прежней силе – никто не хочет видеть его прежним: ни государь Николай, ни общество. Но главное, и сам граф не мог уже быть прежнимАракчеевым. Душа его, потрясенная утратами, стала жить более в прошлом, нежели в будущем. Алексей Андреевич вдруг ощутил себя глубоким стариком. В. Бурнатов, встретивший его в июне 1826 года, оставил в воспоминаниях описание внешнего его облика: «…То был человек сутуловатый и высокого роста с грубыми чертами, как говорится, топорной работы, с волосами сивыми, щетинистыми, со лбом узким, с глазами, налитыми желчью и окруженными какими-то обвислыми наростами; губы у него были бледно-синеватые, зубы желто-черные, уши огромные, взгляд какой-то апатичный и мрачный, а цвет лица какой-то матовый, будто светло-свинцовый». Трудно назвать кого-либо, кто бы не отмечал мрачность аракчеевского взгляда, но вот апатичностьв нем до Бурнатова не выделял никто.

В марте 1826 года Аракчеев стал готовиться к поездке за границу для лечения на курортах. Испытывая нехватку денег, он принял решение продать в Кабинет Его Величества некогда подаренные ему драгоценные вещи: золотую черепаховую табакерку с портретом тогдашнего шведского короля – портрет сей, осыпанный тридцатью крупными бриллиантовыми камнями, был подарен Аракчееву самим королем в бытность его наследником в 1812 году и принят был им по приказанию покойного российского государя; бриллиантовый перстень с вензелем блаженной памяти императора Павла I, осыпанный двенадцатью крупными бриллиантами, – он был пожалован графу, как сам его сиятельство признавал, «за первое произведенное батальонное ученье Сводного Гренадерского Преображенского полка батальону в 1797 году»; и наконец, серебряную посуду, десертное вызолоченное серебро, фарфоровые десертные тарелки и т. п. За все эти вещи Аракчеев получил 38 тысяч 890 рублей.

9 апреля Алексей Андреевич подал императору Николаю прошение о предоставлении отпуска для лечения за границей. При этом он просил сохранить за ним прежнее содержание. «Не позволил бы себе утруждать Ваше Императорское Величество просьбою о последнем, – писал Аракчеев, – ежели бы мог без того обойтиться в приготовлении себя к отъезду и в содержании себя за границею, но мои нужды доказывает продажа домовых моих столовых серебряных вещей».

Николай дал Аракчееву свое позволение на отпуск и одновременно пожаловал на дорожные издержки 50 тысяч рублей. Алексей Андреевич распорядился государевыми деньгами по-христиански. 17 апреля он обратился с письмом к императрице Марии Федоровне и сообщил Ее Величеству о своем решении ехать поправлять здоровье к Карлсбадским водам и о пожалованной ему государем сумме в 50 тысяч рублей: «Всемилостивейшая Государыня, я не имел еще ни времени, ни случая заслужить сие Монаршее благодеяние; оно есть награда за службу мою в Бозе почивающему Государю Императору Александру Павловичу, моему отцу и благодетелю. Обеспечив уже издержки предназначенного мною пути продажею бывшего у меня столового серебра и фарфора, я нашелся в способах свободно расположить Всемилостивейше пожалованною мне суммою. Я предназначаю сию сумму на доброе христианское дело и не могу лучше употребить оной, как на прославление великого имени и благоговейного почитания памяти того, кто и за гробом чрез Августейшаго Брата благодетельствует слуге его верному – Императора Александра Благословенного». Граф просил Марию Федоровну обратить его деньги в капитал, на проценты с которого воспитывать в императорском военно-сиротском доме пять девиц ежегодно, сверх штатного числа. Девицам этим, которые по желанию Аракчеева должны были избираться из тех, чьи отцы служили в военных поселениях Новгородской губернии, или из дочерей дворян названной губернии, подлежало именоваться «пансионерками Императора Александра Благословенного». К передаваемой императрице пожалованной ему государем Николаем сумме Алексей Андреевич добавил и свои 2500 рублей, «дабы в сем году бедные девицы воспользовались дарованною от Государей Императоров милостию». В заключение же письма своего к Марии Федоровне Аракчеев писал: «Милостивое Вашего Императорского Величества благоснисхождение на сие всеподданнейшее прошение хотя несколько усладит разлуку мою с нашим Отечеством и огорчение глубоконапечатленное в моем сердце кончиною обожаемого мною Государя отца и благодетеля. Праведная Душа Александра Благословенного по благочестивой здесь жизни наверное предстоит ныне там, на небесах у престола славы Божий. Она подкрепляет всегдашние молитвы наши ко Всевышнему о продолжении здравия и спокойствия Вашего Императорского Величества, толико драгоценных для Отечества, толико нужных для удовольствия и облегчения Государственного бремени царствующего Императора».

***

Высочайшим рескриптом от 30 апреля 1826 года Аракчеев увольнялся в отпуск. «Граф Алексей Андреевич! – объявлял император Николай. – Для поправления расстроенного Вашего здоровья, сходно с желанием вашим, увольняю Вас к водам за границу, предоставляя Вам управление Отдельнаго Корпуса военных поселений во время Вашего отсутствия поручить на общих правилах начальнику штаба Генерал-майору Клейнмихелю, который обязан о делах важных, требующих Вашего разрешения, относиться к начальнику Главного моего штаба».

1 мая 1826 года Аракчеев объявил новость о своем увольнении в отпуск в приказе по Корпусу военных поселений. По содержанию данный приказ [207]207
  Текст приказа приводится мною по копии, хранящейся в ОР РГБ (Ф. 568. А. В. Аргамакова. К. 2. Ед. хр. 85).


[Закрыть]был весьма необычным: граф как будто отчитывался перед своими подчиненными в собственных помыслах и поступках. Мотив прощания явственно слышался в словах его, хотя формально уходил он всего лишь в отпуск на некоторое время. Желание оправдаться, показать себя с лучшей стороны было, кажется, главной целью его обращения к военным поселянам. Накануне Алексей Андреевич дал прочитать текст этого приказа императору Николаю, и данный факт также свидетельствует о том, что граф придавал своему первомайскому обращению особое значение.

В начале своего приказа Аракчеев счел необходимым сказать о военных поселениях: «Сие новое, никогда нигде на принятых основаниях небывалое, великое государственное предприятие, справедливо обративши на себя внимание целой Европы, обязано своим началом и существованием Величайшему из царей, в Бозе почившему Государю Императору Благословенному. В Его всеобъемлющем уме родилась щастливая мысль о военных поселениях; Его мудрыми соображениями получила свою зрелость и Ему только одному вначале известны были те основания, на каких надлежало сию великую мысль произвести в действо. Мне первому и единому мне она была открыта. Удостоенный доверенности Его Величества, я один имел щастие принимать Его приказания, руководствоваться Его наставлениями».

Сказав о военных поселениях, их происхождении и значении, граф перешел к объяснению своего увольнения в отпуск. «Внезапная горестная для всего Света кончина Его Величества поразила мой дух и сердце. И до того расстроила мое здоровье, что я ни днем, ни ночью не имею спокойствия».

Самое интересное шло после того, как Аракчеев объявил о своем увольнении. «Всемилостивейший Государь Император при увольнении меня Высочайше изволил прислать мне на собственные мои расходы 50000 рублей. Принимая сию Царскую награду милостивым Его ко мне благоволением, я долгом моим считаю о сей Высочайшей милости объявить по корпусу военных поселений. Прилагаемая при сем копия всеподданнейшего моего просительного письма к Ея Императорскому Величеству Государыне Императрице Марии Федоровне покажет моим сослуживцам содеянное мною оной сумме употребление». В официальном приказе по Корпусу военных поселений граф говорил о своем поступке, совсем не связанном с его увольнением в отпуск. Для чего?

Подлинный смысл приказа Аракчеева от 1 мая 1826 года открылся только после его возвращения из заграничного путешествия. Этот приказ оказался последним приказом графа по Корпусу военных поселений. Алексей Андреевич не вернулся больше на службу. Судя по содержанию первомайского его приказа, он знал уже тогда, что не вернется. Он уходил не в отпуск, а в полнейшую и окончательную отставку. И желал перед уходом своим показать всем, как почитаем он новым императором и как добра душа его, слывущая в обществе – злой!