Текст книги "Аракчеев"

Автор книги: Владимир Томсинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

Николай Бестужев-Рюмин, узнав, что Аракчеев, знакомый с ним в свои молодые годы, помнит его, буквально зашелся от радости. Выражая ее в письме к графу, он писал 9 января 1819 года из Вологды: «Глубочайшее почтение и совершенная преданность моя к особе Вашего Сиятельства всегда были и есть неограниченны, и оные от искренности души моей изъявлять много крат намеревался и столько ж крат робел и не осмеливался, даже и после того, когда усерднейшая благодарность бы моя меня обязывала, за зделанный вопрос обо мне у человека моего, ехавшего мимо Грузина, но как осмелиться обременить, представлял себе. Зная, что вашего сиятельства и усердная служба, возводя вас к славе имени вашего, а вместе с оною и обременясь делами и как думать и надеяться могу, чтоб вы, ваше сиятельство, Милостивейший Государь, имели время вспомнить в счастливую молодость вашу знакомым меня, бывшего всегда вам преданным и почитающим вас. Сиятельнейший Граф! Я ничего не желаю более как только того, что естли изволите таковым меня вспомнить и тем самым обновить жизнь мою и снова ощастливить преданнейшего всегда вам душою и сердцем» [176]176
  РГВИА. Ф. 154. Оп. 1. Д. 121. Л. 109.


[Закрыть].

Алексей Андреевич принимал лесть не без удовольствия, для сановника лесть не просто хвала, а и признак могущества: льстят – значит, признают, что ты в чести и силе, перестанут льстить – готовься к отставке. Но если кто надеялся одной лестью завоевать или восстановить благорасположение к себе Аракчеева, тот глубоко ошибался. Сделать сие можно было прежде всего усердием, рвением по службе, лучшим исполнением дел, как не раз указывал сам граф. Это хорошо понимал генерал А. П. Ермолов, назначенный в 1816 году командиром отдельного Грузинского (с 1819 года – Кавказского) корпуса и управляющим гражданской частью на Кавказе. «Вашему сиятельству, как благодетелю моему и милостивому начальнику, – писал Ермолов Аракчееву в январе 1817 года, – предлежит труд дать мне ваше наставление и поддержать меня вашим покровительством, справедливым и сильным. Я смею уверить вас, что ничего не сделаю, что было бы не достойно вашей защиты, а в важных случаях всегда спрошусь прежде. Но впрочем, сколько ни лестно место мое, но лучше лишусь его, нежели занимать буду бесполезно и слабо, ибо я тверд в моих правилах».

Вступивший в службу без покровителей, вынужденный находить себе их сам, Алексей Аракчеев рано выработал в себе способность чувствовать и понимать людей. С годами эта способность в нем только усовершенствовалась. Он легко отличал истинные душевные движения от ложных, естественные чувства от искусственных, напускных.

M. M. Сперанский, слывший за человека крайне осторожного во взаимоотношениях с людьми, по-особенному был осторожен в общении с Аракчеевым. Кому другому Михайло Михайлович мог предложить обыкновенную лесть – милостивого государя графа Алексея Андреевича он потчевал лестью изысканнейшей, обильно политой соусом уверений в искренности и чистоте помыслов.

«Получив известие о покупке в казну Великополья, спешу принести вашему сиятельству благодарность искреннюю, совершенную, – обращался Сперанский к Аракчееву из Пензы 18 марта 1819 года. – Слово дано человеку для выражения его мыслей; но лесть и страсти так его обезобразили, что теперь для выражения истинных чувств благодарности осталось почти одно молчание. Я бы не молчал в Грузине: там по лицу умеют различить истину от лести, и правдивый характер хозяина дает и гостям пример и наставление». 27 марта 1825 года Михайло Михайлович писал графу: «Милостивый Государь Граф Алексей Андреевич! С светлым праздником Воскресения Христова приношу вашему сиятельству искреннее поздравление. Праздники, в столице шумные, в Грузине имеют истинное свое достоинство. Там добрые христиане, окружив вас в простоте сердца, без лести скажут вам, как дети отцу: Христос воскрес. Повторю с ними не по обычаю, но по чувству истинному: Христос воскресе и да воскресший на небеси, воскреснет и в сердцах наших верою, надеждою и любовию, тремя величайшими благами, какие могут быть даны человеку» [177]177
  Тексты писем М. М. Сперанского к Аракчееву от 18 марта 1819 г. и 27 марта 1825 г. публикуются мною по оригиналам, хранящимся в РГВИА.


[Закрыть].

Трудно сказать, каким образом завелась в России среди ученого люда традиция метить деятелей прошлого этим странным клеймом: «передовой» – «консервативный», «прогрессивный» – «реакционный», «хороший» – «плохой» да сортировать, точно вещи по полочкам: эту – на видное место, на свет, а эту – в дальний угол, во мрак, эту – повыше, как украшение, а эту – вниз, под ноги! Но в середине XIX века традиция сия была уже в силе. Аракчеев и Сперанский получили каждый по клейму и соответствующему месту на исторической полке. Аракчеев с клеймом «реакционера» был задвинут в ряды деятелей низшего сорта, а Сперанского в звании «реформатора» и «передового» водрузили на место «светил». Между тем, будучи живыми людьми, они носили в себе и доброе и злое, и передовое и консервативное. В каждом из них столько было намешано самого разного, что, право, можно лишь подивиться той легкости, с какой современники и историки судили их.

Г. С. Батеньков работал под началом обоих этих людей и, близко с ними соприкасаясь, составил довольно прочное мнение о каждом. В воспоминаниях, записанных Гаврилой Степановичем во время заключения в Петропавловской крепости, он рассказал о том, как осенью 1822 года граф Аракчеев пригласил его в Грузино и уговорил поступить к нему на службу. По словам Батенькова, Сперанский, узнав об этом приглашении, дал ему следующие советы: «1) Ничего никогда с ним не говорить о военных поселениях. 2) Ежели не хочу быть замешан в хлопоты, вести себя у графа совершенно по службе и избегать всех домашних связей. 3) Никогда не давать графу заметить, а лучше и не думать, что я могу кроме его иметь к Государю другие пути» [178]178
  Аракчееву же Сперанский, отправляя Батенькова в Грузино, писал (в письме от 20 августа 1822 г., ныне хранящемся в аракчеевском фонде в РГВИА): «Я ничего не сказывал ему определительного о будущей судьбе его, представил только ему случай приобрести знакомство и естьли он успеет и милости ваши, заметив ему одно то с достоверностию, что на настоящем его пути не может он встретить ничего лестного, в чем и сам он кажется мне убежденным, сколь ни велики привязанности его к корпусу, что он довершит свое образование».


[Закрыть]. Гаврила Степанович эти советы исполнил в точности и три года служил при графе в качестве статс-секретаря.

Сперанский и Аракчеев предстают в его воспоминаниях как противоположности – но не добра и зла. А каждый – будто зеркало другому:

«Аракчеев страшен физически, ибо может в жару гнева наделать множество бед; Сперанский страшен морально, ибо прогневить его значит уже лишиться уважения. Аракчеев зависим, ибо сам писать не может и не учен; Сперанский холодит тем чувством, что никто ему не кажется нужным.

Аракчеев любит приписывать себе все дела и хвалиться силою у государя всеми средствами; Сперанский любит критиковать старое, скрывать свою значимость и все дела выставлять легкими.

Аракчеев приступен на все просьбы к оказанию строгостей и труден слушать похвалы; все исполнит, что обещает. Сперанский приступен на все просьбы о добре; охотно обещает, но часто не исполняет; злоречия не любит, а хвалит редко.

Аракчеев с первого взгляда умеет расставить людей сообразно их способностям, ни на что постороннее не смотрит; Сперанский нередко смешивает и увлекается особыми уважениями.

Аракчеев решителен и любит наружный порядок; Сперанский осторожен и часто наружный порядок ставит ни во что.

Аракчеев в обращении прост, своеволен, говорит без выбора слов, а иногда и неприлично; с подчиненными совершенно искренен и увлекается всеми страстями. Сперанский всегда является в приличии, дорожит каждым словом и кажется неискренним и холодным.

Аракчеев с трудом может переменить вид свой по обстоятельствам; Сперанский при появлении каждого нового лица может легко переменить свой вид.

Мне оба они нравились, как люди необыкновенные. Сперанского любил душою».

***

«Подле графа Аракчеева не мог существовать с честью и с пользою никакой министр. С ним ладил только иезуит Сперанский», – обронил в своих «Записках» Н. И. Греч. Николай Иванович выводил свое заключение единственно на основании слухов. Если б мог он заглянуть в переписку двух этих людей, то узнал бы, что между ними в последние годы правления Александра I существовали самые что ни на есть дружеские взаимоотношения.

Обида на Сперанского, вспыхнувшая в Аракчееве в конце 1809 года, прошла сразу, как только Михайло Михайлович был выслан из столицы. Когда в 1816 году опальный сановник обратился к графу с просьбой помочь ему в возвращении на службу, тот охотно на нее откликнулся. Именно благодаря ходатайству Аракчеева государь назначил Сперанского пензенским губернатором. Во всяком случае, Михайло Михайлович чувствовал себя впоследствии крайне признательным Алексею Андреевичу за это назначение и не уставал писать ему слова благодарности. «Милостивый Государь Граф Алексей Андреевич, – обращался он к Аракчееву в письме от 17 декабря 1818 года. – Приношу вашему сиятельству всеусерднейшее поздравление с Новым годом. Чувство благодарности и приверженности, столь же искренней как и справедливой, налагает на меня приятную обязанность возобновить при сем случае свидетельство совершеннейшего почитания и преданности, с коими честь имею быть вашего сиятельства покорнейший слуга М. Сперанский».

Назначение в Сибирь генерал-губернатором Сперанского глубоко расстроило – он надеялся вернуться в Петербург. От посторонних людей, в том числе и от императора Александра, Михайло Михайлович постарался скрыть это расстройство. Единственными, кому он признался в истинных своих переживаниях, были его дочь Елизавета и… Аракчеев. «И не благодарно и грешно бы мне было уверять ваше сиятельство, – писал Сперанский графу 5 апреля 1819 года, – что я принял новое назначение мое без горести. Искренность, которая одна может составить всю мою пред вами заслугу, заставляет меня признаться, но признаться вам единственно, что весть сия тронула меня до глубины сердца».

Судя по содержанию данного письма, между Сперанским и Аракчеевым к этому времени существовали уже вполне доверительные отношения. Уверяя графа, что он исполнит возложенное на него поручение с тем же усердием, как бы сам желал его или выбрал, Михайло Михайлович добавлял: «При помощи Божией и милостях Государевых мне нужны к сему две вещи: первое,чтоб вы дозволили мне и из Сибири откровенно к себе писать о деле и безделье и, различав одно от другого, одному давали бы ход, другие же отлагали бы в сторону, не ставя мне в вину, естьли за 6 т[ысяч] верст всего я не угадаю. Второе,чтобы служебные мои донесения, не рассыпаясь по частям, входили прямо к вам и от вас и чрез вас получали бы разрешение… Продолжите, милостивый Государь, ваше благодетельное мне расположение. Я надеюсь, что поведением моим в службе и искреннею моею к вам преданностию оправдаю я все ваши ко мне милости».

Возвращаясь из Сибири в феврале-марте 1821 года, Сперанский ехал в Петербург через Москву. Узнав об этом, Аракчеев поспешил зазвать его к себе в Грузино. Когда Михайло Михайлович 15 марта прибыл в Москву, местный губернатор вручил ему письмо графа, которое было написано им еще 2 марта. «Сдержите свое обещание, – писал в нем Аракчеев, – и уведомьте меня, когда вы предполагаете проезжать Новгород, я к тому времени приноровлю свой приезд в Грузино. Там мы приятно проведем несколько времени в искренней беседе. Вы тогда будете еще свободны от здешнего политического воздуха, а я спокойнее и свободнее приму уважаемого мною человека в любимом мною месте уединения».

Совместная работа в Сибирском комитете над проектами законов для Сибири и нового административного устройства обширного края окончательно сблизила этих двух людей, казавшихся современникам предельно далекими один от другого. 24 января 1823 года Сперанский писал Аракчееву: «Есть пословица: тот половину сделал, кто хорошо начал. С сим благополучным началом и себя, и ваше сиятельство от всей души поздравляю. Уверен в успехе и по единству надежд и желаний, и по искренней, незыблемой моей к вам приверженности».

За все время службы ни с кем из сановников не имел Алексей Андреевич столь теплых отношений, как со Сперанским в последние четыре года Александрова царствования. Михайло Михайлович обращался с графом, словно со своей возлюбленной – предельно ласково и бережно. Был участлив к малейшей смене душевных настроений в нем, малейшему физическому недомоганию. Звал его прозвищем уважительным и нежным: «почтенный и мною чтимый настоятель Грузино» или «добрый пустынник». Даже деловые письма к Аракчееву Сперанский неизменно начинал с душевных излияний. «Милостивый государь граф Алексей Андреевич! Узнав, что ваше сиятельство прибыли в Грузино не зная еще, когда будем иметь удовольствие видеть вас здесь, поспешаю заочно встретить вас и поздравить с окончанием пути, – писал он графу 27 ноября 1823 года. – Тут действительно есть с чем поздравить после толиких трудов и забот и беспокойствий. Дай Бог, чтоб здоровье от сего не потерпело, и хотя пребывание ваше здесь также не есть отдых, но, по крайней мере, не столь великое изнурение». 28 февраля 1824 года: «Позвольте представить вашему сиятельству на дорогу ящичек лучшего зеленого чаю, на сих только днях из Кяхты полученного, и вместе с тем пожелать вам от всей души счастливого пути и скорого к нам возвращения. Не смею занимать вас лично, зная, сколь много вы озабочены, и быв впрочем уверен, что и лично и заочно вы извините не слова, а чувства». 15 апреля 1825 года: «Весьма благодарен вашему сиятельству, что прежде отбытия вашего буду иметь удовольствие еще раз видеть вас и сопроводить теплыми моими желаниями и молитвами Грузинского настоятеля».

В письмах своих к Аракчееву Михайло Михайлович рассказывал новости столичной жизни, делился мнением о тех или иных людях, сообщал о собственном житье-бытье – такие письма пишут друзьям, а не начальникам по службе. 19 августа 1822 года Сперанский сообщал графу, что выдал свою дочь замуж. «Заочно препоручаю зятя моего Александра Алексеевича Багреева в ваши милости», – тут же добавлял он. И граф не оставил зятя Сперанского своим покровительством: при первой же возможности исходатайствовал ему у государя солидную должность – губернатора в Чернигове.

Алексей Андреевич в свою очередь часто приглашал Сперанского к себе в Грузино и не упускал случая выказать ему свою симпатию и уважение. Следующие строки, писанные Алексеем Андреевичем 24 марта 1819 года, пожалуй, самые любопытные в переписке его со Сперанским, если не во всем его эпистолярном наследии.

«Милостивый государь Михаила Михайлович! – писал Аракчеев из Петербурга в Пензу. – Если вы, милостивый государь, на меня сердились за некоторое исполнение вашего препоручения в покупке Новгородского имения, то в оном согрешили, ибо мне приятнее всего угождать вам, потому что я любил вас душевно тогда, как вы были велики, и как вы ни смотрели на нашего брата, любил вас и тогда, когда по неисповедимым судьбам Всевышнего страдали, протестовал против оного, по крайнему моему разумению не только в душе моей, но всюду, где только голос мой мог быть слышан; радовался и концу сего неприятного для вас дела и буду не только радоваться, но и желать вашему возвышению на степень высшую прежней. Вот вам, милостивый государь, отчет в моих чувствах». Далее граф объяснял, почему стал он желать возвышения Сперанского: «Желание мое в оном, по слабости человеческой, основано на следующем: становясь стар и слаб здоровьем, я должен буду очень скоро основать свое всегдашнее пребывание в своем Грузинском монастыре, откуда буду утешаться, как истинно русской, новгородской, неученой дворянин, что дела государственные находятся у умного человека, опытного как по делам государственным, так более еще по делам сует мира сего, и в случае обыкновенного к несчастию существующего у нас в отечестве обыкновения беспокоить удалившихся от дел людей в необходимом только случае отнестись смею и к вам, милостивому государю. Окончу сие письмо тем, что как вы далеко от Волхова ни удаляетеся, не от вас зависеть будет быть близким к дряхлому волховскому жителю, которой пребудет всегда с истинным почтением, вашего превосходительства покорный слуга».

Не все сказанное в приведенном письме представляется в равной мере искренним. (Можно, в частности, усомниться в правдивости слов: «Я любил вас душевно тогда, как вы были велики».) Но уважительное отношение Аракчеева к Сперанскому проступает здесь отчетливо. Предчувствие же скорой отставки от службы и близости времени, когда придется ему «основать свое всегдашнее пребывание» в Грузине, граф выражал тогда в целом ряде других писем.

В 1819 году Алексею Андреевичу исполнилось 50 лет. Он и прежде не отличался отменным здоровьем и часто работал при физических недомоганиях. Служебное рвение его всегда превосходило возможности отпущенного ему природой здоровья. Но с этого времени здоровье его стало ухудшаться слишком заметно. Сказывались и возраст, и чрезмерное напряжение в работе. Письма Аракчеева заполнили жалобы на болезни. «Здоровье мое собственно для меня очень плохо», – писал он императору Александру 11 февраля 1821 года. «Боль моя в груди возобновилась во всей ее силе с наступлением сырой погоды и не дает мне ночью пользоваться нужным для подкрепления сил сном», – жаловался граф государю 30 ноября 1822 года. Грудные припадки сделались для него постоянным явлением. К ним добавились и другие хронические болезни. А с ними появилось жгучее беспокойство за дальнейшую свою судьбу.

В таком состоянии вполне естественной была мысль об отставке, но с нею возникал вопрос: если удалится он со службы, кто придет на его место? Зная выдающиеся способности Сперанского к государственной деятельности, слыша беспрестанные жалобы императора Александра на бездарность своих сановников, Аракчеев вполне мог предполагать в Михаиле Михайловиче такого человека, который придет ему на замену. И, думается, он был достаточно искренен, когда уверял Сперанского, что будет «не только радоваться, но и желать» его возвышения «на степень высшую прежней».

В последние годы Александрова правления Аракчеев все более втягивал Сперанского в свои дела. 27 марта 1823 года Михайло Михайлович сообщал графу: «С истинною благодарностию возвращаю вашему сиятельству отчет военных поселений. Я читал его с таким же удовольствием, с каким читаешь путешествия в страны неизвестные. Тот не имеет еще понятия о военных поселениях, кто удивляется их успехам, не зная каких трудов стоили сии успехи. Сколько разнообразных видов, кои надлежит объять и сообразить, сколько неимоверных трудностей, с коими должно было бороться».

3 апреля 1824 года Сперанский прислал Аракчееву записку: «Честь имею представить вашему сиятельству первое начертание введения к учреждению военных поселений».

Год спустя Михайло Михайлович издал брошюру о военных поселениях, в которой полностью оправдывал данное учреждение, насаждавшееся в России Александром I с помощью Аракчеева.

***

В последнее воскресенье марта 1834 года Сперанский принимал у себя Пушкина. Александр Сергеевич в это время страстно интересовался русской историей, и потому беседа между ним и старым сановником закружилась вокруг событий прошлого. Михайло Михайлович рассказал пытливому поэту-историку о своем изгнании в 1812 году. Разговор естественно перекинулся на начало царствования Александра, так много обещавшее в то время, когда Сперанский, молодой чиновник Министерства внутренних дел, работал над проектами реформ. «Вы и Аракчеев, вы стоите в дверях противоположных этого царствования, как гении Зла и Блага» [179]179
  У Пушкина в дневнике выделена вся эта фраза.


[Закрыть], —сказал Пушкин своему собеседнику. Сперанский отвечал комплиментами и советовал Пушкину писать историю своего времени.

А ведь знал сановник-лис, что не так прост был граф Аракчеев и не так уж и мал, дабы можно было объять его двумя словами – «гений Зла». Знал Сперанский, что он, слывший «передовым» человеком, не настолько был далек от Аракчеева, чтобы зваться – в противность ему – «гением Блага»! Знал, но не сказал об этом…

Глава двенадцатая
«АРАКЧЕЕВЩИНА»: ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Едва успела закончиться война в Европе, как император Александр снова заговорил об организации в России военных поселений. Уже летом 1814 года он обсуждал эту тему с графом И. О. Виттом [180]180
  В РГВИА хранится «Записка графа Витта о военном поселении» (Ф. 405. Оп. 1. Д. 509).


[Закрыть]. Нелегко проникнуть в ход мысли другого человека, особенно такого, каким был Александр I, но, вероятно, три основных мотива двигали им в данном случае. Во-первых, необходимость уменьшить расходы на содержание армии. (Война истощила финансовые ресурсы России, она разорительным смерчем прошла по целому ряду российских губерний. Требовались немалые деньги для оказания помощи их жителям.) Во-вторых, стремление облегчить жизнь самим воинам. (В Манифесте от 30 августа 1814 года «Об избавлении державы Российской от нашествия галлов…» Его Величество заявил: «Надеемся, что продолжение мира и тишины подаст нам способ не только содержание воинов привесть в лучшее и обильнейшее прежнего, но дать им оседлость и присоединить к ним семейства».) В-третьих, к созданию военных поселений Александра могло побуждать желание обеспечить свой трон надежной опорой в лице солдат-поселян. (Дворянская гвардия, утратившая в ожесточенных сражениях последней войны способность испытывать страх перед чем-либо или кем-либо, зараженная вольнодумством и проникнутая мыслями о лучшем устройстве государственной власти, перестала казаться российскому императору такой опорой.)

5 августа 1816 года император Александр подписал «Именный, данный Новгородскому Гражданскому Губернатору» указ «О выведении на постой одного баталиона Гренадерского Графа Аракчеева полка, Новгородского уезда в экономическую Высоцкую вотчину и об отделении сей вотчины из владения земской полиции» [181]181
  ПСЗРИ. Т. XXXIII. № 26389. Н. К. Шильдер и великий князь Николай Михайлович в своих биографиях императора Александра Первого называют почему-то в качестве даты издания указа на имя новгородского гражданского губернатора о выведении на постой в Высоцкую волость батальона гренадерского графа Аракчеева полка 1815 г. (см.: Шильдер Н. К.Александр Первый, его жизнь и царствование. Т. 4. СПб., 1905. С. 26; Великий князь Николай Михайлович.Император Александр I. M., 1999. С. 181). Это явная ошибка. В «Полном собрании законов Российской империи» данный указ стоит под 1816 г.


[Закрыть]. Содержание этого высочайшего указа не могло не показаться странным губернатору Николаю Назаровичу Муравьеву. Пребывавший в Петербурге государь заявлял в нем буквально следующее: «Тесное помещение здесь войск, по недостатку казарм, побуждает меня вывести отсюда один баталион Гренадерского Графа Аракчеева полка [182]182
  Имя графа Аракчеева данный полк стал носить с 30 августа 1808 г. – со дня назначения Алексея Андреевича его шефом. До этого он именовался Ростовским мушкетерским полком. Это был один из старейших в России полков, сформированный по приказу Петра I генералом князем А. И. Репниным. Официальной датой рождения полка считалось 25 июня 1700 г.


[Закрыть]и расположить его в веренной вам Губернии, Новгородского уезда, в экономической Высоцкой волости». Сами по себе эти слова ничего удивительного не содержали – если не хватает казарм в столице, отчего не расположить воинов в другом месте, вблизи от нее, неподалеку от имения шефа их полка графа Аракчеева. Но за сообщением императора о расположении войск из-за недостатка казарм в Петербурге в Новгородской губернии следовало несколько конкретных его распоряжений. Его Величество предписывал губернатору приказать земской полиции, чтобы на время пребывания батальона в отведенном ему месте она не имела «никакого влияния на управление Высоцкой волости и считала оную так, как бы исключенною из ее зависимости, и не иначе въезжала в волость сию, как тогда только, когда батальонный командир признает нужным». Данное предписание Александр объяснял своим желанием предотвратить неудобства, которые может причинить населению одновременное подчинение двум разным властям – гражданской и воинской. Однако далее император сообщал губернатору, что его администрация освобождается не только от надзора за порядком в Высоцкой волости, но и от наблюдения «за исполнением рекрутской, почтовой и всех прочих общественных земских повинностей, какого бы оне наименования ни были». «Самый сбор Государственных податей, – предписывал Александр губернатору, – прикажите прекратить, начав со второй половины сего года». В тот же день – 5 августа 1816 года – Александр I подписал «именный, данный Министру Финансов» указ «Об исключении из числа казенных имений в военное управление экономической волости, состоящей в Новгородской губернии» [183]183
  ПСЗРИ. Т. XVI. № 26390.


[Закрыть]. Вместе с текстом этого указа тогдашний министр финансов Д. А. Гурьев получил от императора копию высочайшего указа на имя новгородского гражданского губернатора. «Как на сем основании, – заявлял Его Величество в указе министру финансов, – сбор Государственных податей с сей волости производим уже будет военным начальством, то вы не оставите предписать Новгородской Казенной Палате прекратить оный по ее распоряжению, начав со 2-й половины сего года, ежели бы подати сии не были еще собраны, и впредь ежегодно зачитать оныя в счет сумм, следующих Военному Министерству по сметам на годовой круг воинских расходов; до какой же суммы оне простираются, донести мне».

Таким образом, располагая один батальон гренадерского графа Аракчеева полка в Высоцкой волости из-за такой незначительной причины, как недостаток казарм в Петербурге, император Александр вносил значительные перемены в статус как самой этой волости, так и ее населения. В этом-то и заключалась странность его указа, данного на имя новгородского гражданского губернатора. В его тексте не говорилось о том, что размещением батальона гренадерского графа Аракчеева полка в Волоцкой волости начиналось создание военного поселения. Догадаться об этом можно было лишь из текста другого небольшого указа, изданного императором также 5 августа 1816 года, но на имя военного министра. Его Величество предписывал в нем следующее: «Находящимся при нижних чинах одного баталиона Гренадерского Графа Аракчеева полка, располагаемого в Высоцкой волости, женам и детям производить в месяц по два четверика муки, по требованию баталионного командира, на том основании, как производится женам и детям поселенного баталионаЕлецкого пехотного полка, начав с 1 сентября сего года» (курсив мой. – В. Т.).

Приступая к созданию военных поселений, император Александр действовал очень осторожно – в манере, присущей его натуре. Он старался, насколько возможно, скрыть истинный замысел расположения войск в Новгородской губернии даже от новгородского гражданского губернатора [184]184
  Можно предполагать, что H. H. Муравьев все же был осведомлен о плане создания в Волоцкой волости военного поселения. Он был накоротке с Аракчеевым и пользовался его покровительством. По протекции графа Николай Назарович стал 10 декабря 1812 г. новгородским вице-губернатором, по его же протекции был сделан 8 августа 1815 г. губернатором.


[Закрыть]. В качестве места поселения батальона Его Величеством была выбрана (скорее всего с подачи Аракчеева) территория, располагавшаяся неподалеку от столицы – в волости, земли и крепостные крестьяне которой принадлежали казне. Кроме того, Новгородская губерния была густо покрыта лесами, через нее текли судоходные реки: здесь не могло быть недостатка в строительном материале и не могло возникнуть проблем с доставкой требуемых для войск материалов в места расположения батальона.

В дальнейшем Александр продолжал проявлять в деле организации военных поселений довольно большую степень осторожности и даже медлительности. Поселение батальонов и полков растягивалось на годы и происходило по мере строительства необходимых зданий. При этом, однако, никаких сомнений относительно полезности военных поселений император не выказывал. Он был уверен в благих последствиях затеянного им дела. В четвертом, последнем пункте указа от 5 августа 1816 года Александр предписывал новгородскому гражданскому губернатору: «Дабы можно было в свое время увидеть, до какой степени улучшено будет состояние крестьян Высоцкой волости новым распоряжением (о размещении здесь батальона. – В. Т.), я полагаю для сего необходимо нужным поручить надежному с вашей стороны чиновнику обще с баталионным Командиром Гренадерского Графа Аракчеева полка [185]185
  В то время им был майор Федор Карлович фон Фрикен. Граф Аракчеев подружится с ним и его супругой и до конца своих дней будет вести с этим семейством интенсивную переписку.


[Закрыть]осмотреть сию волость и сделать подробную опись имуществу крестьян, какое у каждого из них окажется в нынешнем их положении, как в скоте и хлебе, так и в самом строении, разделив сие последнее на хорошее, посредственное и худое; и один экземпляр сей описи отдать баталионному Командиру, а другой хранить в Казенной Палате». Александр допускал только одно последствие поселения войск – улучшение состояния крестьян и сомневался лишь в том, до какой степени дойдет это улучшение.

По сравнению с военными поселениями 1810–1812 годов в Могилевской губернии новые военные поселения, заложенные на Новгородской земле осенью 1816 года, организовывались по-иному. Местные жители не изгонялись на чужбину, а зачислялись в категорию военных поселян. Их присоединяли к поселенным воинам и распределяли по уже существовавшим на тот момент ротам, батальонам или эскадронам. Превращенных в военных поселян крестьян облачали в форменную одежду и обязывали, помимо выполнения хозяйственных работ, ходить на строевые учения. Приобретая дополнительные обязанности, такие крестьяне получали и установленные для военных поселян права и льготы. Некоторые из этих льгот упомянуты в вышеприведенных указах императора Александра – это освобождение от государственных податей и от надзора земской полиции, а также снабжение определенным количеством муки и других продуктов из запасов Военного министерства. Кроме того, всем поселянам (как взрослым, так и детям) гарантировалось бесплатное медицинское обслуживание в госпиталях, которые специально для этого строились на территории военных поселений, все они обеспечивались домами с постройками, скотом и участками земли для ведения хозяйства, жалованьем из казны и гарантированной государственной помощью в случае неурожаев или гибели скота.

Дети военных поселян зачислялись с шестилетнего возраста в категорию кантонистов. С восьми лет они должны были посещать школу, в которой обучались грамоте, письму, арифметике и другим предметам, а также разного рода ремеслам. Обучение длилось до достижения учащимися 16–18 лет. В качестве учителей в первые четыре года обучения выступали образованные унтер-офицеры, потом учеба кантонистов переходила в руки батальонных офицеров или специально нанятых учителей. Естественно, что в школах военных поселений поддерживались порядок и дисциплина. А. К. Гриббе, служивший в поселенном батальоне гренадерского графа Аракчеева полка, вспоминал о том, как строилось обучение в такой школе. По его словам, «каждый день, утром, дежурный по роте офицер отправлялся в ротную школу, где учитель встречал его рапортом об успеваемости учащихся и представлял список присутствовавших кантонистов, которые при этом осматривались».

Аракчеев был очень заботлив к кантонистам: посещая школы, обращал внимание и на самые мелкие детали их быта. Проверял, чтобы детям вовремя выдавали новую одежду, если старая износилась или стала тесной. Особо внимательно смотрел, как и чем питаются учащиеся, досыта ли они накормлены. И следует отметить: в местах, где граф бывал, детей военных поселян, как, впрочем, и взрослых, кормили намного лучше, чем там, куда он по каким-то причинам не наведывался. Сам Алексей Андреевич вспоминал впоследствии: «Когда я заведывал батальонами военных кантонистов, то их кормили отлично, потому что у меня такое обыкновение: если щи не хороши, то я и велю выворотить котел на голову эконома».

Аракчеев старался всячески поощрять отличную учебу кантонистов. Некоторые из тех, которые учились успешно, посылались по его распоряжению для продолжения учебы в гимназии или даже в Военно-учительский институт, устроенный в Новгородской губернии специально для подготовки учителей школ военных поселений. Но многие из успешно окончивших курс обучения в школе военных поселений направлялись для продолжения учебы в военные учебные заведения и получали какую-нибудь военную специальность. Кантонист, с отличием окончивший школу военного поселения, превосходил по своим знаниям многих из служивших в то время офицеров.